Пров. Ничего не предлагаю. Просто такая мысль мне однажды пришла

в голову.

Зоя (осматривая книжные полки). У вас Цветаева есть?

Пров. В каждом порядочном доме есть Цветаева, Пастернак и

Юрий Трифонов.

3оя. У вас все есть?

Пров. Кроме Худинкова.

3оя. А кто это?

Пров. Худинков?

Зоя. Да.

Пров. Ты не знаешь, кто такой Худинков?

Зоя. Нет.

Пров. Надо же! Зря я тебя спасал.

Зоя. Да кто это?

Пров. Чему же вас в школе учат! Тьфу! Не стыдно?

Зоя. Так ты дай прочесть, я и узнаю.

Пров. Его даже у нас нет. Он бывает только знаешь в каких домах?

(Многозначительно поднял палец.)

Зоя. Не скажешь, кто?

Пров. Нет.

Зоя. Нет?

Пров. Поцелуешь — скажу.

Зоя. Пожалуйста. (Целует Прова.)

Пров. Ну вот кто ты после этого? Продажная тварь. Никакого Ху­динкова на свете нет. (Помолчав.) Ты извини. У меня паршивое настроение, я и дурачусь. Шутка — якорь спасения, а то ко дну пойдешь.

Зоя. Что у тебя стряслось?

Пров. Всевозможные события.

Зоя. Какие?

Пров. Вне круга твоих интересов. (Взяв толстый альбом.) Глянь, какие страсти. Отцу вчера немцы преподнесли. Великий и кош­марный Босх! (Рассматривает альбом.)

В столовую входит Наталья Гавриловна. В руках у нее стакан с апельсиновым соком.

Наталья Гавриловна (ставя стакан на стол перед Искрой).

Повитаминься.

Искра. Спасибо.

Наталья Гавриловна. Посмотри на меня.

Искра (поднимает голову). Что?

Наталья Гавриловна. Опять плакала? Утихнет.

Искра. Отец поздно придет домой, не знаешь?

Наталья Гавриловна. Наверно, поздно, у него ужин с какими-то

испанцами или итальянцами. А зачем он тебе?

Искра (показывая на письмо). Здесь можно через него помочь.

Наталья Гавриловна. Ты же знаешь, он не любит и устает.

Искра. Несложное.

Наталья Гавриловна. Температуру мерила?

Искра. Да, нормальная.

Наталья Гавриловна. Погулять не хочешь?

Искра. Не хочу.

Наталья Гавриловна. А надо бы.

Искра. Разберусь. Накопилось.

Наталья Гавриловна. Пров не приходил?

Искра. Он там (кивнув в сторону кабинета) с какой-то барышней.

Наталья Гавриловна. Гоняет голодный... (Пошла в кабинет,

вошла туда.)

Пров (Зое). Это моя мама.

Зоя. Здравствуйте. Меня Зоей зовут.

Наталья Гавриловна. А меня — Наталья Гавриловна.

(Сыну..) Есть будешь?

Пров. Принеси по бутербродику.

Наталья Гавриловна (Зое). Вы с Провом в одном классе?

Зоя. Нет, я в обыкновенной школе.

Наталья Гавриловна. А мне кажется, я вас где-то видела.

Зоя. Я вас тоже. У меня мать около вашего дома в ларьке тор­гует.

Вчера вы лимоны брали. Я и вешала. Мать курить вы­ходила.

Наталья Гавриловна. Да-да я вспомнила. А папа у вас кто?

Зоя. Папа водопроводчик. Но он сейчас в тюрьме.

Наталья Гавриловна. Какие-нибудь неприятности?

Зоя. Ерунда! Влез в драку — приятеля спасал. А у него в кармане нож был. И нож-то рабочий. Ему больше всех и вкатили.

Пров. Мама, анкету она потом заполнит. Принеси перекусить.

Наталья Гавриловна. Сейчас. (Ушла.)

Зоя. Мать у тебя подходящая.

Пров. Да, я, кажется, удачно выбрал.

3оя. В прошлом году ко мне один цуцик клеился. Худенький такой, носатый, но симпатичный. И головастый, вроде тебя. Тоже позвал домой, отважился. Так его мамаша, когда мои выходные узнала, я думала, лопнет от ужаса. Глазами в меня, как из пуле­мета, садила. А Валерик, бедняга, юлил-юлил: «Мамочка, ма­мочка...» Думала, сдохну от смеха.

Пров. А где этот славный Валерик?

Зоя. Слинял.

Пров. Жаль. Я бы ему по шее тяпнул... Ты после школы куда на­метила?

Зоя. Попытаюсь в педагогический. А ты?

Пров. Я в МИМО.

Зоя. Ясненько.

Пров. Отец туда определяет.

Зоя. Ясненько, говорю.

Пров. Чего тебе ясненько?

Зоя. Все ясненько.

Пров. А что? Жизнь приобретает накатанные формы. Время стаби­лизации.

Зоя. А как же! Кругом видно. Я в педагогический. Буду твоих детей учить, они мне будут хамить.

Пров. Не ходи в педагогический.

Зоя. Почему?

Пров. Хуже школы ничего не бывает.

3оя. А зачем ты в МИМО, если не хочешь?

Пров. Отец требует. Ему будет лестно. (Тянется к Зое.) Еще чуть-чуть.

Зоя. Не надо.

Пров. На копеечку.

Целуются.

На гривенник вырвал...

Входит Наталья Гавриловна, приносит бутерброды, бутылку фруктовой воды, стаканы.

Наталья Гавриловна. Перекусите. (Ушла.)

Пров. Ешь. Это осетрина или севрюга, я всегда путаю.

Зоя. Моя мать тоже все достать может. Сапожки видал? (Показывает.)

Пров. Боже, какие черевички! Глазам больно. Счастлив тот, кто

имеет такие сапожки, ковры и садово-огородный участок.

3оя. А сам бы ты куда хотел?

Пров. На философский в МГУ.

Зоя. Ишь?

Пров Но и против МИМО не возражаю.

3оя. А ты возрази. Вот бы я ахнула!.. Слушай, у вас книги на замке

держат или дают почитать?

Пров. Избирательно.

Зоя. Не дашь Цветаеву? Я аккуратная, клянусь!

Пров. Была не была! Потеряешь или продашь — разнесу фрукты-овощи.

(Ищет книгу.)

В столовую с портфелем в руках входит Егор. Одновременно появляется и Наталья Гавриловна.

Егор. Степан Алексеевич не приходил?

Наталья Гавриловна. Нет еще.

Егор. Наталья Гавриловна, я не успел перекусить. Если вам не

трудно...

Наталья Гавриловна. Сейчас. (Ушла.)

Егор (поцеловал жену в голову). Задержался в Библиотеке иностран­ной литературы. Как себя чувствуешь, миленькая?

Искра. Превосходно.

Егор. Честное слово, если бы я знал, что ты будешь так переживать...

Искра. Приговор приведен в исполнение, обжалованию не подле­жит.

Егор. Да не грызи ты себя, не грызи. Все пройдет, как с белых яб­лонь дым.

Искра. Ну что ж, обопрусь на твоего земляка.

Егор хочет обнять Искру.

Оставь, мешаешь.

Егор (кивнув на письма). Тебе уже и домой эту прелесть притащи­ли?

Искра. У всех грипп. Накопятся, потом не разберешь.

В кабинете звонит телефон.

Пров (Зое). Возьми трубку.

Зоя (снимает трубку). Алло!.. Вы не туда попали. (Положила трубку.)

Раззявы. Спрашивают какого-то Степана Алексеевича.

Пров. Это отец. Зачем ты трубку положила?

Зоя. Я не знала.

Пров. Не знала, спросила бы.

Зоя. Перезвонят.

Звонит телефон.

Видал?

Пров (быстро). Скажи, нет дома, придет поздно.

Зоя (взяв трубку). Вас слушают... А кто его спрашивает?.. Нет, его

нет, придет поздно... До свидания. (Кладет трубку.)

Пров. Зачем ты спросила, кто это? Не все ли тебе равно?

Зоя. Я из вежливости. Какая-то Валентина Дмитриевна. Старая,

говорит, знакомая.

В столовой.

Егор (бегло просматривая письма). Это они тебе нервы выматывают.

Странные люди. Уж как бывало трудно в жизни, никогда в

газеты не жаловался.

Искра. Сильная натура.

Егор. В своем единоличном хозяйстве каждый должен управляться

сам. Приучили просить милостыню. И не по тебе эта работа.

На такую надо ставить без нервов, железных.

Искра. Хорошо бы. Но ведь ты, к примеру, не пойдешь.

Егор. Я буду терпеливо ждать, когда ты переболеешь.

Искра. Потерпи, бедненький.

Егор. Не надо портить отношений, Искра. При всех условиях не

надо.

Искра. А что это за условия?

Егор. Я просто так сказал.

Искра. А-а-а, а я подумала, уж и условия будут.

Голос Натальи Гавриловны. Георгий, я налила. Мойте

руки.

Егор. Спасибо, иду! (Жене.) Не переутомляйся, милая. (Стоит около

жены, думая, что бы еще сказать.)

В кабинете.

Пров (найдя книгу). Вот она, трагическая певица. А ты знаешь, она умерла в Елабуге, и могила ее неизвестна. Мне рассказы­вали, на ограде надпись: «В этом отсеке кладбища похоронена Марина Цветаева». (Передает Зое книгу, тянет губы.) Плата — три копейки!

Целуются.

Ой, целый полтинник!

Прошли в столовую.

Зоя. Здравствуйте.

Егор. Здравствуйте.

Зоя. До свидания.

Егор и Искра. До свидания.

Пров и Зоя ушли.

Егор. Пров развивается успешно. Опять новенькая. Откуда эта букашечка?

Искра. Спроси у Прова, если тебя интересует.

Проводив Зою, Пров вернулся.

Егор. Зря ты, Пров, книги налево-направо раздаешь.

Пров. Знакомая. Как же я скажу: не дам? Подумает — жадный.

Егор. Надо учиться отказывать. Неприятно попервой, потом тебя же больше уважать будут. Знакомые в этом деле враг номер один.

Пров. Мудрый ты человек, великий рязанец, мне бы твои волевые черты.

Егор. Хороший ты парень, Проша, но будет тебе жизнь выдавать и слева и справа.

Пров. Ничего, вырасту — заматерею.

Егор. Что ты ей дал?

Пров. Худинкова. Не знаешь, что ли?

Егор. А!.. Ну, это не жалко.

Голос Натальи Гавриловны. Гора!

Егор. Иду, Наталья Гавриловна! (Уходит.)

Пров (взяв со стола письмо, читает). «Дорогая редакция, четырнад­цатого февраля мне штамповальным станком отрубило три пальца». Фу, жуть какая! «Я давно говорила, что станок старый и на нем работать нельзя. Вот теперь доказала. Но они, чтобы скрыть следы, станок живехонько заменили, пока я болела, и теперь мне пенсию дали не как за травму на производстве, а по моей халатности. В нашем городе где я только ни была, мне все говорят: «Докажи». А как я докажу, когда старый станок куда-то спрятали. У меня трое детей, младшей два года. Она, конечно, в яслях, но все равно. Мужа у меня нет по причинам, от меня не зависящим. Помогите восстановить правду. Где же, как не в нашей стране, торжество справедливости? Кокоре­ва М.В. Город Кимры». Кимры — где это?

Искра. На Верхней Волге.

Пров. Поедешь?

Искра. Пошлют — поеду.

Пров (взяв другое письмо, читает). «Инспектор нашего райжилотдела Кожемякин Олег Петрович оказал мне помощь в улучшении моих жилищных условий. Он очень старался, я ему предложила за услуги пятьдесят рублей, но он не взял и даже обругал меня. Вынесите ему через вашу газету благодарность за его бескорыст-

ный поступок. Персональная пенсионерка Ильина Нина Вар­фоломеевна». А это что за стопка?

Искра. Рацпредложения.

Пров. А!.. Что-нибудь, гениальное попадается?

Искра. Дельное бывает...

Пров (взяв еще одно письмо, читает), «Уважаемый главный редактор, пишу лично вам». Ишь, как важно! «Год тому назад я женился. Мы живем втроем: я, моя жена и моя мать. Жена крепко не ладит с моей матерью, очень ругаются. Посоветуйте, кого мне оставить — мать или жену. С уважением, лейтенант Сойкин». Лейтенант, бросай к чертям собачьим обеих, генералом бу­дешь.!

Искра. Уйди, мешаешь!

Пров (читает другое письмо). «Заведующий нашей базой Девят­кин Андрей Архипыч живет с кладовщицей Наседкиной Ефро­синьей. Она, сука...».

Искра. Положи!

Пров. Нет, мне интересно, что она — сука...

Искра. Брось, говорю! Обыкновенная сплетня.

Пров (быстро пробежав глазами письмо, бросил на стол). Слушай, а сколько таких писем к вам в редакцию приходит?

Искра. Не мешай.

Пров. Примерно.

Искра. Ну, пятьсот-шестьсот штук.

Пров. В год?

Искра. В день.

Пров. Караул! (Опять взял письмо, читает.) «Дорогая редакция, как честный советский человек считаю своим гражданским долгом довести до вашего сведения...»

Искра. Положи! Наверно, кляуза.

Пров (пробежав глазами письмо). Точно! Как ты догадалась?

Искра. Ты уйдешь или нет?

Пров. Знаешь, вся эта ваша шарашкина фабрика по имени «отдел писем» смахивает на ту самую благотворительность, которую наше общество гордо отвергает.

Искра. Я что — частная лавочка?

Пров. Ну, государственная благотворительность. Надо искать кор­ни этих безобразий и — рвать.

Искра. Вот после школы кончай институт журналистики, садись на мое место и рви корни. Я посмотрю, как у тебя пузо лопаться будет.

Пров. Слушай, а что тебе по ночам снится?

Искра. Мама!

Пров. Исчез, исчез! (Ушел в кабинет.)

Вошла Наталья Гавриловна.

Наталья Гавриловна. Что, Искрочка?

Искра. Это я Прошку выгоняла.

Звонок телефона, в кабинете.

Пров (в трубку). Алло!.. Нет, его нет... Наверное, поздно... До свида­ния.

(Взяв книгу, уселся с ногами в глубокое кресло, читает.)

В столовой.

Наталья Гавриловна. Может, поговоришь со мной, Искра?

Искра. О чем?

Наталья Гавриловна. Считаешь, не о чем?

Искра. Считаю.

Наталья Гавриловна. Я же все вижу.

Искра. А если видишь, уж совершенно нелепо спрашивать.

Наталья Гавриловна. Может быть, что-то следует предпри­нять?

Искра. Нет.

Наталья Гавриловна. Искрочка, с таким характером трудно жить.

Искра. Мама, я только что от Прошки избавилась...

Наталья Гавриловна. Ухожу. Занимайся... (Ушла.)

В столовую вошел Егор.

Егор. Ты не видела, где мои плавки?

Искра. В ванной, наверное.

Егор. Я смотрел, там нет. Завтра бассейн.

Искра. Поищу потом.

Егор. Найдешь — сунь прямо в портфель.

Искра. Хорошо.

Егор ушел. Шум в передней.

Наталья Гавриловна (вбегая). Искра, отец с каким-то ино­странцем. Убери все, пожалуйста.

Искра. Опять! (Убирает со стола письма.)

Наталья Гавриловна (в кабинете). Проша, уйди отсюда, отец с иностранцем!

Пров. В укрытие! (Скатал свою постель, подхватил, понес.) Только бы демонстрировать не начал.

Искра. Авось пронесет...

Все скрываются.

Входят Судаков, Дзирелли и Юлия.

Судаков. Милости прошу в кабинет.

Юлия. Il signore Sudakov la prega di entrare nel suo studio.

Судаков. Прошу садиться.

Дзирелли. Grazie. (Осматриваясь.) Bellissimo! (Садится.)

Юлия. Ему нравится ваш кабинет.

Судаков. Это я понял. (К Дзирелли.) Кофе, чай, коньяк?

Дзирелли (не дожидаясь перевода). Кофе, коньяк.

Судаков (зовет). Наташа!

Входит Наталья Гавриловна.

Знакомьтесь, моя жена Наталья Судакова, бывший боец Совет­ской Армии, медсестра. Там мы и встретились. Теперь она у нас главный каптенармус дома.

Юлия. Signora Natalia Sudakova. На partecipata alla Grande Guerra Patriottiea. Loro si sono stati conosciuti durante la guerra.

Дзирелли встал, поздоровался с Натальей Гавриловной.

(Наталье Гавриловне). Господин Дзирелли попросил разре­шения побывать у вас дома. Он здесь по служебным делам и все время в учреждениях. Ему хотелось посмотреть быт русской семьи.

Судаков (смеясь). Ну что ж, пусть посмотрит, как живут простые советские люди. Извинитесь, Юлия, за наш маленький беспоря­док. Наташа, сделай нам кофе.

Наталья Гавриловна ушла. Судаков достал из малень­кого бара бутылку коньяка, рюмки.

Юлия. Il signore Sudakov La prega di scusargli se il suo appar-

tamento e un po in disordine.

Дзирелли. No, tutto e bellissimo. Il disordine siguifica che in

casa ci sono non soltanto gli oggetti ma esistono anche gli es-

seri umani.

Юлия. Он говорит, беспорядок — это хорошо, чувствуется, что здесь живут люди, а не вещи. (От себя.) Он что-то сострил, я не очень поняла.

Судаков. Это не важно. (К Дзирелли.) Разрешите вас познако­мить, члены моей семьи. (Зовет.) Георгий, Искра, Пров!

Все постепенно появляются.

Мой сын, ученик девятого класса английской спецшколы. Как и прочие современные подростки, крайне самоуверен и ду­мает, что знает о жизни гораздо больше, чем все остальные.

Юлия. Il figlio del signore Sudakov — Prov — studia nella scuola inglese. Il signore Sudakov scherza che suo figlio e molti altri gioovani credono di conoscere la vita meglio degli adulti.

Дзирелли. I giovani sanno molto meno di noi ma intuiscono meglio e piu giustamente.

Юлия. Господин Дзирелли говорит, что молодежь всегда знает мень­ше взрослых, но интуитивно чувствует жизнь правильнее.

Судаков. Не знаю, Юлия, как вы это переведете, но скажите ему, что это еще бабушка надвое сказала...

Юлия. Il signore Sudakov non e molto d'accordo con Lei.

Судаков. Моя дочь Искра. Когда она родилась, я ей дал это очень революционное имя, но она оказалась девочкой тихой, и я хочу переименовать ее в Акулину. (Сам засмеялся.)

Юлия. Iskra. La figlia del signore. Игра слов, Степан Алексеевич, к сожалению, непереводимая.

Судаков. Шут с ней!.. Ее муж Ясюнин Георгий, по-русски Егор, сын рязанского мужика-колхозника, теперь работает в нашем учреждении. Думаю, не ошибусь, если скажу: человек неза­урядных способностей. Люблю как сына. Впрочем, сына иногда не люблю: дерзит... Вот и все мое небольшое, но и не маленькое семейство.

Юлия. Il marito della figlia lavora insieme con lui. Il signore Sudakov lo stima molto.

Дзирелли. Molto lieto.

Наталья Гавриловна (которая принесла кофе, разливает его по чашкам). А у вас есть дети, господин Дзирелли?

Юлия. Signora domanda se Lei ha dei figli?

Дзирелли. Ne ho nove.

Юлия. Да, он говорит, у него девять детей.

Общее удивление, восхищение.

Судаков. Квартира у нас просторная, шесть комнат.

Пров. А сколько у вас комнат, господин Дзирелли?

Юлия. Il figlio di Sudakov domanda quante camere ha il Suo

appartamento?

Дзирелли. Dove?

Юлия. Nell'appartamento della sua casa.

Дзирелли. Quale casa?

Юлия. Dove Lei abita.

Дзирелли. Non me lo ricordo. Non ho mai contato. I'ho

case, una a Siena, due a Milano e in Cortina d'Ampezzo.

Non prendo in considerazione il mio ufficio a Roma.

Юлия. Он не помнит.

Общее недоумение.

У господина Дзирелли один дом в Сиене, два в Милане, вилла в Кортина д'Ампеццо и деловая контора в Риме. Он не может вспомнить, сколько там комнат, никогда их не считал.

Судаков (всем). Господин Дзирелли очень богат, он живет не так, как живут

простые итальянцы.

Юлия. Il signore Sudakov dice che molti italiani sono poveri.

Дзирелли. Abbiamo molta gente che sta male. Come da voi

anche da noi nоn с'e uguaglianza.

Юлия. Господин Дзирелли говорит, что у них очень много бедных

и совсем нет равенства.

Наталья Гавриловна разлила кофе. Видно, что для нее это привычный ритуал.

Дзирелди. Il signore e religiose?

Юлия. Господин Дзирелли спрашивает: у вас много икон, вы рели­гиозны?

Судаков (смеясь). Нет, я атеист.

Юлия. Il signore e ateo.

Дзирелли. Ma esiste nella famiglia almeno uno che crede? Chi

e tra di loro credente?

Юлия (переводя). Кто-нибудь в семье верующий?

Судаков. Нет-нет, у нас свобода религии, но ни я, ни моя жена,

ни дети не религиозны.

Юлия. Nella famiglia del signor Sudakov non ci sono credenti.

Дзирелли. Anche l’Italia pian-piano diventa un paese ateo.

Forse sono cattivo, ma sono cattolico.

Юлия. У них тоже все больше становится безбожников, но лично он

верит в бога.

Судаков. Скажите, что мы уважаем чужие взгляды и верования.

(Показав на иконы.) Это небольшая коллекция древних икон.

Юлия. E la collezione del signore.

Дзирелли. E una ricca collezione. Le icone sono molto pre-

ziose, costano molto саrо.

Юлия. Он говорит, что они дорого стоят.

Судаков. Мы ценим их как художественные изделия древних

мастеров.

Юлия. Al signore, gli piace molto raccoglierle come un' opera

d'arte.

Дзирелли. Tutto il mondo sa che voi sovietici siete materialisti soltanto dal punto di vista filosofico, ma nella vita, no. E una bellissima collezione. Va bene...

Юлия. Он говорит, что знает, что вы материалисты в философии,

но не материалисты в жизни.

Судаков. Не смею возражать.

Дзярелли. Da voi in Russia esiste anche la povera gente?

Юлия. Ему очень нравится у вас в стране, и он спрашивает: у вас

совсем нет бедных?

Судаков. Нет, бедных у нас нет, хотя не все живут одинаково.

Принцип распределения материальных благ: от каждого по

способности, каждому по его труду.

Юлия. Pressapoco da noi tutti stanno egualmente. Secondo il

nostro principio e da ciascuno secondo le sue capacita e per

ciaseuno secondo il suo lavoro.

Дзирелли. Per cio tutti lavorano con piacere. Il lavoro e molto

onorato. (Кивает головой.)

Юлия. Он говорит: поэтому труд у вас в таком почете и все очень

любят трудиться.

Судаков. Следующий этап будет выше: от каждого по его способ­ности,

каждому по его потребностям.

Юлия (нехотя). Il signore dice che tra un po di tempo da noi tutti

avranno secondo la loro capacita e secondo il loro bisogno.

Дзирелли. E una cosa terribile.

Юлия. Он спрашивает: вы не боитесь?

Судаков. Чего?

Юлия. Il signore Sudakov domanda di che cosa Lei ha paura?

Дзирелли. Secondo la loro indole, gli esseri umani sono pigri e

feroci.

Юлия. Человек по природе ленивое и хищное животное.

Судаков. Мы придерживаемся иной точки зрения.

Юлия. Noi abbiamo un altrо punto di vista.

Дзирелли. E molto poetico! Tanti auguri. Russeau sosteneva che

1'uomo nasce pulito come un pezzettino di carta sulla quale e

possibile scriver tutto.

Юлия. Это очень возвышенно, и он желает вам удачи. (От себя.)

Он сейчас начнет нести сплошную чепуху. Советую перевести

разговор на другую тему.

Судаков. Спросите, как ему понравилась Москва.

Дзирелли. Ma tutta la storia del genere umano e il contrario di questa concezione. L'inizio divino e diabolico esiste sempre in contrasto nella natura.

Юлия. Un monento, signer Zirelli.

Le e piaciuta Mosca?

Дзирелли. Molto. Il Cremlino, Rublev, panteon, balletto, Taganca, Mosca e una citta molto pulita.

Юлия. Очень понравилась. Кремль, Андроньевский монастырь, Пантеон,— он подразумевает, очевидно, Ново-Девичье клад­бище, Большой балет, Театр на Таганке, Москва очень-очень чистый город.

Судаков. Может быть, господину Дзирелли будет неприятно, но я бывал в Риме и удивлен, что в таком великом и прекрасном го­роде столько мусора на улицах. Горожане бросают на тротуар окурки, бумажные стаканчики из-под воды и мороженого, пустые пачки сигарет, даже целые газеты.

Юлия. Il signore Sudakov visito Italia e dice che e rimasto stupito per tanta sporcizia sui marciapiedi.

Дзирелли. Purtroppo e la verita. Da noi non c'e la disciplina.

Ю л и я. Он с вами соглашается и говорит, что это оттого, что у них нет дисциплины. (От себя.) Закругляйте его, Степан Алексеевич. Он двужильный. Вы, я вижу, устали, и у меня язык уже не ворочается, я с ним с утра мотаюсь.

Судаков. Разрешите вам подарить на память маленький сувенир.

Юлия. Il signore Sudakov desidera di regalarle un souvenir.

Дзирелли (после переводи Юлии, по-русски). Матрешка? Матреш­ка?

Судаков. Нет, не матрешка, но тоже наше исконно русское. Наташа, у нас по-моему, где-то есть лишний самовар. Подарим его гос­подину Дзирелли.

Наталья Гавриловна достает стоящий наготове самовар, пере­дает его мужу. Тот преподносит его Дзирелли.

Дзирелли. Grazie, grazie. Anch'io voglio fare un regalo al signore Sudakov. Il simbolo di Siena. lo sono nato li.

Юлия. Он вам тоже хочет что-то преподнести.

Дзирелли роется в карманах, достает значок и передает Судакову.

Он вам дарит значок его родного города Сиены.

Судаков. Грациа, грациа.

Дзирелли говорит что-то на ухо Юлии.

Юлия. Господин Дзирелли просит его извинить, но он хочет пройти в

туалет.

Судаков. О, пожалуйста, пожалуйста. Егор, проводи господина

Дзирелли.

Егор и Дзирелли уходят.

Юлия в продолжение следующего разговора спокойно пьет

кофе и ест печенье.

Искра. Ну, представление окончено?

Судаков. Не будь дурой.

Пров. Зачем ты ему подарил самовар? Он что, сегодня именинник?

Судаков. А затем, что пусть знает наших. Мы не они, копеечники!

(Со злостью швырнул на стол значок.)

Пров. Но это нехорошо.

Судаков. Почему это?

Пров. По-моему, даже глупо и противно.

Судаков. Объясни мне, темному: тебе что, самовара жалко?

Пров. Плевал я на твой самовар. Неужели ты не чувствуешь, что в

этом есть что-то подхалимское.

Судаков. А это уж не тебе, умнику, судить. Я уж как-нибудь лучше

твоего знаю, как с ними обращаться. Не учи ученого. Скажи

лучше, как у тебя в школе.

Пров. Отлично.

Судаков (передразнивает). Отлично! Мать вчера показывала твой

дневник. Ты колченогий, что ли?

Пров. А что? Все в порядке.

Судаков. Три, два, пять... два, четыре, три, два, три.

Пров. Неужели ты всю эту муть всерьез принимаешь?

Судаков. Не всерьез, а все-таки.

Пров. К концу года причешу.

Судаков. В аттестат дрянной балл влепят — забегаешь.

Пров. А чего мне бегать? Это тебе бегать. Будешь выполнять свой родительский долг.

Судаков. И не стыдно?

Пров. Стыдно было в ваше время. Мы приучены.

Судаков. Кем же это? Любопытно.

Пров. Вы же и приучили.

Судаков. Но ты должен понять: легче устроить человека, у ко­торого приличная фотография. МИМО — это тебе не педаго­гический, не автотранспортный. Туда таких, как ты, знаешь сколько толкают!

Пров. Зачем в МИМО? Тебе хочется, чтобы у тебя сын был персона?

Судаков. Да, хочется.

Пров. Так это тебе хочется, не мне. Не должен же я реализовать твои детские желания, уменя свои есть.

Судаков. Куда же ты навострил?

Пров. Реально — не определил. Возможно, на философский.

Судаков. Ишь ты!.. Твое дело. Иди хоть в ассенизаторы.

Пров. А что! Они, наверное, неплохо зарабатывают.

Наталья Гавриловна. Степа, ты ужинать будешь?

Судаков. Какой ужин! У меня и без ужина брюхо лопнет.

Возвращаются Дзирелли и Егор. Все прощаются с Дзирелли и Юлией.

Дзирелли. La ringrazio molto. Sono molto commosso. Non voglio piu darle fastidio. Bellissime icone... Bellissime icone...

Юлия (вяло, монотонно). Он благодарит вас за радушный прием. Очарован вашими детьми, женой, обстановкой. (Забирает само­вар и уходит вместе с Дзирелли.)

Судаков. Ух, устал... Егор, дай тапочки.

Все, кроме Прова, расходятся.

Пров. Папа, ты достал в вашей аптеке лекарство?

Судаков. Какое еще лекарство?

Пров. Сердечное. Помнишь, я тебя просил, рецепт дал?

Судаков. Когда?

Пров. Уж больше недели прошло.

Судаков. Не загружайте меня всякой ерундой! И так от меня дым идет... Забыл. Напомни завтра, возьму.

Пров. Ты хоть завяжи узелок на галстуке.

Судаков. Вот ты добрый, отзывчивый. Только чужими руками.

Пров. Егор уже просвещал: надо учиться отказывать.

Егор вносит тапочки, бросает к ногам Судакова.

Судаков. Спасибо, Егор! (Переобувается. Сыну.) Нельзя быть таким раздрызганным. Вон спроси Егора, почем ему каждый день жиз­ни доставался. А он как проклятый через все ломил. Зато школа — золотая медаль. Институт — диплом с отличием. Кандидатская — ни одного черного шарика. В историко-архивном уже лекции читает. Он и доктора получит, и профессора, и академика. Да-да, потому что ломит как проклятый. А ты?

Пров. Я, видимо, еще не проклятый.

Судаков. Все хаханьки...

Пров. От отчаяния. Слабая защитная реакция. Я понял: делать жизнь с кого — с Егора твоего.

Судаков. Ну, выставляйся, выставляйся. Язык у всех у вас, как у фокусников, а человека, милый мой, судят по поступкам, а не по болтовне.

Пров. Как! Я макулатуру со второго класса таскал, по домам поби­рался, металлолом на горбу возил, на субботниках вкалывал!

Егор. Он не виноват, Степан Алексеевич. Бытие определяет. А какое у него бытие? Рай. И мышление у него райское.

Судаков. Да, в этой жирной жизни есть что-то опасное. Расслабляет, топит. (Снял пиджак.) Садись, Егор, новостей куча.

Егор. И у меня кое-что есть.

Входит Наталья Гавриловна, убирает посуду.

Судаков. Ты слышал, какая история у Хабалкина?

Егор. Нет. Меня к двум вызвали в главк, потом просидел в Библиотеке

иностранной литературы.

Судаков. Страх сказать: сын удавился.

Наталья Гавриловна. Какой ужас!

Егор. У-тю-тю-тю-тю... Вот уж беда так беда... Его же только что хотели на место Костоглотова.

Наталья Гавриловна. Кого?

Судаков. Не сына же, конечно.

Егор. Ну все, теперь Андрей Никанорович горит!

Судаков. Хороший мужик, жаль.

Наталья Гавриловна. Почему? Что случилось?

Егор. А потому, Наталья Гавриловна, что у нас так устроено: не сумел собственным сыном управлять, какой же ты начальник. Под тобой же люди.

Наталья Гавриловна. Глупо!

Судаков. Не глупо, милая. А чтоб была мораль.

Наталья Гавриловна. Я не об этом спросила. Почему мальчик над собой такое сделал?

Судаков. Говорят, обычное: какая-то девчонка не полюбила.

Егор. Не может быть. В наше время из-за барышни!.. Это надо быть каким-то недоделанным. Нет-нет, что-нибудь другое, они теперь какие-то с вывертами.

Судаков. Вот уж действительно не ждешь, откуда грянет. (Сыну.) Вы в одном классе, кажется?

Пров. Да.

Судаков (Прову). Что же ты не говорил?

Пров. Чего?

Егор. Про это.

Пров. А зачем. В порядке любопытной информации?

Судаков. Что там, не слыхал?

Пров. Я не знаю.

Судаков. Теперь в школу таскать будут. Вот тебе наука, Пров. И парня нет. Какой-никакой, а человек был. И отцу ноги пере­ломаны. (Егору.) Может, и на пенсию выведут?

Егор. Всего вероятнее.

Наталья Гавриловна (сыну). Пойди, в конце концов, поу­жинай, и Искра еще не ела. (Погладила сына по голове и вместе с ним ушла.)

Егор. Шуму у нас много?

Судаков. Не без этого.

Егор. Сейчас передвижка будет. Кого же теперь на место Хабалкина?

Судаков. Сазонтьева, может быть?

Егор. Нет, Сазонтьев неудачно конференцию провел. Там — мор­щились. Степан Алексеевич, а может, вас? А?

Судаков. Что ты!

Егор. Вас. Точно. Вас любят. У вас и опыт и натура подходит — широкая, чисто русская, радостная. О вас всегда хорошо говорят. Всегда.

Судаков. Брось ты, брось... Нос у меня не дорос.

Егор. Слушайте, я эту идейку завтра же в ход пущу. За вас многие будут. Ваш оптимизм...

Судаков. Перестань говорю. У меня уже возраст.

Егор. Какой возраст, какой? Шестьдесят два! Нет, лучше вашей кан­дидатуры не найдут, хоть все отделы перешарь.

Судаков. Со стороны могут взять.

Егор. Со стороны не будут, слишком долгая перетряска.

Судаков. Боюсь, не справлюсь. Уставать стал. Почему так устро­ено: когда возможности появляются, уже пользуешься ими чуть не через силу, а когда силы были, возможностей не было. Глупо природа организовала. Конечно, напоследок еще бы слегка приподняться.

Егор. Я позондирую...

Судаков. Похороны завтра, надо пойти. Жаль Андрея Никаноровича.

Егор. Конечно. Но, может быть, и не обязательно идти.

Судаков. Неудобно. Коллега, лет десять рядом.

Егор. Но не друг детства. Я бы на вашем месте избежал.

Судаков. Думаешь?

Егор. Пусть Наталья Гавриловна сходит. Это и прилично и...

Судаков. Считаешь!

Егор. Безусловно. Да и Пров, наверное, проводит товарища.

Судаков. Голова у тебя!

Егор. Какая там голова... Я к вам за советом.

Судаков. Выкладывай.

Егор. Какой-то гадкий слушок возник: будто Коромыслов меня к себе забрать хочет.

Судаков. Быть не может!

Егоров. Я сам ахнул.

Судаков. Так ты откажись наотрез.

Егор. Конечно. Но если приказным порядком? Вот чего боюсь.

Судаков. Ой-ой-ой... Я без тебя просто уже не могу.

Егор. А я? Я же с вами как за каменной...

Судаков. Конечно, против Коромыслова не попрешь.

Егор. Посоветуйте, как вывернуться, если...

Судаков. Ой-ой-ой... (Задумался.) В общем-то, лестно! Коромыслов заметил, к себе берет. Это, Егор, большое движение. Нет, ты не расстраивайся. Тут, брат, наоборот. Слушай! А вдруг тебя на место Хабалкина?

Егор. Да что вы! Мне же всего двадцать девять.

Судаков. Именно. Сейчас порядочную молодежь ищут. У нас в батарее комбату двадцать два было.

Егор. Нет-нет. На это место вы в самую точку.

Судаков. Ты молод, тебе вперед идти. Это я так сначала, из эгоистических чувств. Я не о себе, о тебе должен думать, о де­ле. Я уже под гору, а тебе в гору.

Е г о р. Замечательный вы человек, Степан Алексеевич.

Судаков. Я прост. Вот и все мои достоинства.

Егор. В наше время это качество, может быть, самое ценное. А то говоришь с человеком и понять не можешь, что он в это время думает, как внутри себя на твои слова реагирует.

Судаков. Да, развелась такая порода... Погоди! Так ты, может быть, с ним и во Францию покатишь?

Егор. Так ведь всего-навсего слух.

Судаков. Раз слух пошел, значит, где-то думают... Искра, стало быть, тоже с тобой укатит. Без жены нельзя, и ей полезно. Авось ожи­вится. Какая-то она последнее время квелая, ты извини меня, на монашку смахивает.

Егор. Думаю, работа влияет. Разгребает весь этот мусор...

Судаков. Нет-нет, работа нужная. Знаешь, сколько еще везде всякой сволочи понатыкано. Защищать людей надо.

Егор. Это, конечно, дело святое, но, видимо, не по ней. И переживает она очень.

Судаков. Да, по нашим временам странная... Я-то, грешник, тоже внука или внучку не против, приятные они, канальи. Вчера к Рябинину на работу пацан пришел, внук. Уже в пятом клас­се в рисовальной школе... Ну ладно, дело сделано. Твое дело.

Егор. Внук будет, Степан Алексеевич, если не сейчас, то через пару лет, обещаю. (Смеется.)

Судаков. Ей-то уж двадцать восемь стукнуло.

Егор. Не прозеваем. Я сам хочу. Но все терпеть приходится. Верти­шься, вертишься...

Судаков. Не жалуйся, Егор. Темп жизни сейчас хороший взяли.

Искра (входя). У меня, папа, к тебе просьба.

Судаков. Дома-то можно пощадить?

Искра. Несложная. Ты Волчкова знаешь?

Судаков. Какого еще Волчкова?

Искра. Он в вашем ведомстве работает счетоводом.

Судаков. Ты меня смешишь. Ну откуда я могу знать наших сче­товодов, откуда? Что я, по канцеляриям, по бухгалтериям бегаю?

Искра. Может быть, именно он тебе зарплату начисляет.

Судаков. Искра, ты глупа до невозможности. Зарплату мне госу­дарство платит, а не счетовод. Не надо мне тыкать в нос моим высокомерием, проще меня поди поищи. Что тебе этот Сверчков сказал?

Искра. Ничего не говорил, я в глаза его не видела. Он письмо в газету прислал.

Егор. Вот она — всеобщая поголовная грамотность!

Искра. Ему полагался ордер на квартиру. Уже выписали, он вещи упаковывал, а в последний момент совершенно несправедливо ордер передали другому, по фамилии Копытко. И все зависит от какого-то Дударева.

Судаков. Ох, этот Копытко! Больно ведет себя прытко.

Егор. Я краем уха слышал это дело, Степан Алексеевич. Понимаете, Копытко... да, излишне суетлив, но человек дельный, необхо­димый.

Искра. Кому полагается ордер — Копытко или Волчкову?

Егор. Понимаешь, Искра, дом ваш ведомственный, и в первую очередь поощряют наиболее нужных, перспективных, создают им условия.

Искра (перебивает). Волчков пишет: у него жена рентгенолог, чет­веро детей, старуха мать восьмидесяти лет...

Судаков. Тихо-тихо-тихо! (Снял телефонную трубку, набрал номер.) Здравствуйте! Попрошу Дударева Николая Кузьмича... Здрав­ствуй, Микола, извини что беспокою... Да, я, Судаков. Слушай, там у какого-то нашего (Искре.) Как его фамилия?

Искра. Волчков.

Судаков. У Волчкова ордер на квартиру этот жук Копытко из-под носа выхватил. Разберись, пожалуйста, некрасиво получается... Ну притормози пока... Ну спасибо... Что?.. Ага, постараюсь... Думаю, удастся, загляни через пару дней... Не могу говорить, у меня тут деловой разговор. Будь здоров! (Положил трубку, снова снял ее и набрал номер.) Алло! Ковшов, это ты?.. Привет, Иван Францевич, это я, Судаков... Конечно, узнал. С твоим басом был бы ты раньше протодьяконом в соборе... Нет ли у вас там зава­лящей путевки в Карловы Вары?.. Ты пошарь, может, кто отказался или уже помер, узнай... На этот или на тот месяц. По­старайся, нужный человек... Ну, благодарю заранее. Что?.. А?.. Попытаюсь... Как-нибудь пихнем... Звони в конце недели... А?.. Говорят, сырая гречневая крупа помогает... Мелко-мелко жевать и глотать... Пока! (Положил трубку.) Ну их всех к черту! (Искре.) Вот тебе легко просить за Волчкова, Сверчкова, Пучкова, а я теперь Ковшову должен куда-то его поганого племян­ника устраивать. Племяннику этому только в грузчики, а в грузчики он не хочет, он хочет в аспирантуру. А Дудареву Николаю Кузьмичу ни больше ни меньше, как в Карловы Вары с женой приспичило, у них пищеварение не то, что надобно, что­бы в три горла жрать... Все!.. Не могу, опротивело... Ты вот ска­жи мне, Егор, что это происходит? Что это за вторая сигнальная система образовалась? Ты мне — доски, я тебе — гвозди, ты мне — кооперативный пай, я тебе — «Жигули» без очереди. Ты мне... И не то чтоб в серьезных делах, до мелочей дошло, до

бесстыдства. Ты представляешь, звоню я нашему завхозу, го­ворю: «Ковер в кабинете смени, протерся, плешь посередине, стыдно перед гостями». А он мне: «Степан Алексеевич, нельзя ли мне по совместительству складским сторожем числиться на полставке?» Я его по-солдатски так шуганул, век помнить будет. И что замечательно? Ковра он мне так и не заменяет, собака. Секретарше сказал: «Срок не вышел, по закону нельзя». А?.. А дай я ему эти полставки, так можно будет, и именно по за­кону. Хоть все ковры переменит. И самое-то гнусное — я не­заметно этим блатмейстерством сам испоганился. (Дочери.) Ну иди. Да, погоди, слушай. Тебе, кажется, Франция маячит.

Искра. Ни в какую Францию я не поеду.

Судаков (зло). Куда же ты поедешь? В Чухлому, в Крыжополь?

Искра. Наверно, в Кимры поеду.

Судаков. Слушайте, дорогие мои, что вам надо, чего не хватает?! У вас уже не двадцать одно, у вас уже двадцать два. Недопе­ченные вы, что ли!.. Ладно, иди, побалакаем.

Искра ушла.

Все люди, понимаешь, на работе работают, а дома отдыхают, а у меня наоборот... ты знаешь, Егор, я ничего не понимаю... Уж какие я им условия создал... Другие на их месте с утра до вечера танцевали бы. Они просто обязаны быть счастливыми... У тебя, поди, какая бабенка на стороне есть, а?

Егор. Что вы, Степан Алексеевич.

Судаков. Болтают. Наша-то деловая, поди, тебе в тягость.

Егор. Почему? Я ее люблю.

Судаков. Ой, не надо, Егор. Таким тоном эти слова не произносят.

Егор. Вы для меня в жизни столько сделали...

Судаков. Это, Егор, уже сопли... Делал, потому что видел в тебе человека стоящего, нужного делу. Чем-то ты мне первого сына напоминаешь. Внешне, конечно. Кирилл-то бесшабашный был, ухарь, потому и летчиком-испытателем сделался... Ты с годами, может, самого Коромыслова заменишь, а вполне возможно, и да­же наверняка, выше пойдешь. Меня, может, и на свете не будет, но дом наш, думаю, всегда помнить будешь. Ведь я на тебя как

на творение своих рук любуюсь, горжусь тобой! (Смеется.) Каким тебя сюда Искра привела, а? Еле ступал. Все: «Разрешите мне ваши книжечки посмотреть», «Может, я вам в магазинчик сбегаю», «Супчик я сам разогрею, не беспокоитесь»...

Оба смеются. Звонок в дверь... Пров идет открывать и возвра­щается в столовую.

Пров. Папа, по твою душу... Я забыл сказать, звонила какая-то твоя старая знакомая Валентина, не помню отчества. По-моему, это она.

Судаков. А фамилия?

Пров. Понятия не имею.

Судаков. О господи, опять чего-нибудь надо.

Егор. Скажи, дома нет.

Пров пошел к двери.

Судаков. Погоди... Ну пришла, так уж пускай, неудобно. Зови, ле­ший с ней.

Пров вышел.

Егор. Ваше поколение, Степан Алексеевич, еще обременено услов­ностями.

Судаков. Ты о чем?

Егор. Я вот прихожу к выводу: только абсолютное отсутствие услов­ностей может сделать личность выдающейся.

Судаков. Но отказать-то я ей не могу, раз уж пришла. Совести-то хоть на три копейки у меня еще осталось.

Егор. Я не о вас, я теоретически.

Судаков. Ну, милый, а я вот убеждаюсь, что всякие теории — одно, а практика, жизнь то есть, — оченно часто совсем другое. И, кста­ти сказать, настоящее.

Егор. Нет, вы на место Хабалкина в самый раз! Полемист.

Входят Пров и Валентина Дмитриевна. Сразу вид­но, что она не москвичка. Одновременно входит и Наталья Гавриловна.

Валентина Дмитриевна. Здравствуйте!

Все отвечают.

(Всматриваясь в Судакова.) Это вы?

Судаков. Кто — я?

Валентина Дмитриевна. Судаков Степан Алексеевич?

Судаков. Действительно.

Егор. Простите, вы кто будете?

Валентина Дмитриевна (Судакову). Я Валя Шатилова. Не вспоминаете? Мы в школе вместе учились, в одном классе.

Судаков. Валя?.. Шатилова?..

Валентина Дмитриевна. Проша Кисельников еще ваш пер­вый друг был.

Судаков. Прошку помню. Убило его.

Валентина Дмитриевна. Я знаю... (Горько.) Значит, ничего от меня не осталось. Это не важно... Извините меня, я на пять минут. Я бы ни за что, ни за что не пошла, но вот уже два дня звоню вам на работу, а там отвечают: «Уехал на совеща­ние», «Только что вышел. Позвоните через тридцать минут». Ну, я знаю, вы очень заняты... Уж до чего дошла — узнала ваш домашний телефон. Понимаю, что бессовестно...

Судаков (вдруг). Валя!.. Валя!..

Валентина Дмитриевна. «Валя, Валентина, что с тобой теперь?» Помните, вы мне часто эту строчку из Багрицкого гово­рили? Все-то стихотворение вы тогда не знали.

Судаков. Что же ты стоишь, Валя? Садясь!

Валентина Дмитриевна (садясь). Я на пять минут, я не задержу. Сюда шесть раз звонила. Отвечали: будет поздно. Я и решилась. (Вдруг глаза ее заморгали, щеки затряслись, и она неожиданно для самой себя расплакалась.) Извините... Я в Москве уже третьи сутки.

Наталья Гавриловна. Может быть, чаю выпьете?

Валентина Дмитриевна. Нет-нет, что вы! Я где-то что-то перехватила, не беспокойтесь.

Наталья Гавриловна. Вы где остановились?

Валентина Дмитриевна. Я?.. Я... у подруги, даже можно ска­зать у родственницы. (Вытирая слезы.) Пожалуйста, извините меня...

Наталья Гавриловна вышла.

Я с просьбой, Степа... Степан Алексеевич, с огромной просьбой.

Судаков. Нет уж, давай — Степан, без всяких Алексеевичей.

Валентина Дмитриевна. Спасибо. Как-то неловко... такой человек... Я бы никогда, никогда не воспользовалась знакомством с тобой, поверь мне, я очень самолюбивая.

Судаков. Что у тебя?

Валентина Дмитриевна. Беда, настоящая беда... Видишь ли, у меня трое детей... и все отлично... Все мальчики. Один — ме­ханизатор. И очень ценят. Премии, награды. Там у меня уж внук и внучка. Другой пошел по партийной линии, хотя кончил индустриальный. А младший — просто не поймешь в кого. И то­же все хорошо было, ровно... ленинский стипендиат. Он не с нами, он в Томске в институте. Но это же недалеко, рядом. И зачем-то понадобилось ему в Польшу ехать на пятом-то курсе. В каникулы, конечно, в зимние, в эти... Я точно чувствовала. Но деньги на путевку собрали. Группой они... Ради бога, прости, я все слова, что тебе сказать хотела, наизусть выучила, а сей­час путаюсь.

Судаков. Ничего, ничего...

Наталья Гавриловна (принесла чай, еду). Присаживайтесь.

Валентина Дмитриевна (почти механически пересела к столу и, рассказывая, тоже механически с жадностью ест, будто вот-вот отойдет поезд). Ну, думаю, пусть едет. Да и муж, отец Дмитрия, говорит: «Пускай посмотрит, дружеская страна, не страшно». А то взрывы, угоны, провокации. В Америку или там в Англию, не приведи бог, я бы ни за что не пустила. Ну пое­хал он. Писем, конечно, никаких, да я и знала: две недели всего, даже двенадцать дней... Возвращается цел-невредим, но, знаете, другой, совсем другой. Всегда веселый, даже, я бы сказала, задорный, все шутки, розыгрыши, танцы, вроде тебя, Степа, помнишь? (Всем.) Ой, какой он заводила был, мы его

нарочно старостой выбирали, всех покрывал... Что такое? Мол­чит. Это он-то молчит! А потом специально приехал к нам с отцом, все рассказал... Группой они поехали. И я тебе по сек­рету скажу: руководитель их, тоже молодой человек, велел от группы не отрываться, возвращаться вовремя, ну на всякий случай все-таки. Это правильно. А он там... даже сказать страшно... но ты должен знать все, все. И я его не защищаю, нет, поступил он ужасно. Короче говоря, познакомился с какой-то польской девушкой. То, се, она как раз русский язык изучала. Ну, молодость, сам знаешь. Помнишь? Ты ведь тоже сумасшед­ший был. (Наталье Гавриловне.) Между прочим, ваш Степа — моя первая любовь, первый поцелуй. Нет-нет, так, легкий, не любовь, предвестие. (Степану Алексеевичу.) Ты помнишь, нет?

Судаков. Что-то такое... вроде...

Валентина Дмитриевна. Все равно... Дима увлекся и забыл, все забыл, даже инструкцию руководителя. Она его к ним в дом пригласила, а это километров пятьдесят от Кракова. Они Краков осматривали два дня. Вечер, поздно, уже ночь наступает, вся группа в сборе, а Димки нет. Ты представляешь? Руководи­тель с ума сходит, сам не знает, что делать, а Димочка мой является на следующее утро. А?.. Я тебе чем угодно клянусь, Степа, Дима парень отличный, выдержанный, сознательный, конечно, комсомолец, общественник, а по этой части... По-моему, ему жениться пора... А теперь вот уже о самом ужасе... На­писали ему характеристику о его проступке, прислали в инсти­тут, и Диму не допускают к защите диплома. Я — туда, я — сюда. «Нет» не говорят, но и «да» не произносят. Сказали: пусть защищает на следующий год. Зачем? А если и на будущий год не разрешат? Ты знаешь, меня уже и не диплом страшит, а сам Дима. Другой, совсем другой. Молодые ведь, знаешь, стран­ные. Мрачный, колкости говорит. Даже, знаешь, злые колкости. Они, знаешь, свои личные обиды моментально на всю жизнь пе­реносят, и уже вся наша замечательная действительность им в каком-то искривленном зеркале представляется. Степан, скажи, он действительно совершил преступление? Я, конечно, не прошу

тебя нарушать закон, я бы никогда не посмела, пусть несет на­казание. Степа, он совершил что-то ужасное?

Егор. Проступок, конечно, есть.

Пров. Пусть ваш сын напишет в газету.

Валентина Дмитриевна. В какую газету? Зачем?.. Это нельзя. Нельзя.

Судаков. Я сделаю, Валя.

Валентина Дмитриевна. Что?

Судаков. Я все сделаю, Валя. Твой Дима будет защищать диплом.

Валентина Дмитриевна. Степа! (Вдруг упала перед Степаном Алексеевичем на колени.)

Судаков (вскочил). Встань, Валя, немедленно встань, с ума сошла!

Валентина Дмитриевна. Прости меня, прости...

Судаков. Ты поезжай домой завтра же. Все уладится. У тебя есть деньги на билет?

Валентина Дмитриевна. Конечно. Парфен очень хорошо зарабатывает.

Судаков. Оставь свой адрес, фамилию ректора и, если знаешь, фамилию руководителя группы, которая в Польшу ездила, и когда, какого числа.

Валентина Дмитриевна (достает из сумки бумаги). У меня здесь все приготовлено. (Тихо.) Там в характеристике написа­но... Я сама не видела, конечно, но мне под большим секретом передали... будто Дима хотел бежать в Болгарию. Когда я об этом Диме сказала, он долго и странно на меня смотрел, по­том пошел на кухню, открыл холодильник, достал пол-литра водки...

Судаков. Я все сделаю, Валя.

Валентина Дмитриевна. Я хотела отнять, но он прямо из горлышка... (Закрыла лицо руками.)

Наталья Гавриловна. Валентина Дмитриевна, может быть, останетесь у нас ночевать?

Валентина Дмитриевна. Что вы, что вы!.. Степа, я и так всегда тебя помнила. Но если ты добьешься, чтобы Диме дали защитить диплом, я готова пойти в церковь, поставить за тебя свечку, чтобы тебе и твоим близким всегда, вечно было хорошо.

Самое главное, чтобы Дима знал: есть справедливость. До

свидания.

Все прощаются.

Да, забыла. Я привезла тебе на память нашу фотографию. (Достает.) Вот... Это мы все на лесозаготовках. Смешные. В три­дцатых годах снимались. Хорошее было время, верно? До сви­дания.

Судаков. До свидания, Валя.

Валентина Дмитриевна уходит. Все стоят, молча рассматривают фотографию.

Пров (в стороне, тихо).

«Валя, Валентина,

Что с тобой теперь?

Белая палата,

Крашеная дверь.

Тоньше паутины

Из-под кожи щек

Тлеет скарлатины

Смертный огонек...».

(Подошел ко всем и тоже рассматривает фотографию.) Папа, а

где ты?

Судаков. Вот. (Показывает пальцем.)

Пров. Какая у тебя, папа, потрясающая улыбка была.

Наталья Гавриловна. Завтра же. Не забудь.

Судаков. Какой-то перестраховщик, сукин сын, от усердия напор­тачил. Ну,

мелкая душонка, ну, тварь! Позвоню Опалихину, он

распутает. Кстати, Опалихин как раз у меня в загранпоездку

просился.

Входит Искра.

Искра. Пойду немного погуляю.

Наталья Гавриловна. Вот и умница. А ужинать?

Искра. Я поела. Прошка, иди, там все горячее.

Пров ушел.

Егор (жене). Много не ходи, лучше посиди в скверике.

Искра ушла. Ушел, видимо, на свою половину, и Егор. Судаков и Наталья Гавриловна остались одни.

Судаков. Покалякала бы ты с ней. Нельзя же так.

Наталья Гавриловна. Неужели ты думаешь, не говорила?

Судаков. Ну?

Наталья Гавриловна. У нее какая-то травма. Она сама не ожидала. Твердит — теперь у нее никогда не будет детей.

Судаков. К врачу своди, к невропатологу. У нас там, говорят, лучшие силы. Может, к гипнотизеру.

Наталья Гавриловна. Ты заметил, она на своей половине почти не бывает, все здесь.

Судаков. Ну когда мне замечать, Наташа...

Наталья Гавриловна. Степа!

Судаков. Что?

Наталья Гавриловна. По-моему, Георгий хочет оставить Искру.

Судаков. Как — оставить? Что же он — из нашего дома уйдет?

Наталья Гавриловна. Вполне возможно.

Судаков. Глупости! Ну какие ты глупости говоришь, просто уди­вительно. Как это — уйдет? Во-первых, он бы мне первому об этом сказал.

Наталья Гавриловна. Не думаю.

Судаков. Уверен. А во-вторых, это чепуха, собачья чушь. Как это тебе в голову взбрело? Искра сказала?

Наталья Гавриловна. Нет. Ты же знаешь, Искра все в себе носит.

Судаков. Откуда же?

Наталья Гавриловна. Я чувствую.

Судаков. Что значит — чувствую?

Наталья Гавриловна. Чувствую — и все.

Судаков. Ну, знаешь, Наташа, с такой чувствительностью тебя хорошо бы отправить в сейсмически опасную зону — землетря­сения предчувствовать. Егор никуда не уйдет, в мыслях у него этого нет. В конце концов, он из-за меня не уйдет, он привязан

ко мне, любит. Не засоряйте себе голову всякими мелочами. Все люди живут крупными интересами, мир бурлит, а тут... (Махнул рукой.) Меня нет, я отдыхаю. (Поцеловал жену, пошел к двери. Остановился.) И не чувствуй ты ничего, живи ясно, Наташа, радостно. Уж как мы живем, любой позавидует.

Наталья Гавриловна. Для нее видеть Георгия — мучение.

Судаков. Извини, но это уж каприз, дикость. Другая такого мужа на выставке бы показывала за деньги. Ты знаешь, какая у него сейчас перспектива?

Наталья Гавриловна. Гора меня не беспокоит, Степа, я думаю

об Искре.

Судаков. Тысячи женщин делают подобные процедуры — и хоть

бы хны.

Наталья Гавриловна. Все люди разные, Степа.

Судаков. К сожалению.

Наталья Гавриловна. Поговори ты с ней.

Судаков. О чем? Ей встряска нужна, простая встряска, и все вылетит. Нет, я в это путаться не буду, не умею... Знаешь, Наташенька, давай как всегда: — дом это твое, а с меня моего вот так хватает! (Целует жену и уходит.)

Через столовую прошел в кабинет Пров, снова уселся с ногами в свое любимое кресло. Читает. Звонок. Наталья Гаври­ловна идет открывать. Слышен ее голос: «Проходите». В столовую входят Наталья Гавриловна и молодая, очень инте­ресная и чрезвычайно элегантно одетая девушка. Это Ариад­на Коромыслова.

Наталья Гавриловна (зовет). Георгий, к вам пришли!

Ариадна. Спасибо.

Егор (входя). А, Ариадна, здравствуйте.

Ариадна. Здравствуйте, Георгий Самсонович.

Егор (представляет). Наталья Гавриловна — мать моей жены. Ариадна — моя студентка, готовит курсовую работу...

Женщины здороваются.

Моя, так сказать, подопечная.

Ариадна. Извините, Георгий Самсонович... я прямо в дом, без звонка. Совершенно запуталась в вопросах построения финан­совой системы.

Егор. Проходите сюда.

Садятся у стола. Ариадна раскрыла чемоданчик, с которым вошла, достала рукопись.

Наталья Гавриловна. Гора, может быть, вам будет удобнее

на вашей половине?

Егор. Если вы не возражаете, мы побудем здесь. Это, вероятно,

ненадолго.

Ариадна. Буквально пятнадцать минут.

Наталья Гавриловна. Конечно, конечно, пожалуйста.

(Ушла.)

Егор. Ну что это такое, скажи! Хоть бы позвонила.

Ариадна. Если бы я позвонила, ты бы сказал: нельзя.

Егор. И нельзя!

Ариадна. А мне интересно. И, кроме того, эта идиотская курсовая

не лезет в голову.

Егор. Почему?

Ариадна. А потому что лезешь ты. Дай, думаю, поеду — разряжусь.

И взгляну, что его там так держит.

Егор, Но мы же договорились — завтра.

Ариадна. А у меня вдруг мелькнула мысль: а если сегодня я

умру и завтра не будет? Как нас в школе учили? Не надо

откладывать на завтра, что можно сделать сегодня.

Целуются. Послышался шорох. Может быть, звякнула посуда.

(Кинулась к рукописи.) Я хотела спросить: в восемнадцатом веке закон об имущественном цензе... (И вдруг начала тихо, но заливисто смеяться, хохотать, как девочка, зажимая себе рот ладонью.) Я... я... не то взяла... Это папин доклад о слаборазвитых странах. (Хохочет.)

Егор. Ариадна!

Ариадна (гладит его по лицу). Миленький ты мой, ну что ты так трясешься! Пришла ученица — и все. (Оглядываясь.) А что она сказала: твоя половина. Это где?

Егор. Там. (Показал.)

Ариадна. Пойдем туда.

Егор. Нет-нет, не надо.

Ариадна. Она там?

Егор. Она гулять ушла.

Ариадна. Ой, как везет! Пойдем!

Егор. Совершенно исключено.

Ариадна. Почему?.. Какое у тебя переполошенное лицо...

Егор. Милая девочка...

Ариадна. Ну ладно, ладно, хоть тут посидим. Но ты решил?

Егор. Да.

Ариадна. Твердо?

Егор. Абсолютно.

Ариадна. А эта дверь куда?

Егор. Кабинет Степана Алексеевича.

Ариадна. Там кто?

Егор. Никого там нет.

Ариадна. Пойдем туда.

Егор. Ну, милая девочка, ради бога, уймись.

Ариадна. Что тебя тут держит, не понимаю. У нас шикарней.

Егор. Ах, Арочка, меня, разумеется, держит не мебель.

Ариадна. А что? Не усложняй ты ничего.

Егор. Сейчас не место объяснять...

Ариадна. Да брось ты — что особенного... Делай вид, что смотришь эту мою муть... Что тебя вяжет? Говори, Егор, или я...

Егор. Хорошо, хорошо!

Ты не сможешь понять меня.

Ариадна. Я тупица?

Егор. Ты умница. Но ты росла в оранжерее, а я... Я до сих пор

всего опасаюсь.

Ариадна. Чего?

Егор. Какому-нибудь паршивому Прошке, братику моей жены, все

на блюдечке... А мне... Я все своими жилами... с детства...

Ариадна. Что с детства?

Егор. Когда отец решил бросить свою деревню, он матери оставил сестренок, а меня зачем-то потащил с собой в Москву, устроился в общежитии, в бараке. Я все помню, уже в седьмой класс пошел. Барак — это, сама понимаешь, не Большой Кремлевский, не Версаль. Да еще у бати подобралась та компания — шабашников. В школе все о высоких материях — идеи, комсомольский энту­зиазм, долг перед Родиной и прочее, а в барак вернусь, и в глаза мне такая другая академия лезет... Учился бешено. Золо­тая медаль мне как воздух нужна была, как жизнь, как пропуск в будущее. Что в бараке в тот день творилось, когда я эту медаль получил!..

Ариадна. Шампанское лилось рекой?

Егор. Не шампанское, разумеется, но лилась она самая, родимая, этаким бурным горным потоком. А когда в институт поступил и переехал в общежитие, мне казалось — в рай попал. Но потом смотрю: в общаге тоже не тот дух, не то, что человеку требу­ется, ту же бутылку тащут. Не так, конечно, как папаша с дружками, более мелко, но тоже погановато. Вечная трепотня, какая-то разъедающая, прямо скажу, сомнительного толку. Дурачки! Похабные анекдоты и поразительная беспечность. Тут как раз отец умер, я сел на одну стипендию, а в гумани­тарных, сама знаешь, не разбежишься... У Искры какой-то нюх. Как она угадала, что я в общем-то полуголодный, аллах ведает. Только непринужденно так, легко: «Хочешь бутерброд с ветчиной?» Ну, я тоже запросто, будто всю жизнь одной ветчи­ной питался: «Давай». То ли она увидела, как я эту ветчину и дорогую ее рыбину лопал, то ли, повторяю, нюх, только на следующий день она мне такой завтрак притащила...

Ариадна. Заманивала.

Егор. Нет-нет, она добрая.

Ариадна. Дурачок, да такой шикарный парень, как ты...

Егор. Погоди... Потом домой чай пить, потом ужинать. А дома у них... Я тогда такое только в кино видел.

Ариадна. Погоди, погоди, так ты на ней в благодарность за бутер­броды, что ли, женился?

Егор. Именно, именно. Какая ты умница! Я, конечно, хорошо к ней

относился, и, не скрою, войти в этот дом мне тоже не казалось чем-то ужасным, я бы даже сказал, напротив. Но все это, ты понимаешь, было неправильно, ошибка. И вот теперь, когда вся эта чепуха отпала, когда я уже совсем, как говорят, аккли­матизировался, я вдруг понял, ай-яй-яй, что же я наделал, как я неправильно вел себя. Я спутал обыкновенное человеческое участие и благодарность за него с любовью. Нет-нет, не спутал... Ах, как все сложно... Искра, Степан Алексеевич, Наталья Гаври­ловна... Понимаешь, я в плену этого дома, все связало меня. Я ему благодарен, всегда буду помнить, но... Вот это-то «но» — сейчас главное. Я скажу тебе страшную, может быть, даже гадкую мысль свою. Чувство благодарности принижает человека, делает его рабом этой благодарности. У него уже руки связаны этой благодарностью, понимаешь?

Ариадна. Жутко... Но в какой-то мере понимаю. Хотя и не до

конца. Жену твою все-таки жалко.

Егор. Мне тоже. Но сейчас я должен выйти в новую фазу. Иначе все,

конец, крышка, дальше дно, граница конечной станции. В конце концов, для того чтобы личность могла состояться полностью, ей нужна свобода.

Ариадна. Свобода от чего?

Егор. От всего, что держит. И, главное, от внутренних тормозов. Я по

духу крестьянин, сын лесов и полей, во мне дух свободы. И потом, я рязанец. Недаром из наших мест столько великих людей вышло: Есенин, Павлов, Салтыков-Щедрин...

Ариадна. Егор, я смотрю на тебя и думаю: все девчонки нашего курса

сдохнут, когда мы поженимся. В тебе есть что-то уди­вительно высокое, даже жуткое. Ты будешь великим рязанцем.

Егор. Я ведь так сказал, к примеру.

Ариадна. Будешь, будешь! И деревню, в которой ты жил... Как

она называлась?

Егор. Мышастовка.

Ариадна. ... переименуют в Ясюнинку. Нет, к черту, будет не город

Рязань, а город Ясюнин.

Егор (смеется). Обязательно.

Ариадна. А в доме, в котором ты родился, сделают музей. На крыльце — ящик с огромными тапочками, и экскурсовод длин­ной указкой будет тыкать в экспонаты и рассказывать, какой ты был умный, добрый, чуткий и как тебя любили дети.

Егор. Уходи, безумная!

Ариадна. Сейчас уйду. Все, больше мне ничего не надо. Теперь у меня работа пойдет быстро. Вот ты рассказал мне, через какой ужас прошел. Еще больше люблю тебя...

Егор (смеясь). «Она его за муки полюбила...».

Ариадна. Ты знаешь, зачем я приходила? Чтобы ты понял: или — или. Я же измучилась, Егор, этой двойственностью. И я ревную к твоей, этой... Ты с ней сейчас, конечно, ни-ни?

Егор. О чем ты говоришь!

Ариадна. Я решительная, имей в виду... (Показывая.) Это, ты гово­ришь, кабинет?

Егор. Да-да.

Ариадна. Можно посмотреть?

Егор. Ну загляни.

Вошли в кабинет. Ариадна быстро закрыла дверь. Обхватила Егора руками.

Ариадна. Дурачок, попался! (Целует его.) Милый, милый...

Умираю!

Пров (в кресле). Извините, здесь я, простите...

Ариадна. Ах! (Выбежала.)

Егор (от растерянности, грозно). Как тебе не стыдно!

Пров. Я читал. Эту спинку — ее надо спилить.

Егор. Ты, конечно, понял, что она просто веселая женщина, дурила.

Шутка.

Пров. Да-да... Ты не беспокойся.

Егор. А чего мне беспокоить