Ледостав

Утро.

Проходя, подмечаем:

Водоемы покрылись льдом.

Это значит – зима.

Ее встречаем

Ввечеру мигренью

и ватным лбом.

Сутки кряду,

мучаясь,

чаем,

Заклинаем небо перстом:

Пусть разразится

просыпной снегопадище!

Пусть разрешится им

тяжкое адище!

Четверг.

Сижу, озлобленный, на работе,

Отравлен взор новостей дрянью.

Вдруг –

в окно. Там мело.

Уже замело те

Дворы и дороги

снеговой

тканью,

Где пешеход в извечной своей заботе

Предавал организм

толкотне и шаганью.

В ящик долгий себя не откладывая,

Явилась охота пройтись,

вокруг оглядывая.

Пуст Лаврушинский.

Пусты Кадаши.

Барокко московское

в величии одиноко.

Товарищ буржуй,

не ломай, не круши,

Не вынуждай нас снова

биться жестоко!

Изыди, жадная тварь!

От души

Проклинаем твои

финансовые потоки!

Пусть от капиталов твоих

останется только дымка!

В этот момент

под ноги

кинулась мне

Ордынка.

Горбылем моста

дорога через канал.

На острове – Гугл, Балчуг

и древний посадский храм.

Снега навал

уже стал

уж совсем немал.

Ужесточенная вьюга

вверила нас мирам,

В которых Кремль – расплывчат, дымчат и ал;

Высотка

призрачным замком

висит над рекой; кострам

Пряничных куполов –

празднично,

как на открытке «Зима».

Что касается ХХС, то его поглотила тьма.

Москва противится ледоставу

Нечистотами, нефтью и светом фар.

Под ногами –

избы, терема и заставы,

Закованные

в культурного слоя

вар.

Варваркой,

варваров и варварок

избегая лавы,

Я удаляюсь от площади,

известной нам как Пожар.

На фоне заснеженной

разрухи Зарядья

Зиждутся древности

вечности ради.

Псковская горка.

Подземная башня.

Кулишки,

Все их святые

и чебуречная

с чертом,

Пустившим на креативные вывески

адского трэша излишки.

Буксует Солянка

снежным подсоленным тортом.

Прохожие в сумках

влачат электронные книжки.

На Ивановской горке

пахнет особенным сортом

Тишины, пустоты и прочего уединения.

Наши пророчества

ждут своего исполнения.

Возле Библиотеки

мне подмигнул Землекоп,

Выходя из калитки,

в которую я направлялся.

Не даром: подле кирхи

обнаружился странный сугроб…

В том, что увидел,

пожалуй бы,

я не поклялся:

Неподвижно шли пилигримы.

Меня взял озноб

Бы, если б не прелесть волшебная

этой застывшей картины:

В капюшонах, в плащах –

безликие –

мертвенным клином…

Палаты Мазепы.

Фактура древнего камня.

Через Колпачный.

Тропинка.

Москва – большая деревня.

Лабиринты Хохловских дворов,

вот туда мне

И надо.

Шагами мощу гати Покровки древней.

На той стороне

в пору пришлись бы сани,

Чтоб в Кривоколенном

не окриветь на колени.

В переулка колене

богатых бандитов собранье.

(Это я понял из слов охраны,

отсеяв брань их).

Мясницкая.

Ну, думаю,

что-то холодновато.

И поздно.

На Чистых прудах

Под ноги я постелил эскалатор.

Спускаюсь и думаю:

все на своих местах.

Все эти люди – мы.

Каждый в своей палате.

Будь то отдельный я,

погрязший в своих трудах,

Или любой другой отдельный

житель круглой Земли.

Жалко, что окружающие

эдак взглянуть не могли.

Пятница.

Снег не перестает.

Снова вечером

ринулся в одиссею.

Пошел на юг,

где степью встает

Малой Полянки

хутор рассеянный.

Впереди меня

дворник идет.

Экие фигуры в стиле Дали

На фюзеляжах авто

снега намели!

По сугробам

и льду бугристому

Выкатываюсь

на кольцо Садовое.

Нет здесь предела

счастью туристскому:

Модерн а-ля терем –

искусство медовое

Для глаза.

Но дальше

по небу мглистому

Над советской глыбой

миллионопудовою

Распласталась огромная надпись «Сапоп».

Половине Москвы

эта надпись

мозолит лоб.

На моей стороне –

монументализма психодел.

Вот здание, похожее на процессор.

Вот какие-то сейфы на ножках…

Министерство внутренних дел!

Ленин на площади

как на Саракше прогрессор.

Я на него поглядел.

Он на меня поглядел.

Сверху «Сапоп» свирепел,

как агрессор.

Сошел я в метро,

людскую толпу созерцая,

И будучи частью ночи,

в ней растворился, мерцая.