Взорвано разбитое судно. – Побег осла и что за этим последовало. – Поимка и приручение буйвола, шакала и орла. – Сезон дождей.

На следующее утро все в один голос закричали: «Делаем свечи! Делаем свечи!» И как я ни отнекивался и ни сопротивлялся, в конце концов пришлось уступить. Мы тотчас приступили к изготовлению свечей из ягод воскового растения: выбрали самый большой котел, наполнили доверху ягодами, поставили на огонь и, пока ягоды варились, скручивали фитили из ниток распущенной парусины. Когда же в котле образовалась густая масса зеленого цвета с приятным запахом, перелили ее в другой котел и стали раз за разом окунать туда фитили, пока они не обросли достаточно плотным слоем воска. Затем для окончательного затвердевания свечей их развесили на ветках в тенистых местах. Самоделки вышли, конечно, не без изъяна – не очень гладкими, не очень ровными и не очень толстыми. С наступлением темноты мы их опробовали – фитили горели ровно и ярко. Довольные результатами, все не спеша разделись и легли почивать в нашем Воздушном замке.

Успех со свечами воодушевил нас на новые деяния. Матушка, например, давно мечтала сбить сливочное масло из сметаны, которой было у нас в избытке. И я догадался, как исполнить ее желание.

План был прост. Большую тыкву, очищенную изнутри от семян и мякоти, мы наполнили сметаной, плотно закрыли крышкой и положили в середину большого, прикрепленного концами к четырем столбикам полотнища парусины, моментально провисшего; ребята, ухватившись за края, попеременно тянули его на себя, при этом сметана внутри тыквы беспрерывно колыхалась. Для такой работы не требовалось ни особых знаний, ни особого напряжения, ее можно было выполнять даже сидя. Так с шутками-прибаутками, играючи, мы получили отличное масло.

Намного сложнее оказалось другое. Поскольку наши санки-волокуша были громоздки и тяжеловаты для животных, мне с помощью привезенных с разбитого корабля колес захотелось соорудить небольшую телегу. Повидав на своем веку немало экипажей разного устройства, я наивно полагал, что смастерить это не составит особого труда. Но где там! Собрав необходимые инструменты – топор и пилу, доски и железо, буравы и молот, гвозди и винты, – призадумался: как быть дальше, с чего начать? Только теперь стало ясно: недостаточно знать теорию, нужна практика, нужно знать дело, за которое берешься.

После многочисленных неудачных попыток все же удалось соорудить нечто вроде двухколесной телеги, далекой, конечно, от совершенства, но вполне пригодной, например, для перевозки урожая.

Настал черед заняться и Палаточным домом. Со временем он превратился в своего рода перевалочный пункт и складское помещение, где хранились провиант, оружие и боеприпасы. Его нужно было укрепить и защитить от нападения зверей и, возможно, дикарей, которых мы больше всего боялись. Для этой цели как нельзя лучше подходило заграждение из колючих кустарников, так сказать, живая изгородь. В результате местность возле моста, если его разобрать, удалив несколько досок, оказывалась недоступной, но на всякий случай нами был установлен форпост с двумя пушками с пинасы.

Работая на суше, мы не забывали о разбитом корабле и его грузе – множестве нужных и полезных вещей, например, одежды, которая у нас порядком поизносилась. Не мешало, безусловно, перевезти несколько пушек и установить их за колючим «забором», чтобы противостоять противнику при нападении и со стороны моря, и со стороны суши.

Как только выдался первый погожий денек, я с тремя старшими ребятами направился к разбитому судну. Внешне там все выглядело вполне пристойно, но, присмотревшись, легко было понять, что скорая гибель корабля неминуема, ветер и непогода неспешно, но верно вершили свое дело. Как я и полагал, матросских сундуков и боеприпасов оказалось более чем достаточно; кроме них мы облюбовали еще батарею с четырехдюймовыми пушками, надеясь переправить ее на берег по частям – иначе было невозможно.

Понадобилось несколько рейсов к гибнущему судну. Пинасу и катамаран мы заполняли до отказа – брали доски, оконные рамы, двери, инструменты, необходимые для новой жизни. Наконец вывезли, кажется, все, что могли, и тогда решили взорвать корабль. Больше ни он нам, ни мы ему были не нужны. Впрочем, после взрыва основную часть деревянных обломков, пригодных для строительных работ, должны были подогнать к берегу ветер и течение, как мы надеялись, и тогда нам не составит труда выловить их и пустить в дело.

Чтобы выполнить задуманное, пришлось выкатить специально оставленный на корабле бочонок с порохом в трюм, с большой предосторожностью, как можно глубже просунуть палку с горящим фитилем в пробоину и, распустив паруса, быстренько уносить ноги. По моим подсчетам, взрыв пороховой бочки следовало ожидать к ночи, поэтому я предложил поужинать на небольшом мысе, в полной безопасности. Действительно, как только стемнело, раздался оглушительный грохот и в небо взметнулся огненный столб. Наш план удался: бочка взорвалась и разнесла судно в щепки. Вот теперь мы по-настоящему осознали, что остались одни, что связь с родиной потеряна, и, быть может, навсегда. Горько, но непреложный факт, с которым надо было считаться! Не проронив ни слова, мы направились к палатке; я слышал тайные вздохи и всхлипы ребят, да и сам еле сдерживался, чтобы не разрыдаться. Корабля, нашего верного и надежного друга, больше не существовало.

Однако ночной покой смягчил боль утраты.

Утром берег был буквально завален разными обломками. Я сразу увидел знакомые бочки, к которым раньше прикрепил медные котлы, надеясь когда-нибудь использовать их. Пока же котлы послужили крышками для пороховых бочек, щели в которых для герметичности мы заполнили землей и мхом.

Теперь матушка могла не бояться опасного соседства пороха и спокойно заниматься хозяйством. А оно у нас разрослось: две утки и гусыня высидели птенцов. Грозно крякая и гогоча, мамаши плавали или прогуливались с выводком. Мы бросали в воду хлебные крошки и сухарики, чтобы приманить симпатичное семейство. Вспомнили о наших пернатых, оставленных в Соколином Гнезде, о прелестях тамошнего житья-бытья и так затосковали, что решили на следующий же день отправиться в родные пенаты.

По дороге осмотрели молодые посадки фруктовых деревьев – они, к нашему сожалению, поникли и захирели, им явно не хватало сил для роста. Следовало по возможности скорее отправиться к мысу Обманутой Надежды и привезти бамбуковых тростей для укрепления саженцев; кроме того, подходил к концу запас свечей, да и для наседки не мешало раздобыть яички.

Прекрасным утром мы в полном составе тронулись в путь. Из практических соображений взяли не санки-волокушу, а телегу. В телеге я приспособил несколько досок для сиденья, чтобы в дороге можно было отдохнуть. С собой взяли разные инструменты, провиант, одну бутылку вина из капитанских запасов, несколько сосудов с водой и, конечно, оружие.

Шли дорогой, разведанной в прошлый раз, – через заросли картофеля, маниока и гуайявы к каучуковым деревьям и кустам с восковыми ягодами. Всем хотелось воочию убедиться, что наш с Фрицем рассказ правда, а не выдумка.

Два мешка с восковыми ягодами, припрятанные в надежном месте, решено было на обратном пути захватить с собой. Потом все принялись за каучуковые деревья, сделали надрезы на самых мощных стволах по числу имевшихся ковшей для сока. Двинулись дальше, дошли до кокосового леска, взяли немного левее и расположились на опушке лагерем. Место выбрали удачное, лучшего не пожелаешь: с одной стороны заросли бамбука, с другой – тростника, а впереди, прямо перед нашими глазами, – великолепный вид на бухту и на уходящий далеко в море мыс Обманутой Надежды. Здесь было настолько красиво, что это благословенное место мы единогласно посчитали центральным во всех предпринимаемых нами походах и исследовательских вылазках, более того, мелькнула даже мысль – не перенести ли сюда наше жилище с Соколиного Гнезда. Но от этой идеи пришлось отказаться: высокое дерево гарантирует большую безопасность, да и сил немало положено на благоустройство «гнезда». Ради торжества здравого смысла постановили не менять старое жилище.

Постановили – и с плеч долой.

Далее занялись практическими делами: распрягли животных и пустили пастись, трава под сенью пальмовых деревьев расстилалась пышным покровом и была очень сочная; сами мы на скорую руку перекусили тем, что взяли с собой, и после небольшого перерыва приступили к рубке, чистке и вязке бамбука и сахарного тростника. Вязанки делали небольшие, по размерам телеги. Работа скоро пробудила волчий аппетит, особенно проголодались, конечно, ребята. Но матушка строго запретила пользоваться предназначенным для вечерней трапезы. Сосание сахарных тростинок утоляло голод лишь на время, поэтому мальчики принялись искать что-нибудь посущественней. Они украдкой посматривали на кокосовые орехи, соблазнительно свисавшие с высоких пальм, потом опускали головы и пытались найти съедобные, не гнилые плоды в траве, затем пробовали взобраться на деревья, но все тщетно – везде их подстерегала неудача. Приуныв, ребята с досадой взирали на гроздья впечатляющих орехов, словно лисица на виноград.

– Стойте, – закричал я вдруг, – придумал! Где я это видел?.. Должно быть, на одной иллюстрации. Конечно! Дети, есть выход из положения! Вы сейчас легко окажетесь на деревьях.

Ребята недоуменно переглянулись.

– Как это? – засомневался Жак. – Если бы мне удалось заползти наверх даже с превеликими трудностями, я запел бы от радости.

– Внимание, господа! – продолжал я. – Фриц, принеси веревку, что лежит в телеге. Теперь подойди ко мне, ты будешь первым.

Я связал ему ноги у щиколоток, но не очень крепко, чтобы можно было передвигаться шажками. Потом сделал петлю на веревке и накинул ее на сына приблизительно на уровне талии и на дерево, но так, чтобы мальчик находился по отношению к дереву наискосок.

– А теперь шагай! – приказал я ему.

– Да, но как? – озадаченно спросил Фриц. – С перевязанными ногами? Карабкаться по стволу?

– А ты не должен карабкаться, сынок. Иди наверх по дереву, как это делают индейцы. Слушай меня внимательно. Расставь ступни ног, плотно прижми их к стволу. Теперь возьми в руки веревку, которая крепит тебя к дереву, и передвигай ее по стволу вверх, пока она не зацепится за неровности в коре. Затем, держась крепко за веревку, начинай медленно, не торопясь, шагать ввысь, не забудь хорошо упираться ступнями, специально для этого я перевязал тебе щиколотки. Ну, как? Получается? Снова поймай веревкой зацепку на стволе, подтянись и иди себе дальше. Если хочешь отдохнуть, упрись ногами и откинься на веревку. Понял? Пойдешь? Не испугаешься? Помни, что я сказал!

Фриц расцвел от счастья. Он понял меня и начал взбираться: подтягивался и упирался и медленно шагал, все выше и выше по дереву. Мальчики стояли с открытыми ртами и недоуменно смотрели вслед исчезающему из виду брату. Первым опомнился Жак.

– Ух ты! – с восторгом закричал он. – Вот где собака зарыта! Я тоже хочу наверх! Папа, снаряди и меня, пожалуйста, по всем правилам!

Не прошло и пяти минут, как Жак начал свое восхождение. Поднимался он медленнее старшего брата, так как физически был слабее, но все-таки благополучно добрался до кроны дерева. Братья достали висевшие у них за поясом тесаки и начали рубить гроздья с кокосовыми орехами – те градом сыпались вниз, и мы едва успевали отскакивать, чтобы случайно не получить по голове. Потом, ко всеобщей радости, мальчики удачно спустились вниз на землю. Гимнастический трюк удался на славу и притом без всяких осложнений.

– Давайте полакомимся орешками, – предложил Фриц. – Вон их сколько, хватит, чтобы и с собой взять.

– Что ж, я не против. Давайте!

– Ох, что же это? – воскликнул Фриц спустя несколько минут после того, как попытался вскрыть один орех. – Кожуру не оторвать. Просто жуть какая-то! Неужели напрасно старался?

– Успокойся, – сказал я, – у свежих, только что срубленных орехов кожура еще не успела затвердеть. Наши орехи – не совсем зрелые, а значит, их ядро трудно вытащить. Но подождите, есть один рецепт. Умные индейцы снова выручат нас. Радуйтесь, что память у меня отличная и в ней можно рыться словно в книге. Так вот, существует понятие «кокосовая пика», есть даже картинки. Идите сюда, мы сейчас ее изготовим. Для начала найдите хорошую палку из твердой породы дерева.

Ребята тотчас нашли нужную палку и доставили ее мне.

– Итак! Смотрите, вот пень дерева, в него я вгоняю палку. Заметили, что кончик я предварительно заострил? Теперь следите дальше.

Я схватил двумя руками орех и крепко прижал к палке – кожура моментально разорвалась. Ребята были в восторге.

– Как просто! Как быстро! – закричали они. – Орех сразу раскололся!

По моему методу каждый разбил себе по одному твердому ореху. Даже матушка справилась с заданием.

Колоть орехи мы закончили далеко за полдень. Ехать назад уже не имело смысла. Разумнее всего было остаться на ночь в этом благодатном крае, а для защиты от росы и холодных порывов ветра соорудить из веток и листвы нечто вроде шалаша.

Занимаясь устройством ночлега, мы обратили внимание, что с нашим ослом, который до сих пор мирно пощипывал травку, творится что-то несусветное: он тянул кверху морду, раздувал ноздри, ревел, крутился, одним словом, его как подменили. Не успели мы сообразить что к чему, как наш пегий метнулся куда-то в сторону и скрылся в зарослях бамбука. Собак на месте не было, мы побежали, стали звать осла, но его и след простыл.

Происшествие озадачило меня: во-первых, жалко было терять осла, незаменимого спутника во всех походах; во-вторых, причиной его поведения и внезапного исчезновения могло быть близкое присутствие диких зверей. Мы развели перед шалашом огромный костер, но поскольку дров было немного, решили изготовить побольше факелов. Для этой цели перевязали лианами несколько особенно толстых трубочек сахарного тростника, из которых не успели отжать сок. Как я и предполагал, они горели медленней и дольше, но довольно ярко. Дюжина таких факелов была водружена по обеим сторонам шалаша на расстоянии пяти-шести футов. Костер же согревал нас, и на нем матушка приготовила ужин. Легли спать, не раздеваясь, на мягкий мох, собранный ребятами и разложенный в шалаше, на всякий случай зарядили ружья. После трудового дня все вмиг заснули, один я бодрствовал: поддерживал огонь в костре и зажигал новые факелы, чтобы отпугнуть хищников. Но ночь проходила без происшествий, я успокоился и тоже заснул.

Утром, во время завтрака, был составлен план действий на целый день. Прежде всего следовало найти ослика. На поиски беглеца решили отправить меня и кого-нибудь из ребят, ну и, конечно, собак. Возвратиться следовало к вечеру. Матушка тем временем с остальными ребятами собиралась заняться сбором орехов и заготовкой сахарного тростника. Возвращаться в Соколиное Гнездо наметили на следующий день. Поразмыслив, я предпочел взять с собой Жака. Радости мальчишки не было предела. Он мгновенно принялся за сборы. Хорошо вооружившись, с запасом провианта, мы выступили в поход и в конце концов с помощью собак напали-таки на след осла в бамбуковых зарослях. По следу шли довольно долго, пока не достигли большой бухты. В нее впадала река, а высокий горный хребет замыкал берег, оставляя маленький узкий каменистый проход, который во время прилива был, по всей вероятности, непроходимым.

Зная повадки осла, мы предположили, что он предпочел идти горной дорогой. Поэтому и отважились выбрать тот же самый путь. Идти так было рискованно, но любопытство взяло верх. Уж больно хотелось выяснить не только судьбу осла, но и проверить, что находится позади скал, к тому же низкий уровень воды в реке благоприятствовал замыслу. Осторожно карабкаясь, мы медленно продвигались вперед и вышли к ручью с глубоким руслом и быстрым течением. Он вытекал из ущелья справа и впадал в реку слева; нашли лишь одно место, позволившее перебраться на другую сторону вброд. Но здесь, к превеликому нашему удовольствию, почувствовали почву под ногами – песок, перемешанный с землей. Снова отыскали следы осла, увидели отпечатки его железных подков. Озадачило лишь одно: они перемежались с другими, правда менее глубокими, очевидно, однокопытного животного.^[30] Заинтересованные, мы решили продолжать поиски.

Горная гряда теперь отошла вправо, и перед нами внезапно возникла широкая равнина, покрытая густой свежей травой, окаймленная цепью небольших холмов и пересеченная островками из тенистых дубрав, – все это вместе создавало впечатление мира, покоя и благоденствия.

Вдалеке мы заметили крупных, незнакомых нам животных, не похожих на домашних, вероятнее всего диких.

Поскольку следы осла затерялись где-то здесь, я предположил, что он присоединился к стаду животных. Чтобы проверить эту догадку, а потом уже действовать по обстоятельствам, нужно было подойти к животным поближе. Миновав бамбуковую чащу, мы обошли мелкий кустарник и… о ужас!!! В сорока шагах увидели буйволов… Их было немного, но вид они имели отталкивающий и угрожающий. Расправиться с нами им ничего не стоило.

Мы с Жаком словно окаменели. От страха я забыл даже взвести курок двустволки. К счастью, собаки где-то заплутали, а буйволы нами явно не заинтересовались: лежали и таращили глаза в нашу сторону, иногда нехотя поднимались, явно не намереваясь ни нападать, ни обороняться.

Такое стечение обстоятельств, вероятно, спасло нам жизнь. Мы привели ружья в боевую готовность и стали медленно, по возможности неслышно, пятиться. Не хотелось без нужды вступать в борьбу с этакими великанами. Но тут некстати появились Турок и Билли. Буйволы их тотчас заприметили и заревели так, что у нас волосы встали дыбом. Гигантские животные били копытами землю, метались, бодались. Я подумал: и мы, и собаки, которых буйволы приняли, по всей видимости, за шакалов или за волков, будем растоптаны в считанные минуты. Но собаки оказались не робкого десятка, они бесстрашно ринулись в бой, первыми пошли в атаку и схватили, как всегда, за уши молодого буйволенка, находившегося неподалеку, и поволокли его к нам.

Дело принимало серьезный оборот. Как можно было оставить наших храбрецов на произвол судьбы, на растерзание пришедших в ярость буйволов?! Мы приняли бой, хотя и с минимальными шансами на успех. Спасение было лишь в одном – животные испугаются выстрелов и обратятся в бегство. Дрожащими руками мы спустили курки и вздохнули с облегчением: огонь и дым от выстрелов привели страшил в замешательство, они остановились, словно громом пораженные, а потом пустились наутек. Но одна буйволица, скорее всего мать искусанного собаками буйволенка, раненная выстрелом, обезумев от боли, впала в такое неистовство, что не только не собиралась бежать, а, наоборот, набросилась как бешеная на догов, и, разумеется, им бы несдобровать, если бы не мой вторичный выстрел. Буйволица тяжело пала на землю, и я пристрелил ее из пистолета, чтобы не мучилась.

Только теперь мы пришли в себя, хотя потрясение от пережитого не отпускало: ведь всего несколько минут отделяли нас от смерти. И какой смерти! Не приведи Господь! Но времени на слезные излияния не имелось, нужно было действовать. Прежде всего помочь буйволенку. Сдерживаемый двумя собаками, он старался вырваться, люто бил копытами, мог нечаянно поранить и себя, и собак. Но тут Жак вспомнил вдруг о болас и ловким движением спутал задние ноги барахтающегося смельчака. Тот упал, а мы, подбежав, стреножили его веревкой и отогнали собак. Буйвол был полностью в нашей власти, и Жак уже предвкушал, как представит матушке и братьям пленника. Но на этом дело не закончилось. Во-первых, буйволенка не так-то легко было сдвинуть с места, а во-вторых, хотя он и лежал у наших ног беззащитный, глаза его полыхали ненавистью и стремлением к воле. Одним словом, были все основания обращаться с ним осторожней. Я раздумывал, что бы такое предпринять? И неожиданно вспомнил об одном способе приручения животных, достаточно, впрочем, суровом, бытующем, кажется, в Италии: прикрепил к дереву веревку, которой был стреножен буйвол, и дал команду собакам снова держать его за уши; потом прорезал перегородки в ноздрях острым, хорошо отточенным ножом и протащил в отверстие тонкую веревку, которой намеревался позже воспользоваться вместо поводка. Операция удалась на славу, и животное, казалось, присмирело после сильного кровотечения и болей, причиняемых веревкой при резком движении. Буйволенок, разумеется, пытался не раз и не два избавиться от унизительного рабства, но каждый рывок веревки в истерзанных ноздрях заставлял его образумиться. Кроме того, собаки стояли рядом, рычали и лаяли, если он начинал метаться. Пришлось идти на эти меры, поскольку приручить норовистое животное не так-то просто.

Затем настало время заняться убитой буйволицей. Нужно было разделать тушу. Но как? Без необходимого опыта, без нужных инструментов! Пришлось ограничиться лишь вырезкой и языком; я засыпал их солью и положил сушиться на солнце. Остальное бросил собакам на съедение.

Закончив эту необычную работу, мы собрались в обратную дорогу, но на подходе к скалам увидели бегущего наперерез шакала; он хотел, очевидно, спрятаться в своей пещерной норе, но доги опередили его и после ожесточенной борьбы разорвали на части. Поскольку это была самка, в норе могли находиться детеныши. Жак хотел установить это немедленно, но ведь в пещере мог быть и самец! Выстрелив несколько раз из пистолета в нору и не услышав никаких подозрительных звуков в ответ, я разрешил Жаку действовать лишь после того, как за мальчишкой полезли любопытные доги. Они вмиг обнаружили выводок малышей-шакалят; одного из них Жаку удалось спасти. Он был величиной с котенка, явно десяти или двенадцати дней от роду, так как не мог еще по-настоящему раскрывать глаза. Шерстка у него была необыкновенно красивая, золотисто-желтоватого цвета. Жак попросил взять его с собой и обещал заботиться о малыше. Возражений с моей стороны не последовало. Ведь нужно было как-то поощрить сына за проявленную храбрость. Кроме того, я надеялся, что шакаленка удастся приручить и выучить охоте.

На обратном пути мы благополучно переправились через ручей и к вечеру, как и обещали, прибыли к месту назначения, где были встречены с большой радостью. Мальчики окружили буйволенка и шакаленка, рассматривали их, восхищались. Вопросы сыпались горохом. Жак не заставил себя долго упрашивать и рассказал о наших приключениях, конечно, как всегда, не без некоторого преувеличения. Но, надо отдать ему должное, рассказчик он был замечательный, так что до вечера только его и слушали.

Лишь во время ужина мне удалось узнать, чем занималось наше семейство, пока мы странствовали, и какие работы выполнены. Выяснилось, что недостатка в прилежании и предприимчивости никто не испытывал. Для ночи был собран хворост и дрова, приготовлены новые факелы; на мысе Обманутой Надежды, поднимаясь на Вышку, Фриц достал из гнезда красивого птенца хищной птицы. Он показал мне его, держа на кулаке. Хотя перья не получили еще настоящую окраску, я почти с уверенностью сказал, что птенец не принадлежит ни к одному из известных в Европе видов орлов, скорее всего это так называемый малабарский орел.^[31] Включить его в наше общество следовало без всяких оговорок: во-первых, он был необыкновенно красив, а во-вторых, из него мог вырасти настоящий охотник. Поскольку орленок был диковат и пуглив, Фриц завязал ему глаза и обмотал веревкой ноги.

Когда Фриц снял повязку, пленник повел себя необычайно свирепо и своим грозным видом обратил в бегство всю домашнюю птицу. Фриц растерялся, не зная, как усмирить хищника, и был готов убить его. Но выручил Эрнст, внимательно наблюдавший за происходящим.

– Фриц, – закричал он, – дай мне твоего сорванца, я перевоспитаю его, обучу приличным манерам; обещаю, он станет паинькой, ручным и послушным, подобно нашим курочкам-квочкам!

– Нет уж, – не согласился Фриц, – птица моя, и я не собираюсь ее дарить. Лучше подскажи, как ее укротить! Не скажешь, значит, ты злой завистник!

– Тихо, дети, тихо! – пытался утихомирить я братьев. – Дорогой Фриц, Эрнст просит тебя отдать ему птицу, потому что ты не в состоянии с ней справиться и даже хотел убить ее; ты решил оставить птицу у себя и просишь брата о помощи, но, вместо того чтобы обещать вознаграждение, осмеливаешься грозить ему и обвинять в зависти и злобе. Нехорошо получается!

– Ты прав, отец! – пристыженно ответил Фриц. – Я отдам ему обезьяну, если он захочет. Но орел – героическая птица, и я сохраню его для себя! Согласен, Эрнст?

– Вполне, – сказал Эрнст, – героизм не для меня. Вот стать хорошим ученым – другое дело! Тогда я опишу твои доблестные деяния, твои рыцарские походы с орлом.

– Так и будет, увидишь! – пообещал Фриц. – Но сначала помоги приручить орленка или, по крайней мере, утихомирь его.

– Полной гарантии дать не могу, – ответил Эрнст, – но, полагаю, ты можешь поступить точно так, как поступают жители Карибского моря с попугаями. Карибы задувают им в клюв табачный дым до тех пор, пока у них не закружится голова; они как бы одурманивают их, и буйство постепенно проходит.

Фриц недоверчиво засмеялся, но Эрнст не обратил на это внимания. Он попросил Фрица снова прикрыть птице глаза, достал трубку и табак из офицерского сундука; затем сам снял повязку с глаз хищника, встал на определенном расстоянии и начал вдувать клубы дыма прямо в клюв орленка. Узник стал спокойнее, опустился подле Эрнста, как будто его усыпили. Тогда ему накрыли голову платком. Сгорая от стыда, Фриц передал брату обезьянку и позже уже сам продолжал окуривать птенца. С каждым днем орленок становился податливее и постепенно привык к нашему окружению.

После обмена новостями и впечатлениями я велел разжечь костер из множества веток, чтобы получить густой дым для копчения мяса подстреленной буйволицы; куски мяса, нанизанные на вилкообразные палки, остались коптиться на ночь. Буйволенка накормили картофельными ломтиками с молоком и привязали к корове, при этом заметили, что он остался доволен едой и что соседство с коровой ему понравилось. Собаки заняли сторожевые посты. Приняв, как всегда, меры предосторожности, мы отправились на покой. Думали встать среди ночи и зажечь новые факелы, но заснули так крепко, что проснулись только с восходом солнца и сразу отправились в Соколиное Гнездо.

Прежде всего необходимо было заняться саженцами деревьев. Поступили следующим образом: запрягли корову, наполнили телегу бамбуковыми палочками и железными ломами для выдалбливания в земле ямок; матушка и Франц остались готовить обед и варить восковые ягоды для свечей; буйволенка тоже с собой не взяли, потому что рана еще не зажила и буйство не улеглось. Но мы дали ему перед отъездом побольше соли, и он впервые посмотрел нам вслед.

К работе приступили неподалеку от Соколиного Гнезда, там, где начиналась проложенная к Палаточному дому аллея-дорожка, обсаженная с двух сторон грецким орехом, каштанами и вишневыми деревьями. То ли от ветра, то ли по какой другой причине неокрепшие молодые деревца клонились в разные стороны, а некоторые пригнулись почти до самой земли.

Я долбил железным ломом лунки и вкручивал в них бамбуковые столбики. Ребята занимались подготовительной работой: выбирали потолще бамбуковые трубки и заостряли их на концах, а потом наши неженки-саженцы привязывались к столбикам лианами или тонкими и жесткими ползучими растениями – по моему мнению, миби.

Работали не разгибаясь и, конечно, устали. И кроме того, порядком проголодались. Поэтому возвратились в Соколиное Гнездо без опозданий, матушка накормила нас отличным обедом.

Сытно покушав, мы решили отдохнуть и заодно обсудить наболевший вопрос, особенно беспокоивший матушку.

Дело было вот в чем. Мы считали, что подъем и спуск по веревочной лестнице, ведущей в Воздушный замок, не только затруднителен и малоудобен, но и опасен для жизни. Сами мы – я и матушка – не поднимались без надобности, отправлялись наверх в основном, когда наступала пора укладываться спать. Но ребятишки… О них мы постоянно тревожились: а вдруг кто-нибудь по легкомыслию задумает взбираться как кошка, поспешит, сделает неосторожный шаг, и… гибель неминуема! Я призадумался: как быть? Как обеспечить более легкий и более надежный доступ в нашу крепость? Извне ничего лучшего, чем наша подвесная лестница, было не сыскать. Ну а внутри? И чутье тут мне кое-что подсказывало.

– Не ты ли, матушка, – начал я наконец, – однажды обмолвилась, что в стволе нашего дерева есть дупло, где, по-видимому, роятся пчелы? У меня созрел план, но для его осуществления важно знать: какой глубины и ширины дупло, простирается ли оно вниз к корням?

Мои слова заинтересовали ребят. Они вскочили, оделись и, как белки, попрыгали по дугообразным корням к дуплу, чтобы немедленно разузнать, насколько глубоко прогнило дерево. Рассевшись вокруг дупла, они начали как попало барабанить по дереву. И за эти бездумные действия им пришлось поплатиться. Кому понравится, если нарушают их покой? Растревоженные пчелы вылетели роем из своего укрытия, набросились на ребят и стали безжалостно жалить, облепили одежду, впутались в волосы. Искусанные и испуганные ребятишки заорали, стремглав спустились с дерева на землю, готовые бежать куда глаза глядят. Но мы остановили их поспешное отступление и облегчили страдания тем, что прикладывали к укусам землю. Возглавивший эту разведывательную экспедицию, Жак, самый нетерпеливый из ребят, пострадал больше всех. Мы покрыли его распухшее и воспаленное лицо мокрой глиной. Эрнст, напротив, в силу своей медлительности взобрался на дерево последним и, когда дело приняло дурной оборот, сразу же спустился вниз. Правда пчелы и его не помиловали, но ужалили только один раз.

Больше часа ушло на лечение ран и успокаивание ребят. Но, когда боль прошла, мальчишки решили отплатить ненавистным пчелам за их атаку. Нужно было что-то предпринять, дабы не случилось худшего. Пчелы продолжали кружить и жужжать, а я начал действовать. Взял табак, клей, трубку, долото, молоток и другие инструменты и стал вырезать из больших тыкв красивые пчелиные ульи и крепить их на толстом сучке нашего дерева; затем сверху приколотил длинную доску, покрыл ее соломой, так что получилось нечто вроде крыши, защищающей пчелиные домики от солнца и дождя.

Работа заняла больше времени, чем я предполагал, и поэтому ее завершение пришлось отложить. Назавтра я замазал глиной отверстие, откуда вылетали пчелы, оставив небольшую дырочку для кончика курительной трубки, и начал их, причем очень осторожно, дабы пчелы, не дай бог, не задохнулись, окуривать. Сначала гудение и жужжание возросло, казалось, буря и шторм разразились в пчелином царстве; но постепенно там становилось все тише, и наконец наступила полная тишина. Теперь я мог спокойно продолжать выполнять свой хитроумный план. Жак вскарабкался на дерево, сел рядом, и мы вместе начали зубилом и топором выдалбливать в стволе дерева вокруг дупла пространство приблизительно в три фута высотою и в два фута шириною. На всякий случай несколько раз я повторил окуривание. Потом мы вырвали выдолбленное окно и узрели содержимое пчелиного дома: прекрасно организованное хозяйство, результат невероятнейшего трудолюбия! Воска и меда было сколько душе угодно. Мы попросили миски и ковши для сбора этого богатства. Я принялся вырезать соты, смахивал одурманенных пчел в выдолбленные тыквы-ульи, обмазанные изнутри медом, а остаток сот складывал в приготовленную посуду.

Закончив, я спустился вниз и велел хорошенько вымыть бочонок, дабы наполнить его доверху нашей добычей. Осталось, конечно, и на пробу к обеду. Потом мы откатили медовую бочку в сторону, прикрыли парусиной, досками и листвой, чтобы пробудившиеся пчелы невзначай не обнаружили этот склад и не слетелись роем, а сами набросились на мед. Ели жадно и много, забыв обо всем на свете. Забыв о мере, забыв, что можно заболеть от переедания сладкого, что трудно будет работать после неожиданного пиршества.

Первым опомнился я. Решил любым путем приостановить обжорство. Сказал как бы между прочим, что пчелы, вероятно, скоро очнутся, придут в себя и непременно разыщут грабителей меда, и, если найдут хоть капельку меда на нас, нам явно несдобровать. Мальчики мгновенно прекратили лакомиться, и остаток меда был спрятан подальше в глубокий тайник. Однако не приходилось сомневаться, что пробудившиеся пчелы явно отправятся к старому жилищу и постараются снова там обосноваться. Чтобы этого не случилось, я взял табак и одну небольшую доску, обмазанную медом, поднялся к дуплу, прикрепил доску внутри, разложил на ней табак и зажег его. Вскоре появились и дым, и пар. Теперь я был почти уверен, что пчелы навряд ли при таких обстоятельствах захотят возвратиться в родное гнездо. Путь к исследованию ствола дерева изнутри отныне был свободен.

В скором времени пчелы действительно не замедлили появиться у своего старого жилища, но, испугавшись дыма, оставили дупло и мирно зажужжали вокруг тыквенных ульев, считая их, очевидно, уже своими.

Наши планы несколько изменились. Внутренний осмотр дерева пришлось отложить до утра и незамедлительно заняться медом: очистить его и отделить от воска. Работать можно было только ночью, когда подлинные хозяева меда успокоятся и отправятся на покой. Поэтому мы, похитители меда, легли спать, а к ночи встали и начали трудиться.

Все шло, как было задумано. Темнота и вечерний холод заставили пчел спрятаться в новых тыквенных ульях; как только это произошло, мы приступили к работе. Вытащили соты из бочонка, положили в большой котел, добавили немного воды и поставили вариться на медленном огне, до тех пор пока не образовалась однородная жидкая масса. Затем процедили ее через грубую мешковину, чтобы очистить от всяких примесей, и снова вылили в бочку, которую оставили стоять на ночь для охлаждения. К утру на поверхности образовался толстый слой воска, который легко было удалить. Полученный таким путем чистый мед остался в бочке, мы ее хорошо закупорили и закопали в землю там, где находились бочки с вином. Будущее сулило нам немало доброго и приятного.

Закопав побыстрее бочонок, пока пчелы не пробудились от тепла восходящего солнца, мы приступили к изучению ствола дерева и его дупла, размеры которого казались вполне подходящими для наших целей. Через прорубленное отверстие я воткнул палку и поднял ее кверху, дабы выяснить высоту прогнившего дерева, а чтобы измерить глубину, опустил вниз шнур с привязанным к нему камнем. К моему великому удивлению и, конечно, к великой радости, оказалось, что дупло в высоту достигало ветвей, на которых располагалась наша квартира, а внизу доходило до основания ствола дерева; внутри оно было почти полое, поэтому построить в нем винтовую лестницу не представляло большого труда. Наличие лестницы значительно облегчило бы нашу повседневную жизнь и в случае опасности могло бы сослужить неплохую службу. Я решил немедленно приступить к строительству лестницы, разумеется, при активном участии ребят, которые с удовольствием приобретали новые практические навыки, необходимые для жизни взрослым людям.

Строительство начали следующим образом. В нижней части ствола дерева, обращенной к морю, вырезали отверстие, соответствующее по размерам двери капитанской каюты на погибшем корабле, которую мы давно перевезли к себе. Аккуратно подогнанную дверь теперь можно было закрывать и, следовательно, ограждать себя от непрошеных посетителей и незваных гостей. Внутри ствола были убраны остатки древесной трухи и выровнены по возможности боковые стенки. А в середине мы поставили прямой столб толщиною в один фут и высотой от десяти до двенадцати футов, чтобы вокруг него возвести лестницу: по зигзагообразной линии делали надлежащие надрезы на столбе и, соответственно, на стенках дерева на расстоянии в полфута, чтобы вставить в них доски, выполняющие роль ступенек. Так я добрался до верхушки столба.

Выдолбленное окно, через которое мы прогнали пчел, хорошо пропускало свет. На определенном расстоянии от него было пробито второе окно, а по мере того как лестница поднималась вверх, еще и третье; в результате получился светлый, ведущий прямо к нашему Воздушному замку коридор, в конце которого мы прорубили входное отверстие. Затем изнутри наверх был поднят еще один гладко обструганный столбик, его укрепили на главном, сделали снова надрезы и вложили в них доски как ступеньки – получился своеобразный порожек, у которого винтовая лестница закруглялась и вела прямо к входу в наши хоромы на дереве. С моей точки зрения, сооружение винтовой лестницы нам удалось, хотя оно, безусловно, не отвечало полностью высоким эстетическим нормам и архитектурным требованиям.

На строительство лестницы ушло целых четырнадцать дней. Правда, в этот период приходилось исполнять и другие обязанности. Постоянно возникало то одно, то другое, порою совершенно не предвиденное.

К примеру, несколько дней спустя после начала работы Билли принесла шесть милых и симпатичных щенков чистокровной породы. Однако в силу нашего бедственного положения оставили себе из всего помета двух щенков разного пола и подложили к Билли еще молодого шакаленка. Получилось неплохо, животные прекрасно уживались.

Почти в то же самое время две козы принесли козлят, а овца – четырех ягнят. Мы, разумеется, радовались увеличению поголовья нашего стада. Чтобы никто не вздумал следовать примеру осла, каждой взрослой особи повесили на шею по колокольчику с погибшего корабля. Очевидно, колокольчики эти предназначались для обмена товаров с дикарями.

Лично я уделял много внимания пленному буйволенку. Рана у него полностью зажила. Я протащил через ноздри тонкую палочку, как это делали готтентоты,^[32] которая, подобно удилам у лошади, торчала в обе стороны. Теперь мы могли управлять буйволом как хотели.

После нескольких неудачных попыток удалось в конце концов запрячь его, правда, только тогда, когда корова была рядом в упряжке. Ее невозмутимость действовала успокаивающе на молодого буяна. Но вот с перевозкой груза и верховой ездой дело обстояло сложнее. Буйволенок протестовал как мог. Требовалось терпение и время, чтобы сделать его послушным.

Для начала мы положили на спину недоверчивому упрямцу большую попону из парусины и слегка перетянули ее широким ремнем из шкуры буйволицы; потом постепенно стали затягивать его все крепче и крепче. Прошло несколько дней, и наш воспитанник прекратил реветь и мотать головой, пытаясь сбросить с себя нежеланную ношу. Время от времени мы клали на попону небольшие вещи или предметы, а на четырнадцатый день буйволенок получил переметные сумки осла с грузом.

Труднее всего пришлось с верховой ездой. Но я, пользуясь знаниями и жизненным опытом, хотел добиться своего во что бы то ни стало. Кроме того, для нас было архиважно иметь в хозяйстве такое сильное животное, как буйвол. И вот что мы придумали.

В первый раз посадили на него обезьянку. Господин Щелкунчик был легким и цепко держался в седле, ни разу не упал несмотря на выкрутасы оскорбленного буйволенка. Потом обезьянку сменил Жак, и снова животное не смогло совладать с ловкостью и верткостью мальчика. Другим ребятам было уже проще, поскольку буйволенок, очевидно, понял, что умнее уступить и не сопротивляться, подчиниться судьбе, которая оказалась для него в общем-то милостивой.

Фриц проводил почти все время с орлом, подстреливая каждый день маленьких птичек для пропитания взрослеющего птенца, причем подавал еду на дощечке, положив меж рогами буйвола или козы, иногда на спине дрофы или фламинго, но всегда на дощечке, чтобы его питомец привык к такого рода живности и позже, подобно соколу, охотился на нее.

Хищник постепенно привязался к мальчику, послушно откликался на его зов, особенно на посвистывание. Оставалось выяснить, будет ли орленок, если его отвязать и отпустить на свободу, охотиться, как мы его учили, или улетит, следуя инстинкту, зову своего естества.

Эрнст тоже занялся педагогической работой. Он дрессировал подаренную ему обезьянку. Забавно было наблюдать, как флегматичный, медлительный, но рассудительный наставник прыгал и вертелся вместе со своей изворотливой, подвижной и легкомысленной воспитанницей, желая подчинить ее себе. Разумеется, он преследовал еще и свои личные интересы: помощь обезьянки оказалась бы очень кстати при тяжелых физических работах. Эрнст решил приучить господина Щелкунчика таскать тяжести. Вместе с Жаком сплел из камышинок корзину, приделал к ней два ремня и приладил на спину своему подопечному, сначала без груза. Но такого рода шутка обезьянке пришлась не по вкусу; она скрежетала зубами, валялась на земле, выделывала невероятные пируэты, яростно грызла ремни и пыталась освободиться либо хитростью, либо силой от ненавистного короба. Но ничто не помогало. Наконец Щелкунчика удалось усмирить, тут помогли и ласки, и применение силы, и лакомства. И скоро обезьянка научилась носить довольно большие тяжести, естественно, в меру своих сил, но с пониманием и ответственностью.

Жак тоже решил не отстать от других в педагогике. Для практической проверки своей методики он выбрал шакаленка, которому дал имя Поспешилка. Поспешилка, согласно замыслу хозяина, обязан был находить и приносить охотничью добычу. Но, как ни бился Жак, как ни повторял снова и снова, что должен делать шакал, успеха он не достиг даже после шести месяцев дрессировки. Зато хорошие результаты были в другом: Поспешилка охотно приносил любые брошенные вещи; эта черта его характера могла нам очень и очень пригодиться в будущем.

Занятия с животными продолжались недолго, в основном в перерывах в работе. Например, при строительстве винтовой лестницы. Но иногда, честно говоря, мы настолько уставали, что просто сидели сложа руки и отдыхали. По вечерам собирались вместе и в тесном семейном кругу обсуждали насущные проблемы, предстоящие работы; тон задавала матушка, она подавала идеи, доказывала пользу того или иного дела.

Как-то в одно из таких вечерних заседаний мне вдруг захотелось проявить себя с наилучшей стороны и продемонстрировать прилежание и изобретательность. Я заявил, что желаю сделать пару сапог из каучука, а ребятам рекомендовал между тем заняться изготовлением разных охотничьих инструментов.

Для проведения задуманного в жизнь я наполнил свои старые чулки крупным песком, обмазал их тонким слоем глины и поставил сушиться – сначала в тени, а потом на солнце. Затем вырезал по своему размеру пару подошв из шкуры буйволицы, отбив ее предварительно хорошенько молотком и обработав как полагается. Прикрепив подошвы к чулкам, кисточкой из козьего волоса я смазывал каучуком чулки, по возможности равномерно, нанося слой за слоем до тех пор, пока сапоги не обрели надлежащую плотность. Сушились они на дереве. Когда каучук окончательно затвердел, я снял их, высыпал содержимое, то бишь песок, потом, конечно, не без страха и опаски, осторожно вытянул чулки, сломал глинистую корку, смахнул пыль и приступил к примерке: на ногах у меня оказались мягкие, гладкие и не пропускающие воду сапоги, одно сплошное удовольствие, да и только! Сидели они как влитые. Ребята радовались, удивлялись, восторгались и, конечно, наперебой просили «сшить» поскорее для них точно такие же.

Однажды с нами приключилось неслыханное.

Желая как можно скорее произвести последние отделочные работы на лестнице, мы специально встали очень рано. Вдруг откуда-то издалека донеслись странные и страшные звуки – жуткий рев перемежался с храпом и стенаниями. Что сие могло означать? Откровенно говоря, я побаивался узнать правду; но собаки забеспокоились, насторожились и ощерили зубы, готовясь достойно встретить опасного врага. Тогда мы тоже зарядили ружья и пистолеты и выстроились в боевом порядке на дереве, чтобы отразить удары невидимого противника.

Когда рев на мгновение прекратился, я с оружием в руках спустился вниз, надел на собак ошейники с шипами, подозвал ближе скотину, чтобы была на виду, и снова поднялся на дерево, пытаясь обнаружить противника.

Мы словно окаменели. Но вот рев повторился, и совсем неподалеку. Фриц, обладавший тонким слухом, прислушался и вдруг отбросил ружье в сторону, подпрыгнул, засмеялся и громко закричал:

– Да это же наш осел! Осел! Правда, наш осел, он возвратился и поет гимн радости.

Обескураженные этим известием, мы не знали, плакать нам или смеяться. Значит, страхи были напрасными, домой возвращается беглый осел! Только и всего! Напряжение мгновенно исчезло, мы хохотали и громко выкрикивали нечто непонятное, бессвязное.

Не прошло и пяти минут, как между деревьями показался наш добрый серый ослик. Он приближался к нам, но почему-то очень медленно, часто останавливался, щипал травку и осматривался по сторонам. Оказалось, он не один. С ним в компании была квагга^[33] великолепной осанки. В горле даже сдавило от волнения и восхищения.

Я и Фриц тотчас спустились с дерева, наказав остальным сидеть тихо, чтобы невзначай не вспугнуть животное; хотелось поймать его, такого желанного. Но как? Нужно было что-то срочно придумать.

На скорую руку я изготовил нечто вроде лассо,^[34] взял довольно длинную веревку, один конец прикрепил к корню дерева, на другом сделал петлю и, поместив ее на острие шеста, просунул внутрь перекладину: над головой животного перекладина должна была соскочить, а петля обвиться вокруг шеи квагги.

Еще я нашел бамбуковую палочку приблизительно в два фута длиною, расщепил ее внизу, а вверху обмотал шпагатом, чтобы не раскололась на две половинки; в таком виде она служила чем-то вроде щипцов.

Фриц с любопытством наблюдал за моей работой, выказывая, однако, недоверие и нетерпение, поскольку не видел особого смысла и пользы в этих приготовлениях. Наконец он предложил использовать для поимки квагги болас, которые не раз нас выручали. Но, на мой взгляд, болас патагонцев на сей раз не годились, я боялся, был почти уверен, что бросок будет неудачным и испуганная красавица убежит. Следовало повременить, подождать, покуда она не подойдет ближе, а чтобы не терять зря времени, я объяснил сыну, как обращаться с самодельным лассо.

Когда травоядные наконец приблизились, Фриц по моему указанию взял шест с петлей, вышел из укрытия (мы сидели спрятавшись за деревом) и осторожно последовал за пришелицей, пока позволяла веревка, привязанная одним концом к корню дерева.

Дикарка сразу насторожилась, увидев перед собой человеческую фигуру; она недоверчиво отпрыгнула в сторону, чтобы хорошенько рассмотреть незнакомое существо. Но Фриц не выдал себя ничем, держался спокойно, и потому лесная бродяжка снова беззаботно принялась щипать траву, а Фриц, соблюдая все меры предосторожности, начал подбираться к нашему ослу, полагая с его помощью заманить и поймать осторожную самку. Он протянул на ладони перемешанный с солью овес, любимое лакомство осла, против которого тот, конечно, не мог устоять. Лесная пришелица обратила внимание на происходящее, подошла ближе, подняла голову, слегка всхрапнула, почуяв необычный корм, и сделала еще несколько шагов – ее влекло любопытство, хотелось вкусно поесть; кроме того, она видела, что сородичу^[35] не грозит опасность, и потому подошла так близко к Фрицу, что мальчик смог ловко набросить петлю с шеста на шею лесной гостьи.

Ощутив бросок и нечто грубое на себе, дикарка отпрянула в ужасе и хотела стремглав бежать. Но не тут-то было! От рывков петля на шее затягивалась все сильнее, бедняга едва могла дышать; она упала на землю, высунув язык, и покорно затихла.

Теперь настал мой черед действовать. Из засады я подбежал к квагге и ослабил натянутую веревку, дабы наша нежная пленница не задохнулась; затем набросил ей на голову уздечку, хорошенько защемил расщепленной бамбуковой палочкой перегородку в носу, соединил снизу эти щипцы-самоделки, чтобы палочка не выпала, и, подобно кузнецу, подковывающему необъезженных лошадей, усмирил строптивицу. После этого я снял петлю, а уздечку привязал длинными веревками к двум корням дерева, направо и налево, дав возможность животному прийти в себя. Хотелось убедиться, удалось ли обуздать его полностью или нужны дополнительные меры.

Пока мы возились с узницей, остальные спустились с дерева, окружили нас и с восторгом рассматривали «гостью», восхищаясь ее стройным телосложением, сравнимым разве что с лошадиной статью.

Спустя некоторое время великомученица поднялась и, по-видимому, снова собралась спасаться бегством; но боль в ноздрях мгновенно умерила ее прыткость, и она приняла благоразумное решение – вести себя хорошо, настолько хорошо, что можно было приблизиться к ней и направить к корням дерева; к одному корню была уже прикреплена веревка от уздечки, теперь я привязал вторую покороче, но так, что животное могло беспрестанно двигаться и даже слегка галопировать. Квагга явно успокоилась, притихла, присмирела и даже позволяла подойти к себе.

Подчинив таким образом благородную пленницу, я подумал, что неплохо было бы взять под уздцы и нашего собственного осла-беглеца, дабы он ни во сне, ни наяву не помышлял о новых вылазках. Мы взнуздали его новой уздечкой, стреножили передние ноги и поставили рядом с дикаркой, во-первых, чтобы та стала еще покладистей и подчинялась нам во всем, а во-вторых, принадлежность животных к разным полам могла сблизить их, привязать друг к другу и способствовать быстрому одомашниванию квагги.

Дрессируя новую помощницу, мы преследовали прежде всего две цели: приучить ее к ношению тяжестей и к верховой езде. Успеха добились не сразу, пришлось попотеть, но животное стало со временем почти ручным. Уже через несколько недель наша воспитанница позволяла садиться себе на спину. А чтобы она далеко не убежала, ей слегка стреножили передние ноги. Вместо поводьев пользовались шорами или просто… ушами квагги, побуждая ее поворачивать то влево, то вправо.

Пока занимались обучением, квочка принесла три раза цыплят, всего вылупилось около сорока молоденьких курочек и петушков, которые копошились теперь, попискивая у ног нашей матушки, доставляя ей истинное удовольствие.

Увеличение приплода заставило задуматься над вопросом, как и где разместить наше хозяйство в холодное время. А оно было не за горами. Срочно требовалось помещение под крышей! Откладывать его строительство больше было нельзя. Наступила пора действовать.

В качестве остова использовались дугообразные корни нашего жилища: на них клали бамбуковые палочки одна к одной, одна на другую, крепили их, там и сям подпирали, переплетали тоненькими трубочками, потом покрыли мхом и глиной, законопатили густой смолой – и крыша была готова. С внешней стороны к ней приладили перила – получилось нечто вроде балкона, по которому можно было прогуливаться, а внизу образовалось несколько помещений, которые в зависимости от обстоятельств могли служить продовольственной кладовой, молочным погребом или хлевом, где скотина могла укрыться от дождя и где можно было хранить сухое сено, сухие листья и солому.

Наша следующая задача состояла в том, чтобы собрать как можно больше продуктов на зиму. С этой целью мы совершали ежедневные походы.

Однажды, возвращаясь домой после уборки картофеля, я подумал, что не мешает заглянуть в дубовый лесок неподалеку и собрать сладких желудей. Матушку с младшими и груженой телегой я отправил домой, а сам с Фрицем и Эрнстом зашагал в сторону леса. Эрнст был с обезьянкой, а Фриц восседал, словно настоящий рыцарь, на квагге.

Мы взяли с собой несколько пустых мешков, думая наполнить их желудями и заставить кваггу тащить их на спине в Соколиное Гнездо. Хотели подвергнуть ее испытанию. Довольно бегать и резвиться ради собственного удовольствия! Пора и за работу приниматься!

Прибыв на место, привязали скакунью, получившую кличку Быстроножка, к кусту и принялись с большим усердием собирать желуди. Работа спорилась еще и потому, что много плодов лежало просто на земле, оставалось лишь поднять их. Но мы еще не набрали и половины мешков, как вдруг случилось нечто непредвиденное. Обезьянка, которая уже давно косилась в сторону, вдруг нырнула в кустарник, и тотчас оттуда послышался пронзительный птичий крик и шумные удары крыльев… Нетрудно было догадаться, что там происходило, – обезьянка явно с кем-то ссорилась.

Я уговорил Эрнста, стоявшего ближе всего к месту схватки, произвести разведку, из-за чего поднялся сыр-бор. Юноша подкрался поближе, заглянул в кусты и вдруг радостно закричал:

– Папа, гнездо куропатки с яйцами! Обезьяна дерется с наседкой! Пусть Фриц ловит ее, а я попридержу обезьяну.

Фриц не заставил себя долго ждать. Тут же включился в борьбу и скоро уже держал живую красивую самку, канадскую гривастую куропатку…^[36] такую же он не очень давно подстрелил.

Я не знал, что делать на радостях, перевязал только птице ноги и крылья бечевкой, дабы не улетела и не убежала. Эрнст задержался в кустах, воюя с обезьяной и пытаясь прогнать ее прочь, а потом предстал перед нами, держа осторожно в руке свою шляпу. За поясом у него торчали, словно шпаги, листья, которые показались мне похожими на лилии. Одним мановением руки он сбросил носовой платок, прикрывавший содержимое шляпы, и торжественно произнес:

– Пожалуйте, господа, яйца хохлатки! Лежали прикрытые листьями лилий в развороченном гнезде… я бы не заметил их, но самка, вероятно, обороняясь, разбросала листья, и яйца оказались на виду. Мама уж точно обрадуется! А листья, которые у меня за поясом, – подарю Францу; смотрите, какие большие и острые, будто настоящие мечи! Пусть играет на здоровье, учится фехтовать и рубить!

Когда эмоции немного улеглись, мы продолжили наполнять желудями мешки, а затем взвалили их на кваггу, а Фриц примостился меж ними. Эрнст взял яйца, я – курицу, и мы тронулись в путь в направлении к Соколиному Гнезду.

Как мы и предполагали, радости матушки при виде курочки не было конца, она обходилась с ней бережно и ласково, поскольку та продолжала высиживать яйца. Через несколько дней наседка подарила нам пятнадцать птенцов и вскоре вместе с молодняком стала совсем ручной.

Что же касается листьев лилий, подаренных Францу, то они очень быстро завяли и валялись просто так на земле. Однажды Фриц собрал их, позвал Франца и сказал:

– Чтобы совсем твои мечи не испортились, братишка, давай превратим их в хорошую плетку; будешь погонять ею коз и овец.

Братья сели рядышком; Франц разрывал листья на длинные полоски, а Фриц переплетал их; в результате получилась тугая крепкая плеть.

Наблюдая за работой мальчиков, я заметил, что упругие и прочные полоски скручивались с большой легкостью; для пробы взял один лист с целью изучения его структуры: поверхность листа состояла из длинных эластичных и жестких волокон, а сам лист крепился к стеблю какой-то зеленоватой растительной массой. И тут меня осенило: это лист не лилий, как мы раньше думали, а льна (Phormium tena), произрастающего в Новой Зеландии. И если это так, значит, мы спасены. В нашем положении все равно что клад найти. Я поспешил поделиться с матушкой своими наблюдениями. Если сказать, что она обрадовалась моим словам, так это ничего не сказать. Матушка просто засияла от счастья, то и дело восклицая:

– Неужели правда? Какой подарок! Нам повезло! Соберите побольше таких листьев! Тогда будут и чулки, и рубашки, и платья, и нитки, и веревки… все, все, чего только не пожелаете!

Я посмеялся над восторженными восклицаниями нашей хозяйки, хотя ничего особенного в них не было. Любая мать семейства поступила бы точно так же, если бы ей сказали о запасах конопли и льна, да еще в условиях, подобных нашим. Единственное, что печалило: у нас на руках были только листья, а путь от листа до получения льняного полотна труден и долог.

Пока шел обмен мнениями по поводу обнаруженного льна, Фриц и Жак незаметно отошли в сторону и вдруг, не спросив меня, прыгнули – один на кваггу, другой на буйвола – и поскакали в сторону леса. Вскоре мы потеряли их из виду.

Но минут через пятнадцать всадники возвратились. Они, словно бравые гусары, бросили нам под ноги пучки льна, конечно, под восторженные крики братьев. Я пытался настроить их на серьезный лад и сказал, что прежде всего следует помочь матушке отмочить лен.

Мы положили растения в ручей: мягкие части листьев под воздействием воды вымывались, а твердые – сохранялись.

Через четырнадцать дней матушка заявила, что лен уже достаточно вымочен. Мы вытащили его из воды, разложили на травке, и уже к вечеру он так хорошо просох на солнце, что можно было грузить его на повозку и отправлять в Соколиное Гнездо для дальнейшей обработки. Но легко сказать «для дальнейшей обработки», не имея ни чесальных или дробильных машин, ни веретен, ни прялок, ни – самое главное – времени на их изготовление.

Наступал сезон дождей. Мы не знали, сколько он здесь длится, и поэтому хотели подготовиться основательно – заготовить побольше корма для скота и продуктов питания для себя. Погода резко менялась – то ливни, то солнце; все мрачнее становилось небо, обволакиваемое тяжелыми тучами; неожиданно налетали ураганные ветры, море бушевало. Все говорило о том, что скоро похолодает, а столько необходимой работы еще не было сделано!

Все силы мы бросили прежде всего на уборку картофеля и маниока. Во-первых, потому что любили эти корнеплоды, а во-вторых, потому что их довольно легко хранить. Но, разумеется, не следовало забывать о кокосовых орехах и сладких желудях. Их собирали всё свободное время, ведь разнообразная пища особенно необходима зимой, да и есть хочется не только то, что нужно и полезно, но и то, что вкусно и приятно. Выкапывая картошку и маниок, мы бросали в разрыхленную землю привезенные из Европы семена. Инвентаря, чтобы самим возделать пашню, не было, а лакомые плоды южного климата хоть и хороши, но злаковые культуры важнее, без них не будет так необходимой нам муки.

Очевидно, сейчас было самое подходящее время для посева. Дожди размягчали почву и несли растениям влагу, помогая в развитии. Мы поторопились перевезти молодые кокосовые пальмы в Палаточный дом и посадили их вместе с сахарным тростником. А на будущее решили: чтобы не заниматься бесконечными перевозками, нужно создать в каждом пункте нечто вроде баз.

Но, несмотря на нашу образцово-трудовую деятельность и стремление встретить во всеоружии предстоящие ненастья и нежелательные события, дожди разразились раньше, нежели мы ожидали, и принесли нам много всяческих неудобств. С неба лились такие водяные потоки, что малыш Франц захныкал и спросил, не всемирный ли это потоп… И я не видел выхода, не знал, что предпринять.

Понятно было одно: надо срочно оставлять нашу симпатичную квартирку на верхнем этаже, где теперь гулял во всех углах ветер, и немедленно перебираться вниз под бамбуковую крышу, конечно, со всеми пожитками. Скоро нижние покои оказались буквально завалены всякой домашней утварью, вещами, матрацами, так что негде было повернуться. Помимо того, запах животных, их рев, дым от костра превратили первые дни нашего житья под корнями дерева в настоящий ад. Однако потихоньку и помаленьку все утряслось: потеснили малость животных, инструменты разложили на винтовой лестнице, чтобы днем спокойно работать, а ночью удобно отдыхать. Мы старались не готовить пищу на костре, из-за этого пришлось отказываться от любимых кушаний. Дым, выедающий глаза и сдавливающий дыхание, был нестерпим в тесном помещении; кроме того, сухих дров оставалось совсем немного, требовалась строгая экономия. Благодарение Богу, холода оказались не такими уж жестокими.

Кроме дождей и холодов наше житье-бытье омрачали и другие обстоятельства. Сена и сухих листьев для животных явно не хватало, а кормить их картофелем или желудями не имело смысла – мы сами могли остаться без еды. Пришлось выпускать живность пастись на волю. Поскольку она сама возвращалась назад вне всякого графика, когда кому заблагорассудится, мне или Фрицу поручалось, невзирая на непогоду, собирать наше стадо.

Но нет худа без добра. Такое положение дел побудило матушку взяться за шитье одежды.

В одном из сундуков она нашла большую и длинную матросскую рубаху, вырезала из мешковины нечто вроде капюшона и пришила его к ней. Получился неплохой комбинезон. Потом мы пропитали его оставшейся от изготовления сапог каучуковой смолой, и комбинезон превратился в подобие панциря, надежно защищающего и от холода, и от дождя, и от ветра.

Чтобы так или иначе скоротать время, я решил записать историю нашей здешней жизни, не только для назидания и поучения, но и просто ради развлечения. Матушка и дети помогали мне как могли, и общими усилиями мы воспроизвели на бумаге то, что пережили за прошедшие месяцы. Вышло, кажется, интересно.

Здесь стоит упомянуть об итогах моих зимних работ – льномялке и двух чесалок, из которых одна получилась вполне пристойной, а другая – несколько неуклюжей.

Вот как я их мастерил. Взял длинные гвозди, равномерно отшлифовал их и заострил, затем вбил густым рядком в большой железный противень так, что за гвоздями оставался в полтора дюйма шириною свободный край, который я загнул со всех сторон. В образовавшееся углубление был влит расплавленный свинец – осторожно, чтобы не покрыть гвозди; гвозди выступали приблизительно на четыре дюйма над поверхностью, они должны были прочно держаться при обработке льна и одновременно хорошо прочесывать весь пучок. Потом я припаял к основанию железного противня несколько зажимов, чтобы по необходимости привинчивать или прибивать чесалку. Машина была готова к пуску. И матушка возжелала, разумеется, немедленно опробовать ее. Но я остановил ее, посоветовав обождать до наступления тепла. Так и сделали.