Титания Xарди 12 страница

— Думаю, мне будет куда легче, если вы согласитесь зайти туда со мной. Папа сейчас на работе в Уинчестере. Я оставлю ему записку.

Люси с готовностью откликнулась:

— Да-да, Алекс, конечно же, мы должны пойти вместе.

Натянутость тут же рассеялась.

По краям тропинки густо росли подснежники, словно расстеленное по земле кружево, а крыльцо было увито зимним жасмином, храбро противостоящим заморозкам. Первым впечатлением Люси от жилища Алекса стал сад — кто-то вложил в него немало труда. Сам дом оказался большим, но не монументальным; Люси решила, что его строили во времена Тюдоров. Крыша, выложенная «в елочку», обнаруживала в себе те мелкие нюансы, по которым знаток смог бы узнать кровельщика.

В доме было тепло, и Люси не успела войти, как уже подпала под его чары. Камин, такой просторный, что внутри можно было бы сидеть, кабинетный рояль у двустворчатой балконной двери, выходящей в сад,— все здесь дышало покоем.

— Мама все уставила бы цветами, даже зимой.

Алекс словно извинялся за недостаток уюта, хотя удобная старинная скамья-ларь, обитая коленкором, разрозненная мягкая мебель и кремового оттенка накидки очень скрашивали интерьер. Женское присутствие в гостиной было так осязаемо, что его не могли устранить даже специфические мужские атрибуты вроде пары мягких кожаных шлепанцев и стопки газет.

Алекс оперся о стол и спросил:

— Хотите, заварю вам чаю? Вы, кажется, любите его больше, чем кофе.

— Будьте добры.— Люси продолжала озираться.— Ничего, если я тут огляжусь?

— Мы для этого сюда и приехали.

Он пошел в кухню и поставил чайник греться. Его взгляд упал на дубовый разделочный стол, где лежал небольшой сверток. Пока Люси осматривала кабинет, служивший одновременно библиотекой, и столовую, Алекс возился с картонной упаковкой и пузырчатой оберткой. Добравшись до содержимого, он снял с настенной базы телефонную трубку и набрал номер.

— Папа, ты сейчас не в суде? Я у нас дома, привез знакомую отпраздновать ее день рождения. Мы обедали в пабе. Все нормально? Я только что нашел посылку из полиции. В чем дело?

Люси услышала, что Алекс с кем-то оживленно разговаривает, и замерла, опершись на подлокотник стула.

— И это все? Они больше ничего не знают? Остальное пока не вернули?

Люси не двигалась, пока Алекс не начал прощаться: дескать, погода неважная и им скоро уезжать, но он вернется на выходные и привезет Макса. Затем он повесил трубку и позвал ее:

— Посмотрите-ка сюда.

С необыкновенной осторожностью, граничащей с церемонностью, он вложил ей в ладони миниатюрное изображение, и Люси удивилась, что небольшая с виду картина может быть такой увесистой. Это был женский портрет на синем фоне, всего несколько дюймов в длину и в ширину. Всмотревшись в него, она различила темные миндалевидные очи на прекрасном лице темноволосой незнакомки и искусную вышивку ее дорогого корсажа — крохотные олени и деревца. Люси не могла оторвать глаз от портрета и даже не обратила внимания, что старинные дедовские часы отбили полчаса. Наконец она негромко спросила у Алекса:

— Кто это?

— Какая-то прародительница нашей мамы, скорее всего, хотя мы точно не знаем. Несколько месяцев назад эту вещицу выкрали из нашего дома, и вот теперь она вернулась обратно через Интерпол. Папа не совсем au fait[74], каким образом им удалось ее разыскать. А мы уже было совсем с ней распростились.— Он посмотрел на Люси полушутливо-полусерьезно: — Она вам кого-нибудь напоминает?

— Еще бы!

Пока Алекс заваривал чай, Люси сидела, не выпуская из рук портрета. Никто бы не рискнул оспаривать сходство: на миниатюре Люси видела свое собственное лицо. Она чувствовала усиливающуюся головную боль и дурноту, но не хотела в этом признаваться. После операции у нее уже бывали подобные приступы. В разговоре с Грейс она однажды предположила, что недавняя близость к смерти пробудила в ней обостренную чувствительность к страданиям других людей. Присмертный опыт, пошутила подруга. Нет, Люси вовсе не желала следовать за Жанной д'Арк и святой Терезой, как не собиралась и делиться своими догадками с нынешним своим спутником. Но боль была непридуманной, и последним толчком к ее возникновению стала эта картина.

Алекс подал Люси чай. Ее все больше мутило и невыносимо тянуло прилечь, но невозможно было допустить, чтобы очередная поездка сорвалась по вине ее слабого здоровья. Алекс о чем-то говорил, но она даже не могла сосредоточиться на его словах. Она снова взглянула в лицо той женщине, отмечая подробности изображения, затем встала со скамьи и словно в забытьи прошлась с портретом по комнате. Не спрашивая позволения, Люси присела за рояль, рассеянно положила руку на клавиши и взяла несколько аккордов.

Алекс спросил, хорошо ли она играет. Люси невпопад ответила, что доучилась до девятого класса. Голос у нее ослабел, глаза потускнели — еще немного, и она упала бы в обморок. Алекс в мгновение ока оказался рядом.

— Это все поездка, Алекс. Я немного устала. Вы только не волнуйтесь. Наверное, я впервые за несколько недель по-настоящему расслабилась.— Она собиралась продержаться весь день до конца и изо всех сил пыталась побороть гнетущее недомогание.— Сегодня я наслаждалась каждой минутой и очень счастлива, что вы меня сюда привезли.

Она заглянула в обеспокоенные глаза Алекса и поняла, что вот-вот превратится для него в объект профессионального наблюдения. Ее неприятно поразило то, что от него ничего не удается скрыть, поэтому она поспешила опустить взгляд и снова увидела портрет в своей левой руке. С преувеличенным вниманием Люси начала рассматривать наряд дамы и задалась вопросом, какой вид деревьев вышит на ее корсаже. Наверное, древо мудрости.

— Это ведь шелковица, верно? — Она дотронулась до ключа, висящего на цепочке на шее.— Алекс, что бы он ни открывал, это находится здесь — в вашем саду, под шелковицей.

С трудом выговаривая слова, Люси обхватила голову руками и согнулась пополам. Алекс бережно поднял ее, почти невесомую, на руки и, перешагивая через ступеньку, отнес наверх, положил на кровать, разул и накрыл теплым пледом. Она успела почувствовать, что он гладит ее щеку, держа другой рукой за запястье и без особой тревоги поглядывая на часы, а затем провалилась в сон.

Люси проснулась, когда за окном совсем стемнело, но в комнате горел ночник, и она без труда нашла лестницу на первый этаж. В гостиной горел камин, прилично одетый пожилой мужчина сидел под лампой и читал газету. Он встретил Люси доброжелательным взглядом.

— Какая ужасная из меня гостья! Простите, пожалуйста. Меня зовут Люси.

— Бедная девочка.— Человек привстал.— Что вы, какие могут быть извинения! Вам получше? Сейчас я позову Алекса.

Он усадил Люси в кресло, а сам направился к задней двери и окликнул сына. Алекс пришел и принялся щупать у Люси пульс и изучать зрачки.

— Вы меня напугали,— наконец признался он с облегчением.— Давайте спишем это на обилие жирной пищи, согласны?

Люси с признательностью кивнула. Ей хотелось представить дело таким образом, словно ничего сверхъестественного не произошло, и она расцеловала бы Алекса, не будь его отца рядом. Смышленый Алекс тут же все понял, но не подал виду, а вместо этого плутовато ей улыбнулся:

— Вы видели, что я положил у вашей кровати? Там, наверху?

Люси покачала головой. Он отлучился на минуту и вернулся с деревянной шкатулкой, покрытой плесенью. Водрузив ее на журнальный столик у кресла Люси, Алекс провозгласил:

— Если не ошибаюсь, ключ у вас!

* * *

Люси с четверть часа рассматривала шкатулку — ничем не примечательный небольшой дубовый ларец с налипшей кое-где землей, местами подернутый плесенью. Изучив почерневшие металлические застежки, Люси определила, что они, пожалуй, серебряные. С виду это был совершенно обычный, даже заурядный ящичек, и Люси стало ясно, что никаких драгоценностей в нем нет и в помине. Она ощутила внутри себя странное опустошение, словно после длительного напряжения. Пристало ли ей брать на себя роль первооткрывательницы?

Алекс принес ей чаю и тостов и уселся поодаль, хитровато и заинтригованно на нее поглядывая. Генри тем временем сохранял подобие спокойствия, ухитряясь прятать ненавязчивое любопытство под вежливым равнодушием. Он то поправлял огонь в камине, то одергивал шторы, но не спускал глаз с Люси. Оба, видя ее колебания, не торопили ее. Было слышно, как в наступившей тишине оглушительно тикают дедушкины часы.

Наконец Люси сняла с шеи ключик и поднесла к миниатюрному серебряному замочку, затем взглянула поочередно на Алекса и его отца и спросила:

— Это должна сделать я?

Алекс с улыбкой встал со скамьи и опустился рядом с ее стулом. Он накрыл ее дрожащую руку своей и попросил:

— Смелее…

Его голос вселил в Люси уверенность. Она вставила ключ в скважину и повернула, подозревая, что замок проржавел и не сразу поддастся, а может, и вообще сломается. Вопреки ее ожиданиям никаких помех не возникло. Люси надела поданные ей перчатки и под прицелом двух пар глаз откинула крышку шкатулки, впустив в комнату запах веков, затхлый аромат старины. Генри не выдержал и подошел посмотреть.

Люси заглянула внутрь и, поколебавшись, благоговейно извлекла желтоватый кожаный сверток в нетугой веревочной обмотке. Осторожно сняв бечеву и развернув обертку, она увидела сложенные пергаментные листы, скрепленные красной сургучной печатью. Листы были пересыпаны каким-то белым порошком или пудрой — то ли солью, то ли квасцами или известью. Но какие бы предположения ни строил Алекс, состояние бумаг было превосходным. Генри молча ушел и вернулся с перочинным ножиком. Люси поддела им печать и сообщила:

— Это фиалковый корень.

Ей был прекрасно знаком его легкий аромат: фиалковый корень вместе с сушеными цветками ириса добавляли в мешочки с душистыми смесями. С ними саше дольше сохраняли свой неповторимый запах.

Через мгновение все трое уставились на листы с каллиграфически-изящными письменами. Откуда-то из середины неожиданно выскользнула золотая монетка.

— Можешь ехать со мной, можешь остаться. Решай сам, а я все равно поеду.

Какие бы страхи и волнения ни переживала Люси, до сих пор ей ни разу не приходилось ссориться с Алексом. Теперь они были на грани ссоры. Из-за принятого решения она и так чувствовала себя крайне неуравновешенно. Не одна неделя ушла на то, чтобы добиться разрешения и все утрясти. Люси уже частично приступила к работе и теперь должна была как-то перекроить собственный график. Она заблаговременно сняла номер в гостинице с пятницы до воскресенья и успела морально подготовиться к путешествию. Более того, что-то внутри неудержимо влекло ее осуществить этот прихотливый замысел. Сейчас или никогда.

Алекс находился в крайнем смятении. Весь месяц он работал не переставая, с трудом выкраивал часы от занятий со студентами и дежурств в больнице для написания диссертации, что само по себе было неподъемным грузом, но подвигало его на все это желание получить в будущем несколько вполне заслуженных выходных. Люси за целых две недели предупредила его, что собирается съездить в Шартр на весеннее равноденствие. Она особенно настаивала на дате и заранее добилась у церковной администрации позволения пройти лабиринт до официального начала сезона, после закрытия храма для посещений. Алекс знал, каких усилий ей это стоило: Люси даже вынуждена была прибегнуть к своему влиянию на телевидении. Открытки Уилла ее заинтриговали; Люси непременно хотелось увидеть то, что неожиданно открылось его взору, и в надлежащий момент самой повторить древний ритуальный танец весны.

Алекс хоть и удивлялся проснувшемуся в ней любопытству, но не скрывал собственной заинтересованности. Больше всего его беспокоило намерение Люси отправиться туда в одиночку, поэтому за несколько дней до отъезда он признался за обедом: «Я бы хотел тебя сопровождать». Люси почувствовала прилив радости и облегчения: такого она никак не ожидала.

Они очень сблизились после ее дня рождения, принимая во внимание, что им всегда не хватало времени. «Не совсем разумно,— вздыхая, жаловалась Люси Грейс,— забивать голову мыслями о мужчине, если у него позади развод, а в активе сын, с которым я еще ни разу не виделась, полный рабочий день и незаконченная диссертация». Но втайне от подруги она испытывала и другие опасения, неделями задавая себе вопрос, не потому ли Алекс уклоняется от серьезных отношений, что не уверен в прочности ее здоровья.

Люси знала, что Алекс за один год потерял и мать, и брата. Он никогда не поднимал эту тему и не выказывал своих истинных переживаний, но она без всяких слов догадывалась, что раны еще не зажили. Разве можно было укорять его за то, что он не хочет заводить роман, который может окончиться в любую минуту? Первый год жизни пациентов, перенесших трансплантацию сердца, считался критическим, и, хотя статистика была обнадеживающей, все равно никто не дал бы ей стопроцентной гарантии. Впрочем, Люси надеялась, что теперь можно уже отмести большую часть сомнений. Она собиралась наконец выяснить, что между ними происходит, чтобы для неуверенности не оставалось больше места. Последние недели она только и думала, что о своем намерении.

Что до Алекса, то ему удалось полностью освободить пятницу и следующие за ней выходные. Он уже предвкушал, как вместе с Люси пройдет вечером по лабиринту, а потом им представится долгожданная возможность побыть наедине, как вдруг все планы самым непредсказуемым образом рухнули. Перенести подобное было едва ли возможно. Если бы Люси вслушалась в его удрученный тон, то сразу выяснила бы половину того, что так жаждала выведать, но она была так расстроена, что ничего не слышала. Она сочла, что сама судьба ополчилась против них, и убедила себя, что ничему теперь не бывать. Это хороший урок для нее: никому нельзя дарить свое сердце! Уязвленная его отказом, переживая глубочайший спад после небывалого подъема — жестокое разочарование после нежданной радости,— она осталась глуха к эмоциям, которые явственно слышались в голосе Алекса. Люси совершенно зациклилась на обескуражившей их обоих новости: бывшая жена Алекса попросила его взять к себе Макса из-за семейных неприятностей — ее мать попала в больницу.

— Ничего страшного, Алекс,— утешила его по телефону Люси, но он сразу почувствовал, что хуже и быть не может.

Она еще сказала, что понимает: у него есть определенные обязательства, но все же поедет, пусть и одна. Изначально она и не настаивала на его присутствии. У Люси хватило сил, чтобы вполне учтиво выдавить из себя: «Спокойной ночи», но потом она со слезами повесила трубку, даже не озаботясь тем, как это выглядит со стороны.

Алекс тоже положил трубку и сломал карандаш, который вертел в руках. Он никогда не подводил Анну, если речь шла о действительно чрезвычайных обстоятельствах. И он ни в коем случае не оставил бы Макса на произвол судьбы. Теперь и Уилла нет рядом, чтобы выручить его. Возможно ли в данной ситуации другое решение, или придется предоставить Люси самой себе? Она не согласится перенести дату, а он не может бросить ребенка. Тупик.

Утром в пятницу Саймон и Грейс довезли ее до вокзала Ватерлоо. Саймон вынул сумку Люси из лендровера и спросил:

— Ты точно против попутчиков? Мы бы позвонили в случае чего…

Люси крепко обняла его:

— Ты такой замечательный! Спасибо, но я лучше поеду одна. Все равно мне надо немного побыть наедине с собой. Кажется, мне найдется о чем подумать на досуге.

— Ты сама-то знаешь, что ищешь?

— Понятия не имею. Но если найду, то пришлю вам открытку! — пообещала Люси с вымученной улыбкой.

— Главное, чтобы она была с ангелом,— ухмыльнулся Саймон. Два предыдущих воскресенья они втроем просидели на полу лондонской квартиры Алекса. Натянув на руки перчатки, оба увлеченно разбирали удивительные рукописные документы, извлеченные Люси из шкатулки с серебряными застежками. Вот так подарочек ко дню рождения, сказал тогда Алекс. В тот заснеженный вечер в лонгпэришском доме Алекса торжественный повод встречи был напрочь забыт: восемнадцать старинных пергаментных листов сосредоточили на себе все внимание. Каждый лист был испещрен загадками и подсказками к другим, не менее головоломным шарадам. Бумага, полученная Уиллом в наследство вместе с ключом, служила копией к верхнему листу — очевидно, оригиналу текста. Прежние догадки Люси полностью подтвердились: листов, исписанных вдоль и поперек, обнаружилась целая пачка, а тайник оказался зарытым в семейном саду Стаффордов, под гигантской шелковицей. Заточение вместе с пергаментами делил елизаветинский «ангел» — золотая монетка немалого достоинства. Генри предположил, что Ди таким образом заплатил ангелу, отвечающему за сохранность шкатулки на протяжении веков. Совершенно очевидно, что монета пролежала в земле четыре столетия: согласно клейму «О», она была отчеканена примерно в тысяча шестисотом году. Письмена на пергаментах очень мало пострадали и легко поддавались прочтению: даже не пришлось слишком глубоко копать, признавался Алекс, когда вся компания завороженно всматривалась в стихотворные строки и перекрывающие друг друга рисунки на обороте. Странно, но никто в семье даже не подозревал, что клад зарыт под тутовым деревом. Алекс с изрядной долей скептицизма сообщил своим гостям, что оно будто бы выросло из черенка, срезанного с огромной шекспировской шелковицы, а ту, в свою очередь, презентовал драматургу король Яков, в те времена одержимый идеей наладить в стране шелковое производство. Для этих целей монарх ввез из-за границы тутовые деревья, но они оказались другой, черной разновидности — Moras nigra, для шелковичных червей не приспособленной. Тем не менее древесный долгожитель-исполин был великолепен, и Алекс хорошо помнил, как в детстве являлся домой с перепачканными губами и пальцами: стоило ягодам немного потемнеть, как они с братишкой не могли удержаться от соблазна и до отвала наедались сочным лакомством. Он до сих пор ощущал во рту знакомый вкус. Почему клад оказался под шелковицей и какое наитие позволило Люси это узнать, само по себе представляло неразрешимую головоломку. Сама она была в состоянии сказать лишь одно: на догадку ее натолкнул портрет.

Отогнав мысли об Алексе и обо всем, что с ним связано, Люси поцеловала подругу на прощание.

— Будь осторожнее там, детка.

Саймон по-приятельски похлопал ее по плечу через ограждение и обнял Грейс за талию. Люси ступила на подножку «Евростар», прошла в вагон и уныло опустилась в мягкое кресло. Не о таком путешествии она мечтала на протяжении последних дней… Если бы только можно было отменить вчерашний звонок! Но она уже настроилась на эту поездку и теперь напомнила себе, что скоро осуществится ее странное, невыразимое желание, а доктора Александра Стаффорда вполне можно отложить на потом. Очевидно, три парки вступили против нее в сговор, и, стало быть, пора оставить все надежды на него. Для нее уготована иная участь, а какая именно — Люси скоро выяснит.

* * *

Алекс забрал Макса с Яблоневой аллеи пораньше, чтобы встревоженная новостями Анна смогла помчаться на север к родным, где ее матери, как теперь выяснилось, предстояло пройти хирургическое обследование. Ради Анны он напустил на себя жизнерадостность, даже помог ей кое-какими советами и ободрил как мог.

Чтобы порадовать Макса, Алекс позавтракал с ним в городе, а потом отвез в школу, но, возвратившись домой с провизией, почувствовал, как им понемногу овладела усталость. Впервые за несколько недель он взял выходной и теперь не знал, чем его заполнить. Можно было заняться проверкой студенческих работ. Прогуляться вдоль реки. Почитать. Больше всего ему хотелось позвонить Люси. Но что ей сказать? От него ей одна морока. Она мыслит вполне здраво и понимает его дилемму, но от этого только страдает. Надо дождаться, пока все потихоньку утрясется, решил Алекс. С этой мыслью он взялся за мобильник и набрал ее номер.

— Да?

Вопрос прозвучал неотчетливо. Она наверняка узнала его номер.

— Люси…

— Да, Алекс?

Люси уже достаточно собралась с духом, чтобы примириться с разочарованием, и это придало ее голосу живости. Алекс силился что-нибудь придумать. Он хотел напомнить ей, чтобы принимала препараты с учетом парижского времени, соблюдала режим питания, не переохлаждалась,— его заботливость должна была показать, как отчаянно ему хотелось бы поехать с ней. Но она, чего доброго, обидится на подобное проявление чрезмерной опеки — жалкий суррогат его присутствия рядом. Мучаясь от своей несостоятельности, Алекс наконец нашелся:

— Удачи тебе сегодня вечером.

Она промолчала, и он закончил почти шепотом:

— «Свои мечты я расстелил…»[75]

Он понятия не имел, знаком ли ей этот стих Иейтса, но больше ему нечего было добавить.

Отсоединившись, Алекс стал рассматривать открытку с Шартр-ским лабиринтом, присланную Уиллом для Макса. Брата тоже тянуло туда, как магнитом. «Эх ты,— прошептал Алекс— Ты ведь не по своей воле ввязался в эту историю, правда? Что же делать?» Он положил открытку на обеденный стол и взгромоздил на него связку с загадочными рукописями, извлеченными на свет благодаря непостижимому откровению, посетившему Люси. В кои-то веки у него выдался выходной — похоже, надо его потратить с пользой и как следует изучить эти записи.

* * *

В полседьмого вечера церковный служка встретил Люси под аркой трансепта. Ранее ей не приходилось бывать в Шартре, и никогда еще священное пространство храма не оказывало на нее такого воздействия. Последний дневной час она провела, не отрывая взгляда от окон-розеток, тихо сидя на скамье и подставляя лицо под щекочущие разноцветные лучи. Атмосфера собора навевала благоговение, и Люси еще не до конца прочувствовала его величие.

Она задумалась о роли света во внутреннем пространстве: солнце проникало под высокий свод храма, заставляя посетителей непроизвольно обращать взоры кверху. Церкви в Англии ниже и более вытянуты в длину; Алекс как-то высказал мнение, что они нарочно приспособлены для английских косых предзакатных лучей. Во Франции действительно ярких погожих дней намного больше, свет так силен, что мраку под сводами не остается места — так и тянет запрокинуть голову и полюбоваться ликующим сиянием.

Люси поставила одну свечку во здравие матери, где бы та ни находилась, другую — за отца и еще две — за упокой людей, которых она ни разу не встречала в этой жизни. Напрасно она старалась хотя бы в этот день избавиться от мыслей об Алексе и его семье — ничего не выходило. Ее взволновали его слова, сказанные по телефону, его короткая, но емкая фраза… Люси очень хотелось, чтобы он был сейчас рядом. На нее все время посматривал какой-то мужчина — неприятная сторона путешествия для любой молодой женщины. Люси успела подзабыть, как это может раздражать, просто выводить себя, и снова пожалела, что не держит за руку Алекса.

Тем не менее с ней кроме служки были еще три человека, пожелавшие, подобно ей, посетить собор частным порядком. Служитель предупредил Люси, что они — каждый по отдельности — тоже собираются проделать священный путь по лабиринту. Скамьи были убраны, а вдоль огромных завитушек на полу горели свечи, рождая некое запредельное чувство. Предоставленный храмом экскурсовод начал рассказывать по-английски:

— В двенадцатом веке с целью уменьшить поток желающих посетить Святую землю — совершить путешествие, опасное во времена Крестовых походов,— за несколькими соборами был закреплен статус паломнических. Во многих из них существовали лабиринты, позже прозванные «Дорогой в Иерусалим». По традиции люди проходили их на Пасху, поскольку изначально лабиринт символизировал праздничный танец весны, прославляющий появление зеленых побегов. Так или иначе, опыт прохождения лабиринта близок к медитативному, он способствует успокоению и сосредоточению. Многие признаются, что он помогает им прикоснуться к божественному, приближает к постижению замысла Творца. Пока вы внутри лабиринта, время для вас не существует и ваши потребности в эти минуты становятся скорее внутренними, духовными, сменяя вещественные, суетные.

Люси перестала обращать внимание на этот поток информации и погрузилась в водоворот собственных ощущений. От свечей на полу возник сияющий круг; он то приближался, то отдалялся, по стенам длинного нефа двигались колеблющиеся тени. Люси решила, что пройдет лабиринт после всех: она должна была проделать путь последней, когда никто не будет на нее смотреть. Ее мысли унеслись прочь, и она полностью предалась причудливой игре светотени. Ей не терпелось выйти за пределы времени. Наконец подошла ее очередь, и ноги сами привели ее к началу лабиринта.

Шесть вечера. После непривычно раннего ужина Макс расположился у телевизора, а Алекс растянулся рядом с ним на диване с бокалом бордо. Пергаменты уже были аккуратно рассортированы, и теперь он снова взялся за первый лист. Ему подумалось, что Люси сейчас в Шартре; с собой она увезла копию этого листа — ту же, что была у Уилла… Эта мысль приблизила его к ней и вызвала острое желание быть рядом. «Связь наших душ…» Алексу казалось, что Донн описывает именно их отношения. Их с Люси в это мгновение разделяет пространство, но мысленно они вместе. Сейчас, вне всяких сомнений, их души — одно целое, и время над ними не властно.

Во Франции теперь семь часов. Он взял открытку Уилла с лабиринтом и стал ее рассматривать, затем принялся по новой перечитывать строки старинной рукописи: «Я тот, кто есть,— каким бы ни был я. Я волен быть таким, как есть…» Алекс перебирал слова, играя слогами так и этак, словно взвешивая их. Через минуту он вдруг сел и записал в блокнот: «Will, I am. William»[76], потом взглянул на оборот открытки, вчитался в послание, предназначенное для Макса, и начал изучать геометрический узор, начертанный рукой Уилла. Макс о чем-то спросил — Алекс ответил «да», даже не поняв смысла. В оцепенении он разглядывал то изображение на открытке, то текст: «Слева внизу — квадрат, справа внизу — квадрат…» Скопировав в блокнот рисунок, сделанный братом, Алекс наконец буквально увидел его смысл: пять пересекающихся квадратов служили зримым отображением слов. Ему сразу же вспомнились математические головоломки, которые они изучали в Кембридже,— магические числовые квадраты. В таких квадратах сумма чисел в каждой строке, каждом столбце и на диагоналях равна одному и тому же числу.

«Я на орбите и на полпути». Алекс отпил еще вина из бокала. На одном из пергаментных листов был изображен магический квадрат. Интересно, сколько составляет половина от целого?

Люси предупредили, что ступать между зажженных свечей надо с осторожностью. Она кивнула и на цыпочках отправилась по первому змеистому витку тропинки. «Свои мечты я расстелил…» — послышался ей голос Алекса, и она задумалась о предостережении Йейтса. «Мои мечты тоже легко растоптать»,— неожиданно осознала Люси, между тем как строки стиха всплывали в ее памяти. Потом она отвлеклась на другое, и снова в ушах зазвучал голос Алекса, вслух перечитывающего для нее манускрипт Уилла: «Связь наших душ…» Она тут же подхватила оборванную строчку из стихотворения Донна: «…над бездной той, что разлучить любимых тщится, подобно нити золотой, не рвется, сколь ни истончится». Голос Алекса не умолкал в ее сознании: «Я тот, кто есть,— каким бы ни был я. Я волен быть таким, как есть…» Слова плавно скользили в голове, а ноги вели Люси то назад, то вперед, то по кругу. Мерцание свечей вызвало у Люси легкое головокружение, и она вспомнила, что забыла пообедать. Ей казалось, что само небо сейчас благоволит ей, и было радостно ощущать легкость ног в сочетании с невиданной свободой души.

Внезапно Люси широко открыла глаза, чтобы развеять чары убаюкивающего внутреннего голоса. Ей показалось, что в лабиринте был кто-то еще, а теперь двинулся прочь от центра, хотя до сих пор Люси была уверена, что осталась в соборе одна. Она вздрогнула — ей почему-то сделалось не по себе — и резко обернулась в надежде угнаться за видением, но там всего лишь колебалось пламя свечей и плясали тени. А затем ей вновь послышался тихий и глубокий голос Алекса — он успокаивал, утешал ее: «Стена такая я, что есть во мне дыра, иль щель, иль трещина в стене. Влюбленные не раз сквозь эту щелку все про любовь шептались втихомолку».

Люси улыбнулась. Просто невероятно! Ее сокровенные мысли каким-то образом просочились наружу. Любое, буквально каждое слово из доставшейся Уиллу рукописи приводило ее к Алексу. Это они — влюбленные, она явственно слышит его шепот; во времени ненадолго возникла щель, трещина, и лишь через нее они могут соединиться. Стоит кому-то из них промедлить, и он безнадежно отстанет.

Теперь Люси стояла лицом к большому окну-розетке. До нее донесся запах ее собственных духов: очевидно, откуда-то тянуло сквозняком, потому что язычки свечей пригибались то в одну, то в другую сторону. Ей снова почудилось, будто кто-то ходит в лабиринте, но это оказалось лишь игрой света, заставившей Люси поежиться. Голос Алекса неотступно звучал в ее ушах — умиротворяя, утешая, помогая совладать с дыханием. Все-таки он не покинул ее… Люси решила, что Алекс в этот момент думает о ней. «Сердцевина тоже квадрат».

Она ступила в самый центр лабиринта, где, по словам экскурсовода, раньше находилось изображение Тесея. Мимо словно что-то пронеслось, по пути задев ее, и Люси инстинктивно придержала юбку, оберегая ее от пламени свечи. Минутная тревога тут же сменилась расслабленностью; она вновь почувствовала легкое дуновение, обдавшее ее ароматом духов, подаренных Алексом на Рождество. Люси ощущала рядом его тепло и слышала его так отчетливо, будто он стоял совсем близко. «Я на орбите и на полпути…» Конечно, это голос Алекса.