Тайна атеистической философии и анархистской этики 8 страница

В свете часто происходят ужасные трагедии: вещи поглощают людей, порабощают их, становятся их господами. Это - тирания самого плохого рода или идолопоклонство самого отвратительного типа. "Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: "Имеешь потребности, а потому и насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай", вот нынешнее учение мира. В этом и видят свободу. И что же выходит из сего права на преумножение потребностей? У богатых уединение [431] и духовное самоубийство, а у бедных - зависть и убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности еще не указали. Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в братское общение тем, что сокращает расстояние, передает по воздуху мысли. Увы, не верьте такому единению людей... Понимая свободу как преумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют далее жизнью, честью и человеколюбием, чтобы утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить ее. У тех, которые не богаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей и зависть пока заглушаются пьянством. Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. Спрашиваю у вас: свободен ли такой человек? Я знал одного "борца за идею", который сам рассказывал мне, что когда лишили его в тюрьме табаку, то он до того был измучен лишением сим, что чуть не пошел и не предал свою "идею", чтобы только дали ему табаку. А ведь этакий говорит: "за человечество бороться иду". Ну куда такой пойдет и на что способен? На скорый поступок разве, а долго не вытерпит. И не дивно, что вместо свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению впали, напротив, в отъединение [432] и уединение. А потому в мире все более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей, и воистину встречается мысль сия уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумывал? В уединении он, и какое ему дело до целого. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше" [433].

В наше время, говорит Достоевский, происходит возрастание человеческой разобщенности и уединения, "ибо всякий теперь стремится отделить свое лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит из всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение. Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и что имеет, прячет и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединенно богатство и думает: сколь силен я теперь и сколь обеспечен, а и не знает, безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, а только трепещет того, что пропадут его деньги и приобретенные им права его. Повсеместно нынче ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединении его усилии, а в людской общей целостности. Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели. Тогда и явится знамение Сына Человеческого на небеси... Но до тех пор надо все-таки знамя беречь, и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль" [434]

Единение людей невозможно без силы объединяющей. Такой объединяющей силой, которой ничто не может противостоять, является чувство братства. Единение людей невозможно без связующего их Отца. По словам князя Мышкина, вся суть христианства содержится в идее, что Бог - наш Отец, а люди - Его родные дети [435]. "Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство... Были бы братья, будет и братство, а раньше братства никогда не разделялись" [436].

Духовное же достоинство человека состоит в богоподобности его души, в святости и неприкосновенности его личности. Каждый человек имеет богоподобную душу, поэтому каждый представляет Божественную ценность. Отыскать ее в человеке - значит найти истоки всех его добродетелей и силы духа его. Но отыскать в человеке богоподобную душу может лишь тот, кто пресветлый Лик Христа имеет своим путеводителем чрез мрачные бездны человеческой природы. Лик Христов целеустремленно ведет Достоевского через все бездны и мистерии человеческой природы, поэтому он во всяком человеке находит богоподобную сущность души, отделяет ее от греха, любит человека и во грехе его; ненавидя грех, он не ненавидит грешника, но любит и жалеет его.

В этом состоит тайна знаменитого реализма Достоевского. Ведомый светом Христовым, он не плутает в потемках, но высветляет и открывает в человеке то, что в нем бессмертно и вечно, то, что истинно и реально. А это - богоподобная душа со всеми ее взлетами и падениями. Не будет никакой похвалой для Достоевского сказать, что он великий психолог в европейском смысле этого слова. Но если он и психолог, то и в евангельском, православном значении этого слова. Таковыми были психологи, православные святители: Макарий Великий, Исаак Сирин, Симеон Новый Богослов и другие. Достоевский - реалист, к тому же православный реалист. А это значит, что он - писатель, который чувствует человека, понимает и видит его во всей богочеловеческой цельности его. О своем реализме Достоевский говорит: "При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я, конечно, народен, ибо направление мое истекает из глубины христианского духа народного... Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т.е. изображаю все глубины души человеческой" [437].

Этот реализм, в высшем смысле слова, свойственен христоподобным героям Достоевского. В самом плохом человеке они находят что-то доброе, в самом грешнике видят что-то безгрешное. Они любят человека и во грехе его, ибо "сие уже подобие Божеской любви и есть верх любви на земле" [438]. Любя грешника, они не любят его грех. Воистину - это единственный знак Божественной, христоносной любви. Сам Господь Христос никогда не отождествлял грешника со грехом. Лучший пример тому - Его отношение к блуднице. Злостные ревнители закона, отождествляя грешника со грехом, схватив блудницу, привели ее к Иисусу, чтобы Он изрек Свой суд над ней. Но Он не осудил ее, но осудил грех ее. "Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши" [439]. Как "Свет истинный, Который просвещает всякого человека" [440], Богочеловек Христос освещает все бездонные глубины человеческого существа и выявляет, что в них истинно, а что нет, что в них богоподобно, а что уродливо, что есть в них доброго, а что есть злого. И все это Он отделяет одно от другого.

Для совести человека и для человечества тайна добра и зла - одна из самых запутанных и самых страшных загадок. Человек, будучи всего лишь человеком, в своей эмпирической давности не располагает абсолютным мерилом добра и зла, греховности и безгрешности. "Трудно человеку знать про всякий грех, что грешно, а что нет: тайна тут, превосходящая ум человеческий" [441]. Да, человеческий ум не в состоянии самостоятельно решить проблему добра и зла. Достоевский это как никто другой прекрасно показал на примерах своих антигероев. Для них человеческий разум - верховное мерило добра и зла, поэтому они отождествляют человека со злом, грешника с грехом, поэтому и убивают грешника из-за греха. И именно этим они убедительно подтверждают правильность евангельской, православной истины: человеческий разум не может быть высшим мерилом добра и зла, рационалистическое определение добра и зла не имеет права на существование, и тайна добра и зла - неразрешимая категория для человеческого ума.

С другой стороны, Достоевский с помощью своих христоликих героев показал самым убедительным образом, что Лик Христов - единственное непогрешимое мерило добра и зла. В мирах, в которых вращается человеческая мысль, добро и зло так велики и так загадочны, что никакой человеческий разум не в состоянии ни охватить, ни определить их масштабность. Поэтому всемилостивый Господь оставил людям Свой чудесный Лик, чтобы Он был путеводителем в ужасной путанице смешения добра и зла в этом мире. "Вместо твердого древнего закона - свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ пред собою" [442].

Чтобы человек в своих ощущениях, мыслях, желаниях и делах мог различать, что в них есть добро, а что есть зло, он должен беспрестанно вглядываться в Лик Христов и спрашивать себя: как отзывается благой Лик Спасителя на мою мысль, на мое чувство, на мои дела, на мое желание? Но и это еще не все. Для того чтобы человек смог точно и безошибочно отличать добро от зла, он должен жить Христом и во Христе, Им соизмерять все и вся в мире. Все свои убеждения он должен проверять Им, ибо для убеждений существует одна проверка - Христос [443]. "Если не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всем заблудимся" [444].

Только тогда, когда человек пребывает в подвиге самосовершенствования по Лику Христову, когда всю свою душу он обновит во Христе, когда все свои чувства соделает Христовыми, когда очами Христа будет созерцать тайну жизни, только тогда он способен безошибочно различать добро и зло. Это - удел совершенных. Все их чувства, духовные и физические, долгим "навыком приучены к различению добра и зла" [445]. Такие люди неустанно пребывают в духовном бдении над всеми движениями своей души с полным смирением так, как тому учит святой старец Зосима: "На всякий день и час, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собой, чтоб образ твой был благолепен. Вот ты прошел мимо малого ребенка, прошел злобный, со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно, а все потому, что ты не уберегся перед дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе" [446].

Облекшийся во Христа никогда не расслабляется, никогда не отчаивается, никогда не разочаровывается, ибо свое неоскудевающее жизнелюбие черпает во Христе - Боге любви; он постоянно исполнен Божественной любовью, которая никогда не престает ни в этом, ни в том мире. Эта любовь, умудренная Божественной мудростью, становится средством, с помощью которого христоносная личность решает самые запутанные человеческие проблемы. "Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: взять ли силой али смиренною любовью? Всегда решай: возьму смиренною любовью. Решишься так раз навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобно которой и нет ничего" [447].

Нет такой силы, которая смогла бы уничтожить жизнестойкость христоносного человека, нет такого страха, который смог бы изгнать Христа из его души. Он дышит и источает непобедимую силу богочеловеческой души, смело и неустрашимо живет Христом и проповедует Христа, ибо "в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх" [448], всякий страх, изгоняет и страх от человеческого греха. Потому "будьте веселы, как дети, как птички небесные, - советует старец Зосима. - И да не смущает вас грех людей в вашем делании, не бойтесь, что затрет он дело ваше и не даст ему свершиться, не говорите: "силен грех, сильно нечестие, сильна среда скверная, и мы одиноки и бессильны, затрет нас скверная среда и не даст свершиться благому деланию". Бегите, дети, сего уныния! Одно тут спасение себе: возьми себя и сделай себя же ответчиком за весь грех людской. Друг, да ведь это и вправду так, ибо чуть только сделаешь себя за все и за всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и за вся виноват. А скидывая свою же лень и свое бессилие на людей, кончишь тем, что гордости сатанинской приобщишься и на Бога возропщешь" [449].

Человек, одухотворенный и приобщенный силой богочеловеческой любви, которая усугубляет ощущение личной всегреховности и всеответственности, находится в постоянном внутреннем делании, таком, о котором говорит старец Зосима: "Делай неустанно. Если вспомнишь в нощи, отходя ко сну: я не исполнил, что надо было, то немедленно встань и исполни. Если кругом тебя люди злобные и бесчувственные и не захотят тебя слушать, то пади пред ними и у них прощения проси, ибо воистину и ты в том виноват, что не хотят тебя слушать. А если уже не можешь говорить с озлобленными, то служи им молча и в унижении, никогда не теряя надежды [450]. Если же все оставят тебя и уже изгонят тебя силой, то, оставшись один, пади на землю и целуй ее, омочи ее слезами своими, и даст от слез твоих земля, хотя бы и не видел и не слыхал тебя никто в уединении твоем. Верь до конца, хотя бы даже и случилось так, что все бы на земле совратилось, а ты лишь единый верен остался; если вас таких двое найдутся, - то вот уже и весь мир, мир живой любви, обнимите друг друга в умилении и восхвалите Господа: ибо хотя бы и в вас двоих, но восполнится правда Его" [451].

Христов человек, преисполненный богочеловеческой любовью, живет в душах всех людей, сострадает всем страждущим, участвует во всем человеческом, и ничто человеческое ему не чуждо. Если же он потеряет эту любовь, то потеряет и силу, которая соединяла его со всеми людьми, тогда он погружается в одиночество и усыхает в этой отделенности от людей. Поэтому потеря равносильна потере души, равносильна самоубийству; эта потеря превращает человеческую жизнь в ад. "Если же злодейство людей возмутит тебя негодованием и скорбью уже необоримою, даже до желания отмщения злодеям, то более всего страшись сего чувства; тотчас же иди и ищи себе мук так, как бы сам был виновен в сем злодействе людей. Приими сии муки и вытерпи, и утолится сердце твое, и поймешь, что и сам виновен, ибо мог светить злодеям, даже как единый безгрешный и не светил. Если бы светил, то светом своим озарил бы и другим путь, и тот, который совершил злодейство, может быть, не совершил бы его при свете твоем. Но даже если ты и светил, но увидишь, что не спасаются люди даже при свете твоем, то пребудь тверд и не усомнись в силе света небесного: верь тому, что если теперь не спаслись, то потом спасутся. А не спасутся и потом, то сыны их спасутся, ибо не умрет свет твой, хотя бы и ты уже умер. Праведник отходит, а свет его остается. Спасаются же и всегда по смерти спасающего. Не принимает род людской пророков своих и избивает их, но любят люди мучеников своих и чтят тех, коих замучили. Ты же для целого работаешь, для грядущего делаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда на сей земле: духовная радость твоя, которую лишь праведный обретает. Не бойся ни знатных, ни сильных, но будь премудр и всегда благолепен. Знай меру, знай сроки, научись сему. В уединении же оставаясь, молись" [452].

Тот, кто преисполнился Божественной любовью, тот всегда пребывает в молитвенном расположении духа, молится о всех людях. Без сомнения, любовь возрастает в молитве, а молитва возрастает в любви. Если существует такая сила, которая делает любовь бесконечной и бессмертной, то эта сила - молитва. Любовь всегда в молитве, молитва всегда в любви. Тот, кто любит искренно, тот молится истинно, тот любовью молится за всех и вся. Молитва - это душа любви, любовь - это тело молитвы. "На каждый день, и когда лишь можешь, - советует великий молитвенник старец Зосима, - тверди про себя: Господи, помилуй всех днесь пред Тобою представших. Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле, и души их становятся пред Господом, - сколь многие из них расстались с землею отъединенно, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о них вовсе: жили ли они или нет. И вот, может быть, с другого конца земли вознесется ко Господу за упокой его и твоя молитва, хотя бы ты и не знал его вовсе, а он тебя. Сколь умиленно душе его, ставшей в страхе пред Господом, почувствовать в тот миг, что есть и за него молельщик, что осталось на земле человеческое существо и его любящее. Да и Бог милостивее воззрит на обоих вас, ибо если уже ты столь пожалел его, то кольми паче пожалеет Он, бесконечно более милосердный и любезный, чем Ты. И простит его тебя ради" [453].

Святой философ Иоанн Златоуст говорит, что мера любви - неисчерпаема [454]. Но мера молитвы - в мере любви. Границы любви и молитвы полностью тождественны; их граница - безграничность. "Горе самим истребившим себя на земле, горе самоубийцам, - с печалью говорит жалостливый старец Зосима. - Мыслю, что уже несчастнее сих и не может быть никого. Грех, рекут нам, о сих Бога молить, и Церковь наружно их как бы и отвергает, но мыслю в тайне души моей, что можно бы и за сих помолиться. За любовь не осердится ведь Христос. О таковых я внутренно во всю жизнь молился, да и ныне на всяк день молюсь" [455].

Через молитву любовь разрастается до Божественной бескрайности, точно так же и молитва благодаря любви простирается до Божественной бесконечности. Размягченное молитвенной любовью человеческое сердце вещает благо и кротко: "Не гордитесь пред малым, не гордитесь и пред великим. Не ненавидьте и отвергающих вас, позорящих вас, поносящих вас и на вас клевещущих. Не ненавидьте атеистов, злоучителей, материалистов, даже злых из них, не токмо добрых, ибо и из них много добрых, наипаче в наше время. Поминайте их в молитве тако: спаси всех, Господи, за кого некому помолиться, спаси и тех, кто не хочет Тебе молиться. И прибавьте тут же: не по гордости моей молю о сем, Господи, ибо и сам мерзок есмь паче всех и вся..." [456]

Херувим Алеша Карамазов - дивное воплощение учения о любви старца Зосимы. Он весь соткан из Божественной любви и христолюбивой молитвенности. Пресветлый Лик Богочеловека Христа ведет его сквозь дикие, хаотические бури, ведет его любовью и молитвой. Его сердце преисполнено любовью ко всем, в особенности к несчастным и обремененным. Ощущая муки и страдания этих мятежных и несчастных душ, он нежно и трогательно молится Богу: "Господи, помилуй всех давешних, сохрани их, несчастных и бурных, и направь. У Тебя пути: ими же веси путями спаси их; Ты любовь, Ты всем пошлешь и радость" [457].

Когда христоносная личность обратит свою душу к твари, она вся растворяется в милующем сострадании и молитве. Она печалится и воздыхает воздыханием раненой твари, которую человек сделал больной и несчастной до слез. Такая личность живет и болезненно ощущает свою человеческую ответственность пред оскорбленной и униженной тварью. И стыдится пред Богом за всех людей, истязающих и мучающих каждую тварь, не через себя, но через Христа: видит ее Его оком, чувствует Его сердцем, мерит Его мерой. И так под коркой греха она открывает безгрешную сущность твари.

Христоносная личность, водимая Христом чрез тайны миров, видит Логос и логику вселенной и всякую тварь принимает, как из рук Творца. И увидев себя в зеркале души твари, она способна представить больную тварь в своей логосной безгрешности и красоте. Христоносной душе открывается последняя тайна твари, ибо она любит тварь. А тот, кто любит, всегда открывает свою тайну тому, кого любит. Христоносная личность смотрит на природу не как на дикое чудовище, которое надо немилосердно укрощать, но как на больного, за которым надо ухаживать и целить любовью. Для такой личности природа представляется не бездушной материей, которую можно грубо расточать и безболезненно использовать, но представляется дивной Божьей тайной, которую нужно молитвенно любить и с любовью изучать. Кротко и благо, нежно и с любовью приближается она ко всякой твари и в каждой ощущает ее таинственность. "Любите все создание Божие, и целое и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецело, всемирною любовью" [458].

Прозорливым оком своей молитвенной любви христоносная личность видит непреходящую ценность всякой Божьей твари и отводит подобающее ей место в логосной гармонии мира. Воистину "всякое творение Божие хорошо, и ничто не предосудительно", "если освящается словом Божиим и молитвою" [459]. "Для чистых все чисто; а для оскверненных... нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть" [460]. Для неверующего ума Ивана все дико, проклято, все - диавольский хаос; для Зосимы, для ума его, облагороженного Христом, так же как и для других христоносных личностей Достоевского, все - сладостная тайна Божия, только омраченная грехом; надо отклонить грех, и все станет вновь чудным и величественным.

"Истинно все хорошо и великолепно, потому что все истина, - говорит святой старец Зосима. - Посмотри на коня, животное великое, близ человека стоящее, али на вола, его питающего и работающего ему, понурого и задумчивого, посмотри на лики их: какая кротость, какая привязанность к человеку, часто бьющему его безжалостно, какая незлобивость, какая доверчивость и какая красота в его лике. Трогательно это даже и знать, что на нем нет никакого греха, ибо все совершенно, все, кроме человека, безгрешно и с ним Христос еще раньше нашего.

Да неужто и у них Христос?

Как же может быть иначе, ибо для всех Слово, все созданное и вся тварь, каждый листик устремляется к Слову, Богу славу поет, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие" [461].

Своим самым потаенным и самым главным нервом всякая тварь устремлена ко Христу, ибо только во Христе находит свой смысл, свой логос, свое оправдание. Вне Его всякая тварь - бессмысленна, алогична, неоправданна. В Логосе, в вечном Слове Божием всякая тварь находит свое слово, которое в полноте рассказывает о ее таинственной сущности. Без вечного Слова Божия вся вселенная представляется неким чудовищем, а наша планета - диким безумием. Единственно в дивном Богочеловеке всяческая тварь, к какому бы миру она ни принадлежала, находит свою вечную и абсолютную ценность, ибо "все Им и для Него создано" [462].

В воплотившемся Боге Логосе всякая тварь обретает свою первозданную красоту, свет и безгрешность. В Нем все есть красота, все есть любовь; Его красота спасает мир от смертоносной мерзости зла и греха. Омытая и освященная тварь излучает эту красоту. Эту Божественную красоту твари видят христоликие души святых, каждую тварь воспринимают они в ее первозданной безгрешности и красоте. "Цель устремлений подвижника - воспринимать всю тварь в ее первозданной красоте. Дух Святой открывает Себя в способности видеть красоту твари" [463].

Чистое, нежное сердце Зосимы чувствует и видит красоту Божьего мира и говорит о красе мира сего Божьего и о великой тайне его [464]. "Посмотрите кругом на дары Божии: небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни - безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он настанет во всей красе своей, обнимемся мы и заплачем" [465]. В каждой твари живет нечто от Логоса, нечто мудрое ведет тварь через бескрайние таинства Божии. "Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчела золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами..." [466].

Таинственная красота открывается чистому, "почти безгрешному сердцу" [467]. Макара. "Все есть тайна, - кротко вещает Макар, - во всем тайна Божия. В каждом дереве, в каждой былинке эта самая тайна заключена. Птичка ли малая поет али звезды всем сонмом на небе блещут в ночи - все одна это тайна одинаковая... Красота везде неизреченная! Тихо все, воздух легкий; травка растет - расти, травка Божия, птичка поет - пой, птичка Божия, ребеночек у женщины на руках пискнул - Господь с тобой, маленький человечек, расти на счастье, младенчик!.. Хорошо на свете, милый!.. А что тайна, то оно тем даже и лучше; страшно оно сердцу и дивно; и страх сей к веселию сердца; все в Тебе, Господи, и я сам в Тебе, и приими меня!.. Не ропщи, вьюнош: тем еще прекрасней оно, что тайна..." [468]

Христос пришел в мир не для того, чтобы уклонить тайну мира. Во Христе тайна мира не перестает, но преображается: из горькой становится сладостной, из безобразной - красивой. А с Его помощью человек всем своим существом врастает в бесконечную тайну мира: живет жизнью всей твари, страдает ее страданиями, печалится ее печалью, чувствует ее чувствами, мыслит ее мыслями. "На земле же воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом. Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное, сокровенное ощущение живой связи с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных. Вот почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле. Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад Свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего с таинственным миром иным; если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее" [469].

Христова любовь покрывает любовью всех людей, и праведных, и грешных. Христолюбивый человек смиряет себя пред всякой тварью как пред великой тайной и как пред чудным символом Божьим. Для него всякая тварь - мысль Божия, облеченная в материю. Такой человек живет и умудряется истиной: "Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли Божьей. Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя, - увы, почти всяк из нас!" [470]

Но возможно ли любить диких зверей, жить в мире и любви с ними? Разумеется, человеку не преображенному и не молитвеннику это невозможно, но возможно человеку, всегда пребывающему в молитве и христоносному, который только одного Христа имеет посредником между собой и остальной тварью. Божественная кротость Христова изливается из такого человека и укрощает не только одичавшие души, но и диких зверей. Кроткий старец, Зосима рассказывает одному молодому человеку о великом святом, спасавшемся в лесу, в малой келии, как к этому святому однажды пришел медведь. Умилился над ним святой и без страха вышел к нему и подал ему хлеба кусок: "Ступай, дескать, Христос с тобой", и отошел свирепый зверь послушно и кротко, вреда не сделав" [471].

"Жил со зверями" - эти слова часто встречаются в житиях святых подвижников. В них выражается суть нового, восстановленного жития, в котором восстановлена утраченная гармония жития купно со всею тварью [472].

Милостивое и жалостливое сердце христолюбивого человека легко сживается с душой любого человеческого существа и восстанавливает логосную связь со всякой тварью. Соучастие становится главной жизненной категорией, через которую он воспринимает мир. Соучастие - самый главный, а возможно, и единственный закон всего человечества [473]. Об этом соучастии пишет Достоевский в своем дневнике: "Эта жалость, - драгоценная наша, и искоренять ее из общества страшно. Когда общество перестанет жалеть слабых и униженных, тогда ему же самому станет плохо: оно очерствеет и засохнет, станет развратно и бесплодно" [474].

Христолюбивая молитва открывает в душе таинственный источник слез, и человек проливает слезы над болью всей твари, которая воздыхает и страдает в страшном рабстве греха и смерти. Размягченная молитвой душа с грустью любит всю тварь: "Когда пребываешь в уединении, - советует старец Зосима, - молись. Люби повергаться на землю, все люби, ищи восторга и исступления сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои. Исступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо есть дар Божий, великий, да и не многим дается, а избранным" [475].

Под печальной коркой греха таится безгрешная сущность твари, логосная и райская. Грех - это гадкое и отвратительное наслоение, в котором грехолюбивый род людской зарыл эту прекрасную сущность и стал рабом погибели и смерти. Христоносная личность смиряет себя пред всякой тварью и чувствует себя виновной в печали и трагедии вселенной, а поэтому молит о прощении даже птиц: "Птички Божии, птички радостные, простите и вы меня, потому что и пред вами я согрешил" [476].

В своей Божественной, логосной сути жизнь - это рай. Почувствовать это, ощутить это - значит ощутить радость и счастье бытия. А чтобы понять это, не нужно жить много лег "Да чего годы, чего месяцы! Что тут дни-то считать, и одного дня довольно человеку, чтобы все счастье узнать. Милые мои, чего мы ссоримся, друг пред другом хвалимся, один на другом обиды помним? Лучше всего друг друга любить и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять" [477].