Действующие лица. Пётр Сабуров, хозяин постоялого двора

В прологе

Пётр Сабуров, хозяин постоялого двора

Вера Сабурова, его дочь

Михаил, крестьянин

Дмитрий Сабуров

Николай

Полковник Котёмкин

В пьесе

Царь Иван

Князь Павел Мараловский, первый министр

Князь Петрович

Граф Рувалов

Маркиз де Пуаврар

Барон Рафф

Генерал Котёмкин

Паж

Гвардейский полковник

Нигилисты

Пётр Чернавич, председатель

Михаил

Алексей Иванасьевич, студент-медик

Профессор Марфа

Вера Сабурова

Солдаты, заговорщики и пр.

ПРОЛОГ

Постоялый двор в России. В глубине сцены огромная дверь, за которой видна заснеженная местность На сцене Пётр Сабуров и Михаил.

ПЁТР (греет руки у печки): Что, Михайла, Вера не ворочáлась?

МИХАИЛ: Нет, дядя Пётр, ещё нет. До почтовой-то конторы почитай три мили, а после коров доить. А мышастая ох егоза – трудно девице в одиночку управиться.

ПЁТР: Что же ты за нею не увязался? Экой ты, брат, ещё недотёпа. Хочешь девке приглянуться – так за ней хвостом и ходи. Девкам лестно, когда им прохода не дают.

МИХАИЛ: Уж она и то жалуется, что от меня проходу нету. Нет, дядя Пётр, насильно мил не будешь.

ПЁТР: Полно, голубчик, это ты-то ей мил не будешь? Наружностью тебя Бог не обидел, а и обидел бы – невелика беда. Должность хорошая: у князя Мараловского в лесниках. И выгон имеешь знатный, и коровка всей деревне на зависть. Какого ещё рожна девке надобно?

МИХАИЛ: А Вера, дядя Пётр…

ПЁТР: Вера, братец ты мой, заумствовалась непутём. Мне на эти умствования – тьфу. Я вон не умствовал, а прожил век – дай Бог всякому. Что бы и детям так? Вон Митрий. Сидел бы дома, держал постоялый двор. Времена нынче суровые, другой бы за такой кус зубами схватился. А этому шалопуту в Москву загорелось. – хочет, вишь, на законника выучиться. Чёрта ли ему этот закон! Знай своё место – тебя и не тронет никто.

МИХАИЛ: Всё так, дядя Пётр, А только хорошему-то законнику, слышно, и обходить закон ловчее. Завсегда сухой из воды выйдет. Которые закон знают, те и место своё знают.

ПЁТР: Твоя правда, Михайла. Наловчишься по этой части, так и закон не указ. Вот иные и метят в законники. Кто, примерно сказать, ни на что путное не годен… Уехал, а теперь вот четыре месяца не строчки. Сын называется.

МИХАИЛ: Пустое, дядя Пётр. Чай, затерялись письма-то. Новый письмоносец, поди, неграмотный. Никакого понятия в лице. Митрий – он у нас первый парень. Помнишь, как зимой – вот что морозная выдалась – медведя за амбаром уложил?

ПЁТР: Да, метко ухлопал. Даже отца за пояс заткнул.

МИХАИЛ: А плясун-то, плясун. Два года тому, о Святках, трёх скрыпачей в пот вогнал.

ПЁТР: Вестимо, весельчак. Всю весёлость себе забрал, сестре не оставил. Та иной раз как задумается, так три дни ходит не улыбнётся, ровно архимандрит какой.

МИХАИЛ: Мать Софья, обо всех сохнет.

ПЁТР: Очень оно нужно – обо всех сохнуть. На то Господь Бог да царь-батюшка. У соседа крыша прохудится – а я чини? Вон о прошлую зиму старый Михала в санях замёрз, а баба его с детишками с голоду померли. Ну и что? Не я этот свет так устроил. На то Господь Бог да царь-батюшка. Или вон когда хлеб не уродился да мор напал. Народу полегло, что попы отпевать не успевали. Так и лежали мертвяки по всем дорогам. Ну и что? Не я этот свет так устроил. На то Господь Бог да царь-батюшка. Или вон о позапрошлом годе по осени река разлилась, да школу смыло, да детишки все до единого потопли… Так ведь не я этот свет так устроил. На то Господь Бог да царь-батюшка.

МИХАИЛ: Но, дядя Пётр…

ПЁТР: Нет, братец ты мой, коли чужую ношу на себя взваливать, так и жить не захочется. (Входит Вера в крестьянском платье). Пришла, голуба? Долго же ты ходила. Где письмо?

ВЕРА: Нынче письма не было, батюшка.

ПЁТР: Вестимо.

ВЕРА: Верно, завтра будет.

ПЁТР: Эх, чтоб его... Отродье неблагодарное!

ВЕРА: Что ты, батюшка, такое говоришь. Может, он захворал.

ПЁТР: Захворал! Мотает он, а не хворает.

ВЕРА: Побойся Бога, родимый. Ты же знаешь, что этого быть не может.

ПЁТР: А денежки-то плакали? Слышь, Михайла, деньги, что у меня от жены оставались, я ведь половину Митрию отвалил: на, мол, твоим законникам за науку. А он как уехал, так только три письма и прислал. И в каждом: “Ещё пожалуйте”. Сам бы я ни в жисть, она уговорила (указывает на Веру). И вот шестой месяц на исходе, а от него ни слуху ни духу.

ВЕРА: Батюшка, он вернётся.

ПЁТР: Ясно, вернётся. Транжиры, как добро спустят, завсегда домой ворочаются. А я ему: “Вот Бог, а вот порог”.

ВЕРА (садится в задумчивости): Не приключилось ли с ним беды какой? Да жив ли он? Ах, Миша, сердце не на месте...

МИХАИЛ: Ты что ж, так и будешь всю жизнь любить его одного?

ВЕРА (улыбается): Почём знать. Будто на свете все дела переделаны, что только любить осталось.

МИХАИЛ: Это из всех наипервейшее!

Слышится звон металла.

ПЁТР: Вера, что там?

ВЕРА (поднимается и выглядывает в дверь): Не пойму, батюшка. Никола, что ли с ярмарки воротился? Нет, на колокольцы коровьи не похоже. Ах, батюшка, солдаты на косогоре! Один конный. Вот красавцы. А с ними какие-то люди в цепях. Никак разбойники? Батюшка, батюшка, не пускай их! Я и глядеть на них не могу!

ПЁТР: В цепях? Ну, голуба, счастье нам привалило. То-то люди говорили, будто через наши края станут каторжников гнать в Сибирь. А я ещё не верил. Заживём теперь! Уж ты, Вера, расстарайся. Жил в бедности, хоть помру в достатке. Теперь постояльцам перевода не будет. В кои-то веки бывает, что честный человек от негодяев разживётся.

ВЕРА: Негодяи? Что же они такое учинили?

ПЁТР: А это, стало думать, и есть нигилисты, от которых поп остерегал. Да что ж ты, девка, столбом стоишь? А ну за работу, за работу.

ВЕРА: Значит, это скверные люди...

Снаружи шум, крик: “Стой!” Входит русский офицер с солдатами и восемь человек в рубище, закованные в цепи. Один из них поспешно поднимает воротник шинели и закрывает лицо. Двое солдат становятся к дверям, остальные садятся. Арестанты остаются стоять.

ПОЛКОВНИК: Хозяин!

ПЁТР: Чего изволите, вашество?

ПОЛКОВНИК (указывает на нигилистов): Хлеба и воды этим.

ПЁТР (в сторону): Вот и разживись тут.

ПОЛКОВНИК: А мне... Какое у тебя тут лучшее угощение?

ПЁТР: Олешка вяленого не прикажете ли, виски-с.

ПОЛКОВНИК: А ещё?

ПЁТР: Ещё виски можно.

ПОЛКОВНИК: Ох и бестолочь это мужичьё. Есть тут комната получше?

ПЁТР: Имеется, вашество.

ПОЛКОВНИК: Проводи. Фельдфебель, выставить караул у дверей и следить, чтобы эти мерзавцы ни с кем не переговаривались. Не выдумайте, канальи, письма писать. Запорю. (Петру, который продолжает ему кланяться) Подавай свою оленину. Чего ты, дурень, под ногами вертишься? (Замечает Веру) Кто такая?

ПЁТР: Дочка моя, вашество.

ПОЛКОВНИК: Грамотная?

ПЁТР: Грамоте обучена.

ПОЛКОВНИК: От такой добра не жди. Совсем это ни к чему – лапотников просвещать. Ваше дело хлеб растить, подати платить да хозяину угождать.

ВЕРА: Кто наш хозяин?

ПОЛКОВНИК: Эти тоже забивали себе голову такой гилью. А им теперь пожизненная каторга.

ВЕРА: Значит, их осудили без вины.

ПЁТР: Цыц, нишкни! Она у меня, вашество, дурочка: болтает много.

ПОЛКОВНИК: Женщины все много болтают. Что ж твоя оленина? Граф, я вас жду. Что вы нашли в сиволапой девке с заскорузлыми руками? (Выходит в другую комнату вместе с Петром и адъютантом)

ВЕРА (одному из нигилистов): Да ты садись. Устал, поди?

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ: Ступай, нечего тут. С преступниками не положено.

ВЕРА: Я хочу с ними поговорить. Что ты за это возьмёшь?

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ: А чего дашь?

ВЕРА: Разреши им присесть. А я тебе вот что (Снимает с себя крестьянское ожерелье). Это всё, что у меня имеется. От матушки осталось.

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ: Справная вещица. Увесистая. А что тебе до этих?

ВЕРА: Они несчастненькие, голодные. Можно к ним подойти?

ОДИН ИЗ СОЛДАТ: Пущай подойдёт, заплатила же.

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ: Ладно, будь по-твоему. Но гляди: нагрянет полковник – пойдёшь, краля, с нами по этапу.

ВЕРА (подходит к нигилистам): Присядьте. Устали, поди? (Подносит им еду). Вы кто ж такие будете?

АРЕСТАНТ: Нигилисты.

ВЕРА: Кто это вас в цепи заковал?

АРЕСТАНТ: Царь-батюшка.

ВЕРА: За что?

АРЕСТАНТ: За то, что слишком любим свободу.

ВЕРА (арестанту, прячущему лицо): И что вы такое задумали?

ДМИТРИЙ: Дать свободу тридцати миллионам, пребывающим в рабстве у одного человека.

ВЕРА (встревоженная звуками голоса): Как тебя по имени?

ДМИТРИЙ: У меня нет имени.

ВЕРА: Где твои друзья?

ДМИТРИЙ: У меня нет друзей.

ВЕРА: Открой лицо!

ДМИТРИЙ: Ты в нём найдёшь одни страданья. Меня пытали.

ВЕРА (заглядывает ему в лицо): Господи Иисусе! Митя! Брат!

ДМИТРИЙ: Тише, Вера, тише. Не то отец узнает. Он не перенесёт... Я мечтал освободить Россию. Раз в кафе я услышал речи о свободе. Мне и слово это было незнакомо, я было решил, что это про какую-то новую святую. И я сделался с ними заодно. Вот на что ушли все деньги. Пять месяцев назад нагрянула полиция. Я как раз печатал прокламации... Теперь – пожизненная каторга. Написать я не мог. Мне казалось, пусть лучше дома думают, что я умер, ибо теперь мне судьба быть погребенну заживо.

ВЕРА (оглянувшись по сторонам): Беги, Митя. Я заступлю твоё место.

ДМИТРИЙ: Невозможно. Ты можешь лишь одно: мстить.

ВЕРА: Буду мстить.

ДМИТРИЙ: Слушай. В Москве есть дом...

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ: Арестанты, смирно! Их высокоблагородие идут. Эй, молодка, свидание окончено.

Входят полковник, адъютант и Пётр.

ПЁТР: Что, вашество, угодил я вам олешком? Сам подстрелил.

ПОЛКОВНИК: Недурное было бы блюдо, кабы ты поменьше про него распинался. Фельдфебель, к походу. Держи, мошенник (Даёт Петру кошелёк).

ПЁТР: Ба, теперь я как есть мильонщик! – Дай вам Бог здоровьица, вашество! Вот кабы вы почаще в наши края жаловали!

ПОЛКОВНИК: Нет уж, уволь. Предпочитаю края потеплее. А ты, красавица, остерегайся задавать вопросы о чём не нужно. Я тебя в лицо запомнил.

ВЕРА: А я тебя. По делам твоим.

ПОЛКОВНИК: Разговорилось хамово племя после освобождения. Вашему брату политические премудрости плетью втолковывать. Фельдфебель, выводи.

Полковник поворачивается и идёт вглубь сцены. Арестанты, выстроившись попарно, направляются к двери. Проходя мимо Веры, Дмитрий роняет клочок бумаги. Вера наступает на него.

ПЁТР (сосчитав деньги в кошельке): Дай Бог здоровьица. Милости просим с новыми арестантиками.(Вдруг замечает Дмитрия, который уже стоит в дверях, и с криком бросается к нему) Господи Иисусе! Митя! Митя! За что тебя? Невиноватый он, видит Бог, невиноватый! Я заплачу. Забери свои деньги. (Бросает деньги на пол). Всё берите, только сына отдайте! Ироды окаянные! Куда вы его?

ПОЛКОВНИК: В Сибирь, дед.

ПЁТР: Не надо в Сибирь! Лучше меня вместо него.

ПОЛКОВНИК: Он нигилист.

ПЁТР: Врёшь, врёшь! Невиноватый он!

Солдаты отталкивают его ружьями и закрывают за собой дверь. Пётр колотит в дверь кулаками.

ПЁТР: Митя! Митенька! Нигилист... нигилист... (Падает на пол).

Вера, на протяжении это сцены стоявшая неподвижно, поднимает записку и читает.

ВЕРА: “Москва, дом 99, что на Рю Чернявая. Подавить, что ни есть во мне естеству причастного. Не жалеть и не быть жалеему, не желать и не быть желанну, не любить и не быть любиму до самого смертного часа”. Брат, что обещала, исполню. (Целует записку). Ты будешь отомщён!

Вера замирает, воздев руку с зажатой в ней запиской. Пётр лежит на полу. Только что вошедший Михаил склоняется над ним.