Глава 11 БОЛЬШОЙ ВЗРЫВ 2 страница

Неправильная теория

Амебы

Губки

IМедузы

IПлоские черви

IФорель

IЛягушки

I

Ящерицы

IДинозавры

IМуравьеды

IОбезьяны

Шимпанзе

IHomo sapiens

Отсюда и парадокс: люди пользуются языком в то время, как у их соседей на примыкающих ступеньках лестницы нет ничего в этом роде.

Эволюция языка

Мы ожидаем увидеть постепенное возникновение, а получаем большой взрыв.

Но эволюция не создавала лестницы, она создала куст. Мы не произошли от шимпанзе. Мы и шимпанзе произошли от общего предка, к настоящему времени вымершего. Этот предок человека и шимпанзе произошел не от обезьян, а от еще более древнего предка и тех и других, также вымершего. И так далее, вплоть до одноклеточных предшественников. Палеонтологи любят говорить, что в первом приближении все биологические виды оказываются вымершими (обычная цифра — 99%). Организмы, которые мы видим вокруг — это родственники в десятом колене, а не пра-прадедушки друг друга; они представляют собой несколько разбросанных кончиков веток огромного дерева, чьи мощные ветви и ствол уже не с нами. Если намного упростить (см. рис. на с. 327)

Увеличивая масштаб на нашей ветви, мы видим шимпанзе на отдельной подветви, а не прямо над нами:

Мы также видим, что какая-то форма языка могла впервые возникнуть там, куда указывает стрелка, после того, как ветвь, ведущая к человеку, отделилась от ветви, ведущей к шимпанзе. Как результат мы имеем безъязыких шимпанзе и около пяти — семи миллионов лет, за которые мог постепенно эволюционировать язык. На самом деле, мы должны еще больше увеличить масштаб, потому что не биологические виды спариваются, порождая биологические виды, а организмы спариваются, порождая организмы-детенышей. Биологические виды — это сокращенное название блоков обширного фамильного древа, состоящего из отдельных

Глава 11. Большой взрыв

особей, таких как некая определенная горилла, шимпанзе, австралопитек, erectus, древний представитель рода (или архаичный) sapiens, неандерталец и современный sapiens, которых я обозначил на этом фамильном древе:

Итак, если первый след праязыковой способности появился у наших предков там, куда указывает стрелка, то с этого момента по настояшее время должно было смениться порядка 350.000 поколений, чтобы эта способность была разработана и точно настроена, превратившись в ту Универсальную Грамматику, которую мы имеем сейчас. Исходя из всего того, что мы знаем, язык мог зарождаться постепенно, даже если его нет ни у одного удаленного от нас биологического вида, даже у самых близких из наших ныне живущих родственников — у шимпанзе. Существовало много организмов с промежуточными языковыми способностями, но все они мертвы.

Однако можно думать об этом еще и так. Люди видят шимпанзе, самый близкий к нам биологический вид, и поддаются соблазну сделать заключение, что у них должна быть по меньшей мере некоторая спо-

³' Персонаж мультфильма. — Прим. перев.

' Шимпанзе из фильма «Бонзо, пора спать» («Bedtime for Bonzo») с участием Рональда Рейгаиа. — Прим. перев.

⁵' Пещерный человек, герой комиксов. — Прим. перев. ' Герой мультфильмов о доисторических людях. — Прим. перев.

Эволюция языка

собность, предшествующая языку. Но поскольку эволюционное древо — это древо отдельных особей, а не биологических видов, то у «ближайшего к нам биологического вида» нет никакого особого статуса — то, чем является этот вид, зависит от случайностей, связанных с вымиранием других видов. Попробуйте проделать следующий мысленный эксперимент. Представьте себе, что антропологи открыли реликтовую популяцию Homo habilis в каком-то отдаленном горном районе. Теперь habilis станет нашим ближайшим ныне живущим родичем. Оставят ли после этого в покое шимпанзе с поисками у них подобия языка, или нет? Или представьте себе обратную картину. Вообразите, что какая-то эпидемия стерла с лица Земли всех обезьян несколько тысяч лет назад. Будет ли Дарвин поставлен под угрозу, если мы не докажем, что у обезьян был язык? Если вы склонны ответить «да», то поднимитесь еще на одну ступень в этом мысленном эксперименте: представьте себе, что в далеком прошлом у каких-то инопланетян возникла мода на шубы из меха приматов, на которых охотились и довели до полного исчезновения, за исключением нас, лишенных меха. Придется ли насекомоядным, таким, как муравьеды, взвалить на себя бремя праязыка? А если бы пришельцы истребили вообще всех млекопитающих? Или пристрастились бы к мясу позвоночных, оставив только нас, потому что им нравились бы старые комедии, которые мы беззаботно посылаем в эфир. Придется ли нам в этом случае искать говорящую морскую звезду? Или обосновывать наличие синтаксиса тем ментальным материалом, который у нас общий с морским огурцом?

Очевидно, нет. В наш мозг, мозг шимпанзе и мозг муравьеда заложено то, что в него заложено, и эта начинка не меняется в зависимости от того, удалось ли выжить или нет другому биологическому виду на другом континенте. Цель этого мысленного эксперимента — показать, что та постепенность, которой придавал такое значение Дарвин, относится к династиям отдельных особей на раскидистом фамильном древе, а не к целому ныне живущему биологическому виду в огромной цепочке. По причинам, о которых мы скоро расскажем, обезьяний предок, в арсенале которого не было ничего, кроме ворчания и улюлюканья, не мог родить детеныша, который овладел бы английским или кивунджо. Но ему и не нужно было этого делать — существовала цепь в несколько сотен тысяч поколений его внуков, в которых эти способности могли постепенно расцветать. Чтобы определить, когда же в действительности возник язык, нам нужно посмотреть на людей и посмотреть на животных и обратить внимание на то, что мы видим. Мы не можем использовать идею непрерывной последовательности биологических классов, чтобы изречь ответ, не вылезая из кресла.

Разница между кустом и лестницей также позволяет нам положить конец бесплодному и скучному спору. Спор идет о том, что же можно расценивать как Истинный Язык. Одна сторона перечисляет те качества, которые есть в человеческом языке, но еще не были продемонстрированы ни одним животным: абстрактные категории, использование символов, отдаленных во времени и пространстве от того, что они обозначают,

Глава 11. Большой взрыв

творчество, категорийное восприятие речи, постоянный порядок, иерархическая структура, бесконечность, рекурсия и т.д. Другая сторона находит контрпримеры в животном царстве (возможно, волнистые попугайчики могут различать звуки речи, или дельфины и попугаи могут полагаться на порядок слов при исполнении команд, или какая-то певчая птица может бесконечно импровизировать, не повторяясь), а затем злорадствует, что в цитадели человеческой уникальности пробита брешь. Команда Человеческой Уникальности оставляет этот критерий, но делает упор на другие или добавляет в список новые, вызывая яростные возражения, что они смещают межевые столбы. Чтобы увидеть, насколько все это глупо, представьте себе дебаты о том, есть ли у плоских червей Истинное Зрение, или есть ли у мух Истинные Руки. Что будет критерием? Радужная оболочка? Ресницы? Ногти? Кому это все нужно? Это дебаты — для составителей словарей, а не для ученых. Платон и Диоген не занимались биологией, когда Платон определил человека как «двуногое животное без перьев», а Диоген опроверг его словами об ощипанном цыпленке.

Спорящие стороны заблуждаются в том, что проводят какую-то разграничительную черту поперек лестницы считая, что виды на ступенях выше этой черты обладают каким-то славным свойством, а те, что ниже — нет. На древе жизни такие свойства как глаза, или руки или бесконечные вокализации могут возникнуть на любой ветви или несколько раз на разных ветвях, одни из которых ведут к человеку, а другие — нет. Здесь можно рискнуть, подняв один важный научный вопрос, но он касается не того, обладает ли какой-нибудь биологический вид истинным вариантом свойства (в противоположность его бледному подобию) или является наглым обманщиком. Вопрос касается того, какие свойства являются гомологичными другим.

Биологи различают два вида сходства. «Аналогичные» свойства — это те, у которых общие функции, но которые возникли на разных ветвях эволюционного древа и в научном смысле не являются «одним и тем же» органом. Классический пример — это крылья птиц и крылья пчел: и те и другие используются для полета, и они похожи по некоторым параметрам, потому что все, что используется для полета, должно быть построено с учетом этих параметров, но они возникли в ходе эволюции независимо друг от друга, и общее у них только то, что они используются для полета. По контрасту с этим «гомологичные» свойства могут и не иметь общей функции, но они произошли от одного предка, а следовательно имеют какую-то общую структуру, которая говорит о том, что это «один и тот же» орган. Крыло летучей мыши, передняя нога лошади, ласт морского котика, коготь крота и человеческая рука имеют совершенно разные функции, но все они являются модификациями передней конечности предка всех млекопитающих, и, как результат, у них будут общими и нефункциональные свойства, такие как количество костей и способ их соединения. Чтобы отличить аналогию от гомологии, биологи обычно смотрят на общую архитектуру органов и сосредоточиваются на их самых бесполезных свойствах: полезные могли возникнуть в двух

Эволюция языка

этих династиях независимо, потому что они полезны (досадный случай для ученых-систематиков под названием конвергентная эволюция). Мы можем сделать заключение, что крылья летучей мыши это действительно руки, потому что мы видим запястье и можем пересчитать суставы пальцев, и потому что это не единственный способ, которым природа могла создать крыло.

Интересно задаться вопросом, является ли человеческий язык гомологичным чему-либо — является ли он биологически одним и тем же органом с чем-либо — в современном животном царстве. Открытие такого сходства, как последовательный порядок не имеет смысла, особенно когда он обнаруживается на отдаленной ветви, которая совершенно точно не ведет к человеку, — например, у птиц. Здесь было бы уместно обратиться к приматам, но обезьяньи дрессировщики и их восторженные почитатели играют не по тем правилам. Представьте себе, что их самые невероятные мечты сбылись, и некоторых шимпанзе обучили продуцировать настоящие сигналы, группировать их и выстраивать в последовательности, чтобы передать значение, использовать их спонтанно, чтобы описывать события и т.д. Продемонстрирует ли это, что человеческая способность усваивать язык произошла от способности шимпанзе выучить искусственную систему жестов? Конечно нет, не более чем крыло чайки демонстрирует, что оно произошло от комариного. Любое сходство между системой символов у шимпанзе и человеческим языком не будет наследством их общего предка — свойства этой символьной системы были намеренно разработаны учеными, а шимпанзе овладели ими, потому что это было полезно им здесь и сейчас. Чтобы выявить гомологию, нам нужно найти какое-то характерное свойство, о котором можно точно сказать, что оно появилось и в системе символов обезьян, и у человека, и которое не так незаменимо для общения, чтобы возникнуть дважды — один раз — в процессе человеческой эволюции, а второй раз — на совещаниях психологов, изобретавших систему для обучения обезьян. Можно было бы поискать такие характерные черты в процессе развития, проверяя обезьян на наличие какого-то эха стандартного последовательного развития речи у людей от слогового лепетания — к лепетанию абракадабры — к первым словам — к последовательностям из двух слов — к грамматическому взрыву. Можно было бы посмотреть на разработанную грамматику с тем, чтобы увидеть, изобретают ли обезьяны или предпочитают ли они что-либо напоминающее существительные и глаголы, флексии, синтаксис Х-штрих, корни и основы, перестановку вспомогательного глагола из второй позиции для образования вопроса или другие отличительные аспекты универсальной человеческой грамматики. (Эти структуры не так абстрактны, чтобы их нельзя было выявить, например, они бросились в глаза исследователям, когда те впервые обратились к американскому языку жестов и креольским языкам.) Еще можно было бы взглянуть на нейроанатомию и проверить, что контролирует левая околосильвиева область коры мозга, не является ли контроль над грамматикой более ранним образованием, а над словарем — более поздним. Такой ряд вопросов,

Глава 11. Большой взрыв

ставший обычным делом в биологии, начиная с XIX столетия, никогда не применялся к жестикуляции шимпанзе, хотя можно довольно точно предсказать, каковы будут результаты.

* * *

Насколько достоверно то, что предок языка впервые появился, когда ветвь, ведущая к человеку, отделилась от ветви, ведущей к шимпанзе? Не слишком, говорит Ф. Либерман, один из ученых, которые считают, что анатомия речевого аппарата и контроль над речью — это единственное, что было модифицировано в ходе эволюции; грамматический модуль остался неизменным: «Поскольку дарвиновский естественный отбор предполагает маленькие шаги, которые усиливают существующую функцию специализированного модуля, эволюция „нового" модуля логически невозможна». Нет, что-то в этой аргументации пошло вкривь и вкось. Люди произошли от одноклеточных предков. У одноклеточных предков не было ни рук, ни ног, ни сердца, ни глаз, ни печени и т.д. Таким образом, сердце и печень логически невозможны.

В этой аргументации упущено то, что хотя естественный отбор и предполагает маленькие шаги, усиливающие то, что уже функционирует, это усиление не должно относиться к уже существующему модулю. Этими шагами модуль постепенно может быть создан из ничем не отличавшегося ранее от других анатомического участка, или из закоулков и щелей других существующих модулей, которые биологи Стивен Джей Гулд и Ричард Левонтин называют «пазухи свода» от архитектурного термина, означающего пространство между двумя арками. Пример нового модуля — это глаз, который независимо возникал вновь и вновь около сорока раз в ходе эволюции животных. Все началось с безглазого организма с участком кожи, клетки которого были чувствительны к свету. Этот участок кожи мог углубиться, превратившись в ямку, подтянуться, образовав сферу с отверстием спереди, вырастить полупрозрачное покрытие над этим отверстием, и так далее, позволяя своему обладателю чуть-чуть лучше различать происходящее. Пример модуля, созданного из частей, первоначально не бывших этим модулем — это слоновий хобот. Это качественно новый орган, но гомология предполагает, что он развился из слияния ноздрей и части мускулов верхней губы вымершего предка, общего для слона и для дамана, а затем усложнялся и становился все тоньше и сложнее организованным.

Язык мог возникнуть и, возможно, возник таким же образом: путем частичного переоборудования мозговых систем у приматов, первоначально не игравших роли в голосовой коммуникации, и добавления некоторых новых. Нейроанатомы Эл Галабурда и Терренс Дикон открыли в мозге обезьян области, соответствующие человеческим языковым областям по своему расположению, входящим и исходящим нейронным связям и клеточному составу. Например, у обезьян есть гомологи зон Вернике и Брока и пучок волокон, их соединяющий, точно так же, как у людей. Эти области не задействованы ни при продуцировании обезьяньих

Эволюция языка

ЪЪЪ

криков, ни когда обезьяны жестикулируют. Похоже, что они используют области, соответствующие зоне Вернике и соседним с ней для того, чтобы распознавать последовательности звуков и отличать крики других обезьян от своих собственных. Гомолог зоны Брока вовлечен в контроль над мышцами лица, рта, языка и гортани, а различные подобласти этих гомологов получают данные от всех частей мозга, задействованных при слушании, ощущении прикосновения во рту, языке и гортани и областях, где сливаются потоки информации от всех органов чувств. Никто в точности не знает, почему такая организация мозга существует у обезьян и, очевидно, существовала у их общего с людьми предка, но если бы части этой системы начали эволюционировать, то они могли бы «переоборудоваться» так, чтобы создать человеческую языковую схему, возможно, используя слияние в этих областях голосовых, слуховых и других сигналов.

На этой общей территории также могли возникнуть и качественно новые системы. Ученые-неврологи, составляющие карты мозговой коры с помощью электродов, иногда находят обезьян-мутантов, у которых, по сравнению со стандартными обезьянами, в мозге есть еще одна зрительная карта (зрительные карты — это области мозга размером с почтовую марку, немного похожие на внутренние графические буферы, в искаженном виде регистрирующие контуры и движения видимого мира). Последовательность генетических изменений, которые дублируют мозговую карту или систему, перенастраивают входящие и выходящие соединения и «двигают туда-сюда рычажки», настраивая внутренние соединения, могли создать совершенно новый мозговой модуль.

Мозг может изменить свою организацию, только если изменились гены, которые контролируют эту организацию. Это позволяет использовать еще одно плохое доказательство того, почему жестовыи язык шимпанзе должен быть подобен человеческому. Это доказательство основано на том открытии, что у людей и у шимпанзе от 98 % до 99 % общих ДНК — этот «достоверный факт» стал так же широко распространен, как якобы существующие четыреста эскимосских слов для обозначения снега (в серии комиксов «Зиппи» недавно приводилась цифра «99,9%»). И, как следствие, мы должны быть на 99% похожи на шимпанзе.

Но такое рассуждение ужасает генетиков, и последние прилагают все усилия, чтобы задавить его в зародыше в тот же самый момент, когда они оповещают о своем открытии. Рецепт эмбриологического суфле настолько сложен, что маленькие генетические изменения могут иметь огромные последствия для конечного результата. А разница в 1 % — это уже не так уж мало. В смысле информации, содержащейся в ДНК — это 10 мегабайтов — вполне достаточно для Универсальной Грамматики, и еще остается место для остальных инструкций о том, как превратить обезьяну в человека. На самом деле, 1 % разница во всем коде ДНК не означает даже того, что гены шимпанзе и человека различаются на 1 %. Теоретически это может означать, что все 100 % генов человека и шимпанзе различаются каждый на 1 %. ДНК — это дискретный комбинаторный код, и поэтому 1 % разница в ДНК может быть так же значительна для гена, как и 100 %

Глава 11. Большой взрыв

разница, подобно тому, как изменение 1 бита в каждом байте или одной буквы в каждом слове может привести к новому тексту, отличающемуся на 100%, а не на 20% или на 30%. Причина таких возможных отличий для ДНК в том, что даже единственной амино-кислотной субстанции может быть достаточно, чтобы так изменить облик белка, что полностью изменится его функция; именно так и случается во многих фатальных генетических заболеваниях. Данные о генетическом сходстве используются для определения того, как соединять ветви на фамильном древе (например, произошло ли ответвление в сторону горилл от предка, общего для людей и шимпанзе, или ответвление в сторону людей произошло от предка, общего для шимпанзе и горилл) и, возможно, даже для того, чтобы датировать начало расхождения, используя «молекулярные часы». Но они ничего не говорят о том, насколько похожи мозг и тела у организмов.

* * *

Мозг нашего предка мог получить другую организацию, только если его новые системы как-то влияли на восприятие и поведение. Первые шаги в сторону человеческого языка остаются загадкой. Но это не остановило философов XIX столетия от того, чтобы предложить весьма занятные варианты развития событий, например, что язык возник как имитация звуков животных, или как оральные жесты, соответствовавшие тем предметам, которые они представляли. Впоследствии лингвисты дали этим рассуждениям на тему еще более плохие названия, такие как «теория бау-вау» и «теория динг-донг». В качестве промежуточного варианта языка часто предлагался язык жестов, но это было до того, как ученые обнаружили, что язык жестов в точности так же сложен, как звучащая речь. Кроме того, язык жестов, видимо, тоже зависит от зон Вернике и Брока, которые соответственно находятся в тесной близости к голосовой и слуховой областям мозга. В той степени, в которой области мозга, отвечающие за абстрактные вычисления, расположены рядом с центрами обработки входных и выходных данных, это предполагает, что речь является более базовой. Если бы мне пришлось задуматься о промежуточных этапах, то я бы предложил крики обезьян-верветок, изученные Чени и Сейфар-том: один из этих криков предупреждает об орлах, другой — о змеях, а третий — о леопардах. Возможно серия таких квази-референциальных криков попала под произвольный контроль коры головного мозга, и их стали продуцировать в комбинации применительно к сложным событиям; способность анализировать комбинацию криков стала потом применима и к частям каждого крика. Но я признаю, что эту теорию подтверждает не большее количество фактов, чем теорию динг-донг (или предположение Лили Томлин, что первым предложением, сказанным человеком, было такое: «Что за волосатая спина!»).

Также неизвестно, когда в династии, начинающейся от общего предка человека и шимпанзе, впервые эволюционировал праязык, как неизвестна и та степень, в которой он развился в современный языковой

Эволюция языка

инстинкт. Продолжая традицию пьяного, который ищет ключи под фонарем, потому что это самое светлое место, многие археологи пытались сделать заключение о языковых способностях наших вымерших предков, исходя из сохранившихся остатков их материальной культуры, таких как каменные орудия и жилища. Считалось, что сложные артефакты отражают сложность сознания, которое могло выгодно использовать сложно организованный язык. Региональные отличия в орудиях, как полагали, отражают передачу культуры, которая в свою очередь зависит от контактов поколений, возможно, с помощью языка. Тем не менее, я подозреваю, что любое исследование, полагающееся на остатки материальной культуры древних сообществ, сильно недооценивает древность происхождения языка. Существует много современных народов-охотников и собирателей со сложно организованным языком и сложными технологиями, но их корзины, одежда, повязки для ношения детей, бумеранги, палатки, ловушки, луки и отравленные стрелы сделаны не из камня и сгниют вскоре после смерти хозяев, скрыв их языковые способности от археологов будущего.

Итак, первые следы языка могут быть ровесниками Australopithecus afarensis (впервые обнаруженного, как знаменитая «Люси»), возраст которого — четыре миллиона лет, это наш самый древний окаменевший предок. Или, возможно, они еще старше — известны несколько находок костных остатков, относящихся ко времени между ответвлением человека от шимпанзе (5-7 миллионов лет назад) и появлением A. afarensis. Свидетельства об образе жизни, при котором было бы уместно использование языка, лучше представлены у более поздних биологических видов. Homo habilis, живший от 2,5 до 2 миллионов лет назад, оставил целые склады каменных орудий, что могло быть основанием дома или местным мясокомбинатом, в любом случае эти орудия предполагают некоторую степень кооперации и овладения технологией. Habilis также был настолько предусмотрителен, что оставил нам несколько своих черепов, на которых имеются слабые отпечатки мозговых извилин. Зона Брока достаточно широкая и выпуклая, чтобы ее можно было видеть, так же как и угловую и надкраевую извилины (языковые области, показанные на диаграмме мозга в главе 10), и в левом полушарии эти области больше. Мы не знаем наверняка, использовались ли они для языка; вспомните о том, что у обезьян есть гомолог зоны Брока. Homo erectus, который распространился из Африки по многим областям старого света в промежуток от 1,5 миллионов до 500000 лет назад (на всем пространстве по пути в Китай и Индонезию), мог управлять огнем и почти повсеместно использовал одни и те же симметричные, хорошо обработанные каменные топоры. Легко представить себе существование некоторой формы языка, которая способствовала бы такому успеху, хотя опять мы не можем сказать наверняка.

Современный Homo sapiens, который, как считается, появился около 200000 лет назад и распространился из Африки около 100 000 лет назад, обладал таким же черепом, как и у нас, и пользовался гораздо более изящными и совершенными орудиями, сильно варьировавшимися в зависимости от региона. Трудно поверить, что у них не было языка при

336 Глава 11. Большой взрыв

том, что биологически это были мы, а у всех биологически современных людей есть язык. Кстати, этот элементарный факт сводит на нет наиболее часто приводимую в журнальных статьях и учебниках дату — 30 000 лет назад — времена роскошного пещерного искусства и украшенных остатков материальной культуры кроманьонского человека эпохи верхнего палеолита. Основные ветви человечества разошлись задолго до этого, и у всех их потомков были одинаковые языковые способности; поэтому языковой инстинкт уже существовал задолго до того, как атрибуты культуры верхнего палеолита появилась в Европе. И действительно, логика археологов (которые, как правило, не знакомы с психолингвистикой), исходя из которой они привязывают язык к этому периоду, ошибочна. Эта логика опирается на предположение, что существует единая «символьная» способность, лежащая в основе искусства, религии, украшенных орудий труда и языка, что, как мы уже знаем, неверно (вспомните только о языковых идиотах-гениях, таких, как Дениз и Кристал из главы 2, или в связи с тем же — о любом нормальном трехлетнем ребенке).

Можно использовать еще одно замысловатое свидетельство датировки языка. У новорожденных младенцев, как и у других млекопитающих, гортань может подниматься и занимать заднее отверстие носовой полости, позволяя воздуху проходить через нос в легкие, минуя рот и горло. Младенцы становятся людьми в три месяца, когда их гортань занимает место глубоко в глотке. Это дает языку простор двигаться как вверх и вниз, так и взад и вперед, изменяя форму двух резонансных полостей и позволяя образовывать большое количество гласных звуков. Но это достается дорогой ценой. В своем «Происхождении видов» Дарвин отмечал «тот странный факт, что каждая частица еды и питья, которую мы проглатываем, должна пройти через трахейное отверстие, рискуя провалиться в легкие». До недавнего изобретения приема Геймлиха⁷* попадание еды в дыхательные пути было шестой лидирующей причиной смерти от несчастного случая в Соединенных Штатах, уносившей шесть тысяч жизней в год. Расположение гортани глубоко в горле, а языка — низко и достаточно далеко от передней части рта также повредило дыханию и жеванию. Предположительно, преимущества общения перевешивали физиологическую цену.

Либерман и его коллеги попытались реконструировать голосовой тракт вымерших предков человека, определяя, в каком именно месте у основания окаменевшего черепа могла разместиться гортань и связанные с ней мускулы. Они утверждают, что у всех видов, предшествовавших современному Homo sapiens, включая неандертальцев, был стандартный для млекопитающих дыхательный путь с его ограниченными возможностями образования гласных звуков. Либерман предполагает, что до появления современного Homo sapiens язык должен был присутствовать в зачаточном состоянии. Но у неандертальцев есть свои преданные защитники, и заявление Либермана остается противоречивым. В любом случае,

⁷' Цель этого приема — резко вытолкнуть из легких воздух и освободить дыхательные пути от инородного тела (в нашем случае — от пищи). — Прим. ред.

Эволюция языка

азак с маланькам набарам гласнах звакав мажат аставатьса давальна варазатальнам (язык с маленьким набором гласных звуков может оставаться довольно выразительным), поэтому мы не можем сделать вывод, что у предков человека с ограниченными возможностями образования гласных язык был слабо развит.

* * *

До сих пор я говорил о том, где и когда мог эволюционировать языковой инстинкт, но не о том, почему это произошло. В одной из глав «Происхождения видов» Дарвин старательно доказывает, что его теория естественного отбора может относиться к эволюции инстинктов точно так же, как и к эволюции тел. Если язык — такой же инстинкт, как и все остальные, то, предположительно, он развился в результате естественного отбора — единственного удачного научного объяснения сложных биологических свойств.

Можно было бы предположить, что Хомский только выиграл бы от обоснования своей противоречивой теории о языковом органе на прочном фундаменте эволюционной теории, и в некоторых своих работах он намекает на эту связь. Но чаще он настроен скептически:

Совершенно безопасно приписывать это развитие [врожденной ментальной структуры] «естественному отбору», поскольку мы осознаем, что в этом утверждении нет ничего материального, что оно восходит к одной только вере в естественно-научное объяснение этого явления... Изучая эволюцию сознания, мы не можем предположить, как далеко простираются физически возможные альтернативы, скажем, альтернативы трансформационной генеративной грамматике, для организма, соответствующего другим физическим условиям, характерным для людей. Возможно, их нет, или очень мало, а в этом случае разговор о развитии языковой способности просто неуместен.