ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. Утро Первомая. Та же декорация, только убраны все иконы, на их месте висят черные африканские маски из дерева

Утро Первомая. Та же декорация, только убраны все иконы, на их месте висят черные африканские маски из дерева. В сто­ловой Егор делает утреннюю гимнастику. Каждое движение делает точно, с полной отдачей. Музыка из кассетофона. А за окном праздничный шум собирающейся первомайской демон­страции.

Входит Пров.

Пров. Тебя бы под купол цирка, на трапецию.

Егор продолжает упражнения. Взял пружину.

Входят Наталья Гавриловна и Искра. Накры­вают на стол.

Наталья Гавриловна. С праздником вас, Георгий.

Егор кивнул головой, но не прекратил упражнений.

Искра (брату). Ты что не умываешься?

Пров. Отец в ванной полощется. Значит, на полчаса.

Наталья Гавриловна. Приучил бы и ты себя к гимнасти­ке, Проша.

Пров. Видала, у нас во дворе по утрам двое лысеньких бегают трус­цой? Я по ним в школу выхожу. Точно мыши. Есть в этом цепляний за жизнь что-то трусливое, неблагородное.

Искра. Жажда жизни запрограммирована в человеке. Один мудрый сказал: надо любить жизнь больше, чем смысл ее.

Пров. Смешно! Будто твой мудрый знал этот смысл.

Искра. У тебя обыкновенная лень.

Пров. Ну и что же? Говорят, лень — сестра свободы.

Слышно пение Судакова: «Я на подвиг тебя провожала...»

Искра. Поди ополоснись, авось мировоззрение переменится.

Пров ушел.

Наталья Гавриловна. Георгий, ради праздника съешьте рыб­ного пирога. При вашей строгой диете один раз согрешить можно.

Егор кивнул головой в знак согласия, но не прервал занятия.

Вошел Судаков.

Судаков. Дай-ка и я! (Пристраивается к Егору и делает упраж­нения.)

Наталья Гавриловна. Не наклоняйся, прильет кровь.

Судаков. Да... не могу! Опоздал... (Подходит к окну.) Денек! (Дочери.) Есть в этих праздниках что-то особенное. Дух под­нимает.

Звонок в дверь. Возвращается Пров с телеграммой в руках.

Пров (отцу). Судакову Степану Алексеевичу. (Отдает отцу телег­рамму.)

Судаков (читает). «От всей души поздравляю тебя и твоих близких светлым праздником Первомая. Желаю здоровья и счастья. Диму защите не допускают. Все равно благодарю за хлопоты. Любящая тебя Валентина».

Пров. Пап, ты же обещал!..

Судаков. «Обещал», «обещал»!.. Были звонки отсюда, да теперь местные свою власть любят показывать, ломят амбицию. Это надо же!.. Ну, люди!.. Ну...

Егор (закончил упражнения, выключил кассетофон). Вы, Степан Алексеевич, не расстраивайтесь. Свое слово сдержали, пыта­лись оказать помощь, но...

Пров. Так не вышло же ничего!

Егор. А ты думаешь, все в жизни получается?

Пров. Но ты представляешь того парня? Он же, как кролик, перед теми удавами.

Егор. А нарушать дисциплину ему было раз плюнуть... Ничего, воспитательные меры — вещь небесполезная. Защитит на сле­дующий год, зато навек запомнит.

Искра. Отец, ты должен что-то еще предпринять.

Судаков. А что? Что?! Вы все думаете, у меня в руках волшебная палочка. А у меня ее нет!

Егор. Эта штука вещь переходящая. И никогда не знаешь, у кого она в данный момент и кто ею машет.

Пров. Но этот Димка от злости может что-нибудь выкинуть...

Егор. А если твой Димка при первой трудности...

Судаков. Да! Очень вы любите все справедливость. Я еще поду­маю, может быть...

Пров. Искра, садись в самолет и лети туда, от газеты, я тебе обе­щаю: не пойду на философский, пойду, как и ты...

Наталья Гавриловна. Ей нельзя, она еще плохо себя чув­ствует...

Егор. Товарищи, ну мы все обдумаем. Главное, без спешки. И не надо портить себе праздник.

Наталья Гавриловна. За стол, за стол!

Все усаживаются за стол.

Судаков (подняв рюмку). За мир во всем мире!

Телефонный звонок.

Не подходи, леший с ним. Ты, Егор, не слыхал чего-либо? Вчера, говорят, у Коромыслова совет держали.

Егор. Нет, не слышал. Но совершенно уверен — пройдет ваша канди­датура. Я фигуры двигал.

Судаков. Ну, братцы, если ваш отец в горку двинется, значит, он еще не старая развалина, а ого-го! Егор, оттуда и тебя кверху легче тянуть будет.

Егор. Спасибо, Степан Алексеевич.

Пров. Вот уж именно тот случай: не бывать бы счастью, да не­счастье помогло.

Судаков. А Хабалкина жаль. Сломило. И зря он сам заявление подал. Может, и не тронули бы.

Егор. Говорят, из Москвы уезжает, совсем. В родной край, в Саранск, кажется. Мальчишка-то у него один был, а жены давно нет. Не то ушла к кому-то, не то умерла. Горе одних ожесточает, а других мягче делает.

Наталья Гавриловна. Все-таки нехорошо, Степа, что ты не был на похоронах.

Судаков. Я же тебе говорил — не мог освободиться. Приехали голландцы... Кстати, черт! Я же разрешил сегодня ко мне при­вести не помню кого. Чуть не забыл... Приведут...

Пров. Ох!

Судаков. Да, милый, тебе «ох», а это моя работа.

/

А телефон все звонит.

Пров. Нельзя же так! (Выскочил из-за стола, подбежал к телефо­ну.) Алло!.. Да, это я... Да что ты... Когда?.. Ночью?.. Ты от­туда и звонишь?.. Я к тебе приеду. Сейчас... Ну и что, что там демонстрация? Я проберусь. Адрес скажи... Ага!.. Восемь... Сто двадцать три... корпус четыре... Я запомню: восемь, сто два­дцать три, корпус четыре. Это же близко. Ты не очень... Тихо, тихо... Я же слышу... Бегу!

Наталья Гавриловна. Ты куда, Проша?

Пров. Надо.

Наталья Гавриловна. Поешь сначала.

Пров. Не могу. Девочка ждет, сами понимаете... (Пробегает, пере­одеваясь на ходу.) Пап, насчет лекарства...

Судаков. Тьфу ты, черт! Третьего принесу, клянусь, как штык!

Пров. Нет, я говорю, лекарства не надо. Больной поправился. Сов­сем, абсолютно.

Судаков. Вот! А ты суетишься. И других дергаешь. Я забыл, а человек лишнюю химию не глотал... Что это у тебя там за девочка!

Пров. Зовут Зоя.

Судаков. Надеюсь, из приличных?

Пров. Абсолютно. Самого пролетарского происхождения. Мать в нашем овощном ларьке торгует, отец водопроводчик. Но он пока в тюрьме.

Судаков. Все остришь?

Наталья Гавриловна. Нет, Степа, это правда.

Судаков. Вы что, с ума спятили?

Пров. Не понимаю!

Судаков. Да что он у нас, мать, взбесился? Наркотиков, что ли, наглотался, белены? Что он у тебя вытворяет?

Пров. При чем здесь мама? Я влюбился. Любовь. Та самая, которая на поэмы вдохновляет, на подвиги. Ты только что пел. (Поет.) «Я на подвиг тебя провожала, над страною гремела гроза...».

Судаков (подскочил). Перестань! Я тебе запрещаю с этой девицей встречаться, слышишь? За-пре-щаю!

Наталья Гавриловна. Степа! Не надо...

Егор. Степан Алексеевич, он дурачится.

Пров. Может, и женюсь на ней для оздоровления сословия. До че­го же ты, отец, интересно сформировался. Вот, говорят, если срезать дерево, то по кольцам его можно определить, какой год был активного солнца, какой пассивного. Вот бы тебя исследовать. Просто наглядное пособие по истории.

Судаков. Ты сейчас же сядешь за стол, будешь есть пирог...

Пров. Не буду. Боюсь растолстеть. Я вчера вычитал: заплывает душа телом. Иной так способен оскотиниться, что даже страшно по­желать ему здоровья и счастья. (Убежал.)

Судаков (вслед сыну). Дурак!

Все молча едят.

Звонок телефона в квартире Егора и Искры.

Егор (вскакивает, бежит к себе. На ходу, Судакову). Может быть,

о вчерашнем.

Наталья Гавриловна. Не сердись, Степа. Прошка дурачится.

Судаков. Но есть же мера. Есть. В конце концов, элементарное

приличие... А что, у этой девицы действительно такие предки?

Наталья Гавриловна. Ну и что? Ты, наверно, ее мать видел.

У наших же ворот ларек. Такая полная, рыжая.

Судаков. Кошмар! Эта пьяная морда...

Наталья Гавриловна. Она не всегда пьяная.

Судаков. Кошмар!

Наталья Гавриловна. У Егора тоже отец был, знаешь...

Судаков. Так то Егор!

Наталья Гавриловна. А она Зоя.

Судаков. Кошмар!

Наталья Гавриловна. Мне девочка понравилась.

Судаков. Кошмар!

Наталья Гавриловна. Да будет тебе, затвердил как попугай! Никакого кошмара нет. Я даже рада, что Пров не походит на не­которых молодых людей, которые себе уж, знаешь, партии вы­сматривают.

Судаков (дочери). А ты что молчишь?

Искра. А я не слышу, о чем вы говорите. А если и слышу, ничего не понимаю. Ты съезди, отец, в Иран, привези ему персидскую принцессу. Может, он и переменится.

Судаков. Нет, это леший знает, что дома творится! На работе так хорошо. Четко, слаженно... А тут...

Наталья Гавриловна. Нельзя так, Степа, с ним разговари­вать. Ты же прекрасно знаешь, если человек влюблен... Себя вспомни, а?

Судаков. Какая тут любовь! Ему только шестнадцать двадцатого

исполняется.

Наталья Гавриловна. Двадцать восьмого. А в шестнад­цать лет... Мы же не знаем, что произошло с Колей Хабалкиным.

Судаков. Ну. лавируй сама... Не хочу я во всю эту муть влезать.

Наталья Гавриловна. И не надо.

Искра вышла.

Судаков. Я еще от поведения Искры очухаться не могу. Ничего, я ей этих черных чертей наставил, пусть им кланяется, они ей наколдуют... С ума спятила!

Наталья Гавриловна. Выговориться ей надо было, чтобы легче стало. А она даже мне не открывается. Кому-то надо...

Судаков. Не в пустоту же. Это волки, глядя на луну, воют.

Наталья Гавриловна. Не осуждай. Это мука выходит.

Судаков. Прошке тоже кого-то подсунуть надо. Я понимаю, возраст.

Но соображать-то он должен.

Наталья Гавриловна. Ешь пирог, Степа, ешь. Ой, да он

остыл. Сейчас подогрею. (Ушла.)

Звонок в дверь. Искра проходит открыть. Возвращается.

Искра. Папа, к тебе.

Входит Золотарев, молодой человек. В руке у него боль­шая искусственная ветка цветущей яблони. Такие носят на демонстрациях.

Золотарев. С праздником, Степан Алексеевич!

Судаков. Золотарев, привет! И тебя тоже. На демонстрацию идешь?

Золотарев. Да. Меня выделили. Как раз у вашего дома топчемся.

Судаков. Проходи, проглоти пирога. Вкуснота! Жена разогревает.

Золотарев. Не могу, oтстать боюсь. Я на минуту.

Судаков. Что там?

Золотарев. Я, собственно, к Георгию Самсоновичу. Поздравить.

Судаков. С чем?

Золотарев. Вчера у Коромыслова решили: Георгия Самсоновича

на место Хабалкина. Пока исполняющим обязанности, а потом...

Судаков. Георгия?!

Золотарев. Да. Товарища Ясюнина. Он хлопотал, я знаю. Еще

в тот день, когда про сына Хабалкина узнали, сразу. Зять у

вас, Степан Алексеевич, по-настоящему выдающийся. И что

главное — все его уважают. Умеет он...

Судаков (встал из-за стола, зовет). Георгий Самсонович, к вам

пришли.

Входит Егор.

Золотарев. Поздравляю вас, Георгий Самсонович, и с праздником, а главное — с назначением. От самого чистого сердца позд­равляю.

Егор. Спасибо, Вася.

Судаков. И от меня прими самые, так сказать, рассамые. (Жмет

руку Егору, даже обнимает его.)

Егор. Если бы не вы, Степан Алексеевич...

Судаков. Ну что ты, что ты! Достоин! Вполне! Ушла разогревать

пирог и не несет — как бы там сама его не съела! (Ушел.)

Золотарев. Я первый известил?

Егор. Только что по телефону сказали.

Золотарев. Ох, пролазы, уже успели!

Егор, Нет, не приятели.

Золотарев. Неужели сам звонил?

Егор. Почти... Спасибо, Вася. Выпей рюмочку. Икоркой закуси.

(Наливает Золотареву и себе водки.)

Золотарев. Спасибо.

Чокаются. Пьют.

Егор. Не совсем вовремя ты вошел...

Золотарев (закусывая). Догадываюсь. Я не знал, что... А вообще-то

плюньте вы на них. Старье — оно и есть старье. Что он вам

теперь, верно? Родня, и только... Вчерашнее жаркое. Оптимист!..

На том держится! А знаете, откуда у них эта радость жизни!?

Они в той войне выжили, и у них на всю жизнь оптимизм

получился. (Смеется.)

Егор. Глаз у тебя, Вася, не очень ли острый?

Золотарев. А что? Точно!.. И чего им надо? Во! (Обвел рукой

комнату.) А как же! Пришли с войны — ни села, ни хаты.

А тут!.. У таких идеал — материальное благополучие!

Егор. А у тебя?

Золотарев. Массам, конечно, материальное требуется... Только, знаете, прежде всего надо восстановить порядок. Люди потеряли страх — оттого то тут дыра, то там яма. Распустились, им, глав­ное, тишину подай, покой... Ради бога, не делайте волны! А, по-моему, сейчас именно волна и нужна. Я правильно ана­лизирую? А?

Егор. Иди, Вася, а то колонна уйдет. Я давно тебя заметил.

Золотарев. Спасибо, Георгий Самсонович. Желаю вам на новом поприще успеха. Очень вас уважаю!

Егор. Спасибо, Вася.

Золотарев. Будьте здоровы!

Егор. До свидания.

Золотарев уходит. Наталья Гавриловна снова вносит пирог.

Наталья Гавриловна. Вы еще будете кушать, Георгий?

Егор. Спасибо, нет. Сговорился с другом у метро встретиться и забыл.

(Быстро собирается.)

Наталья Гавриловна. Степа, я разогрела, иди!

Входит Судаков.

Судаков. Наташа, у нас нет какой-нибудь чертовщины? Что-то

сердце брыкается.

Наталья Гавриловна (подходя). Дай-ка руку. (Пробует

пульс.) У Искры есть валокардин. Гора, принесите, пожалуйста.

Егор уходит.

У тебя тахикардия. Сядь. (Усаживает мужа.)

Возвращается Егор с пузырьком валокардина.

Егор. Пожалуйста. (Передает капли Наталье Гавриловне.) Извини­те, я опаздываю. (Уходит.)

Судаков (вырывает пузырек из рук жены). Не хочу! (Швыряет его

в сторону.)

Наталья Гавриловна. Ты что?

Судаков. Не хочу!

Наталья Гавриловна. Поди приляг. Ну что ты так! У Проши

знаешь сколько еще всяких любовей будет. Это все, как твоя

знакомая говорила, предвестие. А девочка она, честное слово,

славная, открытая.

Судаков. Первый раз сердце почувствовал... Не знал, с какой оно

стороны. Думал, до ста лет жить буду.

Наталья Гавриловна. И проживешь. Это чепуха, сейчас

пройдет. Идем-идем... (Уводит мужа.)

Звонок в дверь. Искра идет открывать. Возвращается с

Ариадной.

Искра. Пожалуйста, проходите. Вы к Степану Алексеевичу?

Ариадна. Нет, я не к нему.

Искра. А Георгий Самсонович только что вышел.

Ариадна. Я знаю, видела. Я к вам. Меня зовут Ариадна. Ариадна

Коромыслова. Вам, наверно, эта фамилия знакома.

Искра. Да, конечно. Отец работает вместе с вашим папой. У отца

какие-то неприятности на работе?

Ариадна. Нет. Почему вы так решили?

Искра. У вас лицо встревоженное. Проходите, садитесь.

Ариадна. Спасибо. (Села.)

Села и Искра.

Я к вам. Лично к вам. Разговор, может быть, странный, но

серьезный.

Искра. Я теперь догадываюсь.

Ариадна. Почему?

Искра. По запаху.

Ариадна, То есть?..

Искра. Я шучу... Слушаю.

Ариадна. Я не знаю, как начать... Я много думала. Может, это глупо и даже дико, но я решилась. Я решила помочь Георгию Самсоновичу выйти из положения. Он совершенно разрывается, страдает.

Искра. Да что вы! Давайте поможем человеку.

Ариадна. Я сейчас позвонила по телефону, назначила встречу у метро Измайлово, нарочно подальше, чтобы мы успели погово­рить. Я снизу звонила из автомата. Потом ждала, когда он выйдет. И вот...

Искра. Вы умница. Так толково придумали. А вы не боитесь, что я сейчас встану, возьму вас за шиворот и выброшу за дверь?

Ариадна. Ну зачем же? Я к вам по-хорошему. И я еще ничего не

сказала.

Искра. А я, представьте себе, примерно догадываюсь, о чем будет речь.

Ариадна. Он вам говорил?

Искра. Что?

Ариадна. А... Он удивительно сильный, а тут... у него тормоза.

Искра. Какие тормоза?

Ариадна. Внутренние. Я решила сама. Знаете, давайте просто, по-современному, а?.. Георгий Самсонович хочет уйти от вас, но не знает, как это сделать. Ко мне, вы понимаете? Его мучит совесть и держит. Он обязан вам, вашему дому. Он очень пере­живает. Но нельзя же любить в благодарность за что-то, верно? Я бы сказала, ситуация сложилась простая. И это жизнь, это естественно. Все развивается. Старики ахают: безобразие! А это течение жизни, новое. Более свободное. Они освоить не могут, но мы-то можем, мы другие. Зачем же мучиться? Вон моя подружка Тата Пивоварова третьего дня шикарную свадьбу сыграла. А вчера мне говорит: я, кажется, ошиблась. Ну и что же, бывает. Говорит, буду разводиться. И все спокойно, без достоевщины. Да, иные отношения, иное время. И классики говорили, предсказывали: отомрет семья, частная собственность и даже государство. Частная собственность уже давно отпала. Тоже, говорят, некоторые переживали, потом привыкли. Сей­час отпадает семья. Я была в некоторых развитых странах, там уже запросто. Россия, знаете, в чем-то всегда отстает от Европы... Вы напрасно сердитесь. Я, конечно, могу встать и уйти. А что изменится? Он будет ходить ко мне, здесь только ночевать. Ну и что? Расходы на транспорт, и только. Раз произошло, ничего не поделаешь... Что вы молчите?

Искра. Слушаю. Вы говорите дико, но почти правду.

Ариадна (оживившись). Да-да, главное — не переживать. Мне неприятно говорить вам, но... я могу быть откровенной?

Искра. Попытайтесь.

Ариадна. Вы извините, он не любит вас и не любил никогда.

Искра. Ну, миленькая, ты этого знать не можешь.

Ариадна. Он мне сам говорил. Вы кормили его бутербродами, ввели в дом, и он в благодарность... Что такое любовь, он говорит, узнал только со мной!

Искра. Все?

Ариадна. В общих чертах — да. Еще он сказал, что у вас не мо­жет быть детей. Это его тоже мучит.

Искра. Я не знаю вас, еще не понимаю, что вы за человек. Я, знаете, могу даже

предположить, что вы неплохой человек, потому что только очень наивный может вот так прийти и лепетать то, что лепечете вы. Или вы просто, извините, недоразвитая... Вы не боитесь Егора, Ариадна?

Ариадна. Я люблю его.

Искра. Об этом я уже догадалась. Не боитесь его?

Ариадна. Я не понимаю... Все девочки нашего курса от него без ума.

Он личность!

Искра. А я боюсь... Очень боюсь... очень...

Ариадна. Я понимаю, вы ревнуете и можете наговорить на него...

Искра. Я ничего не буду на него наговаривать. Да и нечего... Вы

любите цветы?

Ариадна. Да.

Искра. А музыку?

Ариадна. Конечно.

Искра. А детей?

Ариадна. Очень. Он сказал, что у нас будет трое.

Искра. Вы не будете любить цветы, вы перестанете слышать музыку, у вас не

будет детей. Никогда. Он растопчет вас, вытрет о вас ноги и перешагнет...

Ариадна. Нет-нет! Я удивляюсь, как вы за все годы не поняли, какой это

тонкий, глубокий человек! Да если вспомнить его жизнь, его мучения, через что он прошел...

Искра. Папа — шабашник, пьяница, барак, холод, голод...

Ариадна. Да-да...

Искра. Вы знаете, я вдруг начинаю сомневаться: а было ли все это в его

биографии? Не сочинил ли он все это для удобства

жизни?

Ариадна. Неужели у вас нет чувства сострадания?

Искра. Моя профессия требует этого качества...

Ариадна. Не будем друг друга мучить, Искра Степановна, ска­жите просто — отпускаете вы его или нет?

Искра. Значит, вы дочь Коромыслова... А кто начальник вашего

папы?

Ариадна. У отца нет начальника, он подчиняется только Баранову.

Искра. У Баранова есть дочь?

Ариадна. Мы бываем у Барановых. У них две дочери.

Искра. Целых две! Не знакомьте Егора с ними ни за что. Он вас

обменяет, сейчас же обменяет... Скажите откровенно, это Егор

прислал вас поговорить со мной?

Ариадна. Нет.

Искра, Он!

Ариадна. Честное слово, ничего подобного. Он там, в Измайлове,

и даже не знает, что я здесь. Стоит и ждет.

Входит Наталья Гавриловна.

Наталья Гавриловна. Что же ты, Искрочка, не предложишь гостье чаю? Пироги еще теплые... Я вас узнала, вы студентка Георгия Самсоновича, в тот раз приходили. Вы завтракали, де­точка?

Искра. Эта деточка собирается стать женой нашего Егора. Пришла, чтобы меня об этом уведомить. Мы для него пройденный этап, мама. Впереди дом самого Коромыслова... Идите, Ариадна. Если вы его любите той любовью, о которой в книгах пишут, тогда все. Мои слова — в стенку горох. Пусть растопчет. Зато будет что вспомнить, верно? Но если у вас только легкий дур­ман... Вру, все вру. У меня у самой от одного его вида, от при­косновения голова кругом шла. Всех очаровал. Всех девочек вашего курса! Всех... В общем, хорошо, что вы пришли. Грубо, топором, «по-современному», как вы говорите. Но вы правы. Это я, набитая, все еще чего-то жду, пытаюсь вывернуться... А вы — бац, и готово! Я переживу, переживу! Я много езжу. И знаете, когда стучат колеса, когда вибрируют крылья самолета, заклады­вает уши и в коленях дрожит животный страшок... а рядом чу­жие люди, но почему-то тебе близкие и дорогие... Может, оттого, что все мы вместе висим в воздухе и это объединяет... Знаете, однажды я летела в Караганду, и что-то с самолетом сделалось в воздухе. Все это почувствовали, и все молчали. Сделалось тихо-тихо. Вспыхнула надпись: «Пристегните ремни!» Меня вдруг охватил ужас, я оледенела. Бортпроводница что-то объясняла ласковым, ровным голосом, но я не слушала, никто не слушал.

И вдруг я увидела в проходе маленькую девочку. Она при качке обронила куклу, присела, подняла, стала гладить и целовать. А потом засмеялась и побежала к матери. Мать как-то поразитель­но светло улыбнулась ей. И мне стало стыдно за себя, за свой страх. И он растаял. Девочка и я. Маленькая девочка, еще только начинает жить... Все будет так, как вам хочется. Вам будет легко. Вы молоденькая, хорошенькая, современная.

Ариадна. Вы тоже красивая.

Искра. Ну, знаете, подержанный товар идет уже по удешевленным ценам... Не бойтесь за Егора. Убивать не буду. До свидания.

Ариадна. До свидания.

Искра. Относительно детей... Он только недавно меня уговорил сделать второй аборт. И я сделала. Счастливо!

Ариадна. Подождите... Я не все понимаю. Он уже давно со мной... Ой! (Закрыла лицо руками.) Меня самое что-то трясти начало, как в том самолете... Мама верно говорит мне, что я дура. Хотя... знаете, что такое быть умной — я уже совсем запуталась. Для них ведь что ни сделай, все не так. Татка говорит: «Отбить такого мужика — все равно что настоящий подвиг. За такое, говорит, медали давать надо...» Она еще говорит: «Раньше аристократы выездами гордились, у кого какие лошади, поскольку лошадей у нас нет — можно мужиков показывать...» А ваш Егор... Я же сюда шла... думаете, легко было... я... о нем думала... (Вынимает из сумочки платок и забавную игрушку.) Поздравить его хотела!.. (Швырнула игрушку.) Пожалуйста, не говорите ему, что я приходила... И пусть он там стоит... пусть ждет!.. (Вдруг сильно заплакала и выбежала в дверь.)

Искра. Оказалась несовременной.

Наталья Гавриловна. Искрочка, что это?

Искра. До чего ты любишь риторические вопросы, мама.

Наталья Гавриловна. Искрочка!..

Искра. Не надо.

Входит Судаков.

Судаков. Отпустило! (Видит плачущую Искру.) Опять чего-то не хватает.

Наталья Гавриловна. Степа, здесь была дочь Коромыслова,

Ариадна.

Судаков. Какие-нибудь новости? Что же вы мне не сказали? За­чем она приходила?

Наталья Гавриловна. Наш Георгий сделал ей предложение.

Судаков. Кому?

Наталья Гавриловна. Ариадне Коромысловой.

Судаков. Очередная ахинея? Во-первых, Ариадна еще девочка, я же ее знаю...

Наталья Гавриловна. Она была девочкой.

Судаков. А во-вторых, этого не может быть.

Наталья Гавриловна. Почему?

Судаков. Потому что быть этого не может.

Наталья Гавриловна. У тебя несокрушимая логика.

Судаков. Но я бы знал. Не мог же он...

Искра. Личность все может, папа. (Ушла.)

Судаков. Домолилась. Она должна была его держать.

Наталья Гавриловна. Как это держать?

Судаков. Не знаю. Это вам, женщинам, должно быть известно. Вот ты меня держишь.

Наталья Гавриловна. Чем это я тебя держу? Пожалуйста, на все четыре стороны, не зарыдаю.

Судаков. Ведь вот ты какая ехидная!. Этим ты меня и держишь... Она должна была его понимать, а этого не произошло, потому что она заурядная. А он личность! А личность может понимать только другая личность! Безликие существа понимают только друг друга. Кстати, сейчас заходил наш сотрудник, сказал, что Егор назначен на место Хабалкина, временно, правда.

Наталья Гавриловна. Как — Егор? А ты?

Судаков. Что — я?

Наталья Гавриловна. Ты же говорил...

Судаков. Что я говорил?!

Наталья Гавриловна. Но...

Судаков. Я шутил, острил, могла бы, кажется, догадаться. Назна­чили правильно. Молодого, перспективного. Эрудирован, точная политическая ориентация, три языка знает...

Наталья Гавриловна. Ты, Степа, должен пойти и сказать обо всем Коромыслову. Надо его предупредить.

Судаков. Как это я пойду?

Наталья Гавриловна. Обыкновенно, ножками.

Судаков. В уме ты? Как же я пойду, когда я сам Филиппу Ва­сильевичу все уши про Егора дифирамбами прожужжал. Его и повысили в том числе потому, что я о нем на каждом шагу... И правильно его повысили! Слышишь? Правильно!

Наталья Гавриловна. Слышу, Степа. Ты только не волнуйся. Все правильно.

Судаков. Что правильно?

Наталья Гавриловна. Все.

Судаков. То-то!

Входит Искра.

Искра. Отец, я хочу в Томск вылететь третьего, оформлю коман­дировку. Дай бумаги Валентины Дмитриевны, я пока позна­комлюсь.

Судаков. Сейчас. (Прошел в кабинет, сел за стол и задумался.)

Наталья Гавриловна. Но можно ли тебе, Искра?

Искра. Не можно, а нужно.

Наталья Гавриловна. Прежде всего тебе надо обрести ду­шевное равновесие.

Искра. Не хочу, не хочу! Моя злоба мне нравится.

Наталья Гавриловна. У тебя не злоба, у тебя досада.

Искра. Ой, как со стороны хорошо видно!

Наталья Гавриловна. Не совсем со стороны.

Искра. Совсем.

Наталья Гавриловна. Кроме того, я буду откровенна, Искра. Он действительно никогда не любил тебя.

Искра. Не надо, мама, меня подбадривать таким способом. Откуда ты знаешь?

Наталья Гавриловна. От отца.

Искра. Он говорил что-нибудь отцу?

Наталья Гавриловна. Что ты! Но Степан любил меня, и я знаю, как выглядит человек, который влюблен.

Искра. Смешно. Почему же ты не сказала мне этого раньше?

Наталья Гавриловна. Я говорила: подумай.

Искра. Не помню.

Наталья Гавриловна. Ты не только не помнишь, ты тогда и

не слышала.

Искра. У тебя есть совет?

Наталья Гавриловна. Единственный. При всех случаях не опускайся.

Искра. Думаешь, буду его умолять?

Наталья Гавриловна. Милая, ты выросла и стала для меня такой же загадкой, как и другие.

Искра. Он же ее не любит, не любит.

Наталья Гавриловна. Я понимаю тебя, девочка моя: ты отдала ему свою жизнь, ввела в дом, нянчила, любила. Ради него ты лишилась ребенка. Наверно, в этом чувствуешь и свою вину.

Искра (кричит). Замолчи!

Наталья Гавриловна (после паузы). Извини меня, Искра.

Искра. Мама, я перееду в эти комнаты, а он пусть там, там. И дверь оттуда мы запрем, забьем гвоздями. Ведь я все понимала в последнее время. В Библиотеке иностранной литературы он занимался до ночи... Ты знаешь... Ладно, я тебе скажу. Я хо­дила туда. Да-да... Понимала, что срам, позор, но пошла. Как простая баба, как... А, все мы на одну колоду, все простые, когда до живого дойдет.

Наталья Гавриловна. И его там не было?

Искра. Не знаю. Я вышла из метро на площади Ногина и пошла по Солянке... Я еще в метро все хотела вернуться... На каждой стан­ции говорила себе: не надо... Нет, доехала... Иду по Солянке... Ничего не вижу, на детскую коляску наткнулась. Кажется, обругали. Перешла Астахов мост, увидела здание. Оно мне страшным показалось... И все иду. Рассудок говорит: не ходи. А та самая невидимая сила тащит... Взялась за дверную ручку, и вдруг мысль мелькнула: у меня же пропуска нет. Пропуска в библиотеку. Не скажу же я вахтерше: мужа искать пришла... И, ты знаешь, я даже обрадовалась. Захлопнула дверь и побежала...

Наталья Гавриловна. Чему же ты обрадовалась?

Искра. Что не вошла. Понимаешь, я боялась его там не увидеть.

А так — даже успокоилась. Там, думаю, он сидит, занимается...

И вот когда он послал меня на аборт, я поняла...

Наталья Гавриловна. Не надо, Искра, милая, подержись.

Звонок телефона в кабинете.

Судаков (очнувшись, взял трубку). Да... да, это я... Из какой милиции?.. Да, Судаков Степан Алексеевич... Зачем?.. Что?.. Портфель?.. Хорошо, я понял... Понял, говорю! (Бросил труб­ку, вошел в столовую.) Ну, уж с полным вас праздником! Пров в милиции. Нет, я там как дьявол верчусь, глобальные проблемы... а тут, в собственном доме!.. Требуют явиться. Я не пойду в милицию. (Жене.) Иди ты. Ты, ты иди, я не пойду. Это уже не двадцать два, это уже сорок восемь!

Наталья Гавриловна. Степа, объясни подробно.

Судаков. Что подробно? Чего тебе еще не хватает? Он там, сидит. Иди-иди, они подробно расскажут. Отнял портфель, побежал... схватили... украл... Сын — вор. (Подошел к столу, взял бутыл­ку пшеничной водки, рюмку, потом сменил на стакан, нали­вает.)

Наталья Гавриловна. Степа, тебе нельзя.

Судаков. А это все можно? (Залпом выпил.)

Наталья Гавриловна. У тебя же тахикардия!

Судаков. Сдохнуть хочу. (Хочет налить вина.)

Наталья Гавриловна. Не смей! (Берет стакан.) Уймись. Сядь. (Усаживает мужа на диван, обняла, поцеловала.) Утихни. Ниче­го страшного не произошло, все выяснится. Какая-то ошибка, это ясно. Пров не может. Неужели ты сам не понимаешь: недоразумение.

Звонок.

(Открывает дверь в прихожей, возвращается вместе с Зоей.) Зоя, ты не с ним была? Ты знаешь, где Проша? Ну?

Зоя. Конечно. С ним была. Я сама ничего не могу понять. Вышли мы от

Иры Скворчковой, у нее ночью умер отец. Я ему говорила по телефону: не ходи. А его понесло. Ему там чуть плохо не сде-

лалось. Мужчины вообще чувствительнее женщин. Ну, плач, покойник, зеркала черным завешивают,— я понимаю. Вышли мы. Вдруг он мою руку бросил, я его под руку держала. Побе­жал. А впереди какой-то дядя шел в сереньком костюме, порт­фель у него коричневый. Он этого дядю догоняет и, я даже ни­чего сообразить не могла, вырывает портфель и бежит. Тот как заорет! Ну, а милиции-то сегодня полно, сами понимаете, праздник. Его хватают. Бегу туда, говорю: «Пустите, пу­стите...» А на меня и не смотрят. Я бегу, а его ведут. И лицо у него какое-то странное, у Прова, ничего не выражает, тупое, будто дурачком сделался. Я даже испугалась. И в милиции ему говорят: «Зачем вырывал?» А он: «Думал, там деньги». А в портфеле-то в этом две поллитровки было, сайры банка, сельдь в масле, батон белый за тринадцать копеек и полбуханки черного. И дамское, извините, белье новое, с ярлыком. Видать, в подарок нес, в гости шел. Это все там на стол выкладывали, записывали.

Наталья Гавриловна. Где он, Зоя?

3оя. В сорок девятом. Протокол начали составлять.

Наталья Гавриловна (мужу). Сейчас же иди туда.

Судаков. Нет.

Наталья Гавриловна. Одевайся.

Судаков. Но ты понимаешь, что мне явиться в отделение ми­лиции...

Искра. Я пойду. Папе не надо. Он там начнет грудь выпячивать, только разозлит всех.

Судаков. Да, Искра, ты, именно ты. Ты со всем этим часто во­зишься, умеешь, понимаешь, как надо. А милиция... черт знает, как с ними разговаривать. А я позвоню... Погоди, кому зво­нить?.. Черт, ни одного начальника по этому делу не знаю. С королем Саудовской Аравии обедал, с президентом Никсоном на одной фотографии вышел, а начальника районной милиции не знаю.

Зоя. Не ходите пока, надо подождать.

Наталья Гавриловна. Как же можно ждать? Его переведут в тюрьму.

Зоя. Да нет. Я матери сейчас сказала. Она выручит. Мать ларек за­крыла и помчалась. Ее там все знают, у нее там дружки — дядя Миша, Николай Длинный. Она лучше вас...

Наталья Гавриловна. Его там не били?

Зоя. Гражданин этот дал ему по шее, но милиционер знаете, как его одернул. Проша правильно себя ведет, не сопротивляется. Все твердит: я сын Судакова Степана Алексеевича.

Судаков. О-о-о-о!

Наталья Гавриловна. Нет, так нельзя! Зоечка, Искра, идите вместе. Пока не поздно... Мало ли что! Вдруг Проша начнет философствовать. А там, я слыхала, этого не любят. Идите!

Звонок. Искра открывает дверь в прихожую. В столовую входит мать Зои — Вера Васильевна. Она за руку ведет Прова.

Вера Васильевна. Здравствуйте. Извините. Вот он. (Зое.) Ты что в туфлях влезла, тапочки не переодела?

Наталья Гавриловна (бросаясь к сыну). Проша!.. Проша!.. (Целует его.) Мальчик, мой мальчик!.. (Плачет.)

Вера Васильевна. Да все! Закрыто. И протокол порвали. Васюков дежурит. Я говорю: «Отпускай под мое честное, отвечаю». Тот гаврик начал было тявкать, а я ему говорю: «Ты кому это розовые трусики нес, гад? Я вот жене скажу, адресок твой уже записан». Живо стих. (Дочери.) Ты в какой дом-то влезла, а? (Наталье Гавриловне.) Вы ее гоните, если чего. Они, мо­лодые, места своего не знают, стыда нет.

Наталья Гавриловна. Ваша Зоя девочка хорошая.

Вера Васильевна. Все они на чужих людях хороши, а матери дома — все замечания, выговора, будто мы совсем уж опилками набитые... Одно могу сказать: любит меня, любит. Любишь Зойка, а?

Зоя. Будет тебе.

Вера Васильевна. Стесняется. Любит. Сердце доброе, в отца...

Ну, извините нас. Идем, Зойка.

Зоя. Иди, я не поздно приду.

Вера Васильевна. Еще бы поздно, узнала бы у меня!

Наталья Гавриловна. Простите, я не знаю вашего имени-отчества.

Вера Васильевна. Вера Васильевна я, Губанова по первому

мужу, а девичья фамилия Кислова.

Наталья Гавриловна (жмет руку Вере Васильевне). Огром­ное вам

спасибо, Вера Васильевна, у меня нет слов...

Вера Васильевна. Да что вы! Мы завсегда, если своим помогать.

Да и мальчонке вашему я так благодарна.

Наталья Гавриловна. За что?

Вера Васильевна. Да он же вам, наверно, сказывал, как Зойку-то мою у

кинотеатра от двоих парней отбивал. Лезли скоты длинноволосые. Я ей говорю: «Не ходи на поздний сеанс». Да и всех вас я знаю, из своего ларька каждый день вижу. И как он в школу бежит, и как ваш супруг с молодым мужчиной на работу в машину садятся. Очень тот молодой человек краси­вый и такого гордого виду — кто он, не знаю.

Наталья Гавриловна. Муж дочери.

Вера Васильевна. Завидный. Такого хоть по телевизору показывай.

(Искре.) Очень вас поздравляю. Вас, барышня, тоже знаю. (Наталье Гавриловне.) А уж вы-то к моему ларьку часто жалуете. И деликатные очень. Я поначалу, как у ваших-то во­рот торговать начала, вам всякую пересортицу совала. Вижу, дама то ли ничего не понимает, то ли неразборчивая. Я вам гниль-то и подсовывала. А потом однажды вижу: вы к воротам подошли и стали из сумки-то своей дрянь-то эту в урну выбра­сывать. И как-то мне неловко стало. Думаю: «Она не глупая, она деликатная». И уж я вам потом, наоборот, самого отбор­ного вешала. Я деликатных знаете, как уважаю. На людей-то насмотрелась. Все рвут, все требуют, всем давай, да все быстрей, чего, мол, копаешься! А вот зимой-то на морозе голыми руками поди похватай свеклу там или огурцы те же. Пальцы к весам да к гирям прихватывает, рук-то уж не чувствуешь. Летом-то еще благодать, И всем-то дай получше, поспелее, будто похуже я должна сама кушать. И все очередь, очередь, будто все только и делают, что целый день едят. Знаете, как мне лица-то эти примелькались. Они и во сне ко мне в очереди стоят... Только тогда и хорошо, когда продукты кончаются.

Наталья Гавриловна. Подождите, чего ж мы с вами так стоим! Давайте я вас чаем угощу. У меня пироги.

Вера Васильевна. Не могу, все побросала. Повесила бумажку «Ушла на базу» — и бежать. Там уж, поди, покупатель сер­чает. Праздник!

Наталья Гавриловна. Пять минут!

Вера Васильевна. Не могу. План не выполню.

Судаков. Хотите, я вам в Болгарию на Золотые пески путевку сделаю?

Вера Васильевна. Чего?

Искра. Папа!

Судаков. В Болгарию на Золотые пески не хотите поехать?

Вера Васильевна. Хотела бы, да теперь не могу. Кто же Кон­стантину передачи носить будет? Вот уж когда он отсидит, мы хоть в Гавану, очень вам будем благодарны. (Наталье Гаври­ловне.) Если что потребуется, в очередь-то не становитесь, а сзади в дверку мне стукните, я открою и... У меня там всегда что-нибудь дефицитное имеется. Счастливочки! Бегу! (Прову.) Не балуй! (Ушла.)

Выходит и Искра.

Судаков (сыну). Не желаю с тобой разговаривать! (Ушел.)

Наталья Гавриловна (ему вслед). Может, температуру сме­ряешь? У

тебя, по-моему, жар.

Возвращается Судаков.

Судаков. Я знаю, зачем он это сделал, знаю! (Скрывается.)

Наталья Гавриловна (сыну). Объясни.

Пров молчит.

Между прочим, Георгий, кажется, уходит из нашего дома.

Пров. Услышал, значит, господь бог мою молитву! А Искра где?

Наталья Гавриловна. Видимо, к себе пошла... Я тебя всегда просила, Пров: прежде чем что-то совершить, подумай о ро­дителях.

Пров. Знаешь, мама, если каждый раз думать о последствиях, во­обще шевелиться не надо.

Наталья Гавриловна ушла.

(Зое.) Пойдем ко мне.

Снова врывается Судаков.

Судаков. Если тебе противен Егор и, видимо, я, если мы тебя не устраиваем, то ты должен прежде всего быть умней Егора. У те­бя не золотая медаль должна быть, а бриллиантовая... Он три языка знает, ты должен знать тридцать три... Тогда он тебе служить будет, а нет — ты ему. А ты как учишься? Ясно? По­беждает, милый мой, умнейший... А я что? Я, конечно...

Пров. Папа... (Делает движение к отцу.)

Судаков. Извини, у меня дела. (Ушел.)

Пров и Зоя прошли в кабинет.

Зоя. Ты еще здесь обитаешь.

Пров. Только вчера докрасили. Сохнет. Вечером перебазируюсь. Пойду лицо вымою. (Вышел.)

Зоя подошла к полке с книгами, достала томик.

В столовую входит Искра с охапкой вещей: пакеты с пись­мами, платья, лампа.

Наталья Гавриловна (входя следом). Платья отнеси в спаль­ню.

Пров возвращается в кабинет.

Пров. Освежился.

Зоя. Смотри, какие замечательные строчки:

«Прочти мне стихи или песню

простую какую-нибудь,

Чтоб мог я от мыслей тревожных

шумливого дня отдохнуть.

Не тех великих поэтов, чей голос —

могучий зов,

Чей шаг отдаленным эхом звучит

в лабиринте веков.

Возьми поскромнее поэта, чьи песни

из сердца текли,

Как слезы из век задрожавших,

как дождик из тучки вдали.

И музыка сумрак наполнит.

Мучительных дум караван

Уложит шатер, как арабы,

и скроется тихо в туман».

Пров. Слушай, а кто теперь той бедной тетке помогать будет?

Зоя. Какой тетке?

Пров. Ну, ты говорила, у которой пенсия маленькая.

Зоя. Не знаю.

Пров. Давай как-нибудь подрабатывать в ее пользу. Тимур и его команда... Я, знаешь, боюсь.

Зоя. Чего? Мать замяла это дело.

Пров. Нет, не этого. Чтоб не как Коля Хабалкин...

Зоя. Ты что? Что ты!

Пров. Нет-нет... Не бойся!..

Зоя. Вы приятели были?

Пров. Нет. Так, иногда вместе до метро шли, и то редко. Он как видит, что кто-то за ним идет, шагу прибавляет, не хочет. Кто-же будет навязываться... В тот день я еще удивился, что он меня догнал. Идем, говорит, вместе. Я, знаешь, почему-то даже обрадовался. Думаю: «Со всеми молчит, а ко мне сам подо­шел». Лестно вроде. Глупо, конечно... И как-то он это так сказал — «Пойдем вместе»... Что-то у него в голосе было.

3оя. О чем говорили-то?

Пров. Так. Болтали. Про кино, про последние известия. Я вот в уме все перебираю... Во-первых, почему он ко мне подошел. Вер­нее, не почему, а зачем. Ему что-то надо было. Дошли. Он говорит: «Будь-будь!» Я тоже: «Будь-будь. Пока!». А этого «по­ка» уже и нет. Есть «все», а не «пока». А ведь он чего-то ждал, я это чувствовал. Ведь зачем-то догнал. Он же ко мне вроде, как к печке погреться, прислонялся, а я... Мне бы, понимаешь,

вместо «пока» спросить: «Коля, ты что-то темнишь, выклады­вай». Я понимал, что эту фразу надо было произнести, но из-за какой-то вшивой фанаберии не сказал. Мол, ты мне «пока» и я тебе «пока». Идиот! Надо слушать внутренний голос, а не дурацкие мозги. Они только крутят, крутят...

3оя. А во-вторых?

Пров. Что — во-вторых?.. А... А... Во-вторых, среди трепа нашего он меня спросил — и ты знаешь, ни с того ни с сего: «У тебя много злых мыслей?» Я подумал, что он это обо мне, дескать, не злюсь ли я на него, что он всегда в стороне. «Нет, говорю, немного, чего мне на тебя злиться». Он засмеялся: «Да я не о себе, не все ли мне равно, как ты обо мне думаешь». Это он с досады, что я именно о нем подумал. «Я тебя вообще спраши­ваю, много у тебя в голове злых мыслей?»

Зоя. Ну, а ты чего?

Пров. Я говорю: «Бывают, конечно, но потом, слава богу, испаря­ются».

3оя. А он?

Пров. «Завидую», говорит. А потом добавил: «Звери, наверное, счастливее людей, они не мыслят». Я ему говорю: «Ну, тогда, знаешь, растения еще счастливее». А он уже прямо как-то с остервенением: «Верно, самые счастливые — камни! Я бы хотел быть камнем. Существовать миллионы лет, все видеть и ни на что не реагировать».

Зоя. Жуть какая!

Пров. «Откуда ты знаешь, — я ему говорю,—что камни ничего не чувствуют? Вот выяснилось: растения чувствуют. Цветы реа­гируют, например, когда к ним приближаются с целью сорвать, и по-другому — когда понюхать».

Зоя. Ерунда какая! Что, по-твоему, если я рву цветы, им больно?

Пров. Говорят.

Зоя. Ты уж извини. Тогда вообще жить невозможно.

Пров. Я когда с портфелем побежал, у меня противная мысль была, даже, знаешь, не столько противная — злая. Злоба, конечно, от бессилия возникает.

Зоя. Да что у тебя?

Пров. Я хочу, чтоб дом был чистый.

3оя. А я совсем по-другому все чувствую. Отец в тюрьме, мать пьет

часто, но я ее понимаю... Я люблю жизнь и детей учить хочу.

Я буду их учить любить жизнь... Хочешь, я тебя поцелую?

Пров смотрит на Зою. Та подходит к нему и частыми поцелуями покрывает его лицо. Прижимаются щека к щеке.

Не надо, Проша! Не надо!..

Пров (улыбаясь). В глазах светлеет.

Зоя. Проша, я не люблю злых.

Во время разговора Прова с Зоей Искра и Наталья Гавриловна переносят вещи Искры из ее квартиры в комнаты Судаковых.

Наталья Гавриловна. Проша!

В столовую вошел Пров.

Ты пока в кабинете отца останешься. В твоей комнате будет Искра.

Пров. Пожалуйста!

Слышны удары молотка, забивающего гвозди.

Что это?

Наталья Гавриловна. Понятия не имею.

Пров идет на стук, возвращается и проходит в кабинет. Входит Егор.

Егор. Мне никто не звонил, Наталья Гавриловна?

Наталья Гавриловна. Нет. А вы встретились с товарищем?

Егор. Да. Славно поболтали, я его давно не видел. В школе учились вместе.

Он из Челябинска приехал на праздник...

Входит Судаков.

Я, Степан Алексеевич, вчера забыл вам сказать: на заседании в главке... Судаков. Наташа, ты Севостьяновых помнишь?

Наталья Гавриловна. Каких Севостьяновых?

Судаков. Из наших же, он еще на Подшипнике инженером...

Наталья Гавриловна. Конечно, помню.

Судаков. Мы же лет двадцать не встречались. Позвони, авось они

вечером свободны, подъедем. Старое вспомним... И Орлову бы

позвонить.

В столовую входят Пров и Зоя, Все смотрят на Егора. Егор пошел на свою половину. Входит Искра.

Искра. Там закрыто. Возьми ключи и пройди своим парадным.

Егор. Я пройду здесь.

Искра. Не сметь!.. (Швыряет ему ключи.)

Звонят в дверь. Пров бежит открывать. Возвращается с двумя неграми, очень рослыми и респектабельными, с ними — переводчица. Очень маленькая юная девочка — Соня.

Пров. Папа, к тебе.

Соня. Здравствуйте. Вы, Степан Алексеевич, любезно разрешили по­бывать у вас...

Судаков. Да-да! Милости просим!.. Пожалуйста, присаживайтесь! Наташа, кофе, коньяк. (Здоровается с гостями.) Жена — На­талья... моя, как у нас говорят, половина... Это мое семейство... Сын... мой сын Пров, ученик девятого класса... Дочь — Искра... я ей дал это имя... Знакомая девочка сына...

Пров (тихо)., Зоя.

Судаков. Зоя... Мать работает в торговой системе обслуживания трудящихся... (Смотрит на Егора.) Это... это... (Губы его задро­жали, и хрипота сдавила горло.)

Наталья Гавриловна. Это Георгий Самсонович Ясюнин — наш сосед.

Судаков. Живем мы хорошо...

Пауза. Гости заметили черные маски и стали на них молиться со своими ритуальными жестами.

Занавес