Глава первая. Йоханн Давид Висс Швейцарский Робинзон

Йоханн Давид Висс Швейцарский Робинзон

«Жюль Верн. Собрание сочинений в 29 томах. Том 9»: Ладомир; Москва; 2004

ISBN 5-86218447-3, 5-86218-022-2

Аннотация

В данной книге вниманию читателей предлагается впервые переведенный с языка оригинала полный текст классического романа Й.Д. Висса о швейцарской семье, пережившей кораблекрушение и обживающей необитаемый остров. Эту книгу Ж. Верн очень любил с детства. Уже на исходе своей блистательной литературной карьеры он решил написать своеобразное продолжение «Швейцарского Робинзона» – роман «Вторая родина».

Йоханн Давид Висс

Швейцарский Робинзон

Глава первая

Кораблекрушение. – Одни в океане. – «Земля!» – Первые дни на острове. – Экспедиции на разбитый корабль…

Вот уже шесть дней море бушевало так неистово, что казалось, этому ужасу не будет конца-края. Судно отнесло на юго-восток и, очевидно, довольно далеко. Определить в точности наше местоположение было невозможно. Обескураженные, измотанные бессонными ночами и непрерывной борьбой со штормом, все как-то сникли. Мачты корабля сломались и оказались за бортом; судно дало течь, и вода потихоньку прибывала. Матросы, бранившиеся раньше на чем свет стоит, теперь приумолкли и вдруг стали молиться, давая нелепые обеты Богу. Но, уповая на Его милость, они все же рассчитывали и на свои силы.

– Дети, – сказал я испуганным и плачущим сыновьям, а их у меня было четверо, – если Господу будет угодно спасти нас, Он, безусловно, сделает это; но если нам суждено умереть, умрем не ропща. Встретимся уже там, на небесах.

Моя жена, доброго нрава женщина, поначалу не могла сдержать слез, но потом быстро овладела собой и ласково заговорила с прильнувшими к ней ребятишками. Я же в смятении не знал, что и делать. Но вот несчастные мальчишки внезапно, как по команде, опустились на колени и начали молиться. Не могу передать охватившее меня чувство: дикий вой бури, почти светопреставление, а они, эти юные создания, не выказывают ни страха, ни отчаяния.

Вдруг в реве беснующихся волн послышался чей-то крик: «Земля! Земля!» Затем почти сразу же последовал сильный толчок, мы упали навзничь, и в голове промелькнула мысль: «Конец наступил». Раздавшийся со всех сторон страшный треск означал, что корабль сел на мель и получил пробоину.

Жалобно прозвучал голос, в котором все же можно было признать голос капитана:

– Мы погибли! Спустить шлюпки на воду!

У меня от отчаяния чуть не разорвалось сердце.

– Как это погибли? – не желая соглашаться с капитаном, воскликнул я, а дети заплакали пуще прежнего.

Пришлось взять себя в руки и сурово сказать:

– А ну-ка не хныкать! Вы же еще не в воде, а берег, слава Богу, близко!

Я решил сам подняться наверх и выяснить обстановку, но на палубе огромная волна сразу же сбила меня с ног и окатила с головы до пят холодными брызгами. Стараясь держаться крепче, чтобы не оказаться за бортом, я осмотрелся и вдруг увидел: вся команда сидит в шлюпках и пытается оттолкнуться от корабля. Последний матрос уже отвязал причальный канат. Я кричал, я просил, я заклинал взять и меня с семьей. Но напрасно. Шторм заглушал слова, а прибой не позволял беглецам повернуть назад, даже если бы они того и захотели. Утешало одно: вода, заполонившая часть корабля, сразу не могла проникнуть в другую его половину; корма с крохотным помещением, как раз над капитанской каютой, где сейчас находились самые близкие мне люди, вклинилась довольно высоко между двумя скалами и потому на некоторое время оставалась недосягаемой для воды. И еще: в разрывах туч и потоках ливня я разглядел в южном направлении, совсем близко землю, суровую и дикую, но в столь горестный час, однако, желанную, отрадную и благословенную. Расстраивало только, вернее до глубины души ранило, предательство команды.

Вот в таком печально-радужном расположении духа я возвратился к своим, стараясь, конечно, ничем не выдать тревоги.

– Мужайтесь, дорогие мои! – произнес я, входя в каюту. – Не так уж все плохо. Да, корабль на мели, но вода не достает до нашей маленькой каюты. Если завтра. Бог даст, ветер стихнет и море успокоится, попробуем добраться до суши.

Мои слова оказались елеем для детских душ. Ребятишки, понятно, приняли за чистую монету то, что было пока очень сомнительным и неопределенным. Другое дело жена. Она догадалась, однако осталась спокойной, вера в Бога придала ей силы. И мне сразу полегчало.

– Давайте перекусим, – предложила храбрая женщина. – В здоровом теле – здоровый дух. Неизвестно еще, какая нас ожидает ночь.

Вечер подкрался незаметно. Стемнело. Шторм не унимался. Вокруг трещало, скрежетало и качалось; корабль, по-видимому, в любую минуту мог развалиться. Матушка на скорую руку приготовила еду, детишки ели с большим аппетитом, словно ничего не случилось, а мы, родители, лишь делали вид, будто все хорошо и нечего бояться. Потом ребятки легли и сразу крепко заснули. А мы с женой, точно на вахте, прислушивались к каждому звуку, к каждому шороху, возможно, грозящему нам гибелью. В эту страшную, незабываемую ночь мы молились, обсуждали создавшееся положение и благодарили Спасителя, когда наконец через приоткрытый люк увидели забрезживший рассвет.

Яростный ветер слегка приутих, небо прояснилось, и я, преисполненный надежды, наблюдал за разгорающейся на горизонте прекрасной утренней зарей. Откуда-то вернулись душевные силы, случившееся больше не казалось непоправимым, и я созвал всех на палубу.

– А где же команда? Почему нас не взяли? – первое, что я услышал от детей.

– Дорогие мои, – ответил я. – Тот, кто нам помогал, поможет и впредь, если мы, конечно, не потеряем веры в Него. Наши спутники в минуту опасности оказались ненадежными и бессердечными. Один Господь Бог не обделил нас своей милостью! Но медлить нельзя! Для спасения придется хорошенько потрудиться; каждый отныне делает то, что ему по силам! Посмотрим, кто на что горазд! А ну, кто тут самый ретивый?!

Фриц предложил добираться до суши вплавь, но Эрнст возразил:

– Тебе хорошо говорить. А что делать тем, кто не умеет плавать? Нет, давайте построим плот, и все вместе переправимся на берег.

– Неплохая идея, – согласился я, – но нам одним не справиться с такой работой, да и плот – весьма ненадежный вид водного транспорта. Давайте-ка подумаем, что еще нас может выручить. Итак, друзья, за работу!

Мы разбрелись по кораблю в поисках нужных вещей и предметов. Я отправился в трюм, где хранились съестные припасы и вода, дабы уяснить, сколько у нас пищи. Жена и младшенький пошли смотреть животных и нашли их в плачевном состоянии, изнемогающих от жажды и голода. Фриц поспешил в крюйт-камеру,^[1] где хранились оружие и боеприпасы. Эрнст исследовал тайники корабельного плотника, а Жак направился к каюте капитана. Но едва он открыл дверь, как на него набросились два огромных дога. Они так весело и радостно прыгали, что бедняга не удержался на ногах и, опрокинутый, завизжал будто резаный. Собаки долгое время были одни, соскучились по людям и потому не отходили от паренька, как он ни отбивался, лизали его, дружелюбно виляя хвостами. Я услышал крики и поспешил на помощь. Завидев меня, Жак быстренько вскочил и ухватил дога, того, что побольше, за ухо.

– Оставь, – отсоветовал я. – Хорошо, что ты не боишься собак, но осторожность не помешает: с большими псами шутки плохи.

Вскоре мы опять были вместе. Каждый принес с собой то, что считал полезным для дела. Фриц приволок два охотничьих ружья, порох, дробь и пули – частью в рожках, частью в банках и патронташе. Эрнст держал в руках шапку, наполненную гвоздями, да еще топор и молоток в придачу, а из карманов брюк торчали кусачки, зубила и буравы. Даже малыш Франц появился с увесистой коробкой под мышкой, в которой лежали, как он сказал, «маленькие остренькие крючочки». К моей великой радости, я увидел, что это рыболовные снасти, позже очень и очень нам пригодившиеся.

– А я, – сказала матушка, – пришла с пустыми руками, но зато с хорошей весточкой: на корабле есть корова, осел, две козы, шесть овечек, один баран и одна супоросая свинья; все живехоньки, мы подоспели вовремя.

– Ваши старания, мои дорогие, ваши находки достойны всяческой похвалы, – произнес я наконец. – Но как нам выбраться отсюда?

– Чур, я скажу, – промолвил Жак. – Нужно найти большую бочку, сесть в нее и поплыть. У крестного я плавал так по пруду, совсем неплохо получалось.

– Что ж, – сказал я, – устами младенца глаголет истина. А ну-ка, детки, живо несите гвозди, пилы, буравы! Спустимся в трюм и посмотрим, что можно предпринять.

Жена и мальчики, кроме Жака, собрали нужные инструменты и поспешили за мной. Мы выловили четыре большие пустые бочки, без особых усилий затащили их на нижнюю палубу, которая чуть-чуть возвышалась над водой, и с радостью увидели, что они в хорошем состоянии, сделаны из добротного дерева и скреплены железными обручами. Я нашел их вполне пригодными для нашей цели и сразу начал распиливать с середины, у отверстия для затычки. Работа была не из легких и заняла много времени; но все, конечно, мне помогали, дело спорилось, и вот восемь половинок, одна к другой, стоят перед нами; единственным человеком, не разделявшим нашего восторга, была матушка.

– В такую посудину, – вздохнув призналась она, – ни за что не сяду.

– Не суди, дорогая, строго! – попросил я. – Работа еще не закончена; а потом все равно это лучше неподвижного разбитого корабля.

Я нашел две длинные, хорошо гнущиеся доски и примостил их так, что половинки бочек выстроились в ряд, причем концы досок спереди и сзади остались свободными, поэтому невольно пришла в голову мысль загнуть их кверху наподобие киля настоящего корабля. Потом мы прибили гвоздями полубочки к основанию и с боков. С наружной стороны приспособили еще по доске, дно на обоих концах приподняли и подложили под него по увесистой поперечине. Лежа на двух боковых досках, она способствовала подъему днища. Соединили, закрепили все, как могли, и таким образом соорудили судно, которое при благоприятной погоде и на небольшом расстоянии обещало не утонуть. Но, к сожалению, когда чудо кораблестроения было уже готово, встал вопрос, как же сдвинуться с места. Нужен был домкрат, и Фриц, заприметив один, мгновенно его приволок. Я отпилил от одного рея несколько валиков и поднял домкратом нос нашего «корабля», а Фриц тем временем подложил под него один из валиков. Потом мы привязали сзади длинный канат, другой его конец обмотали вокруг прочной балки, но так, чтобы канат не был натянут и свободно лежал на дне. С помощью двух других валиков, домкрата и наших подталкиваний «корабль» удалось спустить на воду; он соскользнул со стапелей с такой скоростью, что только моя удачная придумка с канатом на днище помешала ему убежать от нас на несколько футов.^[2]

Между тем в посудине снова обнаружились неполадки. При малейшем движении она сильно кренилась в ту или иную сторону. Во избежание неприятностей я подумал о выносных противовесах, предохраняющих лодку от переворачивания. Опять пришлось взяться за дело. Спереди и сзади суденышка были закреплены деревянными штырями два длинных куска рея – так, что они свободно вращались и не мешали нашему выходу из трюма. А с внешней стороны к концу каждой штанги через отверстие в середине были просунуты вплотную пустые закупоренные бочонки из-под шнапса. Теперь я почти не сомневался, что, если повернуть штанги поперек кораблика, бочонки окажутся достаточно крепкими и предотвратят возможный крен вправо или влево.

– Вот чему мы научились у господ полинезийцев,^[3] – сказал я, когда чудо-юдо корабль был готов к отплытию, – ведь это на их лодках устанавливаются подобные балансиры. Теперь, думаю, наш кораблик сослужит нам такую же верную службу, как полинезийцам – их катамараны.^[4]

– Как ты сказал? – радостно воскликнул Жак, и даже Франц громко рассмеялся. – Катамаран! Вот здорово! Значит, мы выстроили нечто туземное! Катамаран! Только так и буду называть теперь наше суденышко.

Далее дело оставалось за малым: хорошенько прикинуть, каким путем выбраться из чрева тонущего корабля в открытое море. Я взобрался на борт катамарана и направил его носовой частью в пролом, образовавшийся при крушении и служивший как бы воротами для выхода в море. Потом отпилил и обрубил справа и слева доски, балки и все прочее, препятствовавшее продвижению вперед; когда и с этим было покончено, мы занялись поиском весел для предстоящего плавания.

За сборами, приготовлениями, проверками время прошло незаметно. За невозможностью до наступления ночи выбраться отсюда, решено было, хотя и без особого энтузиазма, провести еще одну ночь на корабле, который мог вот-вот развалиться. Впервые за весь день мы по-настоящему хорошо поели, поскольку работали как одержимые, и легли спать со спокойной душой, надеясь, что благодатный сон восстановит наши силы.

Поднялись мы в хорошем настроении ни свет ни заря, наспех перекусили и вновь принялись за работу.

– Нужно сначала накормить-напоить скотину и оставить припасы на несколько дней, – сказал я. – Если сами спасемся, быть может, и скотину спасем. А теперь готовьтесь к отплытию. Брать с собой только самое необходимое!

По моему разумению, к числу предметов первой необходимости следовало отнести: бочонок с порохом, три ружья для охоты на птиц, три охотничьих ружья большого калибра, как можно больше свинца и дроби, несколько седельных и несколько более внушительных пистолетов с соответствующими пулями. Жена и дети получили по ягдташу^[5] сбежавших господ офицеров. Еще был взят ящик с мясными кубиками, ящик с сухарями отменного качества, чугунок, однозвенное удилище, а также бочонок с гвоздями, молотками, клещами, пилами, топорами, буравами… Не забыли и парусину для палатки. Каждый принес, однако, больше, чем я предполагал, и снова пришлось отбирать самое потребное.

Наступила пора отчаливать, но вдруг послышалось призывное кукареканье петухов, о которых мы и думать забыли. Они как бы прощались с нами. Я предложил взять их с собой да еще прихватить гусей, уток и голубей, сказав: «Если не мы их, так, возможно, они нас прокормят».

Предложение было принято единогласно. Десять кур, одного старого и одного молодого петуха впихнули в одну полубочку и наспех соорудили из палочек решетку. Остальную птицу выпустили на свободу: по воде или воздуху она сама найдет дорогу к берегу.

Ждали матушку, руководившую погрузкой. Наконец она пришла, держа в руках довольно большой мешок.

– Здесь все мое богатство. – С этими словами она бросила свою поклажу в ту полубочку, где находился наш меньшенький, чтобы, как я полагаю, ему удобней было сидеть.

В самую переднюю полубочку вошла моя жена, сердечная, набожная женщина, примерная супруга и мать. Во вторую сел Франц, добрый по натуре ребенок, но немного вспыльчивый, ему не было пока и десяти лет. В третьей стоял Фриц, живой, добродушный юноша шестнадцати лет. В четвертой лежали боеприпасы, парусина и сидели куры; в пятой находилось продовольствие; в шестой был Якоб, или, как мы его называли, Жак, легкомысленный, но услужливый и предприимчивый паренек двенадцати лет; в седьмой восседал Эрнст, умная головка, но уж больно любящий философствовать, несколько флегматичный подросток четырнадцати лет. В восьмой стоял я сам, отец семейства, чувствующий ответственность за всех и вся, рулевой, от которого зависела судьба близких. Каждый имел при себе весло и другие необходимые в пути предметы, в частности спасательный жилет на случай несчастья.

Прилив давно уже начался, с его помощью я и рассчитывал достичь берега. Мы повернули балансиры вдоль судна и благополучно выбрались через пробоину в открытое море. Ребята буквально пожирали глазами скалистую местность, зоркий Фриц разглядел среди прибрежных деревьев пальмы. Эрнст сразу обрадовался скорой возможности полакомиться кокосовыми орехами, по его мнению, более крупными и вкусными, чем грецкие. Мы гребли дружно, но дело не клеилось, пока не удалось наладить правильный ход. Только тогда прекратилось кружение на месте, и катамаран начал быстро продвигаться вперед.

Собаки на корабле, увидев, что люди удаляются, заскулили, прыгнули в воду и поплыли вдогонку. Для нашего кораблика они были чересчур велики: Турок – крупный английский дог, Билли – датской породы дог, хотя и самка, но не меньших размеров. Кроме того, я боялся, что они не выдержат длительного пребывания в воде. Но смышленые псы, как только уставали, клали передние лапы на балансиры, вращавшиеся крестообразно над корабликом, и плыли, таким образом, не напрягаясь. Жак хотел прогнать собак, но я запретил.

– Ведь эти животные, – сказал я, – замечательные защитники, да и на охоте, как ты сам верно заметил, они незаменимы.

Наше плавание проходило медленно и неторопливо, но зато без особых происшествий. По мере приближения к берегу земля казалась все угрюмее; голые скалы предрекали недоброе. Море совсем успокоилось и лишь лениво плескалось у кромки суши; небо сияло голубизной, ярко светило солнце, а вокруг плавали бочки, тюки и ящики с разбитого корабля. Я хотел прихватить с собой на этот пустынный берег как можно больше еды, поэтому вплотную подобрался к двум бочкам и приказал Фрицу стоять наготове с веревкой, молотком и гвоздями. Ему удалось зацепить и укрепить две бочки, которые мы потащили на буксире, продолжая еще более уверенно идти своим курсом.

Вблизи берег, однако, не произвел столь гнетущего впечатления. Скоро я тоже увидел стройные, устремленные вверх пальмы, увенчанные мощными опахалами. И вслух посетовал, что большая подзорная труба осталась в капитанской каюте. Но стоило произнести эти слова, как Жак вытащил из кармана маленькую перспективу^[6] и подпрыгнул от радости, что сумел услужить отцу. С помощью трубы удалось точнее определить маршрут. Лежащий впереди берег был пустынен и дик. Я попытался повернуть в ту сторону, где он казался поприятнее, но сильное течение снова отнесло нас к скалам, там имелся узкий проход, куда уже вплывали гуси и утки, как бы выполняя роль лоцманов. Неподалеку с шумом изливал свои воды в море широкий ручей, выбегая из мрачной скалы, пенясь и брызжа над валунами и камнями, лежащими на его дне. Мы буквально замерли, пораженные этой суровой первозданной красотой, потом, оправившись от изумления, спустя несколько минут, попали через эту протоку в маленькую бухту. Вода в ней была необычайно спокойна и почти везде подходящей для нашего суденышка глубины. Причалил я, однако, с крайней осторожностью. Перед нами оказался небольшой участок земли, имевший форму треугольника, острие которого исчезало в скалистом ущелье, а основание вытянулось вдоль воды, образуя нечто вроде берега.

Все, кто мог, сразу выпрыгнули на землю, и даже малыш Франц попытался сам выкарабкаться из кадушки, в которой сидел, словно килька в консервной банке. Он крутился, вертелся, но ничего не выходило, пока матушка не пришла мальчугану на помощь.

Собаки, первыми приплывшие к берегу, приветствовали людей радостным визгом и не отходили от нас ни на минуту, гуси без умолку гоготали, а утки звучно трубили, раскрыв свои восковые клювики.

Обретя твердую почву под ногами, мы непроизвольно, не сговариваясь, опустились наземь, чтобы возблагодарить Всемилостивого и Всемогущего Спасителя, даровавшего нам и жизнь, и убежище. Затем быстренько все распаковали. И как возрадовались тому маг лому, что удалось спасти! Богатыми себя посчитали! Кур выпустили гулять на свободу – как держать их без клеток взаперти! Потом нашли подходящее место для лагеря. Палатку натянули быстро: один конец жерди вбили в расщелину скалы, а другой поставили на обломок мачты, который воткнули в землю; через жердь перебросили парусину и по сторонам закрепили ее колышками. Для большей надежности поставили по краям ящики с припасами и тяжелыми инструментами. К петле, болтающейся перед входом, привязали веревку, чтобы на ночь палатку закрыть.

Потом я велел мальчикам принести побольше мха и травы и разложить на солнце для просушивания – не спать же ночью на голой земле. Сам же собрал камни и соорудил очаг, подальше от палатки и поближе к журчащему ручью. Мы натаскали выброшенный на берег и высушенный на солнце хворост, и вскоре костер, спасение рода человеческого, взметнулся к небу веселыми искорками. На огонь поставили чугунок с водой и мясными кубиками, и матушка вместе с Францем – своим верным помощником по кухне – взялась за приготовление еды. Франц спросил, для чего варят этот клей и что отец надумал клеить. Матушка обстоятельно пояснила, что огонь разожгли, чтобы приготовить мясной бульон.

– Какой бульон? – не унимался малец. – А где мясо? Здесь нет ни мясника, ни мясной лавки.

– Как раз то, что ты называешь клеем, – отвечала матушка, – и есть кусочки мяса, или, точнее, сухое желе, приготовленное из хорошего отварного мяса. Это удобный вид питания в поездках, когда нельзя взять с собой в дорогу много скоропортящихся продуктов.

Фриц занялся тем, что зарядил все ружья, потом прихватил одно и отправился в сторону ручья. Эрнст пробурчал, что мало приятного находиться в столь безлюдных местах, и побрел вправо к морю, а Жак пошел налево к скале собирать ракушки. Я попытался вытащить на берег отбуксированные бочки. Но место, удобное для причаливания, оказалось не совсем удобным для мной задуманного. Пока решался вопрос, как быть, раздался ужасный вопль. Кричал Жак. С топориком я поспешил к нему. Мальчуган стоял по колено в воде, а большой краб вцепился ему в ногу. Бедняга хныкал, вертелся, но не мог вырваться. Я вошел в воду, и обладатель грозных клещей, поняв, что подоспела помощь и ему несдобровать, быстренько стал пятиться. Но не тут-то было. Я разгадал его маневр, схватил очень осторожно сзади и вынес на берег. А Жак, позабыв о боли, счастливый, прыгал возле меня. Он был честолюбив и потому попросил дать ему самому нести тяжелого краба. Мальчишка хотел, конечно, похвастаться перед матушкой. Но, попав в менее крепкие руки, краб сильно ударил хвостом, Жак выронил свой трофей и залился слезами. Такое «несчастье», такое «невезение» рассмешило меня, но мальчик разгневался, схватил и бросил в голову своего врага камень.

– Будет тебе, подумаешь, герой какой, – сказал я возмущенно. – Даже врагу не следует мстить! Просто в следующий раз будь осторожнее.

Подросток успокоился, взял мертвого краба и, довольный, понес его к лагерю.

– Мама, смотри, краб! Эрнст, краб! А где Фриц? Франц, сейчас он тебя укусит!

Все окружили Жака и внимательно рассматривали огромного краба. Эрнст предложил немедленно бросить его в бульон с мясными кубиками. Но матушка поблагодарила сына за новомодный рецепт и решила, что первое блюдо приготовит по старинке. Я же снова поторопился к месту происшествия и, поскольку там было мелко, без особого труда выловил наши драгоценные бочки. Затем установил их так, чтобы они не скатились в воду.

Возвратившись к своим, я специально громко похвалил Жака за первую удачную находку и в награду обещал ему отдать всю клешню краба.

– А я, – сказал Эрнст, – тоже кое-что съедобное видел в воде, но не взял, ноги не хотел замочить.

– Ты что, не слышал? За труд полагается награда! – воскликнул Жак. – Я тоже видел их в воде. У-у-у, противные моллюски, ни за что в рот не возьму. Вот мой краб – дело другое!

– Но, – произнес Эрнст задумчиво, – возможно, это были устрицы. Там не глубоко.

– Прекрасно, господин флегматик, – сказал я. – Ради общего блага, пойди и собери их, будет что поесть еще раз. А замочить ноги не велика беда. Посмотри: и я, и Жак мгновенно высохли.

– Там можно еще и соль собрать, – продолжил Эрнст, – ее полным-полно в трещинках скалы, должно быть, выпарилась из морской воды под воздействием солнца.

– Ах ты, горе-философ! – укорял я его. – Возьми-ка мешочек да и ступай, не размышляя, к тому самому месту. Хочешь есть соленый суп – потрудись маленько. Беги, беги поживее!

То, что принес Эрнст, безусловно, было солью, только перемешанной с песком и землей. За это я рассердился на сына. Но матушка, как всегда, вышла из положения. Она растворила соль в жестяной фляжке с пресной водой и слила ее через марлечку в чугунок, в котором варила суп.

– А не проще ли взять для варки морскую воду? – поинтересовался Жак.

– Морская вода не только соленая, но и горькая. Неужели не знаешь? – возразил Эрнст. – Меня от нее чуть не стошнило.

Но вот матушка помешала суп палочкой и сказала, что блюдо готово.

– Однако с едой придется повременить, – предупредила она. – Во-первых, нет Фрица, а во-вторых, чем мы будем есть? Руками вылавливать из горячего супа сухарики?

Все затихли. Ситуация напомнила известную басню Эзопа^[7] о журавле и лисице, когда журавль, пригласив лису в гости, подал ей кушанье в кувшине с длинным горлышком. Но потом мы дружно рассмеялись, так как действительно было смешно.

– Придумал! – сказал Эрнст. – Есть можно из ракушек!

– Неплохо, неплохо, – похвалил его я. – Это идея! Бегите и принесите устриц! Но только никаких разговоров о том, что кого-то тошнит, все равно придется опускать пальцы в суп: ложки ведь без ручек!

Жак побежал, а Эрнст не торопился. Жак уже стоял по щиколотку в воде, подбирал устрицы и бросал пригоршнями брату, а тот все еще боялся промочить ноги. Одну большую раковину Эрнст незаметно спрятал в карман. Братья возвратились, неся в носовых платках множество моллюсков. Почти тут же раздался голос Фрица. Мальчик пришел возбужденный и рассказал, что был на другом берегу ручья.

– Сколько там всего, – с трудом подыскивая слова, рассказывал он. – Разных ящиков и прочих предметов! Надо их выловить! Давайте завтра отправимся на корабль и спасем, что можно спасти. Животных! Разве нам помешает корова? Сухарики с молоком! Неплохо! Там, у ручья, хорошая трава, настоящее пастбище, и лесок есть, много тени! Зачем попусту сидеть на этом диком берегу?

– Терпение! Терпение! – пробовал успокоить его я. – Всему свое время, дружище Фриц! Будет новый день – будут новые заботы! Лучше скажи, не видал ли ты случайно наших сбежавших спутников или хотя бы их следы?

– Нет, никаких, – отрицательно замотал головой паренек, – ни на суше, ни на воде.

Пока мы переговаривались, Жак, прилагая неимоверные усилия, пытался открыть ножом устрицу, но безрезультатно. Та не поддавалась.

Я посмеялся над ним и предложил положить ее на раскаленные угли, где вскоре устрица сама и раскрылась.

– Ну, дети мои, – сказал я, не без содрогания поднося ко рту лакомство утонченных гурманов, – откушаем теперь изысканное блюдо!

Дети закричали восторженно:

– Устрицы, самые превкусные устрицы на свете!

Я возразил, что ем такое по крайней необходимости, но на вкус и цвет товарища нет. Рассмотрев получше устриц, мальчики пришли к выводу, что выглядят они гадко. Но выбора не было. Хочешь получить ложку – съешь устрицу. Первым отважился Жак. Морщась от отвращения, он проглотил моллюска, словно горькое-прегорькое лекарство. Его примеру последовали остальные. И единодушно решили, что на целом свете нет ничего хуже устриц, и поспешили опустить пустые раковины в суп, чтобы заесть неприятное. Но… тотчас же обожгли себе пальцы. Каждый охал и ахал на свой лад. Тут Эрнст вытащил из кармана большую раковину, осторожно зачерпнул ею и посмеялся над всеми, сказав, что мы замечательно поступили, охладив для него суп.

– Хорош, нечего сказать! Только о себе думаешь, – возмутился я, – а мог бы и о других позаботиться.

– Но, – оправдывался он, – там этих огромных раковин великое множество, хватит и вам.

– Вот именно, потому и браню тебя, что не вспомнил о нас. Ты эгоист и заслуживаешь наказания. Отдай суп трудягам-догам. А сам повремени с едой, пока простые смертные не откушают.

Мои слова юноша принял близко к сердцу и, не говоря ни слова, отдал раковину-миску собакам. Они в мгновение ока опустошили ее.

Скоро солнце начало клониться к закату. Слетелись наши пернатые и стали подбирать на земле остатки еды. Заметив это, жена открыла свой таинственный мешочек и начала кормить птицу просом, горохом, овсом, показав мне и другие семена для огорода, которые она прихватила с собой. Я похвалил ее предусмотрительность, но попросил быть поэкономней, ведь зерно нужно сохранить для посева, а птица, по моему разумению, может довольствоваться и подпорченными сухарями, которых вдоволь осталось на корабле. Наконец голуби улетели и укрылись в наскальных выступах. Куры расселись рядком на коньке палатки, а гуси и утки, гогоча и крякая, пробрались в кусты на болотистом берегу бухты. Наступила и нам пора отправляться на покой. На всякий случай были заряжены ружья и пистолеты и даже взведены курки. Управившись с хозяйством, мы помолились и с последними лучами солнца заползли в палатку, где, тесно прижавшись друг к другу, мирно заснули.

Я, конечно, еще раз высунулся из палатки, чтобы закрыть вход. Петух, встревоженный восходящим месяцем, пропел вечернюю песнь, и только тогда я лег. День был жаркий, а ночь оказалась холодной. Мое семейство погрузилось в сон, я же бодрствовал, пока не пробудилась жена, лишь затем устало закрыл глаза. Так прошла первая ночь на земле нашего спасения.

Рассвет еще не наступил, когда петух раскукарекался и разбудил меня. Тогда я подумал, что матушке тоже нечего залеживаться, надобно наедине и без спешки обговорить план на предстоящий день. После долгих размышлений мы пришли к выводу, что прежде всего нужно поискать наших спутников по кораблю, хорошенько прочесать местность, а уж потом принимать решения и действовать. Жена согласилась, что отправляться в поход всей семьей не имеет смысла и что Эрнст и меньшие мальчики останутся с ней, а Фриц, как самый старший и сильный, пойдет на разведку со мной. Я напомнил, что неплохо бы перед дорогой подкрепиться, но матушка отпарировала, что следует довольствоваться малым, в наличии у нее только продукты для супа.

Фриц достал ружье, ягдташ и топор; я посоветовал ему засунуть за пояс еще пару седельных пистолетов и все, что к ним полагается; сам тоже стал собираться в дорогу, взял побольше сухарей и воды в жестяную фляжку.

Вскоре матушка позвала завтракать. Она успела сварить пойманного Жаком краба, который, однако, никому не понравился: мяса было много, но оно оказалось жестким и невкусным. Ребята не сказали ни слова, когда мы забирали с собой остатки завтрака. Все насытились, ведь морские крабы больше и мясистое своих речных собратьев. Фриц торопился выступить, пока солнце не начнет нещадно палить.

Я наказал детям слушаться матушку и помогать ей в делах. Потом напомнил о ружье: пусть на всякий случай она держит его при себе и не уходит далеко от катамарана – вдруг пригодится для защиты или даже для бегства. На том и расстались, конечно, не без некоторой грусти и сожаления. Кто знает, что ожидает тебя в незнакомом краю! Для большей уверенности с собой взяли Турка, верного и надежного телохранителя.

Берега ручья были скалисты, лишь в нижнем течении, как раз там, куда мы ходили за водой, имелась небольшая открытая площадка. Я обрадовался: отсюда нашим родным не грозила опасность. Отвесные скалы прикрывали их с другой стороны. Лучше не придумаешь! Чтобы перейти через ручей, надлежало подняться вверх по течению, к месту, где шумел водопад; осторожно прыгая с камня на камень, мы переправились на другой берег, не замочив ног. Но далее пришлось шагать по высокой, выжженной солнцем траве. Особой радости это не доставляло, пришлось снова спуститься, дабы выйти к морю, где, казалось, будет легче следовать намеченным маршрутом.

Так оно и было. Шли мы теперь быстро, без особых затруднений. И вот уже слева, совсем близко, взору открылось море, а справа, в отдалении, примерно в получасе ходьбы, – скальная гряда, начинавшаяся у места нашей высадки и протянувшаяся вдоль всего берега, ее вершина была изумрудной от листвы многочисленных деревьев. Пространство между грядой и морем поросло высокой, наполовину высохшей травой, но там и сям виднелись небольшие лесочки, местами доходящие до самого верха гряды, а местами – спускающиеся к морю. Но было не до красот природы.

Мы специально держались ближе к воде и зорко всматривались в морскую даль, надеясь узреть лодку с людьми. Не менее тщательно изучалось и побережье – нет ли где следов присутствия человека. Увы, обнаружить никого не удалось. Грустно!

Молча мы продвигались вперед, после двух часов быстрого марша подошли к небольшой рощице, чуть в стороне от моря. Здесь, в тени деревьев, возле весело журчащего ручейка, был устроен привал. Вокруг летали, щебетали, кружились незнакомые птицы с прекрасными голосами и сказочным оперением. Вдруг Фриц заприметил в просветах деревьев нечто, похожее на обезьяну, и сообщил об этом мне. Как бы подтверждая его слова, забеспокоился и громко залаял Турок. Фриц встал, прислушался и крадучись пошел вперед, желая доказать свою правоту. Высоко подняв голову, он внимательно всматривался в кроны деревьев и вдруг споткнулся о что-то твердое и круглое. Досадуя, сын поднял предмет и принес его мне, заметив, что это, по всей вероятности, круглое гнездо.

– Как бы не так! – возразил я. – Это орех, да не простой, а кокосовый.

– Но ведь есть же птицы, которые вьют гнезда овальной формы, – не сдавался Фриц.

– Разумеется, – согласился я. – Только нельзя сразу, не подумав, принимать любой круглый волокнистый предмет за гнездо. Разве не помнишь, ведь мы читали, что кокосовый орех завернут в волокнистое сплетение, не распадающееся благодаря наличию тонкой нежной кожицы? Орех, который ты держишь в руках, почти без кожицы, и поэтому видны только торчащие волокна. Давай их сейчас срежем, и ты убедишься, что под ними твердый плод.

Сказано – сделано. Орех разбили, и в нем обнаружили одну гнилую косточку, абсолютно несъедобную.

– Но, папа, – разочаровался Фриц, – я думал, что в кокосовых орехах сладкая водичка, которую можно пить как молоко миндаля!

– Правильно, это в случае, если орехи зеленые. Но, когда плод созревает, вода уплотняется и образует косточку, которая постепенно высыхает. Если зрелый орех попадает в благоприятные условия, косточка прорастает и разрывает кожицу. При неблагоприятных обстоятельствах косточки портятся, поскольку начинается брожение. Нечто подобное произошло и с твоим орехом. Наверное, его сюда приволокли обезьяны, упасть он не мог, поскольку здесь нет пальм.

Вдруг захотелось непременно, во что бы то ни стало, найти хороший кокосовый орех. Усиленно занялись поисками. И один мы хоть и не сразу, но все-таки нашли! Попробовали. Горьковатый на вкус, но сытный. Осталось даже еще на обед. Таким образом получилась незапланированная экономия провианта. Подкрепившись, отправились дальше. Идти было трудно, лианы переплелись с кустарником, образовав почти непроходимую чащобу, поэтому дорогу пришлось прокладывать топориками. Но в конце концов мы снова вышли к побережью, продвигаться стало легче. Направо от нас, на расстоянии ружейного выстрела, виднелся лес с необычными деревьями. Фриц, неустанно высматривающий и проверяющий все, обратил на них внимание и заинтересовался.

– Папа, а что это за деревья с такими странными наростами на стволах?

Мы подошли поближе, и я обрадовался. Это были калебасовые деревья,^[8] плоды которых напоминают наши тыквы. Фриц почти сразу нашел одну такую «тыкву», упавшую с дерева, и я пояснил ему, что ее твердую скорлупу можно использовать в качестве чашек, мисок и бутылок.

– Дикари, – продолжал я, – применяют их для хранения напитков и варки пищи.

– Как! – удивился Фриц. – Скорлупа же сгорит на огне!

– Но прямо на огонь ее и не ставят, – пояснил я. – Если хотят что-то сварить в этих тыквах, их разрезают, мякоть выбрасывают; в каждую половинку наливают, как в обычную кастрюлю, воду и кладут внутрь раскаленные камни, вода начинает кипеть, а сама скорлупа остается невредимой.

– Эге, мы тоже можем сделать несколько таких тарелок и мисок, – сообразил Фриц. – Вот мама обрадуется!

Сказал – и сразу взялся за дело. Достал нож и начал обрабатывать тыкву. Нож он вонзал беспорядочно, иногда глубоко, иногда не очень, торопился, резал неровно, оставляя зубцы, и, конечно, все испортил.

– Что же это такое! – воскликнул он и отбросил тыкву. – Вроде бы простенькое дело, а на поверку как сложно. Моя работа гроша ломаного не стоит.

– Ты всегда спешишь, дружище! – пожурил я сына. – Но и то, что у тебя получилось, выбрасывать не стоит. Из маленьких кусочков можно изготовить ложки и пару мисок.

Фриц собрал тыквенные половинки и снова принялся за работу. А я взял шпагат, обвязал им тыкву, натянул покрепче и осторожно постучал по ней рукояткой ножа. Потом еще крепче затянул и повторил все снова, пока скорлупа не треснула. Без особого напряжения я протащил шпагат через водянистую сердцевину тыквы и разделил ее на две половинки, пусть неодинаковые, но вполне приличные и с ровными краями.

– Здорово! – обрадовался Фриц. – Получилась великолепная миска для супа, да еще с тарелкой в придачу! Как ты додумался до этого?

– Узнал из книг, описывающих путешествия. Дикари и негры, не имея ножей, поступают именно так.

Мы разложили на земле миски и тарелки для просушивания, наполнили их песком, чтобы под влиянием солнечных лучей они не скореживались. Потом постарались точно запомнить место, где осталась наша кухонная утварь, и только тогда пошли дальше. В пути, чтобы как-то скоротать время, вырезали ложки. Фриц попробовал вырезать ложку из тыквенной корки, а я – из остатков одного кокосового ореха, который запрятал, сам не зная почему. Но надо честно признаться – ничего хорошего у нас не вышло.

– По части домашней утвари дикари – мастера, ничего не скажешь, – произнес я. – Моя ложка ничуть не лучше твоей, нужно иметь рот до ушей, чтобы ею пользоваться.

– Твоя правда, отец, – согласился Фриц. – Но будь наши ложки поменьше, они были бы плоскими, еще хуже устричных раковин. Попробуй ими зачерпнуть суп! Нет, пока не вырежу настоящую ложку, эта останется при мне.

Так мы шли, мирно беседуя и вырезая ложки, не забывая, правда, время от времени оглядываться по сторонам. Пусть слабая, но надежда еще теплилась в нас. Не хотелось верить, что мы совсем одни на этом острове.

Прошло еще, по всей вероятности, часа четыре, прежде чем был достигнут мыс, острым углом уходящий в море. Он казался самым удобным местом для изучения окрестностей. С большим трудом, порядком попотев, мы взобрались на него и были вознаграждены – открылась чудная панорама. В любом желаемом направлении подзорная труба делала близкими самые отдаленные места. Но как мы ни вглядывались, следов человека обнаружить не удалось. Природа в своей естественной красе была восхитительна. Густо поросший берег живописной бухты словно обнимал небольшое озерцо, ветерок рябил в нем воду, отражавшую солнечные лучики, а в противоположной стороне возвышалась горная цепь, терявшаяся в голубых далях. Все было бы хорошо в этом райском уголке, если бы не наше одиночество. Правда, теперь стало понятно, что край, в котором мы оказались, очень плодороден, недостатка в продуктах не будет и с голоду мы не умрем. Поэтому я решил приободрить сына:

– Да, Фриц, вот как случается в жизни! Никогда не думал, что со мной может приключиться нечто подобное! Но нам суждена жизнь колонистов, а будет ли в нашей колонии одним человеком больше или меньше, не имеет значения. Главное – держаться вместе, помогать друг другу, жить в мире и согласии.

Сверху мы высмотрели прелестный пальмовый лесок и решили посетить его. Дорога на спуске оказалась не простой, продвижению вперед мешали тростниковые заросли. Идти медленно и осторожно приходилось еще и потому, что в таких местах любят прятаться змеи, укус которых смертелен. Турка мы выслали вперед предупреждать об опасности, если таковая, конечно, возникнет. На всякий случай я срезал потолще тростину, чтобы отражать нападение коварного врага – ружье здесь едва ли бы помогло. На месте среза сразу же выступила тягучая жидкость, превозмогая себя, я попробовал ее – она оказалась сладкой, очевидно, мы натолкнулись на природную плантацию сахарного тростника. Попробовал еще несколько раз, желая утвердиться в собственном предположении. Да, верно, прекрасный освежающий сок! Не желая лишать мальчика радости первооткрывателя, я крикнул, чтобы он тоже вырезал себе тростину для защиты. Не замечая никакого подвоха, Фриц потом размахивал палкой и сильно бил по тростниковым зарослям направо, налево и прямо перед собой, надеясь устрашить змей. От такого чрезмерного усердия в тростине образовались трещины, из них потек клейкий сок, который подросток тоже из чистого любопытства попробовал. Один раз, второй – и вот уже «первооткрыватель» облизывал пальцы, прыгал, смеялся и кричал:

– Папа, папа, сахарный тростник! Попробуй же! Сахарный тростник! Вкуснятина какая! Представляешь, как обрадуются дома!

Он делал все новые срезы на своей палке-тростине и с жадностью высасывал сладкую жидкость, нектар тек у него по подбородку. Я решил умерить аппетит сладкоежки:

– Да передохни ты, не жадничай!

– Но мне очень хочется, вкусно ведь!

– Ты сейчас точно пьяница: те пьют, не зная меры, и уверяют всех, будто их мучает жажда. Но что бы ни говорили эти люди, они сами себе вредят, вредят и душе, и телу.

– Давай побольше тростинок возьмем с собой, в пути можно будет подкрепиться. А какую радость мы доставим маме и малышам!

– Хорошая идея, ничего не скажешь, – похвалил я сына, – но умерь все-таки свой пыл. Дорога предстоит дальняя, а груза и без того предостаточно.

Мальчик послушно срезал около дюжины прекрасных тростинок, очистил их от листьев, перевязал и взял под руку. Еще некоторое время пришлось продираться сквозь тростниковые заросли, пока в конце концов не показался пальмовый лесок. Здесь мы решили передохнуть и перекусить. Но не тут-то было. Наше появление и лай собаки вспугнули стайку обезьян, они мгновенно взобрались на деревья, да так проворно, что мы и рассмотреть их толком не успели. Обезьяны наверху скрежетали зубами и выли, выказывая таким образом свое недружелюбие. Однако я все же заметил, что деревья, на которые уселись мартышки, – это кокосовые пальмы. «Быть может, кто-нибудь из стаи, – промелькнула мысль, – соизволит сбросить невзначай несколько незрелых, богатых молоком плодов?»

Не дождавшись столь милостивого деяния со стороны обезьян, я осторожно стал бросать наверх камешки, и, хотя они не достигали вершины, обезьяны все же не на шутку разгневались; склонные к подражанию, они стали делать то же самое, то есть срывать орехи и швырять их вниз. Я едва успевал отскакивать, чтобы не получить по голове. Скоро все вокруг было усыпано кокосовыми орехами.

Фриц от души смеялся над этой хитроумной выдумкой и, когда наконец кокосовый град прекратился, быстренько начал подбирать орехи. Затем мы отыскали укромное местечко и расположились поудобней, чтобы снять пробу с богатого урожая: сначала пробили ножом дырочки в скорлупе, потом поработали топориками-тесаками и, наконец, выпили выбегающий сок, который, правда, нам не очень понравился. Вкуснее была загустевшая масса, плотно сидевшая на стенках скорлупы. Мы соскребли ее ложками-самоделками, подсластили сахаром тростника и таким способом подкрепились на славу. Мистер Турок получил остатки краба и немного сухарей, но не наелся и стал жевать сахарные тростинки и клянчить кокосовые орехи.

Наконец пришла пора отправляться в обратный путь. Я упаковал несколько кокосовых орехов со стеблем, а Фриц взял вязанку с тростником. Сытые и отдохнувшие, мы бодро зашагали назад.

Но скоро все переменилось. Фриц быстро устал, у него болели плечи, он чаще и чаще менял руки: то возьмет груз под мышку, то вдруг молча остановится передохнуть и отдышаться.

– Кто бы мог подумать, – признался мальчик, – что связка тростника окажется такой неподъемной. Но я все равно донесу ее до дома и подарю маме и братьям.

– Мужайся, дорогой Фриц, учись терпению! – внушал я своему старшему. – Вспомни басню Эзопа о корзине с хлебом: в начале путешествия она была наитяжелейшей, а в конце – наилегчайшей. Твои сахарные трубочки станут вполне посильной ношей, если умело ими распорядиться. К примеру, одну дай мне в качестве посоха и одновременно дорожного источника сахарного сока, другую возьми себе. Оставшиеся перевяжи и повесь за спиной так, чтобы они с ружьем образовали крест. Увидишь, нести будет легче, а, значит, ты дольше сможешь идти без остановки. Воистину нужно учиться думать головушкой. Помни: человеческий ум и человеческая изобретательность не знают границ.

Больше всего в дороге докучал палящий зной. Для утоления жажды мы сосали тростник. Однако вскоре сладкий сок стал приобретать кислый привкус. Под воздействием тепла начинался процесс брожения, и сахар превращался в алкоголь.

– А это значит, дорогой Фриц, – объяснил я, – нужно воздержаться от чрезмерного потребления напитка, иначе нас ждут неприятности, будут заплетаться руки, ноги, язык.

Тем не менее мы постоянно останавливались и прикладывались к тростинкам, чтобы освежиться, а потом с новыми силами шагали дальше, оживленно беседуя. Не заметили, как подошли к месту, где оставили для просушки миску и тарелку из тыквы. Наши изделия были в полном порядке, особой тяжести они не представляли и не слишком осложняли дальнейший путь домой.

Но только мы вышли из леса, в котором поутру завтракали, как Турок рванул в сторону и напал на нескольких обезьян, весело игравших на опушке. Застигнутые врасплох, они не успели вовремя скрыться. Наш здоровенный дог схватил мертвой хваткой взрослую обезьяну, вцепился в нее зубами и стал разрывать на куски. Детеныш, сидевший на ее спине и помешавший, очевидно, бегству матери, теперь, испуганный, наблюдал за кровавой сценой неподалеку в траве. Фриц сломя голову помчался предотвратить злодейство. Шапка слетела у него с головы, тростник и бутылку с водой он на бегу выбросил, но напрасно – убийство уже свершилось. А далее последовала цепь других событий, но уже не трагических, а довольно комических.

Как только маленькая обезьянка увидела Фрица, она прыгнула к нему на спину, вскарабкалась на плечи и передними лапками вцепилась в курчавые волосы, да так крепко, что ни крики, ни прыжки, ни дерганья испуганного подростка не помогли. Я постарался успокоить беднягу и убедить, что опасности нет, но паническое состояние мальчика составляло такой контраст с гримасами обезьяны, что нельзя было удержаться от смеха.

– Вот плутовка, до чего додумалась! – хохотал я. – Лишилась матери и выбрала тебя в качестве приемного отца. Должно быть, почувствовала родство душ?

– Сразу заметила, что добряк, – отвечал Фриц добродушно, – и что ни одному зверю не причиню вреда. Но, пожалуйста, папа, сними ее, ужас как царапает!

Осторожно и ласково, словно ребенка, я снял непрошеного гостя со спины сына. Обезьянка была величиной с котенка и не могла, конечно, сама себя прокормить.

– Что мне с тобой делать, несчастная сиротка, – воскликнул я, – как помочь тебе при нашей бедности? Слишком много ртов у нас, чтобы есть, и слишком мало рук, чтобы работать!

– Ах, папа, оставь обезьянку на мое попечение, – попросил Фриц, – я позабочусь о ней: буду поить кокосовым молоком, пока не перевезем корову и козу с корабля. Может, она будет нам в помощь, а не в обузу, станет полезные плоды отыскивать, у нее же прирожденное чутье.

– Так и быть! – разрешил я. – Ты вел себя достойно, испугался маленько, ну ничего. Честно говоря, я доволен тобой, ты умеешь сдерживаться и не даешь волю гневу. Дарю тебе эту малышку. Она будет такой, какой ты ее воспитаешь. Если вырастет злобной, придется от нее избавиться, если станет полезной, примем в наше сообщество.

Пока мы обсуждали судьбу молодой обезьянки, Турок наслаждался мясом своей жертвы. Мы не мешали ему, ведь ничего нельзя было изменить. Пусть как следует утолит голод! Все, что он получил за целый день до этого, при его прожорливости было каплей в море. И, оставив дога наедаться до отвала, мы снова тронулись в путь-дорогу. Обезьянка уселась на свое излюбленное место на спине у Фрица, а я взял вязанку с сахарным тростником. Минут через пятнадцать Турок с окровавленной мордой догнал нас. Мы встретили его неприветливо, всем своим видом показывая, что не одобряем столь жестоких поступков. Но четвероногое существо невозмутимо поплелось сзади. Близость собаки обеспокоила обезьянку, она начала перебираться со спины на грудь Фрицу и тем самым мешать мальчику при ходьбе. Тогда, не долго думая, он взял Турка на поводок, затянул покрепче ошейник и попытался посадить обезьянку псу на спину, приговаривая при этом патетически:

– Не ты ли, злодей, убил обезьяну-мать? В отместку теперь неси младенца!

Но Турок не понял шутку – рычал, изворачивался, хватал дрожащую обезьянку зубами и, наконец, упал на землю и стал кататься от возмущения. Фриц был вынужден прекратить первый урок дрессировки и взять малышку на руки.

В таких вот заботах и хлопотах время прошло незаметно, и не успели мы оглянуться, как были уже у ручья, можно сказать, почти дома. Датчанка Билли возвестила о нашем прибытии громким лаем, Турок, как истый британец, вежливо ответил ей. Он постепенно начал узнавать окрестности и помчался вперед, чтобы подтвердить наш приход.

Скоро на противоположном берегу поочередно показались наши. Они махали руками, смеялись, бежали вверх по ручью к месту утренней переправы. Мы благополучно перешли ручей и оказались в объятиях родных.

Но как только ребятишки внимательно оглядели нас, они наперебой стали кричать:

– Обезьянка! Обезьянка! Откуда она взялась? Ой, как интересно! Ее нужно накормить! Но чем? А палка для чего? А какие орехи у тебя, отец?

Вопросы и восклицания сыпались вперемежку, мы и слова не успевали вымолвить.

Наконец ребята затихли, и я сказал:

– Итак, мои дорогие, от всего сердца приветствую вас! У нас много хороших вестей. Но, к сожалению, поиски людей с корабля не увенчались успехом.

– Благодарение Богу, – сказала матушка, – что мы по крайней мере живы и здоровы и снова вместе. Ведь я молилась, просила за вас, чтобы вы вернулись целыми и невредимыми! А теперь расскажите по порядку все как есть и позвольте помочь вам нести груз.

Жак первым снял с меня ружье, Эрнст взял кокосовые орехи, Франц – тыквенную посуду, а матушка – ягдташ. Фриц распределил тростинки; свое ружье он предложил ленивому Эрнсту, который согласился, но неохотно, не посмел отказать старшему брату. Матушка, однако, сжалилась над ним и взяла кокосовые орехи. Вот так мы спускались вниз, к стоянке.

– А знаешь, Эрнст, – спросил Фриц как бы между прочим, – что ты отдал нести маме? Свои любимые кокосовые орехи! Радуйся!

– Не может быть! Кокосовые орехи? Правда? – удивился Эрнст. – Мамочка, отдай мне их, я и ружье согласен нести.

– Нет и нет, – отвечала матушка, – не проси. Мне надоели твои вздохи. Все равно опять начнешь плакаться, знаю я тебя!

– Я могу выбросить палки и нести ружье в руке!

– Боже упаси! – предостерег его Фриц. – То, что ты называешь палками, – настоящий сахарный тростник.

– Ой, ой, – закричали все разом, – сахарный тростник! Что это такое? Хотим попробовать!

Ребята подбежали к Фрицу, просили рассказать и показать, что нужно делать. Матушка тоже заинтересовалась диковинным растением. Я, конечно, с большой радостью рассказал ей о нем и об остальных открытиях и находках. Особенно порадовалась наша хозяйка изделиям из тыквы – без посуды она чувствовала себя как без рук.

Наконец мы подошли к очагу, где все уже было готово к праздничному застолью. На деревянных вертелах, вставленных в вилкообразные палочки, нас ожидала разного сорта рыба. Жарился гусь, а стекающий с него жир собирался в подставленную большую раковину. В середине пламени стоял чугунок, от него исходил запах наваристого мясного бульона. А чуть в сторонке – одна из выловленных нами бочек, уже открытая. Я увидел ее содержимое – прекрасный голландский сыр, запечатанный свинцовой пломбой. Изобилие еды, выпитый в дороге сок тростника еще более усилили аппетит.

Матушка пригласила всех к трапезе. Мы расположились прямо на земле, и кушанья подавались в тыквенном «фарфоре». Кроме того, мальчики нашли несколько треснутых кокосовых орехов, съели содержимое, а скорлупу приспособили в качестве ложек. Не осталась голодной и обезьянка. Дети макали кончики носовых платков в кокосовое молочко и протягивали ей; они страшно обрадовались, когда малышка сначала робко, но потом все смелее и смелее стала принимать угощение. Сомнений не было: сиротку мы выходим.

Когда ребята захотели расколоть топором еще несколько орехов, я вмешался:

– Стойте, стойте! Сейчас будем изготовлять посуду! Принесите-ка пилу, да побыстрей!

Жак, как самый проворный, моментально раздобыл пилу, и я работал до тех пор, пока каждый не получил по миске; затем матушка, довольная, что отныне не придется черпать ракушками из общего котла, разлила суп каждому отдельно.

Так проходил наш ужин. И хотя рыба оказалась суховатой, а гусь слегка подгорел, я сделал вид, что все отлично, и мальчики последовали моему примеру. Между делом выяснилось, что рыбу поймали Жак и Франц, а матушка самостоятельно выловила бочонок с сыром и тем самым надолго обеспечила всех великолепным десертом. Каждому было воздано по заслугам. Наконец пришло время отдыхать. Собранную днем сухую траву теперь расстелили в палатке, чтобы помягче было спать. Куры уже расселись на коньке палатки, гуси и утки тоже направились к ночной квартирке; по очереди заползали в палатку и мы. Обезьянку взяли с собой. Фриц и Жак с большой нежностью положили ее посередине и укрыли одеялом, чтобы ночью не замерзла. Улеглись в том же порядке, что и вчера, я – последним. День был трудный, и, плотно закрыв за собой палатку, я почти сразу погрузился в сон.

Однако наслаждаться покоем пришлось недолго. Громкий лай бдительных псов и беспокойное ерзанье кур на коньке палатки разбудили и меня, и жену, и старшего сына. Взяв ружья, мы вышли наружу.

Свет от луны позволил узреть страшную картину: почти дюжина шакалов окружила догов; наши храбрецы уже уложили на поле боя трех или четырех врагов, оставшиеся в живых расселись кружком, выли и пытались перенять у догов позиционные преимущества. Но собаки были настороже: рычали, крутились во все стороны и не подпускали наглых пришельцев.

Фриц и я прицелились и несколько раз выстрелили. Двое нарушителей ночного покоя остались лежать на песке, другие с перебитыми лапами обратились в бегство. Турок и Билли догоняли раненых, валили наземь и разрывали, а потом, когда битва уже закончилась, насыщались вволю своей добычей, опровергая распространенное мнение, будто собаки весьма неохотно поедают мясо лисиц и волков, своих ближайших сородичей.

Когда вновь наступила тишина, матушка позвала нас в палатку; Фриц испросил разрешения пойти и принести убитого им шакала, чтобы утром показать братьям. Мы позволили, и он с большим трудом приволок хищника, который был величиной с крупную собаку, хотя и не столь большую, как наши доги.

Я, как бы между прочим, сказал, что, если Турок и Билли возвратятся с поля сражения не насытившись, этот шакал будет отдан им на съедение в награду за бдительность и храбрость.

На том и порешили. Шакалий труп положили недалеко на скале, а сами снова залезли в палатку, где малыши спали непробудным сном, не слыша ни звериного воя, ни выстрелов. Мы задремали рядышком, пока петух пронзительным криком не возвестил наступление нового дня. Я разбудил жену, чтобы наедине обсудить ближайшие планы.

– Ах, моя дорогая! – начал я. – Нам предстоит столько всего сделать, что голова идет кругом. Совершенно необходимо пробраться на корабль; может, скотина еще не подохла с голоду, к тому же там много полезных для нас вещей. Да и на берегу работы невпроворот, ведь нужно найти другое жилище.

– Так или иначе справимся, – успокаивала меня жена. – Вот увидишь, дорогой, терпение и труд все перетрут. Признаться, я сама с тревогой думаю о предстоящей экспедиции на корабль, однако понимаю, что сейчас это главное, остальное может подождать.

– Да будет по-твоему, – поддержал я ее. – Ты останешься с меньшими; а Фриц, как самый старший и сильный из ребят, поедет со мной.

С этими словами я вышел из палатки и громко крикнул:

– Вставать, дети, вставать! Сегодня у нас дел по горло. Утренние часы на вес золота!

Моя юная команда пробудилась не сразу; ребятишки громко зевали, потягивались, снова засыпали. Только старшего словно ветром сдуло, он метнулся к своему шакалу. Труп за ночь закоченел, и Фриц выставил его напоказ перед входом в палатку, сгорая от любопытства, как отреагируют на это зрелище младшие братья. Но едва собаки заметили ночного врага, как сразу ощерились, залаяли. Фриц приструнил их, не повышая голоса, что меня, кстати сказать, очень порадовало. Теперь и малыши в палатке заинтересовались причиной беспокойного лая собак. Они выползали один за другим, и даже обезьянка не удержалась и осторожно выглянула. Увидев шакала, она нырнула обратно, забилась в дальний угол и зарылась в мох и траву, только одни глаза виднелись. Ребята же были в восторге и гадали, кто же стоит, точно на вахте, перед входом: Эрнст решил, что это лисица, Жак принял шакала за волка, а Франц – за желтую собаку.

Фриц только посмеивался над братьями, те обиделись, но мир вскоре был восстановлен; теперь мы начали размышлять, чем бы позавтракать. Поступило предложение открыть ящик с сухарями. Но зачерствелые сухарики оказались нам не по зубам. Фриц занялся осмотром бочки с сыром, а Эрнст прокрался к другой выловленной бочке, окидывал ее наметанным взглядом. Вдруг он воскликнул, сияя от радости:

– Ой, папа, будь у нас масло, все было бы в десять раз вкуснее.

– Вечно ты со своим «если бы да кабы»! – выразил я недовольство. – Хватит фантазий. Дорога ложка к обеду.

– Кто может открыть бочонок? – не унимался Эрнст.

– Какой и для чего?

– Для чего? Чтобы достать масло, вон там в большой бочке. Она не пустая, на стыках жирное проступает. И маслом пахнет.

– Ну и нюх у тебя! Хвалю. Если правду говоришь, первым получишь в награду кусочек масла.

Мы подошли к бочке, и я увидел, что мальчик прав. Хотелось, правда, достать масло и не испортить при этом бочку. Фриц предложил сбить самый первый обруч и вскрыть крышку. Но я не согласился: бочарные клепки разойдутся, и днем в жару драгоценный жир немедленно растопится и вытечет.

Решили поступить иначе: просверлить отверстие в бочке и понемногу доставать масло с помощью маленькой деревянной лопаточки. Скоро мы окружили бочку и заполнили наши кокосовые скорлупки прекрасным соленым маслом. Конечно, сухарики не стали мягче, но, поджаренные на огне, смазанные предварительно маслом, они получились превкусными. Правда, мальчики, иногда слишком усердствуя, сжигали лакомство, и его приходилось выбрасывать.

Пока мы завтракали, собаки лежали спокойно, всем своим видом показывая, что такая еда их не интересует. Кровавая бойня не прошла для них бесследно: в разных местах на теле, особенно на шее, были видны покусы и раны. Но доги зализывали их, помогая друг другу там, где достать самостоятельно было трудно, к примеру, вокруг шеи.

– Вот если бы на корабле нашлись для Турка и Билли ошейники с шипами! – подумал вслух Фриц. – Если шакалы напали на наш след, не исключено, что они еще раз объявятся и отомстят собакам за вчерашнее.

– Чур я! – отозвался Жак. – Я могу сделать ошейники, и неплохие! Если мамочка, конечно, поможет!

– Обещаю, мой милый хвастунишка, – сказала матушка, – посмотрим, что ты надумал!

– А ну-ка, дети, – добавил я, – проявите снова находчивость и смекалку. Хвала и честь тому, кто придумает полезное. А сейчас займемся насущными делами. Ты, Фриц, собирайся в дорогу, отправишься со мной на корабль; спасем то, что еще можно спасти. Малыши остаются при матушке. Будьте послушными и прилежными!

Перед отплытием мы договорились поставить на берегу высокий шест с парусиной вместо флага, видимый с разбитого корабля в подзорную трубу; опущенный флаг и три выстрела послужат для нас с Фрицем сигналом к немедленному возвращению. Еще я убедил матушку не бояться провести одну ночь с детьми, если нам придется задержаться на судне.

С собой мы взяли только ружья и боеприпасы, поскольку еды на корабле хватало. Фриц упросил меня включить в нашу команду и обезьянку, так как очень хотел напоить ее козьим молоком. Мы молча взошли на борт катамарана и оттолкнулись от берега. Фриц изо всех сил налегал на весла, а я был рулевым. В середине бухты, уже довольно далеко от берега, я заметил: кроме уже известной нам протоки есть еще и вторая – через нее ручей неподалеку впадал в бухту, с шумом неся свои воды в океан. Я тотчас сообразил, что именно эта протока поможет нам без усилий выйти в открытое море; плохим ли или хорошим я был рулевым, но скоро наш кораблик, словно перышко, помчался по воде; оставалось только не сбиваться с нужного курса. Так мы преодолели большую часть пути. А потом, когда течение было уже не столь сильным, отдохнувшие, снова налегли на весла, благополучно въехали в чрево разбитого судна и закрепили там покрепче нашу посудину.

Фриц сразу схватил обезьянку и, не сказав ни слова, бросился на верхнюю палубу, где находились животные. Я последовал за ним, гордый его поведением, его готовностью помочь божьим тварям. Господи, как они обрадовались нашему появлению! Лизали нас, ластились, мычали и блеяли, издавали невероятные звуки всех тональностей… Ясно, что дело заключалось не в корме и не в питье – его на корабле оставалось предостаточно. Они соскучились по человеку. Обезьянку мы подложили к козе, и она, гримасничая, жадно сосала непривычное для нее молоко, чем очень смешила нас. Накормили и напоили скотину и только затем позаботились о собственной плоти, поели то, что было под рукой.

Мы решили прежде всего поставить мачту с парусом на бочковом кораблике, чтобы на обратном пути с попутным ветром возвратиться к нашему жилищу.

Я отыскал обломок рея, который вполне годился для мачты, и еще другой, потоньше, на который надеялся укрепить парус. Фриц проделал долотом дыру в доске, чтобы потом вставить в нее мачту. А я в трюме отрезал от большого рулона парусины часть в форме треугольника. Потом принес тали, намереваясь укрепить их вверху на мачте, чтобы парус в любой момент можно было поднять и опустить. Когда Фриц закончил свою работу, мы приделали поперек нашего суденышка доску с отверстием, а тали подвесили на верхушке мачты, чтобы можно было менять положение блоков. Затем протянули трос, привязали к нему длинную кромку паруса и опустили мачту через отверстие в доске на дно кораблика. Для большей прочности и надежности быстро, за несколько минут, укрепили мачту кронштейном.

Мой парус имел форму прямоугольного треугольника, одну его сторону мы протянули вдоль мачты и накрепко привязали. Короткий катет привязали внизу, к тонкому рею, соединенному под прямым углом с мачтой; другой конец рея, к которому крепилась длинная сторона паруса, доставал до рулевого весла, что позволяло управлять парусом, а в случае необходимости спускать его. Спереди и сзади на суденышке мы просверлили дырки, чтобы пропустить в них снасть, позволявшую поворачивать парус в любую сторону, не разворачивая при этом саму посудину.

Время от времени Фриц брал подзорную трубу и смотрел, что делается на суше. Кажется, там все было в порядке. По просьбе сына я поднял маленький флажок. Хотелось, чтобы наш кораблик выглядел неким подобием настоящего корабля.

Конечно, такое тщеславие в лучшем случае достойно улыбки, но сделал это я не только ради честолюбивого Фрица, но и ради собственного удовольствия.

Потом мы попытались соорудить руль – по бортам укрепили по два прочных бруска, между которыми положили весла; при повороте они упирались в бруски, что позволяло менять курс.

За работой время идет быстро. Начало смеркаться, и я понял, что заночевать придется на корабле – не возвращаться же домой с пустыми руками. Заранее было договорено, что мы поднимем флаг, если надумаем остаться на разбитом корабле. Так и было сделано.

Остаток дня занимались тем, что выбрасывали с нашего суденышка все лишнее, а взамен грузили инструменты и другие необходимые вещи. Корабль разграбл