КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
ВАВИЛОНСКОЕ СТОЛПОТВОРЕНИЕ. Почему существует так много языков, как и откуда они появилисьГлава 8 На всей земле был один язык и одно наречие. Двинувшись с востока, они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде, нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что? задумали делать. Сойдем же и смешаем там язык их, так, чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город. Посему дано ему имя Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле. (Бытие 11:1–9) В год 1957 от Рождества Христова лингвист Мартин Джус сделал обзор трех последних десятилетий языковых исследований и пришел к выводу, что на самом деле Бог продвинулся гораздо дальше в деле смешения языков, на которых разговаривают потомки Ноя. Хотя ветхозаветный Бог, как известно, ограничился взаимонепониманием, Джуз заявил, что «языки могут бесконечно отличаться друг от друга непредсказуемым образом». В том же году публикация книги «Синтаксические структуры» положила начало хомскианской революции, а последовавшие три десятилетия вернули нас буквально к тому же, о чем говорилось в Библии. Исходя из теории Хомского, прилетевший на Землю марсианский ученый наверняка пришел бы к заключению, что несмотря на непонятную друг для друга лексику, земляне говорят на едином языке. Даже по меркам теологических дебатов, две эти точки зрения разительно непохожи. Что же лежит в основании каждой из них? Те 4 000–6 000 тысяч языков, что имеются на планете, выглядят в высшей степени непохожими на английский и друг на друга. Ниже приведены самые показательные параметры, по которым языки могут отличаться от того, к чему мы привыкли в английском: 1. Английский — это «изолирующий» язык, в котором предложения строятся путем перестановки неизменяющихся единиц размером в слово, как например: Dog bites man ‘Собака кусает человека’ и Man bites dog ‘Человек кусает собаку’. Другие языки передают информацию о носителе действия и объекте действия, видоизменяя существительные, снабжая их падежными аффиксами, а глаголы — теми аффиксами, что согласуются с ролевыми исполнителями в роде, числе и лице. Как пример можно рассматривать латынь, «флективный» язык, где каждый аффикс содержит несколько частей информации, другой пример — кивунджо, «агглютинативный» язык, где каждый аффикс передает одну часть информации, а все множество аффиксов выстраивается в ряд, как в глаголе, состоящем из восьми частей (см. в главе 5). 2. Английский — это язык с «фиксированным порядком слов», где у каждой синтаксической группы есть закрепленная за ней позиция. Языки со «свободным порядком слов» позволяют варьировать порядок расположения синтаксических групп. В крайних своих проявлениях, таких языках, как варлпири — язык австралийских аборигенов — слова, принадлежащие к разным синтаксическим группам, могут беспорядочно перемешиваться: This man speared a kangaroo ‘Этот человек пронзил копьем кенгуру’, Man this kangaroo speared, Man kangaroo speared this, возможна и любая другая из оставшихся четырех комбинаций, и все они будут полностью синонимичными. 3. Английский — это язык «аккузативного» строя, в котором подлежащее при непереходном глаголе, как например, she ‘она’ в She ran ‘Она побежала’ имеет ту же форму, что и подлежащее при переходном глаголе, как she в She kissed Larry ‘Она поцеловала Ларри’, и отличается от дополнения при переходном глаголе, например от her ‘ее’ в Larry kissed her ‘Ларри поцеловал ее’. В языках «эргативного» строя, таких как язык басков и многие австралийские языки, для этих трех ролей существует другая схема. Подлежащее при непереходном глаголе идентично дополнению при переходном глаголе, а отличается от них подлежащее при переходном глаголе. Как если бы нам приходилось говорить Ran her ‘Побежала ее’, имея в виду ‘Она побежала’. 4. Английский — это язык «с выдвижением подлежащего», где во всех предложениях должно быть подлежащее, даже в тех, где это подлежащее ни с чем не соотносится, как в предложениях: It is raining (букв. ‘Дождит’) и There is a unicorn in the garden ‘В саду — единорог’ (подлежащее выражено неопределенным местоимением There). В языках «с выдвижением темы», таких, как японский, в предложениях имеется специальная позиция, которая заполняется текущей темой разговора, например: This place, planting wheat is good ‘Это место, хорошо сажать пшеницу’ или California, climate is good ‘Калифорния, климат хороший’. 5. Английский — это язык «SVO» — с порядком слов «подлежащее-глагол-дополнение» («Subject-verb-object»: Dog bites man ‘Собака кусает человека’). В японском порядок слов — это подлежащее-дополнение-глагол (SOV: Dog man bites ‘Собака человека кусает’); в современном ирландском (гаэльском) порядок слов такой: глагол-подлежащее-дополнение (VSO: Bites dog man ‘Кусает собака человека’). 6. В английском существительное может назвать любую вещь в любой конструкции: a banana, two bananas, any banana, all the bananas ‘банан, два банана, любой банан, все бананы’. В языках с «классификаторами» существительные распадаются на родовые классы, такие как: люди, животные, неодушевленные, одномерные, двумерные, групповые, инструменты, еда и т.д. Во многих конструкциях должно быть использовано название класса, а не само существительное, например, о трех молотках нужно сказать: три инструмента, то есть молоток. И, конечно, если рассматривать грамматику какого-то определенного языка, то обнаружатся десятки сотен «странностей». С другой стороны во всем этом гомоне можно услышать поразительные универсалии. В 1963 г. лингвист Джозеф Гринберг исследовал в качестве примера тридцать языков, которые разбросаны по пяти континентам, включая такие языки, как сербский, итальянский, баскский, финский, суахили, нубийский, массаи, берберский, турецкий, иврит, хинди, японский, бирманский, малайский, маори, майан и кечуа (потомок языка инков). Гринберг не принадлежал к школе Хомского, он просто хотел посмотреть, не обнаружатся ли в этих языках какие-нибудь интересные грамматические свойства. В своем первом исследовании, которое было сфокусировано на порядке слов и морфем, он обнаружил не меньше сорока пяти универсалий. С тех пор было проведено много других исследований, охватывавших множество языков изо всех частей света, и при этом были засвидетельствованы буквально сотни универсалий. Некоторые из них абсолютны. Например, ни один язык не образует вопросительную форму, ставя слова в предложении в обратном порядке, например, так: Построил Джек который дом тот это? Некоторые универсалии статистически устойчивые: подлежащие, как правило, предшествуют дополнениям почти во всех языках, а дополнение примыкает к глаголу. Таким образом большинство языков имеет порядок слов SVO или SOV, в меньшем количестве языков порядок слов — VSO; VOS и OVS встречаются редко (менее, чем 1 %), a OSV вероятно, не существует (есть несколько кандидатов, но не все лингвисты согласны с тем, что порядок слов в этих языках именно OSV). Самое большое число универсалий связано с импликациями: если в языке есть X, то в нем будет и Y. С примером типичной универсалии импликации мы встретились в главе 4: если основной порядок слов в языке — SOV, то обычно этот язык имеет послелоги, а вопросительные слова стоят в конце предложения. Если порядок слов — SVO, то вопросительные слова будут стоять в начале предложения, и язык имеет предлоги. Универсальные импликации встречаются во всех аспектах языка — от фонологии (например, если в языке есть назальные гласные, то будут и неназальные), до значения слов (если в языке есть слово «пурпурный», то будет и «красный»; если в языке есть слово «нога», то будет и слово «рука»). Если списки универсалий показывают, что в языках невозможны свободные вариации, подразумевает ли это, что на языки накладывает ограничения структура мышления? Зависимость не такая явная. Во-первых, нужно опровергнуть два нижеследующих альтернативных объяснения таким ограничениям. Одно объяснение состоит в том, что язык возник лишь однажды, и все существующие языки являются потомками этого протоязыка, сохраняя некоторые его черты. Эти черты будут сходными в языках по той же причине, по которой порядок букв одинаков в иврите, греческом, латинском алфавитах и кириллице. В алфавитном порядке нет ничего особенного — он был изобретен ханаанеянами, и от него ведут свое происхождение все западные алфавиты. Ни один лингвист не примет это как объяснение языковых универсалий. С одной стороны в процессе передачи языка из поколения в поколение могут произойти радикальные прорывы, самым радикальным из которых является креолизация, но универсалии присутствуют во всех языках, включая креольские. Более того, простая логика подсказывает, что универсальная взаимозависимость, как например: «Если в языке порядок слов — SVO, то в нем будут предлоги, если порядок слов SOV, то послелоги» не может передаваться от родителей к детям так же, как передаются слова. Взаимозависимость по самой своей сути — это не характерная черта английского языка — дети могут усвоить, что английский — это язык с порядком слов SVO и что в нем есть предлоги, но ничто не подсказывает им, что если в языке порядок слов SVO, то в нем должны быть предлоги. Универсальная взаимозависимость — факт, касающийся всех языков, очевидный только с выгодной позиции специалиста по сравнительному языкознанию. Если в ходе истории язык меняет порядок слов с SOV на SVO, а послелоги становятся предлогами, должно существовать какое-то объяснение, почему два эти изменения происходят синхронно. И если бы универсалии просто передавались из поколения в поколение, мы могли бы ожидать, что основные различия между типами языков будут соответствовать ветвям языкового генеалогического древа, аналогично тому, как разница между двумя культурами обычно соотносима с тем, насколько давно произошло разделение этих культур. По мере отделения ветвей от первоначального языка человечества некоторые из них могли становиться SOV, а другие — SVO; внутри каждой из этих ветвей одни языки могли принадлежать к агглютинативному, другие — к изолирующему типу. Но реально картина иная. Мало того, что прошли тысячи лет, история и типология часто вообще плохо соотносятся. Языки могут менять свой грамматический тип довольно динамично, а также снова и снова проходить по циклу из нескольких типов — изменение языка не происходит поступательно (его лексический состав — это особая статья). Например, английский из строго флективного языка с выдвижением темы, со свободным порядком слов, каким продолжает оставаться по сей день родственный ему немецкий язык, менее чем за тысячелетие превратился в язык с выдвижением подлежащего, с фиксированным порядком слов и малым числом флексий. Во многих языковых семьях наличествует почти полный диапазон имеющейся в мире вариативности, наблюдаемой в тех или иных аспектах грамматики. Отсутствие строгой корреляции между грамматическими свойствами языков и их местом на генеалогическом древе языков предполагает, что языковые универсалии — это не просто те свойства, которым удалось сохраниться со времен гипотетической праматери всех языков. Второе, альтернативное, объяснение, которое следует отмести, прежде чем приписать языковые универсалии языковому инстинкту, состоит в том, что языки могут отражать универсальность мысли или обработки ментальной информации, у которых нет связанных с языком особенностей. Как мы наблюдали в главе 3, лексические универсалии, относящиеся к названиям цвета, могут являться следствием универсального видения цветов. Возможно, подлежащие предшествуют дополнениям, поскольку подлежащее при выражающем действие глаголе указывает агенса действия (как в Dog bites man ‘Собака кусает человека’); размещение подлежащего перед дополнением отражает то, что причина действия предшествует его следствию. Возможно, порядок слов с начальной или конечной позицией ядерного элемента является постоянным во всех синтаксических группах языка, потому что он подкрепляет постоянное направление разветвления дерева вправо или влево, что помогает избежать трудных для понимания «капустных» предложений. Например, японский — это язык с порядком слов SOV, в нем определяющие находятся слева, это дает такие конструкции, как «модификатор—S О V», где модификатор находится снаружи, а не «S—модификатор—OV», где определяющее вставляется внутрь. Но эти функциональные объяснения зачастую скудны, и для многих универсалий они вообще не срабатывают. Например, как заметил Гринберг, если в языке есть и деривационные суффиксы (с помощью которых новые слова создаются из старых) и формообразующие суффиксы (видоизменяющие слово так, чтобы оно соответствовало роли в предложении), то деривационные суффиксы всегда стоят ближе к основе, чем формообразующие суффиксы. В главе 5 мы рассмотрели этот принцип в английском языке на примере разницы между грамматически правильным словом Darwinisms ‘дарвинизмы’ и неправильным Darwinsism букв. ‘дарвиныизм’. Трудно представить себе, каким образом этот закон может следовать из какого бы то ни было универсального принципа мысли или памяти, и почему понятие двух идеологий, основанных на одном Дарвине, допустимо, а понятие одной идеологии, основанной на двух Дарвинах (скажем, Чарльзе и Эразме), недопустимо (если только не допустить спорное утверждение, будто мозг считает -ism более основополагающим для познания, чем множественное число, потому что именно этот порядок мы наблюдаем в языке)? А вспомните эксперименты Питера Гордона, демонстрирующие, что дети говорят mice-eater, но не rats-eater, несмотря на концептуальное сходство мышей и крыс и несмотря на отсутствие как одного, так и другого из этих сложных слов в речи их родителей. Результаты этого эксперимента подкрепляют предположение о том, что причиной конкретно этой универсалии стал способ обработки мозгом морфологических правил — присоединение флексии к конечному продукту словообразования, а не наоборот. В любом случае гринбергизмы — это не лучший способ искать заданную на нейронном уровне Универсальную Грамматику, существовавшую до вавилонского столпотворения. Нам нужно взглянуть на организацию грамматики целиком, а не на чистенький список фактов. Спорить о возможных причинах чего-то подобного порядку слов SVO означает не видеть леса за деревьями. Что самое поразительное во всем этом — так это прежде всего возможность взглянуть на выбранный наугад язык и найти в нем то, что можно с полным основанием назвать подлежащими, глаголами и дополнениями. В конце концов, если бы нам предложили проследить порядок расположения подлежащего, глагола и дополнения в нотной записи, или в языке программирования фортране, или в азбуке Морзе, или в арифметике, мы бы запротестовали, потому что такая идея бессмысленна. Она равносильна тому, чтобы собрать показательную коллекцию мировых культур с шести континентов и попытаться провести обзор, какого цвета форма у хоккеистов в этих культурах или как именно проходит ритуал харакири. Прежде и прежде всего нас должно впечатлить, что поиск универсалий в грамматике вообще возможен! Когда лингвисты заявляют, что находят одни и те же виды лингвистических инструментов во многих языках, причина этого не только в том, что они ожидают наличия подлежащих в языке и поэтому присваивают название «подлежащее» первому же встретившемуся виду составляющих, напоминающему английское подлежащее. Более вероятно будет так: если лингвист, впервые исследующий язык, называет какую-то составляющую подлежащим, используя один критерий, основанный на английском подлежащем, — например, роль агенса при глаголе, выражающем действие — то вскоре этот лингвист обнаруживает, что и другие критерии, например, согласование с глаголом в лице и числе и встречаемость перед дополнением будут для этого вида составляющих также верны. Именно корреляция между свойствами всяких языковых «штуковин» в разных языках и позволяют с научной обоснованностью говорить о подлежащих и дополнениях, о глаголах и вспомогательных глаголах и флексиях, а не просто о Словесном Классе № 2783 и Словесном Классе № 1491 в языках от абазинского до японского. Заявление Хомского о том, что, с точки зрения марсианина, все земляне разговаривают на одном языке, основано на том открытии, что в основе всех языков мира без исключения лежит одинаковый механизм обработки символов. Лингвистам уже давно известно, что основные черты строения языка встречаются везде. Многие из них были засвидетельствованы в 1960 г. не относящимся к школе Хомского лингвистом С. Ф. Хоккетом в сравнительном анализе человеческих языков и системы коммуникации у животных (с марсианским языком Хоккет знаком не был). В языках используется канал «ротовая полость — ухо», если только у пользователей языка не нарушен слух (разумеется, мимика и жесты являются альтернативным способом речи, используемым глухими). Общий грамматический код, нейтральный как по отношению к продуцированию, так и по отношению к пониманию речи, позволяет говорящим порождать любые виды языковых сообщений, которые они могут понять, и наоборот. Слова имеют устоявшиеся значения, присвоенные им в результате произвольного соглашения между носителями языка. Звуки речи воспринимаются обособленно: то, что звучит как нечто среднее между pat и bat, не означает нечто среднее между patting ‘похлопывание’ и batting ‘нанесение сильного удара’. Языки могут передавать значения, которые являются абстрактными и удаленными во времени и пространстве от говорящего. Существует бесконечное количество языковых форм, потому что все они создаются с помощью дискретной комбинаторной системы. Во всех языках обнаруживается дуализм структуры, когда одна система правил используется, чтобы расположить фонемы в морфемах вне зависимости от значения, а другая схема — для того, чтобы разместить морфемы в словах и синтаксических группах, определяя их значения. Лингвистика Хомского в сочетании с обзорами Гринберга позволяет нам продвинуться гораздо дальше, чем эта основополагающая схема. Мы можем с уверенностью сказать, что грамматический механизм, примененный нами к английскому языку в главах 4–6, применим и ко всем языкам мира. Во всех языках есть лексика, а в тысячах или десятках тысяч она рассортирована по категориям частей речи, включающим существительные и глаголы. Слова организованы в синтаксические группы в соответствии с системой X-штрих (имена существительные находятся в составе N-штрих, которые находятся внутри именных групп и т.д.). Более высокие уровни структуры составляющих включают вспомогательные глаголы (INFY — флексии финитной категории), выражающие время, модальность, вид и отрицание. Существительным присвоены показатели падежей, а в ментальной словарной статье глагола или другого сказуемого им даны семантические роли. Составляющие могут перемещаться из своей позиции в глубинной структуре в соответствии со структурно-зависимым правилом перемещения, оставляя пробел или «след» и тем самым формируя вопросы, относительные придаточные предложения, пассивные и другие широко распространенные конструкции. Новые словесные структуры могут быть созданы и видоизменены по правилам словоизменения и деривации. Правила словоизменения прежде всего присваивают существительным показатели числа и падежа, а глаголам — показатели времени, вида, наклонения, залога, отрицания и согласования с подлежащим и дополнением в роде, лице и числе. Фонологическая форма слова определяется метрической и силлабической структурами и обособленными ярусами признаков, таких как звонкость, тон, способ и место артикуляции, и подвергается последовательной аккомодации следующими в определенном порядке фонологическими правилами. И хотя многие из этих «мероприятий» в каком-то смысле полезны, тот факт, что они со своими подробностями встречаются в естественных языках, но ни в одной из искусственных систем, таких как фортран или нотная запись, создает устойчивое впечатление, что в основе человеческого языкового инстинкта лежит Универсальная Грамматика, которую нельзя свести просто к истории или познавательной деятельности. Богу не пришлось прилагать много усилий, чтобы смешать языки потомков Ноя. Помимо лексики (назвать ли «мышь» словом мышь или mouse, или souris) некоторые свойства языка просто не оговорены в Универсальной Грамматике и как параметры могут варьироваться. Например, каждый язык волен выбирать порядок слов с начальной или конечной позицией ядерного элемента в синтаксических группах (eat sushi ‘есть суши’ и to Chicago ‘в Чикаго’ или sushi eat ‘суши есть’ и Chicago to ‘Чикаго в’) и должно ли подлежащее обязательно присутствовать во всех предложениях или оно может быть опущено по желанию говорящего. Более того, та или иная грамматическая функция зачастую очень широко используется в одном языке и незаметно прячется где-то в дальнем углу другого. Общее впечатление от этого таково: Универсальная Грамматика подобна архетипическому строению организма, встречающемуся у огромного количества животных одного и того же биологического вида. Например, у всех амфибий, рептилий, птиц и млекопитающих одно и то же строение тела — сегментированный позвоночник, четыре сочлененные конечности, хвост, череп и т.д. Те или иные части тела у разных животных могут быть гротескно искажены или выпячены: крыло летучей мыши — это кисть руки; лошадь скачет на своих средних пальцах; передние конечности кита превратились в плавники, а задние конечности сжались до неразличимых глазом утолщений; молоточек, стремечко и наковальня в среднем ухе млекопитающих входят в состав челюсти у рептилий. Но у всех, от тритонов до слонов, может быть прослежена общая топология организации тела: большая берцовая кость крепится к бедренной кости, а бедренная кость крепится к тазовой кости. Причина многих различий — это небольшие вариации в относительном времени и уровне роста частей тела во время эмбрионального развития. То же самое относится и к различию между языками. Похоже, что существует общий план для синтаксических, морфологических и фонологических правил и принципов в рамках которого допустим небольшой набор варьирующихся параметров, подобный некому перечню опций. Однажды утвердившись, какой-либо параметр может вызвать далеко идущие изменения во внешнем облике языка. Если существует единый план, залегающий прямо под поверхностными уровнями всех языков мира, тогда любое базовое свойство одного языка может быть найдено во всех остальных. Давайте вновь рассмотрим те шесть предположительно неанглийских черт языка, с которых начиналась эта глава. Более пристальное рассмотрение показывает, что все они могут быть обнаружены в самом английском, а предполагаемые отличительные черты английского обнаруживаются в других языках. 1. Английский, как и флективные языки, от которых он предположительно отличается, имеет показатель согласования -s в 3-м лице ед. ч. — He walks ‘Он идет’. В английском языке также есть различие по падежам у местоимений — he в противоположность him. Как и агглютинативные языки, он имеет механизм для собирания многих частей в одно длинное слово, — это деривационные правила и аффиксы, в результате чего получаются sensationalization и Darwinianisms. Китайский, считающийся даже более радикальным вариантом изолирующего языка, чем английский, тем не менее тоже содержит правила, по которым создаются многочастные слова, такие как сложные и производные слова. 2. Английский, как и языки со свободным порядком слов, допускает свободный порядок слов в цепочках предложных групп, где каждый предлог указывает на семантическую роль своей именной группы, как если бы он был показателем падежа: The package was sent from Chicago to Boston by Mary ‘Посылка была отправлена из Чикаго в Бостон Марией’; The package was sent by Mary to Boston from Chicago ‘Посылка была отправлена Марией в Бостон из Чикаго’; The package was sent to Boston from Chicago by Mary ‘Посылка была отправлена в Бостон из Чикаго Марией’ и т.д. И наоборот, в таком крайнем проявлении языка со свободным порядком слов, как варлпири, относящийся к так называемым «разбрасывающимся» («scrambling») языкам, порядок слов никогда не может быть полностью свободным: например, вспомогательные глаголы должны занимать в предложении вторую позицию, что напоминает их позицию в английском языке. 3. В английском, как и в эргативных языках, маркируется идентичность между дополнением при переходном глаголе и подлежащем при непереходном глаголе. Сравните: John broke the glass ‘Джон разбил стакан’ (glass = дополнение) и The glass broke ‘Стакан разбился’ (glass = подлежащее при непереходном глаголе) или Three men arrived и There arrived three men ‘Пришли три человека’. 4. Английский, как и языки с выдвижением темы, имеет тематическую составляющую в таких конструкциях как: As for fish, I eat salmon ‘Что касается рыбы, то я ем лосось’ и John I never really liked ‘Джон мне никогда по-настоящему не нравился’. 5. Как и языки с порядком слов SOV, английский еще не так давно использовал этот порядок слов, который все еще поддается толкованию в архаических конструкциях, таких как: Till death do us part ‘Пока смерть нас не разлучит’ и With this ring I thee wed ‘Этим кольцом я с тобой венчаюсь’. 6. Как и классифицирующие языки английский обязывает многие существительные иметь показатели класса: нельзя сказать a paper об одном бумажном прямоугольнике, нужно сказать a sheet of paper ‘лист бумаги’. Аналогично этому носители английского языка говорят: a piece of fruit букв. ‘кусок фрукта’, имея в виду не кусок яблока, а яблоко, a blade of glass букв. ‘пластина стекла’, a stick of wood ‘брусок дерева’, fifty head of cattle ‘пятьдесят голов скота’ и т.д. * * * Если марсианский ученый заключит, что все земляне говорят на одном и том же языке, то он же мог бы и поинтересоваться, почему у этого языка Земли тысячи взаимонепонятных диалектов (предполагается, что этот марсианин не читал Бытие 11; гидеонская организация109 могла не добраться до Марса). Если основополагающий план языка является врожденным и зафиксирован у всех представителей вида, то к чему вся эта суета? К чему параметр порядка слов с начальной позицией ядерного элемента, разная величина цветового спектра и бостонский акцент? 109 Религиозная организация «Гидеонс интернэшнл», распространяющая библии в местах массового посещения в надежде, что их прочтут. — Прим. перев. У земных ученых нет окончательного ответа. Физик-теоретик Фримен Дайсон предположил, что языковое разнообразие преследует некоторую цель: «таким образом природа дает нам возможность быстро развиваться», создавая обособленные этнические группы, в которых может быстро идти биологическая и культурная эволюция в чистом виде. Но эволюционное объяснение Дайсона имеет изъян: у родословной нет дара предвидения, она старается наилучшим образом служить людям сейчас, а не затевать изменения ради изменений, надеясь, что одно из них может пригодиться в каком-нибудь будущем ледниковом периоде через десять тысяч лет. Дайсон не первый приписывает языковому разнообразию какую-то задачу. Когда один лингвист спросил колумбийского индейца из вымирающего племени бара, почему существует так много языков, тот объяснил: «Если бы мы все говорили на языке тукано, где бы мы находили себе женщин?» Как уроженец Квебека, я могу засвидетельствовать, что языковые различия ведут к различиям в национальном самоопределении с далеко идущими последствиями, хороши они или плохи. Но предположения Дайсона и индейца племени бара поворачивают указатель назад. Конечно, параметр порядка слов с начальной позицией ядерного элемента и иже с ним многократно способствовали разграничению этнических групп, если предположить, что так и планировалось ходом эволюции. Человеческие особи виртуозно вынюхивают мельчайшие различия, чтобы определить, кого им следует презирать. Достаточно того, что у американцев европейского происхождения светлая кожа, а у американцев африканского происхождения кожа темная, что индусы трепетно относятся к тому, чтобы не есть говядину, а мусульмане трепетно относятся к тому, чтобы не есть свинину, или, как изложено в небезызвестных воспоминаниях Лемюэля Гулливера, что одни существа разбивают яйцо с острого конца, а другие — с тупого. Поскольку языков существует более одного, этноцентризм может проделать всю остальную работу, нам же надо понять, почему языков более одного. По словам самого Дарвина, ключ к глубинному пониманию проблемы таков: Формирование различных языков и обособленных видов, как и доказательства того, что и те и другие развивались постепенно, на удивление сходны… В обособленных языках мы находим поразительные соответствия, причина которых в общности происхождения, и аналогии, причина которых в сходных процессах формирования… Языки, как и органические существа, могут быть классифицированы в группы внутри других групп, и они могут быть классифицированы как естественным образом в соответствии с происхождением, так и искусственным образом по другим параметрам. Доминантные языки и диалекты широко распространены и ведут к постепенному исчезновению других языков. Язык, как и биологический вид, исчезнув… никогда не появляется вновь.
То есть, английский похож на немецкий, но не идентичен ему по той же самой причине, по которой лисы похожи на волков, но не идентичны им. Английский и немецкий — это модификации общего языка-предка, на котором разговаривали в прошлом, а лисы и волки — модификации общего биологического вида-предка, жившего в прошлом. И действительно, Дарвин утверждал, что заимствовал некоторые из своих идей о биологической эволюции из современной ему лингвистики, с которой мы встретимся далее в этой главе. Разница между языками, как и разница между биологическими видами, является следствием трех процессов, действующих на протяжении долгого времени. Один из них — изменяемость, мутация, в случае с биологическим видом; лингвистическая инновация в случае с языком. Второй — это сохраняемость, когда потомки повторяют своих предков в этих изменениях — генетическая наследственность в случае с биологическим видом, обучаемость в случае с языком. Третий — это обособленность — географическая, относящаяся к брачному периоду или репродуктивной анатомии в случае с биологическим видом; обусловленная миграцией или социальными барьерами в случае с языком. В обоих случаях обособленные популяции накапливают отдельные наборы вариаций и таким образом со временем видоизменяются. А значит, чтобы понять, почему языков более одного, нужно понять, к каким результатам приводят инновации, обучаемость и миграция. * * * Позвольте мне начать с обучаемости и убедить вас, что здесь есть, что объяснить. Многие социологи полагают, что обучаемость является вершиной эволюции, к которой человечество поднялось с низин инстинкта, поэтому наша обучаемость может быть объяснена нашим высочайшим интеллектом. Но биология с этим не согласна. Обучаемость свойственна даже таким простейшим организмам, как бактерии, и, как указывали Джеймс и Хомский, возможно, человеческий интеллект зависит от того, насколько у нас больше, а не меньше врожденных инстинктов. Обучаемость — это такое же свойство, предоставляемое природой на выбор, как камуфляжная окраска или рога, которое выдается организмам по требованию, когда какой-либо аспект среды их обитания настолько непредсказуем, что предвосхищение неожиданностей не может быть заложено в организме изначально. Например, птицы, гнездящиеся на маленьких каменных островках, не выучиваются узнавать свое потомство. Им это не нужно, поскольку любой комочек соответствующего размера и формы в их гнезде, наверняка окажется их детенышем. Напротив, птицы, гнездящиеся большими колониями, все время рискуют выкормить случайно затесавшегося детеныша соседа, поэтому в ходе эволюции у них выработался механизм, позволяющий запомнить отличительные черты собственного потомства. Даже если характерная черта появилась у организма как продукт обучения, она не обязательно таковой и останется. Эволюционная теория и доказавшее ее правильность компьютерное моделирование, показали, что когда окружающая среда стабильна, то существует все возрастающая тенденция к тому, чтобы приобретенные навыки становились врожденными. Так происходит оттого, что если способность является врожденной, она может раньше проявиться в жизни организма, и меньше вероятность того, что организм потерпит неудачу, не имея знаний, которым нужно было бы научиться. Почему же необходимость выучивать язык в детстве по частям выгоднее, чем обладание изначально заложенной системой? Что касается лексики, то здесь преимущества очевидны: словарный запас в 60 000 слов слишком велик, чтобы участвовать в эволюции и храниться в геноме, содержащем лишь от 50 000 до 100 000 генов. А слова, обозначающие новые растения, животных, инструменты и, особенно, людей будут необходимы на протяжении всей жизни. Но в чем польза от выучивания различных грамматик? Никому это неизвестно, но вот несколько допустимых гипотез. Возможно, некоторые аспекты языка, которые нам приходится выучивать, легко усваиваются с помощью простых механизмов, появление которых предшествовало эволюции грамматики. Например, даже простого механизма обучаемости может быть достаточно, чтобы запомнить, какой элемент какому предшествует, если этим элементам сперва дается определение, а потом они распознаются каким-либо другим когнитивным модулем. Если модуль Универсальной Грамматики дает определение вершине и ролевому исполнителю, то исходя из этого, их относительный порядок — с начальной или конечной позицией ядерного элемента — может быть запомнен легко. Если это так, то, сделав основные системообразующие единицы языка врожденными, эволюция могла и не счесть необходимой замену всех приобретаемых знаний на врожденные. Компьютерное моделирование эволюции показывает, что замена нейронных соединений, появившихся в результате обучения, на врожденные происходит все реже по мере того, как нейронная сеть становится врожденной, потому что все менее и менее вероятно, чтобы обучаемость не справилась с остальными задачами. Вторая причина, по которой язык необходимо частично выучивать, в том, что неотъемлемое свойство языка — это быть кодом, разделяемым с другими людьми. Врожденная грамматика бесполезна, если вы единственный, кто ею обладает. Это танго в одиночку, хлопок одной ладони. Но геномы других людей видоизменяются, претерпевают сдвиги и по-новому комбинируются, когда у этих людей рождаются дети. Вместо того, чтобы предоставить ребенку полностью врожденную грамматику, которая вскоре перестала бы согласовываться с чьей бы то ни было еще, эволюция дала ему возможность выучить варьирующиеся части языка как способ привести свою грамматику в согласие с грамматиками окружающих. * * * Вторая причина многообразия языков — это зарождение вариативности. Кто-то где-то должен начать говорить отлично от соседей, и инновация должна распространяться и цепляться как заразное заболевание, пока оно не примет характер эпидемии; на этом этапе его усваивают дети. Источников вариативности может быть много. Слова придумываются, заимствуются из других языков, приобретают новые значения, забываются. Новый жаргон или стиль речи может отлично звучать внутри какой-либо субкультуры, а затем проникнуть в язык большинства. Те или иные примеры таких заимствований — это предмет восхищения журналистов, ведущих в газете колонку для «любителей» языка, они заполняют многие книги и статьи в периодике. Лично мне восхищаться ими трудно. Должен ли нас приводить в трепет тот факт, что английский заимствовал слово кимоно из японского, банан — из испанского, а мокасин — из языка американских индейцев и т.д.? Благодаря языковому инстинкту, в языковых инновациях есть нечто более восхитительное: каждое звено в цепи, по которой передается язык — это человеческий мозг. Этот мозг снабжен Универсальной Грамматикой и постоянно находится в поиске примеров на различные правила в звучащей вокруг речи. Поскольку речь может быть неаккуратной, а предложения двусмысленными, иногда люди склонны переосмыслять услышанное и истолковывать его как принадлежащее к другой словарной статье или к другому правилу, а не к тому, которое на самом деле использовал говорящий. Простой пример тому — это слово orange ‘апельсин’. Изначально оно имело форму norange, ведя происхождение от испанского naranjo. Но в какой-то момент один неизвестный творчески мыслящий человек мог переосмыслить a norange как an orange. И говорящий и слушающий при анализе устанавливают, что эта синтаксическая группа звучит одинаково — anorange, но если у слушающего творческий подход к остальной грамматике, то изменение становится заметным, как, например, в словосочетании those oranges вместо those noranges. (Это изменение было распространено в английском. У Шекспира используется ласкательное слово nuncle — сокращение mine Uncle ‘мой Дядя’ в my nuncle, а уменьшительное Ned произошло от имени Edward таким же образом. В наше время многие люди говорят a whole nother thing (правильно — …another thing ‘совсем другая вещь’), я слышал о ребенке, который ест ectarines (правильно — nectarines ‘нектарины’) и о взрослой даме по имени Nalice (правильно — Alice), которая отзывается о людях ею не любимых, как о nidiots (правильно — idiots ‘идиоты’).) Переосмысление (следствие дискретного комбинаторного творчества языкового инстинкта) частично портит аналогию между языковыми изменениями — с одной стороны, и биологической и культурной эволюцией — с другой. Многие языковые инновации не похожи на произошедшие случайно изменения, сдвиги, искажения или заимствования. Скорее они напоминают легенды или шутки, которые приукрашиваются, совершенствуются и перерабатываются с каждым пересказом. Вот почему, хотя грамматики и быстро видоизменяются с ходом истории, они не вырождаются, поскольку переосмысление — это неисчерпаемый источник новых сложностей. Их расхождение не обязано иметь нарастающе размеренный характер, поскольку грамматики обладают способностью прыгать между колеями, проложенными в сознании у каждого Универсальной Грамматикой. Более того, одно изменение в языке может вызвать дисбаланс, который вызовет каскад других изменений где-либо еще, совсем как при падении костяшек домино. Изменяться может любая часть языка: • Многие фонологические правила возникают тогда, когда слушающий, принадлежащий к тому или иному языковому сообществу, переосмысляет быструю речь с коартикуляцией. Представьте себе диалект, в котором отсутствует правило, превращающее t в слове utter в подвергшееся «схлопыванию» d. Носители этого диалекта обычно произносят t как t, но могут и не делать этого, если говорят быстро или придерживаются небрежного «ленивого» стиля. Таким образом слушающие могут приписать им употребление правила «схлопывания», а сами они (или их дети) таким образом станут произносить «схлопнутое» t даже в аккуратной речи. Если пойти дальше, то переосмыслять можно даже основные фонемы. Так мы получили фонему v. В древнеанглийском v не было, наше слово starve изначально имело форму steorfan. Но при произнесении любого f между двумя гласными оно становилось озвонченным, поэтому ofer произносилось как over благодаря правилу, сходному с современным правилом «схлопывания». В итоге слушающие стали осмыслять v как самостоятельную фонему, а не как звуковую реализацию f, поэтому теперь мы в конце концов употребляем форму over, a v и f существуют как самостоятельные фонемы. Например, мы можем различить такие слова как waver ‘бигуди’ и wafer ‘вафля’, а Король Артур не мог. • Из-за переосмысления фонологические правила, отвечающие за произношение слов, могут в свою очередь быть осмыслены как морфологические правила, отвечающие за строение слов. В германских языках, таких как древнеанглийский, было правило «умлаута», по которому гласный заднего ряда изменялся в гласный переднего ряда, если следующий слог содержал гласный верхнего подъема переднего ряда. Например, в слове foti — множественном числе от слова foot ‘нога’ — гласный заднего ряда o по этому правилу изменялся в гласный переднего ряда e, чтобы прийти к гармонии с гласным переднего ряда i. Вслед за тем i на конце слова перестало произноситься, и поскольку больше не было механизмов, которые привели бы в действие соответствующее фонологическое правило, говорящие переосмыслили переход o в e как морфологическое взаимоотношение — показатель множественности, что вылилось в современное foot—feet, mouse—mice, goose—geese, tooth—teeth и louse—lice. • При переосмыслении можно взять два варианта одного слова, одно из которых произошло от другого по правилу словоизменения и повторно категоризировать их как самостоятельные слова. В былые времена говорящие могли заметить, что правило словоизменения oo—ee применимо не ко всем словам, а только к нескольким: tooth—teeth, но не booth—beeth. Поэтому слово teeth ‘зубы’ стало осмысляться скорее как самостоятельное «неправильно» образованное слово, связанное с tooth ‘зуб’, а не как продукт действия правила, примененного к слову tooth. Изменение гласных больше не является правилом, и это дало возможность Ледереру написать свой шутливый рассказ «Foxen in Henhice» («Лисы в курятниках», правильная форма — «Foxes in Henhouses»). Тем же путем в английском появились и другие ряды слов с более или менее близким значением: brother—brethren ‘брат—братия’, half—halve ‘половина—делить пополам’, teeth—teethe ‘зубы—прорезываться’, to fall—to fell ‘падать—валить’, to rise—to raise ‘подниматься—поднимать’, и даже слово wrought ‘выделанный’, ранее бывшее формой прошедшего времени от work ‘работать’. • Другие морфологические правила могут быть образованы, когда слова, обычно сопровождающие какое-либо другое слово, подвергаются разрушению и затем сливаются с этим словом. Показатели глагольного времени, возможно, происходят от вспомогательных глаголов; например, как я уже упоминал, английский суффикс -ed, возможно, произошел от did ‘сделал’: hammer-did —> hammered букв. ‘сделал молотком—ударил [молотком]’. Показатели падежей могут происходить от невнятно произнесенных предлогов или следующих друг за другом глаголов (например, в языке, допускающем конструкцию take nail hit it ‘возьми гвоздь, забей его’ слово take ‘возьми’ может разрушиться до показателя винительного падежа, такого как ta-). Падежные показатели могут произойти и от местоимений: в конструкции John, he kissed her ‘Джон, он поцеловал ее’, he и her могут в конце концов присоединиться к глаголу как показатели согласования. • Синтаксические конструкции могут возникнуть тогда, когда порядок слов, которому просто отдается предпочтение, переосмысляется как обязательный. Например, когда в английском были показатели падежей, можно было сказать как give him a book ‘дай ему книгу’, так и give a book him ‘дай книгу ему’, но первый вариант был более распространен. Когда в повседневной речи стерлись показатели падежей, многие предложения могли бы стать двусмысленными, если бы порядок слов по-прежнему мог варьироваться. Таким образом более распространенный порядок слов стали бережно лелеять как синтаксическое правило. Благодаря многочисленным переосмыслениям могут возникать и другие конструкции. Английский перфект I had written a book ‘Я написал книгу’ изначально произошел от I had a book written, что означало ‘Я обладал книгой, которая была написана’. Из-за того, что порядок слов SOV был актуален для английского, в ход было пущено переосмысление, и причастие written могло быть переосмыслено, как главный глагол предложения, a had могло быть переосмыслено как вспомогательный глагол к главному глаголу, что порождало новый вариант осмысления с близким значением. * * * Третья причина расхождения языков — это обособленность групп говорящих на языке, в результате которой успешные инновации не распространяются повсюду, но накапливаются по отдельности в разных группах. Хотя каждое поколение людей видоизменяет свой язык, объем этих изменений незначителен; гораздо большее количество звуков остаются неизменными, чем мутируют, и большее число конструкций осмысляется правильно, чем переосмысляется. Благодаря этому всеобъемлющему консерватизму некоторые лексические, фонетические и грамматические модели живут тысячелетиями. Они выступают в той же роли, что и окаменелые останки, указывая на маршруты массовой миграции в далеком прошлом и являясь ключом к тому, как человеческие существа распространялись по земле, чтобы достичь современных мест обитания. Насколько же далеко в прошлое мы можем проследить за языком этой книги — современным американским английским? На удивление далеко, может быть, на пять или даже на девять тысяч лет. Наши знания о том, откуда произошел наш язык, гораздо более точные, чем ответы Господина Языка в колонке журналиста Дейва Бэрри: «Английский язык — это роскошный словесный гобелен, сотканный из языков греков, римлян, англов, клакстонов, кельтов и многих других древних народов, все из которых страдали жестоким алкоголизмом». Давайте же бросим взгляд назад. Америку и Англию впервые разделил общий язык (по знаменитому замечанию Уайльда), когда колонисты и иммигранты пересекли Атлантический океан, изолировав себя от британской речи. К тому времени, как ее покинули первые колонисты, Англия уже была Вавилоном региональных и классовых диалектов. Семена того, что выросло в стандартный американский диалект, были посеяны честолюбивыми и неудовлетворенными своим положением представителями бедняков и среднего класса из юго-восточной Англии. К XVIII в. американский акцент уже был заметен, а произношение на американском юге претерпело сильное влияние иммигрировавших ольстерских шотландцев. При продвижении на запад разные диалекты восточного побережья еще находились в сохранности, хотя чем дальше продвигались первые переселенцы, тем больше их диалекты смешивались, особенно в Калифорнии, где нужно было преодолевать обширную внутреннюю пустыню. Благодаря иммиграции, перемещениям, распространению грамотности и, в наши дни, средствам массовой информации, английский язык Соединенных Штатов, несмотря на значительные региональные отличия, однороден по сравнению с языками, употребляемыми на сходных по размеру территориях в остальном мире; этот процесс был назван «Вавилон наоборот». Часто говорят, что диалекты озарков и жителей Аппалачских гор — это оставшийся нетронутым английский язык времен королевы Елизаветы, но это просто странный миф, порожденный ложным пониманием языка как объекта материальной культуры. Мы думаем о народных балладах, о сшитых вручную шотландских юбках, о виски, медленно вызревающем в дубовых бочках, и легко проглатываем байки о том, что на этой земле время остановилось, а люди говорят на традиционном языке, любовно передаваемом из поколения в поколение. Но язык функционирует иначе: во все времена во всех человеческих сообществах язык изменялся, хотя разные части языка изменялись в разных человеческих сообществах по-разному. Правда в том, что эти диалекты сохранили некоторые формы английского языка, редко встречающиеся где-либо еще, такие как afeared, yourn, hisn и et, holp и clome как формы прошедшего времени от eat, help и climb. Но то же самое происходит с любой разновидностью английского языка, включая стандартную. Многие так называемые американизмы на самом деле были вывезены из Англии, где они впоследствии были утрачены. Например, причастие gotten, произношение a в слове path и bath как гласного звука переднего ряда «а», а не заднего ряда «ah», использование слова mad в значении angry ‘злой’, fall — в значении autumn ‘осень’ и sick — в значении ill ‘больной’ режут британское ухо своей «американскостью», но на самом деле это формы, дошедшие до нас из английского тех времен, когда колонизаторы Америки покидали Британские острова. Английский претерпел изменения по обе стороны Атлантики, но изменялся он и до отплытия «Мейфлауер»110. То, что стало стандартным современным английским, было просто диалектом, на котором в XVII столетии разговаривали в Лондоне, политическом и экономическом центре Англии, и его окрестностях. В предшествовавшие этому столетия он претерпел ряд сильных изменений, как вы можете это наблюдать на примере следующих вариантов молитвы «Отче наш»: 110 Название английского корабля, на котором 21 ноября 1620 г. прибыли в Америку первые колонисты. — Прим. перев. СОВРЕМЕННЫЙ АНГЛИЙСКИЙ: Our Father, who is in heaven, may your name be kept holy. May your kingdom come into being. May your will be followed on earth, just as it is in heaven. Give us this day our food for the day. And forgive us our offenses, just as we forgive those who have offended us. And do not bring us to the test. But free us from evil. For the kingdom, the power, and the glory are yours forever. Amen. РАННЕНОВОАНГЛИЙСКИЙ (17 век): Our father which are in heaven, hallowed be thy Name. Thy kingdom come. Thy will be done on earth as it is in heaven. Give us this day our daily bread. And forgive us our trespasses, as we forgive those who trespass against us. And lead us not into temptation, but deliver us from evil. For thine is the kingdom, the power, and the glory, for ever, amen. СРЕДНЕАНГЛИЙСКИЙ (15 век): Oure fadir that art in heuenes halowid bi thi name, thi kingdom come to, be thi wille don in erthe es in heuene, yeueto us this day oure bread ouir other substance, & foryeue to us oure dettis, as we forgeuen to oure dettouris, & lede us not in to temptacion: but delyuer us from yuel, amen. ДРЕВНЕАНГЛИЙСКИЙ (11 век): Faeder ure thu the eart on heofonum, si thin nama gehalgod. Tobecume thin rice. Gewurthe in willa on eorthan swa swa on heofonum. Urne gedaeghwamlican hlaf syle us to daeg. And forgyf us ure gyltas, swa swa we forgyfath urum gyltedum. And ne gelaed thu us on contnungen ac alys us of yfele. Sothlice.
Английский язык уходит корнями в одну область на севере Германии рядом с Данией, которая в начале первого тысячелетия была населена языческими племенами, называвшимися англы, саксы и юты. После того, как войска пришедшей в упадок Римской империи покинули Британию в V в., эти племена вторглись на ту территорию, которая станет Англией («Страной англов»), и вытеснили ее коренных обитателей — кельтов — в Шотландию, Ирландию, Уэльс и Корнуэлл. В лингвистическом смысле поражение было полным: в английском практически нет следов кельтского языка. С IX по XI вв. Англия подвергалась набегам викингов, но их язык — общескандинавский — был достаточно похож на англо-саксонский и не оказал на древнеанглийский существенного влияния, если не считать многочисленных заимствований. В 1066 г. в Британию вторгся Вильгельм Завоеватель, неся с собой нормандский диалект французского языка, который стал языком правящих классов. Когда Джон, король Англо-Нормандского королевства, вскоре после 1200 г. утратил господство над Нормандией, английский восстановил себя в правах единственного языка Англии, хотя и с заметным влиянием французского, которое имеет место и по сей день в формах тысяч слов и разнообразных грамматических хитростях, которые им сопутствуют. Эта «латинизированная» лексика, включающая такие слова как donate ‘даровать’, vibrate ‘потрясти’ и desist ‘прекратить’, имеет больше синтаксических ограничений: например, можно сказать give the museum a painting ‘подарить картину музею’, но не donate the museum a painting, можно сказать shake it up ‘взболтать [смесь]’, но не vibrate it up. У этой лексики также есть собственное характерное звучание: латинизированные слова большей частью многосложны, с ударением на втором слоге, как например, desist ‘прекратить’, construct ‘воздвигнуть’ и transmit ‘осуществить передачу’ в то время как их английские синонимы stop ‘остановить’, build ‘построить’ и send ‘послать’ односложны. Латинизированные слова также вызывают многие фонетические чередования, из-за которых английская морфология и правописание так причудливы, например: electric—electricity [?'lektr?k—?lek'tr?s?t?] и nation—national ['ne???n—'n???n?l]. Поскольку латинизированные слова длиннее и более формальны, так как в прошлом они звучали в церквях, школах и правительственных кругах нормандских завоевателей, злоупотребление ими производит эффект старомодности в языке, единодушно осуждаемой учебниками по стилистике, например: The adolescents who had effectuated forcible entry into the domicile were apprehended ‘Юноши, осуществившие насильственное вторжение в жилое помещение, были задержаны’ вместо We caught the kids that broke into the house ‘Мы поймали ребят, которые вломились в дом’. Вялость латинизированного английского была обыграна Оруэллом в его переводе отрывка из Экклезиаста на современный язык формализма: I returned and saw under the sun, that the race is not to the swift, nor the battle to the strong, neither yet bread to the wise, nor yet riches to men of understanding, nor yet favour to men of skill; but time and chance happeneth to them all. И обратился я и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их. Objective consideration of contemporary phenomena compels the conclusion that success or failure in competitive activities exhibits no tendency to be commensurate with innate capacity, but that a considerate element of the unpredictable must invariebly be taken into account. Объективный анализ наличествующих явлений вынуждает прийти к заключению, что успех или неудача в тех видах деятельности, что требуют состязательности, не обнаруживает тенденции напрямую зависеть от врожденных способностей, но в расчет непременно должен браться значительный элемент непредсказуемости.
Английский язык заметно изменился в среднеанглийский период (1100–1450), во времена Чосера. Изначально произносились все слоги, включая те, которые сейчас представлены на письме «немыми» буквами. Например, слово make [me?k] произносилось как двусложное. Но последние слоги редуцировались до нейтрального гласного, шва, как a [?] в слове allow, а во многих случаях полностью исчезали. Поскольку в последнем слоге содержались показатели падежей, то падеж в явном виде начал исчезать, а порядок слов стал фиксированным, чтобы устранить возникающую двусмысленность. По той же причине из предлогов и вспомогательных глаголов, таких как of и do, will и have «выжали» их первоначальное значение и поручили им важные грамматические обязанности. Таким образом, многие черты современного английского синтаксиса явились результатом цепочки следствий, в начале которой стоит простой сдвиг в произношении. Период ранненовоанглийский, период языка Шекспира и перевода Библии, сделанного при короле Иакове, продолжался с 1450 по 1700 гг. Он начался с Великого передвижения гласных — революции в произношении долгих гласных, причины которой остаются неразгаданными. (Возможно, целью этого явления было компенсировать тот факт, что долгие гласные звучали слишком похоже на короткие в односложных словах, которые теперь преобладали; или возможно, таким способом представители высших слоев общества хотели провести грань между собой и низшими слоями, так как нормандский французский вышел из употребления.) До передвижения гласных слово mouse [ma?s] произносилось как «mooce» [mu:s]; древнее «oo» превратилось в дифтонг. Пробел, оставленный исчезнувшим «оо», был заполнен поднятием тона того звука, который произносился как «oh»; то, что мы сейчас произносим как goose [gu:s], до великого передвижения гласных произносилось как «goce» [g??s]. Эта пустота была в свою очередь заполнена гласным «o» (как в слове hot [h?t], если этот звук протянуть), что дало нам broken [br??k?n], который первоначально произносился скорее как «brocken» [br?k?n]. Путем такого же чередования гласный «ее» превратился в дифтонг; до этого like [la?k] произносилось как «leek» [li:k]. Это повлекло за собой замещение его гласным «eh»; наше слово geese [gi:s] первоначально произносилось «gace» [ge?s]. А этот пробел был заполнен, когда поднялся тон долгой версии звука «ah», что привело к появлению слова name [ne?m], которое ранее произносилось как «nahma» [n??m?]. Правописание никогда не давало себе труда идти в ногу с этими передвижениями, поэтому буква a произносится в слове cam [k?m] иначе, чем в слове came [ke?m], где она ранее была более долгим вариантом a в слове cam. Вот еще почему гласные в английском правописании передаются иначе, чем во всех других европейских алфавитах и в «фонетическом» правописании. Кстати, все произошло не так, как бывает при переходе на летнее время — англичанин, живший в XV столетии, не стал по-другому произносить гласные, проснувшись однажды утром. Люди, жившие во времена Великого передвижения гласных, возможно ощущали его так же, как люди ощущают современную тенденцию, распространенную в районе Чикаго, произносить hot [h?t] как hat [h?t] или как получающий все большую популярность странный диалект, распространенный между спортсменами-серфингистами, на котором слово dude произносится как нечто, похожее на «diiihhhoooood». * * * А что если мы попробуем углубиться еще дальше в прошлое? Языки англов и саксов не возникли из ниоткуда; они явились продуктом эволюции прагерманского, языка того племени, которое жило на значительной части северной Европы в первом тысячелетии до н.э. Западная ветвь этого племени разделилась на группы, давшие нам не только англо-саксонский, но и немецкий и его ответвление идиш, и голландский и его ответвление африкаанс. Северная ветвь поселилась в Скандинавии и заговорила на таких языках, как шведский, датский, норвежский и исландский. Лексические сходства в этих языках заметны сразу, много сходных явлений существует также и в грамматике, например, окончание форм прошедшего времени на -ed. Предки германских племен не оставили заметного следа в письменной истории или в материальной культуре. Но ими был оставлен особый след на той территории, на которой они жили. Этот след был выявлен в 1786 г. сэром Уильямом Джоунзом, британским судьей, работавшим в Индии, и явился частью одного из самых потрясающих открытий в истории науки. Джоунз занялся изучением санскрита — языка, бывшего к тому времени уже давно мертвым, и отметил следующее: Санскритский язык, каким бы древним он ни был, обладает замечательной структурой; более совершенной, чем у греческого, более богатой, чем у латинского, и гораздо более тонкой, чем у них обоих, но в то же время обладающей сильным сходством с обоими как в глагольных корнях, так и в грамматических формах, что вряд ли может быть случайностью; аналогии в этих языках действительно столь велики, что ни один филолог не может анализировать эти три языка, не проникаясь мыслью о том, что все они произошли из одного общего источника, возможно более не существующего; имеется аналогичная причина, хотя и не столь очевидная, предполагать, что как готский (германская группа), так и кельтский языки, хотя и разбавленные примесью различных наречий, происходят из того же источника, что и санскрит, и древнеперсидский может быть добавлен к той же семье…
Вот те аналогии, которые произвели такое впечатление на Джоунза: Английский: brother — mead — is — thou bearest — he bears Греческий: phrater — methu — esti — phereis — pherei Латинский: frater — (пусто) — est — fers — fert Старославянский: bratre — mid — yeste — berasi — beretu Древнеирландский: brathir — mith — is — (пусто) — beri Санскрит: bhrater — medhu — asti — bharasi — bharati
Такие же аналогии в лексике и грамматике наблюдаются в огромном количестве современных языков. В числе прочих они распространяются на германскую группу языков, греческий, романскую группу (французский, испанский, итальянский, португальский, румынский), славянскую группу (русский, чешский, польский, болгарский, сербскохорватский), кельтскую группу (гаэльский, ирландский, валлийский, бретонский) и индоиранскую группу (персидский, афганский, курдский, санскрит, хинди, бенгали и цыганский язык). Впоследствии ученые смогли добавить к этому анатолийские языки (мертвые языки, на которых говорили на территории современной Турции, включая хеттский), армянский, балтийские языки (литовский и латышский) и тохарские языки (два мертвых языка, на которых говорили на территории современного Китая). Аналогии настолько убедительны, что лингвисты реконструировали грамматику и создали большой словарь для предположительно существовавшего общего языка-предка — праиндоевропейского — и набор системных правил, по которым шло изменение произошедших от него языков. Например, Якоб Гримм (один из двух братьев Гримм, известных как собиратели сказок) открыл правило, по которому p и t в праиндоевропейском языке стали f и th в германских языках, что можно увидеть, если сравнить латинское слово pater с санскритским piter и английским father. Если представить себе, о чем говорит это открытие, то начинает кружиться голова. Какое-то древнее племя должно было господствовать на большей части территории современных Европы, Турции, Ирана, Афганистана, Пакистана, Северной Индии, Западной России и некоторых частей Китая. Целое столетие эта идея будоражила воображение лингвистов и археологов, хотя и по сей день никто не знает, кем же в действительности были индоевропейцы. Изобретательные ученые сделали некоторые выводы на основании реконструированной лексики. Слова, обозначающие металлы, колесные средства передвижения, сельскохозяйственные орудия, одомашненных животных и растения предполагают, что индоевропейцы принадлежали к культуре позднего неолита. Места распространения природных объектов, имеющих название в праиндоевропейском языке, например — вяза и ивы, но не оливы или пальмы — были использованы для того, чтобы локализовать носителей этого языка на территории, простирающейся от внутренних областей северной Европы до южной России. Вместе со словами, обозначавшими главу семьи (рода), крепость, лошадь и виды оружия, реконструкции позволяли делать вывод о могущественном племени завоевателей, вырвавшихся с земель своих предков на колесницах, чтобы распространиться на большей части Европы и Азии. С индоевропейцами стало ассоциироваться слово «арийский», и нацисты объявили ариев своими предками. Более приверженные здравому смыслу археологи установили связь ариев с артефактами курганной культуры южнорусских степей, принадлежащей приблизительно к 3500 г. до н.э. и относящейся к группе племен, которые впервые взнуздали лошадь в военных целях. Недавно археолог Колин Ренфрю выдвинул теорию, что своим господством индоевропейцы обязаны не колеснице, а колыбели. Его вызывающая большие споры теория состоит в том, что индоевропейцы жили в Анатолии (часть современной Турции) на границах области Фертайл Крезент около 7000 до н.э., где они стали одними из первых в мире земледельцев. Для земледелия характерно массовое воспроизводство людей благодаря оседлому образу жизни. Сыновья и дочери земледельцев нуждаются в новых землях, и даже если они переместятся всего на одну-две мили от своих родителей, они быстро поглотят менее плодовитые племена охотников и собирателей, стоящие у них на пути. Археологи согласны с тем, что земледелие распространилось волной, пошедшей из Турции около
|