ГЛАВА XIV

На другое утро слуга в девять часов вошел в спальню с чашкой шоколада

на подносе и открыл ставни. Дориан спал мирным сном, лежа на правом боку и

положив ладонь под щеку. Спал, как ребенок, уставший от игр или занятий.

Чтобы разбудить его, слуге пришлось дважды потрогать за плечо, и

наконец Дориан открыл глаза с легкой улыбкой, словно еще не совсем очнувшись

от какого-то приятного сна. Однако ему ровно ничего не снилось этой ночью.

Сон его не тревожили никакие светлые или мрачные видения. А улыбался он

потому, что молодость весела без причин, -- в этом ее главное очарование.

Дориан повернулся и, опершись на локоть, стал маленькими глотками пить

шоколад. В окна смотрело ласковое ноябрьское солнце. Небо было ясно, и в

воздухе чувствовалась живительная теплота, почти как в мае.

Постепенно события прошедшей ночи бесшумной и кровавой чередой с

ужасающей отчетливостью стали проходить в мозгу Дориана. Он с дрожью

вспоминал все, что пережито, и на мгновение снова проснулась в нем та

необъяснимая ненависть к Бэзилу Холлуорду, которая заставила его схватиться

за нож. Он даже похолодел от бешенства.

А ведь мертвец все еще сидит там наверху! И теперь, при ярком солнечном

свете. Это ужасно! Такое отвратительное зрелище терпимо еще под покровом

ночи, но не днем...

Дориан почувствовал, что заболеет или сойдет с ума, если еще долго

будет раздумывать об этом. Есть грехи, которые вспоминать сладостнее, чем

совершать, -- своеобразные победы, которые утоляют не столько страсть,

сколько гордость, и тешат душу сильнее, чем они когда-либо тешили и способны

тешить чувственность. Но этот грех был не таков, его надо было изгнать из

памяти, усыпить маковыми зернами, задушить поскорее, раньше, чем он задушит

того, кто его совершил.

Часы пробили половину десятого. Дориан провел рукой по лбу и поспешно

встал с постели. Он оделся даже тщательнее обычного, с особой заботливостью

выбрал галстук и булавку к нему, несколько раз переменил кольца. За

завтраком сидел долго, отдавая честь разнообразным блюдам и беседуя с лакеем

относительно новых ливрей, которые намеревался заказать для всей прислуги в

Селби. Просмотрел утреннюю почту. Некоторые письма он читал с улыбкой, три

его раздосадовали, а одно он перечел несколько раз со скучающей и

недовольной миной, потом разорвал. "Убийственная вещь эта женская память!"

-- вспомнились ему слова лорда Генри.

Напившись черного кофе, он не спеша утер рот салфеткой, жестом

остановил выходившего из комнаты лакея и, сев за письменный стол, написал

два письма. Одно сунул в карман, другое отдал лакею.

-- Снесите это, Фрэнсис, на Хертфордстрит, сто пятьдесят два. А если

мистера Кэмпбела нет в Лондоне, узнайте его адрес.

Оставшись один, Дориан закурил папиросу и в ожидании принялся рисовать

на клочке бумаги сперва цветы и всякие архитектурные орнаменты, потом

человеческие лица. Вдруг он заметил, что все лица, которые он рисовал, имели

удивительное сходство с Бэзилом Холлуордом. Он нахмурился, бросил рисовать,

и, подойдя к шкафу, взял с полки первую попавшуюся книгу. Он твердо решил не

думать о том, что случилось, пока в этом нет крайней необходимости.

Дориан прилег на кушетку и раскрыл книгу. Это были "Эмали и камеи"

Готье в роскошном издании Шарпантье на японской бумаге с гравюрами Жакмара.

На переплете из лимонножелтой кожи был вытиснен узор -- золотая решетка и

нарисованные пунктиром гранаты. Книгу эту подарил ему Адриан Синглтон.

Перелистывая ее, Дориан остановил взгляд на поэме о руке Ласнера, "холодной

желтой руке, с которой еще не смыт след преступления, руке с рыжим пушком и

пальцами фавна". Дориан с невольной дрожью глянул на свои тонкие белые

пальцы -- и продолжал читать, пока не дошел до прелестных строф о Венеции:

В волненье легкого размера Лагун я вижу зеркала,

Где Адриатики Венера Смеется, розовобела.

Соборы средь морских безлюдий

В теченье музыкальных фраз

Поднялись, как девичьи груди,

Когда волнует их экстаз.

Челнок пристал с колонной рядом,

Закинув за нее канат.

Пред розовеющим фасадом

Я прохожу ступеней ряд

(Перевод Н. Гумилева.)

Какие чудные стихи! Читаешь их, и кажется, будто плывешь по зеленым

водам розовожемчужного города в черной гондоле с серебряным носом и

вьющимися на ветру занавесками. Даже самые строки в этой книге напоминали

Дориану те бирюзовые полосы, что тянутся по воде за лодкой, когда вы плывете

на Лидо. Неожиданные вспышки красок в стихах поэта приводили на память птиц

с опаловорадужными шейками, что летают вокруг высокой, золотистой, как мед,

Кампаниллы или с величавой грацией прохаживаются под пыльными сводами

сумрачных аркад... Откинув голову на подушки и полузакрыв глаза, Дориан

твердил про себя:

Пред розовеющим фасадом Я прохожу ступеней ряд.

Вся Венеция была в этих двух строчках. Ему вспомнилась осень,

проведенная в этом городе, и чудесная любовь, толкавшая его на всякие

безумства. Романтика вездесуща. Но Венеция, как и Оксфорд, создает ей

подходящий фон, а для подлинной романтики фон -- это все или почти все...

В Венеции тогда некоторое время жил и Бэзил. Он был без ума от

Тинторетто. Бедный Бэзил! Какая ужасная смерть!

Дориан вздохнул и, чтобы отвлечься от этих мыслей, снова принялся

перечитывать стихи Готье. Он читал о маленьком кафе в Смирне, где в окна то

и дело влетают ласточки, где сидят хаджи, перебирая янтарные четки, где

купцы в чалмах курят длинные трубки с кисточками и ведут между собой

степенную и важную беседу. Читал об Обелиске на площади Согласия, который в

своем одиноком изгнании льет гранитные слезы, тоскуя по солнцу и знойному,

покрытому лотосами Нилу, стремясь туда, в страну сфинксов, где живут розовые

ибисы и белые грифы с золочеными когтями, где крокодилы с маленькими

берилловыми глазками барахтаются в зеленом дымящемся иле... Потом Дориан

задумался над теми стихами, что, извлекая музыку из зацелованного мрамора,

поют о необыкновенной статуе, которую Готье сравнивает с голосом контральто

и называет дивным чудовищем, monstre charmant -- об изваянии, которое

покоится в порфировом зале Лувра.

Но вскоре книга выпала из рук Дориана. Им овладело беспокойство, потом

приступ дикого страха. Что, если Алан Кэмпбел уехал из Англии? До его

возвращения может пройти много дней. Или вдруг Алан не захочет прийти к нему

в дом? Что тогда делать? Ведь каждая минута дорога!

Пять лет назад они с Аланом были очень дружны, почти неразлучны. Потом

дружба их внезапно оборвалась. И когда они встречались в свете, улыбался

только Дориан Грей, Алан Кэмпбел -- никогда.

Кэмпбел был высокоодаренный молодой человек, по ничего по понимал в

изобразительном искусстве, и если немного научился понимать красоты поэзии,

то этим был целиком обязан Дориану. Единственной страстью Алана была наука.

В Кембридже он проводил много времени в лабораториях и с отличием окончил

курс естественных наук. Он и теперь увлекался химией, у него была

собственная лаборатория, где он просиживал целые дни, к великому

неудовольствию матери, которая жаждала для сына парламентской карьеры, о

химии же имела представление весьма смутное и полагала, что химик -- это

что-то вроде аптекаря.

Впрочем, химия не мешала Алану быть превосходным музыкантом. Он играл

на скрипке и на рояле лучше, чем большинство дилетантов. Музыка-то и

сблизила его с Дорианом Греем, музыка и то неизъяснимое обаяние, которое

Дориан умел пускать в ход, когда хотел, а часто даже бессознательно. Они

впервые встретились у леди Беркшир однажды вечером, когда там играл

Рубинштейн, и потом постоянно бывали вместе в опере и повсюду, где можно

было услышать хорошую музыку.

Полтора года длилась эта дружба. Кэмпбела постоянно можно было

встретить то в Селби, то в доме на Гровенорсквер. Он, как и многие другие,

видел в Дориане Грее воплощение всего прекрасного и замечательного в жизни.

О какой-либо ссоре между Дорианом и Аланом не слыхал никто. Но вдруг люди

стали замечать, что они при встречах почти не разговаривают друг с другом и

Кэмпбел всегда уезжает раньше времени с вечеров, на которых появляется

Дориан Грей. Потом Алан сильно переменился, по временам впадал в странную

меланхолию и, казалось, разлюбил музыку: на концерты не ходил и сам никогда

не соглашался играть, оправдываясь тем, что научная работа не оставляет ему

времени для занятий музыкой. Этому легко было поверить: Алан с каждым днем

все больше увлекался биологией, и его фамилия уже несколько раз упоминалась

в научных журналах в связи с его интересными опытами.

Этого-то человека и ожидал Дориан Грей, каждую секунду поглядывая на

часы. Время шло, и он все сильнее волновался. Наконец встал и начал ходить

по комнате, напоминая красивого зверя, который мечется в клетке. Он ходил

большими бесшумными шагами. Руки его были холодны, как лед.

Ожидание становилось невыносимым. Время не шло, а ползло, как будто у

него были свинцовые ноги, а Дориан чувствовал себя, как человек, которого

бешеный вихрь мчит на край черной бездны. Он знал, что его там ждет, он это

ясно видел и, содрогаясь, зажимал холодными и влажными руками пылающие веки,

словно хотел вдавить глаза в череп и лишить зрения даже и мозг. Но тщетно.

Мозг питался своими запасами и работал усиленно, фантазия, изощренная

страхом, корчилась и металась, как живое существо от сильной боли, плясала

подобно уродливой марионетке на подмостках, скалила зубы изпод меняющейся

маски.

Затем Время внезапно остановилось. Да, это слепое медлительное существо

уже перестало и ползти. И как только замерло Время, страшные мысли

стремительно побежали вперед, вытащили жуткое будущее из его могилы и

показали Дориану. А он смотрел, смотрел во все глаза, окаменев от ужаса.

Наконец дверь отворилась, и вошел его слуга. Дориан уставился на него

мутными глазами.

-- Мистер Кэмпбел, сэр, -- доложил слуга. Вздох облегчения сорвался с

запекшихся губ Дориана, и кровь снова прилила к лицу.

-- Просите сейчас же, Фрэнсис!

Дориан уже приходил в себя. Приступ малодушия миновал. Слуга с поклоном

вышел. Через минуту появился Алан Кэмпбел, суровый и очень бледный.

Бледность лица еще резче подчеркивали его черные как смоль волосы и темные

брови.

-- Алан, спасибо вам, что пришли. Вы очень добры.

-- Грей, я дал себе слово никогда больше не переступать порог вашего

дома. Но вы написали, что дело идет о жизни или смерти...

Алан говорил с расстановкой, холодным и жестким тоном. В его

пристальном, испытующем взгляде, обращенном на Дориана, сквозило презрение.

Руки он держал в карманах и как будто не заметил протянутой руки Дориана.

-- Да, Алан, дело идет о жизни или смерти -- и не одного человека.

Садитесь.

Кэмпбел сел у стола. Дориан -- напротив. Глаза их встретились. Во

взгляде Дориана светилось глубокое сожаление: он понимал, как ужасно то, что

он собирается сделать.

После напряженной паузы он наклонился через стол и сказал очень тихо,

стараясь по лицу Кэмпбела угадать, какое впечатление производят его слова:

-- Алан, наверху, в запертой комнате, куда, кроме меня, никто не может

войти, сидит у стола мертвец. Он умер десять часов тому назад... Сидите

спокойно и не смотрите на меня так! Кто этот человек, отчего и как он умер

-- это вас не касается. Вам только придется сделать вот что...

-- Замолчите, Грей! Я ничего не хочу больше слышать. Правду вы сказали

или нет, -- мне это безразлично. Я решительно отказываюсь иметь с вами дело.

Храните про себя свои отвратительные тайны, они меня больше не интересуют.

-- Алан, эту тайну вам придется узнать. Мне вас очень жаль, но ничего

не поделаешь. Только вы можете меня спасти. Я вынужден посвятить вас в это

дело -- у меня нет иного выхода, Алан! Вы человек ученый, специалист по

химии и другим наукам. Вы должны уничтожить то, что заперто наверху, -- так

уничтожить, чтобы следа от него не осталось. Никто не видел, как этот

человек вошел в мой дом. Сейчас все уверены, что он в Париже. Несколько

месяцев его отсутствие никого не будет удивлять. А когда его хватятся, --

нужно, чтобы здесь не осталось и следа от него. Вы, Алан, и только вы должны

превратить его и все, что на нем, в горсточку пепла, которую можно развеять

по ветру.

-- Вы с ума сошли, Дориан!

-- Ага, наконец-то вы назвали меня "Дориан"! Я этого только и ждал.

-- Повторяю -- вы сумасшедший, иначе не сделали бы мне этого страшного

признания. Уж не воображаете ли вы, что я хоть пальцем шевельну для вас? Не

желаю я вмешиваться в это! Неужели вы думаете, что я ради вас соглашусь

погубить свою репутацию?.. Знать ничего не хочу о ваших дьявольских затеях!

-- Алан, это было самоубийство.

-- В таком случае я рад за вас. Но кто его довел до самоубийства? Вы,

конечно?

-- Так вы всетаки отказываетесь мне помочь?

-- Конечно, отказываюсь. Не хочу иметь с вами ничего общего. Пусть вы

будете обесчещены -- мне все равно. Поделом вам! Я даже буду рад вашему

позору. Как вы смеете просить меня, особенно меня, впутаться в такое ужасное

дело? Я думал, что вы лучше знаете людей. Ваш друг, лорд Генри Уоттон,

многому научил вас, но психологии он вас, видно, плохо учил. Я палец о палец

для вас не ударю. Ничто меня не заставит вам помочь. Вы обратились не по

адресу, Грей. Обращайтесь за помощью к своим друзьям, но не ко мне!

-- Алан, это убийство. Я убил его. Вы не знаете, сколько я выстрадал

изза него. В том, что жизнь моя сложилась так, а не иначе, этот человек

виноват больше, чем бедный Гарри. Может, он и не хотел этого, но так вышло.

-- Убийство?! Боже мой, так вы уже и до этого дошли, Дориан? Я не

донесу на вас -- не мое это дело. Но вас все равно, наверное, арестуют.

Всякий преступник непременно делает какуюнибудь оплошность и выдает себя. Я

же, во всяком случае, не стану в это вмешиваться.

-- Вы должны вмешаться. Постойте, постойте, выслушайте меня,

выслушайте, Алан. Я вас прошу только проделать научный опыт. Вы же бываете в

больницах, в моргах, и то, что вы там делаете, уже не волнует вас. Если бы

вы где-нибудь в анатомическом театре или зловонной лаборатории увидели этого

человека на обитом жестью столе с желобами для стока крови, он для вас был

бы просто интересным объектом для опытов. Вы занялись бы им, не

поморщившись. Вам и в голову бы не пришло, что вы делаете что-то дурное.

Напротив, вы бы, вероятно, считали, что работаете на благо человечества,

обогащаете науку, удовлетворяете похвальную любознательность, и так далее.

То, о чем я вас прошу, вы делали много раз. И, уж конечно, уничтожить труп

гораздо менее противно, чем делать то, что вы привыкли делать в секционных

залах. Поймите, этот труп -- единственная улика против меня. Если его

обнаружат, я погиб. А его, несомненно, обнаружат, если вы меня не спасете.

-- Вы забыли, что я вам сказал? Я не имею ни малейшего желания спасать

вас. Вся эта история меня совершенно не касается.

-- Алан, умоляю вас! Подумайте, в каком я положении! Вот только что

перед вашим приходом я умирал от ужаса. Быть может, и вам когда-нибудь

придется испытать подобный страх... Нет, нет, я не то хотел сказать!..

Взгляните на это дело с чисто научной точки зрения. Ведь вы же не

спрашиваете, откуда те трупы, которые служат вам для опытов? Так не

спрашивайте и сейчас ни о чем. Я и так уже сказал вам больше, чем следовало.

Я вас прошу сделать это. Мы были друзьями, Алан!

-- О прошлом вы не поминайте, Дориан. Оно умерло.

-- Иногда то, что мы считаем мертвым, долго еще не хочет умирать. Тот

человек наверху не уходит. Он сидит у стола, нагнув голову и вытянув руки.

Алан, Алан! Если вы не придете мне на помощь, я погиб. Меня повесят, Алан!

Понимаете? Меня повесят за то, что я сделал...

-- Незачем продолжать этот разговор. Я решительно отказываюсь вам

помогать. Вы, видно, помешались от страха, иначе не посмели бы обратиться ко

мне с такой просьбой.

-- Так вы не согласны?

-- Нет.

-- Алан, я вас умоляю!

-- Это бесполезно.

Снова сожаление мелькнуло в глазах Дориана. Он протянул руку и, взяв со

стола листок бумаги, что-то написал на нем. Дважды перечел написанное,

старательно сложил листок и бросил его через стол Алану. Потом встал и

отошел к окну. Кэмпбел удивленно посмотрел на него и развернул записку.

Читая ее, он побледнел как смерть и съежился на стуле. Он ощутил ужасную

слабость, а сердце билось, билось, словно в пустоте. Казалось, оно готово

разорваться.

Прошло дветри минуты в тягостном молчании. Наконец Дориан обернулся и,

подойдя к Алану, положил ему руку на плечо.

-- Мне вас очень жаль, Алан, -- сказал он шепотом, -- но другого выхода

у меня нет. Вы сами меня к этому вынудили. Письмо уже написано -- вот оно.

Видите адрес? Если вы меня не выручите, я отошлю его. А что за этим

последует, вы сами понимаете. Теперь вы не можете отказаться. Я долго

пытался вас щадить -- вы должны это признать. Ни один человек до сих пор не

смел так говорить со мной -- а если бы посмел, его бы уже не было на свете.

Я все стерпел. Теперь моя очередь диктовать условия.

Кэмпбел закрыл лицо руками. Видно было, как он дрожит.

-- Да, Алан, теперь я буду ставить условия. Они вам уже известны. Ну,

ну, не впадайте в истерику! Дело совсем простое п должно быть сделано.

Решайтесь -- и скорее приступайте к нему!

У Кэмпбела вырвался стон. Его бил озноб. Тиканье часов на камине словно

разбивало время на отдельные атомы муки, один невыносимее другого. Голову

Алана все туже и туже сжимал железный обруч -- как будто позор, которым ему

угрожали, уже обрушился на него. Рука Дориана на его плече была тяжелее

свинца, -- казалось, сейчас она раздавит его. Это было невыносимо.

-- Ну же, Алан, решайтесь скорее!

-- Не могу, -- машинально возразил Кэмпбел, точно эти слова могли

изменить что-нибудь .

-- Вы должны. У вас нет выбора. Не медлите!

Кэмпбел с минуту еще колебался. Потом спросил:

-- В той комнате, наверху, есть камин?

-- Да, газовый, с асбестом.

-- Мне придется съездить домой, взять коечто в лаборатории.

-- Нет, Алан, я вас отсюда не выпущу. Напишите, что вам нужно, а мой

лакей съездит к вам и привезет.

Кэмпбел нацарапал несколько строк, промакнул, а на конверте написал

фамилию своего помощника. Дориан взял у него из рук записку и внимательно

прочитал. Потом позвонил, отдал ее пришедшему на звонок слуге, наказав ему

вернуться как можно скорее и все привезти.

Стук двери, захлопнувшейся за лакеем, заставил Кэмпбела нервно

вздрогнуть. Встав изза стола, он подошел к камину. Его трясло как в

лихорадке. Минут двадцать он и Дориан молчалп. В комнате слышно было только

жужжание мухи да тиканье часов, отдававшееся в мозгу Алана, как стук

молотка.

Куранты пробили час. Кэмпбел обернулся и, взглянув на Дориана, увидел,

что глаза его полны слез. В чистоте и тонкости этого печального лица было

чтото, взбесившее Алана.

-- Вы подлец, гнусный подлец! -- сказал он тихо.

-- Не надо, Алан! Вы спасли мне жизнь.

-- Вашу жизнь? Силы небесные, что это за жизнь? Вы шли от порока к

пороку и вот дошли до преступления. Не ради спасения вашей позорной жизни я

сделаю то, чего вы от меня требуете.

-- Ах, Алан.Дориан вздохнул.Хотел бы я, чтобы вы питали ко мне хоть

тысячную долю того сострадания, какое я питаю к вам.

Он сказал это, отвернувшись и глядя через окно в сад.

Кэмпбел ничего не ответил.

Минут через десять раздался стук в дверь, и вошел слуга, неся большой

ящик красного дерева с химическими препаратами, длинный моток стальной и

платиновой проволоки и две железных скобы очень странной формы.

-- Оставить все здесь, сэр? -- спросил он, обращаясь к Кэмпбелу.

-- Да, -- ответил за Кэмпбела Дориан.-- И, к сожалению, Фрэнсис, мне

придется дать вам еще одно поручение. Как зовут того садовода в Ричмонде,

что поставляет нам в Селби орхидеи?

-- Харден, сэр.

-- Да, да, Харден. Так вот, надо сейчас же съездить к нему в Ричмонд и

сказать, чтобы он прислал вдвое больше орхидей, чем я заказал, и как можно

меньше белых... нет, пожалуй, белых совсем не нужно. Погода сегодня

отличная, а Ричмонд -- прелестное местечко, иначе я не стал бы вас

утруждать.

-- Помилуйте, какой же это труд, сэр! Когда прикажете вернуться?

Дориан посмотрел на Кэмпбела.

-- Сколько времени займет ваш опыт, Алан? -- спросил он самым

естественным и спокойным тоном. Видимо, присутствие третьего лица придавало

ему смелости.

Кэмпбел нахмурился, прикусил губу.

-- Часов пять, -- ответил он.

-- Значит, можете не возвращаться до половины восьмого, Фрэнсис... А

впрочем, знаете что: приготовьте перед уходом все, что мне нужно надеть, и

тогда я могу отпустить вас на весь вечер. Я обедаю не дома, так что вы мне

не нужны.

-- Благодарю вас, сэр, -- сказал лакей и вышел.

-- Ну, Алан, теперь за дело, нельзя терять ни минуты. Ого, какой

тяжелый ящик! Я понесу его, а вы -- все остальное.

Дориан говорил быстро и повелительным топом. Кэмпбел покорился. Они

вместе вышли в переднюю. На верхней площадке Дориан достал из кармана ключ и

отпер дверь. Но тут он словно прирос к месту, глаза его тревожно забегали,

руки тряслись.

-- Алан, я, кажется, не в силах туда войти, -- пробормотал он.

-- Так не входите. Вы мне вовсе не нужны, -- холодно отозвался Кэмпбел.

Дориан приоткрыл дверь, и ему бросилось в глаза освещенное солнцем

ухмыляющееся лицо портрета. На полу валялось разорванное покрывало. Он

вспомнил, что прошлой ночью, впервые за все эти годы, забыл укрыть портрет,

и уже хотел было броситься к нему, поскорее его завесить, но вдруг в ужасе

отпрянул.

Что это за отвратительная влага, красная и блестящая, выступила на

одной руке портрета, как будто полотно покрылось кровавым потом? Какой ужас!

Это показалось ему даже страшнее, чем неподвижная фигура, которая, как он

знал, сидит тут же в комнате, навалившись на стол, -- ее уродливая тень на

залитом кровью ковре свидетельствовала, что она на том же месте, где была

вчера.

Дориан тяжело перевел дух и, шире открыв дверь, быстро вошел в комнату.

Опустив глаза и отворачиваясь от мертвеца, в твердой решимости ни разу не

взглянуть на него, он нагнулся, подобрал пурпурнозолотое покрывало и

набросил его на портрет.

Боясь оглянуться, он стоял и смотрел неподвижно на сложный узор вышитой

ткани. Он слышал, как Кэмпбел внес тяжелый ящик, потом все остальные вещи,

нужные ему. И Дориан неожиданно спросил себя, был ли Алан знаком с Бэзилом

Холлуордом и, если да, то что они думали друг о друге?

-- Теперь уходите, -- произнес за его спиной суровый голос. Он

повернулся и поспешно вышел. Успел только заметить, что мертвец теперь

посажен прямо, прислонен к спинке стула, и Кэмпбел смотрит в его желтое,

лоснящееся лицо. Сходя вниз, он услышал, как щелкнул ключ в замке.

Было уже гораздо позднее семи, когда Кэмпбел вернулся в библиотеку. Он

был бледен, но совершенно спокоен.

-- Я сделал то, чего вы требовали. А теперь прощайте навсегда. Больше я

не хочу с вами встречаться.

-- Вы спасли мне жизнь, Алан. Этого я никогда не забуду, -- сказал

Дориан просто.

Как только Кэмпбел ушел, Дориан побежал наверх. В комнате стоял резкий

запах азотной кислоты. Мертвый человек, сидевший у стола, исчез.