КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Тайна атеистической философии и анархистской этики 4 страницаХристос больше, чем истина, ибо Он Отец истины, Он больше, чем жизнь, ибо Он Податель жизни, Он больше, чем космос, ибо Он Творец космоса. В Нем даны все вечные ценности для нашего человеческого мира, поэтому Он может дать и подает ценности всем и каждому. Там, где Он - там осмысленность и жизнь, там вечность и бессмертие, там всякая добродетель и всяческая радость. Он - мерило всего, хотя Сам не может быть измерен никакими человеческими мерками. Для Достоевского, который пережил крах всех человеческих мерил, чудесный Лик Христов - единственное, непогрешимое мерило всего видимого и невидимого. "На земле же воистину мы как бы блуждаем, - учит Достоевский. - И не было бы драгоценного Христова образа перед нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом" [274]. Вне богочеловеческого Лика Христова ни в мире, ни в человеке нет ничего, что могло бы быть надежным и непогрешимым мерилом кого-либо или чего-либо в мире земной реальности, идей и событий. Наивно и поверхностно считать таким мерилом совесть в ее эмпирическом существовании: совесть замарана, огреховлена, больна. И только когда она очистится, освятится, исцелится и обогочеловечится Божественной силой Христовой, она может быть надежным и непогрешимым мерилом добра и зла. Существует только одна проверка совести. Это - Христос. Поэтому Достоевский подчеркивает: "Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного. Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения? Проверка же их одна - Христос" [275]. И далее развивает свою мысль Достоевский: "Сжигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком, ибо не признаю ваш тезис, что нравственность есть согласие с внутренними убеждениями. Это лишь честность, но не нравственность. Нравственный образец и идеал есть у меня - Христос. Спрашиваю: сжег бы Он еретиков, - нет. Ну так, значит, сжигание еретиков есть поступок безнравственный. Инквизитор уже тем одним безнравственен, что в сердце его, в совести его, могла ужиться идея необходимости сжигать людей" [276]. Защищая тезис, что Богочеловек Христос - единственный источник и мерило настоящей морали, Достоевский весьма искусно оспаривает точку зрения своего оппонента. "Но откуда же вы это вывели? Я вам не поверю и скажу напротив, что безнравственно поступать по своим убеждениям. Проливать кровь вы не считаете нравственным, но проливать кровь по убеждению вы считаете нравственным. Но позвольте, почему безнравственно кровь проливать? Если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всем заблудимся..." - Далее Достоевский говорит о том, что моральные идеи всегда истекают из религиозного чувства и не могут быть доказаны логически. Иезуит лжет, ибо убежден, что ложь его полезна, если служит добру. "Вы его хвалите, - говорит он своему оппоненту, - ибо он верен своему убеждению. И выходит, в одном случае ложь это - плохо, но в другом, по убеждению, тогда - хорошо. Что же это значит"? - вопрошает Достоевский и заключает: "Вы тогда будете разбиты, когда примете, что нравственные идеи есть чувства от Христа" [277]. Человек есть мерило всех вещей, это главный принцип европейской культуры, сформулированный софистами, воспринятый европейским человеком и систематично им применяемый. На этом принципе, как на фундаменте из алмазов, созидает себя европейское человечество и не догадывается, что созидает себя на фундаменте, в который заложен динамит. Достоевский бесстрашно опробовал этот принцип, воплотил его в многочисленных личностях. Опробовав его в жизни своих героев, он внес он внес этот принцип в их кровеносную систему, прорастил этот принцип в их умах и сердцах, и результат всегда один и тот же: человек с таким принципом в конце концов заканчивал жизнь или сумасшествием, или самоубийством. Во всем этом Достоевский сильно намучился, но его мучения вознаграждены тем, что он на опыте и самым убедительным образом доказал: если человек есть мерило всех вещей, то тогда значит, что диавол есть мерило всех вещей. Человек - мерило всех вещей = диавол - мерило всех вещей. Ошеломленный этим ужасным открытием, он решительно отбросил человекобога и всеусердно кинулся в объятия Богочеловека, Который во всем и по всему абсолютно противоположен человекобогу. Богочеловек - это значит: Бог - всегда на первом месте, а человек всегда на втором; Бог есть Творец, а человек - Его творение; Бог пронизывает человека и остается Богом, человек созидает себя по подобию Божьему и остается человеком. Человекобог - это значит: человек есть творец и бог - его творение; человек есть все и вся, а бог - продолжение человека. Для Достоевского Христос - единственный, нерушимый фундамент, на котором стоит человек и человечество. Будут созидать на Нем, значит, будут созидать на вечном фундаменте, и никакой ураган искушений и зла не сможет его поколебать. В этом мире бедному человечеству вне Христа нет спасения от ужасов смерти и греха, ибо во всей вселенной нет имени, кроме Его, которым человечество могло бы быть спасено [278]. Любовь Достоевского ко Христу исключительна и единственна в своем роде; он всегда и во всем за Христа, и даже если вся логика человечества была бы против Христа. Если существует что-либо Христово, то оно, уже в силу того, должно быть совершенно и идеально. Иная мысль Христа может показаться человеческому уму нереальной и бессмысленной. Но что такое ум человеческий по сравнению с пресветлым Ликом Христовым? Но что такое мелкое, как атом, человеческое божество по сравнению с чудесным Богочеловеком? Может ли это самозванное несчастное божество заменить Господа Христа? Может ли мизерная тварь вместить Невместимого, понять Беспредельного, измерить Неизмеримого? "Не может", - отвечает Достоевский всем своим существом. И опираясь на опыт самых лучших, самых праведных, самых святых, а также на свой собственный Опыт, он отказывает в праве быть верховным судьей Христовых идей человеческому разуму. Он говорит: "Все Христовы идеи испорчены человеческим умом и кажутся невозможными к исполнению. Подставить ланиту [279], возлюбить более себя, не потому что полезно, а потому что нравится до жгучего чувства, до страсти. Христос ошибался - доказано! [280] Это жгучее чувство говорит: лучше я останусь с ошибкой, со Христом, чем с вами" [281]. Идеи в сильных личностях, подобных апостолу Павлу, некоей неодолимой силой претворяются в страсть. Это случилось и с Достоевским. Его чувства ко Христу и его размышления о Христе сливаются в единую и всепобеждающую страсть, которая владеет и управляет его существом. Это наполняет его исполинской силой, которая с легкостью отбрасывает все иллюзорные, чисто рационалистические и человекобожеские идеи, ценности и мерила, и воспринимает чарующую Христову Личность как воплощение всех вечных и непреходящих ценностей. В нашем земном мире человек разрываем относительными ценностями: относительной добротой, относительной красотой, относительной истиной, относительной правдой. Но если человек хотя бы немного пробужден духовно, то он не удовлетворяется этими относительными ценностями, но ищет абсолютные: абсолютную доброту, абсолютную красоту, абсолютную истину, абсолютную правду, и не может их найти нигде, кроме как в Богочеловеке Христе. Ибо человек только в Христовой Личности приходит к абсолютному: доброте и красоте, истине и правде. "Прекрасное есть идеал, а идеал - ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. Но на свете есть одно только положительно прекрасное лицо - Христос, так что явление безмерно, бесконечно прекрасного лица уже, конечно, есть бесконечное чудо. Все Евангелие от св. Иоанна исполнено этой мысли: Иоанн видит чудо воплощения, видимый образ Прекрасного" [282]. "В Себе Господь показал каждому из нас именно его самого, в его нетленной первообразной красоте; как в чистом зеркале Он дал увидеть каждому святость его собственного непоруганного образа Божия. В "Человеке" или "Сыне Человеческом" явлена каждому вся полнота его собственной личности... У нас, в эмпирической человеческой данности, нет ничего безусловного, даже - совести. Самому надо проверять и исправлять по безусловному образцу. Но подчинение ее формуле, хотя бы и свыше данной, было бы уничтожением единственности и незаменимости личности, ее безусловной ценности; святыня личности - именно в живой свободе ее, в пребывании выше всякой схемы. Личность может и должна исправлять себя, но не по внешней для нее, хотя бы и наисовершеннейшей норме, а только по самой себе, но в своем идеальном виде. Примером для личности может быть она сама, потому что иначе давалась бы возможность механически, из чужого и чуждого личности заключать к жизни ее и давать ей нормы. Единственность каждой личности, ее абсолютная незаменимость ничем другим - она требует, чтобы сама личность была примером для себя; но чтобы быть примером, надо уже достигнуть идеального состояния... Это возможно во Христе, во плоти Своей называющем каждому Божию идею о нем; т.е. это возможно лишь чрез опыт, чрез отыскивание в Сыне Человеческом подлинного себя, подлинной своей человечности. Только Господь Иисус Христос есть идеал каждого человека, т.е. не отвлеченное понятие, не пустая норма человечности вообще, не схема всякой личности, а образ, идея каждой личности со всем ее живым содержанием" [283]. "Проклятые проблемы" человеческой личности обретают свое полное и конечное решение в Личности Богочеловека Христа. В Ней по-земному реально и по-человечески во плоти присутствуют и Бог, и бессмертие; в Ней более, нежели в ком другом, самым совершенным образом явлены и доказаны и Бог, и бессмертие, а тем самым и вечный смысл, и Божественная цель для всякой человеческой личности вообще. Идеальное совершенство и абсолютную полноту личности человек достигает тогда, когда полностью соединяется с чудесной Личностью Богочеловека Христа. Поэтому Достоевский так пламенно любит Господа Христа и так страстно Его проповедует. Огненным мечом веры он ревностно охраняет свой рай - пресветлый Лик Богочеловека Христа. Вне этого Лика нет исхода, нет утешения, нет спасения. Где Он - там радость, там благовещение, там блаженство. Но где этот Лик сохраняется? В Православии, единственно в Православии, - решительно отвечает Достоевский. "Католичество римское даже хуже самого атеизма, ибо оно искаженного Христа проповедует, а протестанство - его законное дитя" [284]. "Вникните в Православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое существо... В нем одно человеколюбие, один Христов образ" [285]. Чтобы познать Православие, человек должен сначала стать православным; надо всем своим существом, всей душой, всем сердцем погрузиться в Православие. А это значит: ощущать православно, жить православно и мыслить православно. Личный православный опыт - единственный путь, ведущий к пресветлому Лику Христову. Только благодаря личному опыту Достоевский, как всякий человек, сможет понять, что "...образ Христов сохранился во всем свете чистоты своей в Православии" [286]. Там, где образ Христов, там и все вечные ценности, все непреходящие добродетели, которые человеческое сердце только может пожелать. Напрасно люди и боги мучительно стараются осмыслить и оправдать себя и мир вокруг себя без Лика Христова. Только в Личности Богочеловека в полноте оправдан и Бог перед человеком, и человек перед Богом. Поэтому Богочеловек есть и вовек останется единственной истинной теодицеей. В этом может увериться каждый, кто искренно мучается проблемой человека и мира. Но при этом он должен исполнить одно условие: на личном опыте освоить богочеловеческий православный образ жизни и мышления. Достоевский сделал это со всеусердием, и его мучительный подвиг был вознагражден решением вековечных, "проклятых" вопросов. Благодаря личному подвижничеству он познал абсолютную истину, и она спасла его. А что есть истина? Богочеловек Христос, Его чудесный и животворный Лик. Он дал Достоевскому все блага, которые никто не смог ему дать ни из богов, ни из людей. Поэтому он по-апостольски ревностно, с горячей любовью сохранял и проповедовал Богочеловека Христа, заявляя всем и каждому: только в Нем - спасение, смысл и цель человека и мира. А в этом есть и оправдание Бога перед человеком и человека перед Богом. Именно поэтому все сочинения Достоевского могли бы называться: "Защита православного Лика Христова" или "Православная теодицея". Свою бескрайнюю любовь ко Христу Достоевский воплотил в своих положительных героях: в Алеше и Зосиме, в Макаре и князе Мышкине. Лик Христов - главная творческая сила в их душах. Он светится из них, из их лиц, мыслей, чувств, слов, дел. Все в них, по сути, христолико. Вся неодолимая привлекательность этих личностей в их христоликости. Это новый тип человека, настоящего человека, человека, созидающего себя по образу Богочеловека. Если мы захотим охарактеризовать их жизнь и деятельность, то мы можем назвать ее богочеловеческой. В своих христоликих душах они всеусердно и свято сохраняют чарующий Лик Христов, живут Им, мыслят Им, чувствуют Им, созидают Им, и таким образом создают православную теодицею.
Над тайной пшеничного зерна
Человеческая личность в каждое мгновение, в каждой фазе своего существования необычайно сложна и удивительно бесконечна. Именно поэтому почетно, но и опасно быть человеком. Есть в этом некая таинственная, неусладимая и в то же время привлекательная горечь. Человек - это горькая тайна, возможно, самая горькая во всех мирах. Многих эта тайна отравила, многих привела к сумасшествию и к самоубийству, многих сделала неизлечимыми богоборцами. Она отравляла и Достоевского, но не отравила; она и Достоевского доводила до самоубийства но не довела; она стремилась и Достоевского сделать невиданным богоборцем, но не смогла его осатанить. Достоевский, жестоко мучимый тайной человеческой природы, всячески старался через своих антигероев сделать менее горькой и не такой суровой эту тайну. Он употреблял для этого все человеческие средства, но после всего этого горькая тайна становилась еще горше и ужаснее. И когда наконец все человеческие средства были исчерпаны, когда все человечество привелось к банкротству, Достоевский был вынужден оставить человека и человекобога и начать поиски Богочеловека. Он искал Его всюду, но нашел только в Православии. И к своей великой радости обнаружил, что только в чудесной Личности Богочеловека горькая тайна человека становится сладостной и благой. Этому радостному открытию Достоевский отдался всей своей душой. И душа его в полноте ощутила и поняла, что в этом горестном мире единственно истинная сладость и благая весть для человека - это Богочеловек. Этой благой вестью исполнены христолюбивые герои Достоевского, эта благая весть изливается из их христоликих образов. Все они переживают тайну человека как сладостную Божественную тайну, как благовещение от Бога. Все они подтверждают и утверждают, что человек - это сладостная тайна Божия и чудесная благая весть от Бога. Для них эта истина - самая истинная, самая убедительная реальность. Они это утверждают и подтверждают не теоретически, не рационалистически, не схоластически, но эмпирически, через свой жизненный опыт. Все в них проникнуто и дышит этой истиной. Они стоят на ней, на ней же все созидают. Некая христолюбивая сила изливается из них и вливается в каждое сердце, находящееся рядом с ними. В пресветлом Лике Богочеловека Христа заключена их главная движущая сила. Ничто другое в них так не очевидно, как эта их христоликость. Именно это и подводит человека к вопросу: как они пришли к этой христоликости? Как они, созидая себя по подобию Христову, стали христоподобными? Чтобы ответ на этот вопрос был объективным и чтобы нам не погрешить против Достоевского, необходимо подвергнуть психологическому анализу христоликих героев Достоевского, необходимо отыскать те животворящие силы и законы, которые ими управляют. При этом следует иметь в виду, что личности эти исключительно сложны и не поддаются никакому рационалистическому анализу. В них неразрывным образом переплетается земное с небесным, естественное с запредельным, человеческое с Божественным. Их души сотканы из евангельских добродетелей: веры и молитвы, смирения и кротости, любви и надежды, доброты и милосердия, братолюбия и боголюбия. Каждая из этих добродетелей в отдельности, прежде, чем вселиться в них, производит в душе очень сложные психологические процессы и рождает подвиг. В этом подвиге участвует весь человек, всем своим существом. Огромным усилием и упорным трудом человек постепенно претворяет евангельские добродетели в составную часть своего существа, и так до тех пор, пока они не станут душой его души и сердцем его сердца. Вся личность такого человека находится в непрестанном христолюбивом подвиге и взлете, неутомимо совершенствуется по подобию Христову [287] и постепенно становится христоподобной. Здесь вся наука, основанная на многовековом опыте верных последователей Христовых, православных подвижников и святителей. Они собственным трудом создали и в совершенстве освоили с помощью своего жизненного опыта особую науку, науку о нравственном возрождении и духовном совершенствовании человека. В центре этой науки - чудесный Лик Богочеловека Христа: к Нему идут через все христианские подвиги, к Нему тяготеют все человеческие мысли и все чувства, к Нему устремляется человек всем своим существом до тех пор, пока с Ним не соединится и таким образом не обретет настоящую цель и вечный смысл жизни. В этой науке Достоевский нашел то, чего не смог найти на путях европейского гуманизма и в науке о человекобожестве. Тут он обрел надежное средство для правильного развития человеческой личности от ее зачатков до полного совершенства. Иначе говоря, он нашел решение "проклятой проблеме" человеческой личности и тем самым отыскал решение и для других главных проблем человеческого духа. Он говорит: "Все тайны, как привести себя к совершенству и братству, даны в Православии и в его дисциплине - самоусовершенствовании" [288]. Самосовершенствование Христом и по Христу - единственный путь не только для правильного и безукоризненного решения проблемы личности, но и для разрешения проблем общины, общества, народа, братства. Достоевский говорит, что самосовершенствование в духе Христовом есть основа для всего, "личное самосовершенствование не только начало [289] всему, но и продолжение всего и исход" [290]. Это путь Христа Богочеловека и Православия, это путь древней христианской Церкви [291]. Только на этом пути не заплутает человек в дебрях. Этот путь ведет человека и человечество к богочеловеческому бессмертию и к вечности. Именно поэтому Достоевский и придерживался этого богочеловеческого пути. Он считает, что все нравственные идеи и идеалы, все гражданские идеи и идеалы основываются на идее личного абсолютного самосовершенствования [292]. А идея нравственного самосовершенствования исходит всегда "из идеи мистической, из убеждения, что человек вечен, что он не простое земное животное, а связан с другими мирами и с вечностью" [293]. Совершенствуя себя силой Христовой, люди достигали преображения: плохие становились хорошими, хорошие становились лучше, а самые лучшие становились достойными. И все, что есть самого хорошего, самого прекрасного и великого в человеческом роде, было приобретено им на этом пути. Этот путь прошли и самые совершенные из людей - святители. Это самый очевидный пример того, как грешник становится святителем. Они прошли этот путь и для того, чтобы мы за ними последовали. Поэтому Достоевский говорит, что "святители сами светят и всем нам путь освещают" [294]. Они - "положительные характеры невообразимой красоты и силы" [295]. Они - идеал для каждого; они - предводители, призванные вести нас, как блудных детей [296]. Для Достоевского святитель - самый положительный, самый лучший тип человека, самое прекрасное и самое совершенное существо, что человеком зовется. Поэтому Достоевский уже в молодости начинает изучать психологию святителей, исследует законы этой психологии, погружается в ее тайны. Исключительное уважение, молитвенное удивление и особая любовь были у него к святому Тихону Задонскому, русскому святителю XVIII века. В нем он находит все, что необходимо человеку с широким кругозором, сталкивающемуся с большими человеческими проблемами. Для него свт. Тихон - "положительный русский тип, которого русская литература ищет" [297]. Описать свт. Тихона, ввести его в русскую литературу и сделать его положительным героем становится заветной мечтой Достоевского. Подготавливая план написания "Братьев Карамазовых", Достоевский в 1870 году пишет Майкову: "Авось выведу величавую положительную святую фигуру... Я ничего не создам [298], я только выставлю действительно Тихона, которого я принял в свое сердце давно с восторгом. Я сочту, если удастся, это для себя уже важным подвигом. Ах, кабы удалось!" [299] Для того чтобы как можно лучше воплотить заветную мечту, Достоевский посещает русские монастыри [300], общается с подвижниками его времени, с духовными старцами; среди них и Амвросий - знаменитый оптинский старец, духовник. Ему удается самым блестящим образом в лике старца Зосимы воссоздать облик настоящего святителя и создать в русской литературе положительный русский тип, тип человека невыразимой красоты и очарования. Старец Зосима во многом похож на святого Тихона Задонского и на старца Амвросия Оптинского. И это естественно, ибо "старец Амвросий с другим оптинским старцем Макарием послужили автору живым примером для начертания типа отца Зосимы" [301]. Без сомнения, старец Зосима - положительный образ Достоевского. В его образе он представляет совершенное и самое цельное решение проблемы личности, решение богочеловеческое и православное. Для него старец Зосима, "святитель и человек - лучший из нас, он свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и все будут святы, и будут любить друг друга, и не будет ни богатых, ни бедных, ни возвышающихся, ни униженных, а будут все как дети Божии, и наступит настоящее Царство Христово" [302]. Духовник, святой старец знает тайны человеческого существа, все в человеке для него ведомо: от самого гнусного падения до самых возвышенных взлетов. Именно поэтому он и может вести каждого человека самым верным путем нравственного возрождения и совершенствования. Излагая роль святых духовных старцев в Православной Церкви, Достоевский отвечает на вопрос, что такое старец. Он говорит: "Старец - это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно, в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли. Изобретение это, то есть старчество, - не теоретическое, а выведено на Востоке из практики, в наше время уже тысячелетней. Обязанности к старцу - не то, что обыкновенное "послушание", всегда бывшее в наших русских монастырях. Тут признается вечная исповедь всех подвизающихся старцу и неразрушимая связь между связавшим и связанным... Старчество - это испытанное уже тысячелетнее орудие для нравственного перерождения человека от рабства к свободе и к нравственному совершенствованию" [303]. Любимый герой Достоевского двадцатилетний Алеша Карамазов очарован христоликой личностью старца Зосимы и, влекомый некоей христолюбивой силой, оставляет все, уходит к старцу в монастырь и в нем - благом, кротком и мудром - находит идеальный выход для своей молодой души, которая рвалась из мрака мирской злобы к свету любви [304]. Он живет в келий самого старца Зосимы и, целиком предавши ему душу, проходит подвиг абсолютного послушания. Старец Зосима воспитывает Алешу нежно и мудро, преображая его душу, исполняя евангельскими добродетелями и наполняя его сердце христолюбивыми чувствами и сладостными Христовыми тайнами. Все пронизано сиянием Христовым - возрождающим и преображающим, благим и кротким. Это благое и всепроникающее сияние старец Зосима изливает на всякого, он открывает в каждом человеке то, что в нем богоподобно и христолюбиво, бессмертно и вечно, и на этом созидает возрождение всякой личности. Если нужно найти непреходящую сущность человеческой личности, то ее необходимо искать, без сомнения, в богоподобном бессмертии души. Соединить это бессмертие с бессмертным Богом - смысл и цель существования человека на земле. Это достигается через христолюбивое подвижничество, и первый из подвигов - вера. И с веры начинается настоящая жизнь человека на земле, жизнь бессмертной, боголикой души. Вера производит в целокупном существе человека полное преображение и перемену всех ценностей: все людское и смертное человек заменяет Божиим и бессмертным, исключает все, что ранее считал смыслом и целью своей жизни и воспринимает Богочеловека Христа смыслом и целью своего существования во всех мирах. Несмотря на то, что человек - сложное существо, вера становится ведущим, определяющим подвигом жизни, она подчиняет себе всего человека, движет его, смертного - к бессмертию, живущего во времени - к вечности и ведет его евангельским путем к конечной цели - соединению с Богочеловеком Христом. Чудотворный Лик Христов - путеводная звезда на этом пути. Таково евангельское понимание веры. Такое понимание было и у Достоевского. Он это выражает и подтверждает своей "схемой веры". Он говорит: "Схема веры: "Православие заключает в себе Лик Иисуса Христа" [305]. Если этот набросок веры уточнить и расширить, то можно сказать: веровать православно - это значит считать Лик Иисуса Христа вечным смыслом и целью своего существа: жить по Нему, мыслить Им, чувствовать Им, все измерять Им во всех мирах и принадлежать Ему всей душой своей, всем сердцем своим, всеми силами своими. Только такая вера в Богочеловека Христа есть настоящая вера, ибо только она вносит осмысление в жизнь человека во всех мирах. Может существовать или только такая вера, или нужно сжечь все, ибо без Него все лишается смысла, все становится глупо и ужасно и на небе, и на земле, и под землей. К этой решительной дилемме подошел Достоевский, ища смысл и цель человеческому существованию в нашем земном мире [306]. Подвигом веры воскрешает себя человек из гроба своего эгоизма. Христоцентризмом подвига веры он побеждает эгоцентризм своего тщеславного разума, мятежной воли и зараженного грехом сердца. Человеческий разум, каковым он является в своей эмпирической данности, ограничен, эгоистичен, заражен грехом, надменен, - это то, что должно быть преодолено. Преодолеть и покориться разуму безграничному, чистому, безгрешному, вечному, богочеловеческому, - одним словом, - разуму Христову, - это первое требование евангельского, православного подвига веры [307]. По убеждению Достоевского, обретение веры в Богочеловека Христа и в загробную жизнь бесконечно важнее обладания сознанием, познанием, наукой [308]. Человеку свойственно неверие из-за того, что он разум свой ставит превыше всего. А поскольку разум свойственен только человеческому организму, то он не может и не хочет воспринимать жизнь в каком-то другом облике, т.е. жизнь после смерти, и поэтому не верит, что эта форма жизни более совершенная. С другой стороны, человеку в силу его природы свойственно ощущение проклятого сомнения, ибо человеческий разум устроен таким образом, что не может веровать в себя беспрестанно, не может удовлетвориться самим собой, а поэтому не склонен свое существование считать самодостаточным. Отсюда проистекает тяга верить (Drang zum Glauben) в существование жизни по ту сторону гроба. "Люди, очевидно, существа переходные, и существование наше на земле есть, очевидно, процесс - беспрерывное существование куколки, переходящей в бабочку" [309]. Человек - переходное существо, и он останется таковым, временным существом, если в подвиге веры не пробьет кокон своего эгоизма и если не соединится с вечным Существом. Другими словами, человек - как зерно, которое только тогда приносит много плодов, когда умирает. Ибо Безгрешный сказал: "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" [310]. Тайна человеческого существа равна тайне пшеничного зерна: если человек замурует себя в коконе себялюбивого эгоизма и затворится в нем, то останется сам, останется в одиночестве, отчего усохнет и погибнет, но если зерно своего существа чрез подвиг веры посеет во Христе и зерно это умрет в Нем, то тогда зерно это оживет, прорастет и даст много плода. Ибо Безгрешный сказал: "Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную" [311]. Таким образом всезнающий Богочеловек объясняет тайну человеческого существа, точно так же ее объясняет и Его неустрашимый последователь Достоевский. Ибо его главное произведение "Братья Карамазовы" есть не что иное, как пророчески прозорливое объяснение вышеприведенных слов Христовых из 12 главы Евангелия от Иоанна. Достоевский подчеркнул это особенно, поставив эти слова Спасителя эпиграфом своего шедевра. Только в этих словах надо искать ключ к объяснению тайны человеческого существа по Достоевскому. В подвиге веры Христа ради умирает весь человек с тем, чтобы ожить в Нем к бессмертной и вечной жизни. Человек умирает, чтобы ожить. Такова антиномия веры. В подвиге веры умирает и разум, умирает, чтобы возродиться и оживотвориться в вере, найти во Христе свой вечный смысл и свою бессмертную творческую силу. Первое требование веры: человек! Не доверяй своему ограниченному, зараженному грехом, гордому разуму; возненавидь свой разум, свою душу, ибо пока не возненавидишь себя, не сможешь любить Христа [312]. И человек, возненавидев себя, свою душу, свой разум, в крайнем отчаянии кричит всем своим существом: "Credo, quia absurdum est. Ничего, ничего не хочу своего, - не хочу даже рассудка. Ты один, - Ты только. Die animae meae: solus Tua Ego sum! Впрочем, не моя, но Твоя воля да будет. Троице Единице, помилуй мя!.. Верю вопреки стонам рассудка, верю именно потому, что в самой враждебности рассудка к вере моей усматриваю залог чего-то нового, чего-то неслыханного и высшего. Я не спущусь в низины рассудка, какими бы страхами он ни запугивал меня. Я видел уже, что, оставаясь при рассудке, я гибну в сомнениях, я хочу быть теперь без-рассудным... Затем, поднявшись на новую ступень, обеспечив себе невозможность соскользнуть в рассудочную плоскость, я говорю себе: теперь я верю и надеюсь понять то, во что я верю. Теперь бесконечное и вечное я не превращу в конечное и временное... Теперь я вижу, что вера моя есть источник высшего разумения и что в ней рассудок получает себе глубину. И отдыхая от пережитой трудности, я спокойно повторяю за Ансельмом Кентерберийским: "Credo ut intelligam..." Теперь я знаю, потому что верю... И сказав, я перехожу на третью ступень. Я уразумеваю веру свою. Я вижу, что она есть поклонение "Ведомому Богу", что я не только верю, но и знаю. Границы знания и веры сливаются. Тают и текут рассудочные перегородки; весь рассудок претворяется в новую сущность. И я радостный взываю: "Intelligo ut credam! Слава Богу за все". Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же - лицом к лицу; теперь я знаю отчасти, а тогда познаю подобно тому, как я узнал самого себя (1Кор.13:12)" [313].
|