Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


This file was created 8 страница




- Да, все с теми же.

- В твоей жизни не хватает женщины.

- Единственной женщине в моей жизни лет шестьдесят пять. Бывшая певица. Она хочет мне помочь стать актером.

Я не хотел его огорчать. Я рассказывал, чтобы самому сориентироваться. Быть может, Кора и я - это и в самом деле что-то очень уродливое. Парни моего возраста слишком просто все понимают. Я доверял отцу. Он знал нормы поведения. Он всегда был профсоюзным активистом.

- Я не стану актером, не огорчайся, - сказал я ему.

Мы сидели за кухонным столом, напротив нас было окно, выходившее во двор, и там все было серым, но лицо отца стало еще более серым.

- Короче, тебя содержит старуха.

- Нет. Мне надо было бы сказать тебе "да", чтобы подтвердить твое мнение, но это не так. Иногда она сует мне какую-нибудь купюру и я ее беру, но только чтобы ей было легче. Это очень романтическое существо. Ее песни вошли ей в плоть и кровь, она пела про каторгу, гильотину, африканские батальоны, легионеров, бандитов. Ее репертуар куда старше ее. Тебе это, наверное, покажется странным, но когда она мне сует бабки и я их беру, она чувствует себя уверенней. То, что она поет, называют жанровые песни. Про хулиганов, про девиц с незаконнорожденными младенцами, ну и тому подобное. Ее зовут Кора Ламенэр, может, видел афиши в метро, когда был молодым. Вы примерно одного возраста.

Он взял лежавший на столе круглый деревенский хлеб и начал его медленно резать на очень ровные ломти, чтобы укрыться чем-то привычным, домашним. У нас дома он всегда резал хлеб. Это мое первое воспоминание после ухода матери. Он мне сказал: "Твоя мать ушла от нас", а потом начал медленно резать деревенский хлеб красивыми ровными ломтями.

- Ты специально пришел, чтобы мне это сказать? Что тебя содержит старуха? Он положил хлеб, ломти и нож на клеенку в бело-синюю клетку.

- Мы давно не виделись, вот я тебе и рассказываю.

- Если у тебя возникла потребность поговорить со мной об этом в семь утра, значит, тебя это мучает.

- Не без этого.

- Ничего более ужасного не случилось?

- Нет, ничего.

- Полиция тебя не разыскивает?

- Пока нет. К этому пока еще не относятся как к агрессии против старых людей.

- Нечего дурака валять.

- Я рассказал тебе об этой тетеньке, потому что я и правда не очень ясно понимаю, что я делаю. А вот у тебя четкие нормы поведения. Во всяком случае, бабки здесь ни при чем.

- Ты ищешь себе оправдание. Продолжать разговор смысла не имело.

- Что поделаешь, мне нравится старая кожа, должно быть, я извращенец.

Он молчал, упершись руками в колени, и глядел на честный, надежный хлеб, лежащий на столе. Просто не верилось, что совсем седой человек шестидесяти лет не понимал, что можно любить стариков.

- Начинают, как ты, а потом совершают вооруженные налеты на почтовое отделение. Я не уверен, что этого еще не случилось, раз ты пришел ко мне в такой ранний час.

Я снова ощутил, что меня захлестывает какое-то особое чувство. Оно постепенно подымалось все выше, мне становилось жарко, и я расплылся в улыбке.

- Дай мне десять минут, чтобы уйти, прежде чем позовешь легавых.

Я испытывал нежность к нему и к его деревенскому хлебу, надежному, честно му, весомому, но разговаривать смысла не имело: когда любишь, как дышишь, такие, как он, принимают это за болезнь дыхательных путей.

 

 

 

 

Я вернулся в нашу конуру. Дома никого не было, не считая святого Георгия, который единоборствовал на стене с драконом. Я залез на свой второй этаж и долго там лежал - ноги мои свисали, а голову я обхватил руками и все старался себя понять, определить, на каком я свете, и что я творю, и куда двигаться дальше, и почему я должен оставаться здесь, а не отправиться куда-то еще, и что мне сделать, чтобы как-то упорядочить свою жизнь и побороть мой дурацкий характер, который вынуждает меня повсюду и одновременно быть добровольцем… А может, мне следует вступить в какой-нибудь монашеский орден?

Возможно, мой отец прав и существует только социальная правда. Тогда можно было бы еще как-то выйти из положения, предпринимая всяческие меры, а в конце сказать, мол, простите, но больше ничего нельзя сделать, мы попали в зону невозможного. Но тогда - к царю Соломону ни ногой. Стариков не навещать - это плохой пример для молодежи. Я взял словарь Чака и посмотрел слово старость. Там было: последний период человеческой жизни, следующий за зрелостью и характеризующийся явлением старческого маразма. Я посмотрел "старческий маразм", и это оказалось еще хуже. Мне следовало бы любить их издалека, теоретически, не посещая их. Так нет же, мне надо было прожить любовную историю, начав ее с конца!

Я поставил словарь на его постоянное место. Чака очень интересуют мои отношения со словарями. Он наслаждается, когда видит, что я открываю словарь и начинаю искать какое-то слово.

- Ты делаешь это, чтобы отдалиться. Ради отчуждения.

- Что это значит?

- Отойти в сторону, отстраниться от того, что тебя задевает и пугает. Отстраниться от волнения. Это форма самозащиты. Когда ты испытываешь из-за какой-то вещи тревогу, ты ее отодвигаешь от себя, сводя к сухому понятию из словаря. Ты ее, так сказать, охлаждаешь. Возьми для примера слезы. Ты хочешь их избежать, и ты ищешь это слово в словаре.

Он пошел к полке и взял толстый Бюдэн.

- Слеза - капля влаги, прозрачная и соленая, возникающая из-за активизации деятельности слезных желез. Вот что такое слезы по словарю. Это их здорово удаляет от нас, верно? Ты прокладываешь себе дорогу к стоицизму, вот что с тобой происходит. Ты очень хотел бы быть стоиком. Бесчувственным. Скрестить руки, обдать холодным взглядом свысока и сказать "до свидания, извините, но я вас всех вижу издалека, едва различая". Ты ищешь слова, чтобы все сгладить.

Меня не трогало, что Чак на мне разрабатывает свои научные теории, он тоже должен жить.

Я все еще валялся, разглядывая свои кроссовки, а ноги мои по-прежнему свисали, когда вдруг появился Чак. Он всю ночь отвечал по телефону службы SOS. Ночью бывает больше всего звонков, и теперь он зашел домой, чтобы переодеться. Мои свисающие ноги были, видно, подобны сигналу бедствия, потому что он тут же кинул на меня животно-равнодушный взгляд. Только он умеет, благодаря своим очкам, держать вас на расстоянии.

- Что случилось, старик?

- А то, что я этой ночью засадил мадемуазель Коре.

- А!

У него особая манера произносить это "а", давая понять, что ничего его не удивляет и что он никак не судит - ни что хорошо, ни что плохо, ни что красиво, ни что уродливо, ни что велико, ни что ничтожно. Этот тип всегда изображает из себя такого бывалого, все перевидавшего мужика, будто ему не двадцать пять лет, а двенадцать.

- Да, я ее поимел.

- Ну и что? Я не вижу тут никакой проблемы. Если ты ее захотел, и она…

- Я ничуть ее не хотел, черт возьми!

- Выходит, ты это сделал по велению любви.

- Да, но она решила, что это лично к ней относится.

Чак высоко поднял брови и проверил, хорошо ли надеты очки, - это максимум, на что он был способен, чтобы показать, что наш разговор ему не безразличен.

- А!

- Да-а! Она не поняла.

- Ты мог ей объяснить.

- Нельзя объяснить женщине, что ты трахал ее из любви к человечеству.

- Всегда есть возможность все сказать по-хорошему.

- По-хорошему… Да пошел ты!.. Это совершенно омерзительно - выбрать себе тетку и потрахаться с ней не любя, только потому, что кругом красивые молодые телки. И так хватает несправедливостей, незачем еще добавлять. Я трахнул мадемуазель Кору, но не лично ее, а лично несправедливость в ее лице. Я в очередной раз стал альтруистом-любителем.

- Ну переспал ты с ней, ничего страшного, она от этого не умрет.

- Я не должен был этого делать. Я мог бы придумать что-нибудь другое.

- Что именно?

- Не знаю, но есть и другие способы проявить симпатию.

У Чака на голове трехэтажная копна волос. И рост у него, должно быть, метр девяносто, уж очень он высокий, зато грудь впалая, а ноги худые, как у розового фламинго. Будь он спортивен, из него получился бы профессиональный баскетболист.

- Я влип в отвратительную историю, Чак. Может, мне лучше уехать на некоторое время из Франции, чтобы было чем оправдаться? Я не намерен продолжать, хотя она на это рассчитывает, но и прекратить я тоже не могу, потому что тогда она почувствует себя очень старой. Я сделал это, поддавшись какому-то порыву, вот и все.

- Вы можете остаться друзьями.

- А как мне ей объяснить? Что я ей скажу? Все равно она будет считать, что все дело в ее возрасте.

Чак говорит с американским акцентом, и от этого любые слова в его устах звучат как-то особенно и кажутся новыми.

- Ты ей объяснишь, что в твоей жизни была другая женщина, что ты потерял голову от мадемуазель Коры, но прежняя все узнала, и так жить невозможно. Конечно, она посчитает тебя донжуаном.

- Ты что, смеешься надо мной? Кстати, я вспомнил, что надо вынести помойное ведро. Сегодня твоя очередь.

- Я знаю. Но шутки в сторону, тебе необходимо перевести эту историю из сексуального аспекта в сентиментальный. Ты ее навещаешь время от времени, берешь за руку, глядишь ей в глаза и говоришь: "Мадемуазель Кора, я вас люблю".

Я ему улыбнулся.

- Бывают минуты, когда мне хочется разбить тебе морду, Чак.

- Да,-я знаю это чувство бессилия.

- Что мне делать?

- Быть может, она сама тебя бросит. А в следующий раз, если на тебя найдет такое, прошвырнись по улице и покидай крошки воробьям.

- Будет тебе…

- Неужели такое может взбрести в голову - засадить женщине из жалости! Мне надо было сдержаться. В самом деле, мне надо было сдержаться.

- Я засадил не из жалости. Я это делал из любви. Ты прекрасно это понимаешь, Чак. Из любви, но лично к ней это не имеет никакого отношения. Ты знаешь, что у меня это вообще любовь.

- Да, любовь к ближнему, - сказал он.

Я вскочил с кровати и вышел из комнаты. Он меня просто доставал. На лестнице я потоптался и вернулся назад. Чак чистил зубы над умывальником.

- Одну вещь мне хотелось бы все же уточнить, старик, - сказал я ему. - Ты из тех типов, которые все перепробовали и не пришли ни к чему. Ты сделал свой вывод. Он заключается в том, что все и ничего - одно и то же. Но в этом случае объясни мне, какого черта ты торчишь два года в Сорбонне? Никто не может тебя ничему научить. Тогда зачем тебе это надо?

Я схватил пачку ксероксов лекций, которые им читают, и его заметки и выкинул все это в окно. Чак заорал так, будто его трахают в задницу, -впервые мне удалось вывести его из себя. Меня это смягчило. Он кинулся вниз по лестнице и орал: "Fucking bastard, son of a bitch" (Проклятый ублюдок, сукин сын (англ.).), и я побежал и помог ему собрать листочки.

 

 

 

 

Было уже почти десять часов, и я направился в книжную лавку. Алина уже была там. Как только она меня увидела, она тут же пошла и принесла мне словарь. От каждого ее движения меня обдавала волна приятного запаха. Я взял словарь, но это был не тот, что мне нужен.

- Нет ли у вас медицинского?

Она мне его принесла. Я посмотрел слово "любовь", но не нашел.

- Тут нет того, что мне надо.

- А что вы ищете?

- Я ищу слово "любовь".

Мне хотелось ее рассмешить, потому что, когда над чем-то смеешься, все становится менее серьезным. Но эту девчонку так просто не проведешь, сразу видно. Было видно и то, что я от этого болен. Мне хотелось ей сказать: "Послушайте, я люблю женщину, которую я совсем не люблю, и от этого я ее еще больше люблю, вы можете мне это объяснить?" Я этого не сказал - когда люди еще мало знакомы, трудно выставить себя в смешном виде.

- Вы не найдете "любовь" в медицинском словаре. Обычно это считается естественным стремлением человеческой души. Я тоже не засмеялся. Я снова взял словарь Робера. Я прочел вслух, чтобы и ей была польза:

- Любовь -предрасположенность желать благополучия не себе, а другому и быть ему всецело преданным… Вот видите, это же ненормально.

Она молчала и смотрела на меня почти без иронии. Я надеялся, что она это не воспринимает как религиозное проявление с моей стороны. Высокая блондинка, которая не употребляет никакой косметики.

- У вас нет большего словаря?

- Да, здесь краткие формулировки, - сказала она. - Это словарь для постоянного пользования. Чтобы был под рукой. В случае необходимости. Я воскликнул, как Чак:

- А!

- Для скорости. Еще у меня есть большой Робер в шести томах и универсальная энциклопедия в двенадцати. И еще несколько других словарей.

- У вас дома, чтобы знать в случае необходимости, или только здесь?

- Не смешите меня… Как вас зовут?

- Марсель. Марсель Беда. А у Зайчиков меня зовут Жанно.

- Пошли.

Она привела меня в комнату в глубине магазина, где все стены были уставлены одними словарями.

Она сняла с полок все на букву "л" и положила на стол передо мной. Скорее, бросила. Пожалуй, чересчур резко. Она не была разгневана, но несколько раздражена жена.

- Ищите!

Я сел и стал искать.

Алина оставила меня одного, но время от времени возвращалась.

- Вы довольны? Получили то, что вам надо? Или хотите еще другие?

Волосы у нее были очень коротко подстрижены, что было неоправданной расточительностью. На вид они казались поразительно мягкими. Глаза были светло-каштановые, с янтарным оттенком, когда становились веселыми.

- Вот! - Я заложил пальцем. - Вот, здесь не меньше чем четыре страницы любви.

- Да, они сократили до предела, - сказала она.

Мы оба засмеялись, чтобы ее слова показались смешными.

- И они даже приводят примеры, желая показать, что все это существует, - сказал я. - Послушайте. В живописи любовь - некий пушок, который делает полотно крайне восприимчивым к клею.

На этот раз она смеялась по-настоящему, без грусти. Я был доволен, я делаю счастливой еще одну женщину. Говорят, что в СССР есть школы клоунов, где вас учат жить.

Я продолжал в том же духе:

- Любовь - в каменностроительных работах - особая маслянистость, которую гипс оставляет на пальцах…

Она так смеялась, что я счел себя общественно полезным.

- Не может быть… Вы меня разыгрываете. Я показал ей словарь Литтрэ.

- Читайте сами.

- Любовь -…особая маслянистость, которую гипс оставляет на пальцах… Она смеялась до слез. А я из кожи вон лез.

- Любовь в клетке: ботанический термин. Термин соколиной охоты: "летать из любви" говорится о птицах, которые летают в свободном полете, чтобы поддержать собак…

- Не может быть! Я показал пальцем.

- Вот, сами посмотрите… Чтобы поддержать собак. И вот еще: любовь в женском роде имеет единственное число только в поэзии.

Несколькими строками ниже стояло: Нету красивой печали и уродливой любви, но эту фразу я сохранил для себя, я не прочел ее вслух: это было бы неделикатно по отношению к мадемуазель Коре.

- Что вам больше нравится? Особая маслянистость, которую гипс оставляет на пальцах или некий пушок, который делает полотно крайне восприимчивым к клею?

- Это правда очень смешно, - сказала она, но, судя по ее виду, она в этом все больше сомневалась.

- Да, в моей профессии необходимы хохмы.

- Чем вы занимаетесь?

- Учусь в школе клоунов.

- Интересно. Я и не знала, что такая существует.

- Конечно существует. Я учусь там уже двадцать первый год. А вы? В ее взгляде появилось много симпатии.

- Двадцать шестой, - сказала она.

- У меня есть подруга, она учится этому шестьдесят пять лет, а мой друг, месье Соломон, брючный король, восемьдесят четыре.

Я сказал не сразу, чтобы не показаться чересчур уверенным:

- Может, нам вдвоем удалось бы сделать клоунский номер… Скажем, завтра вечером.

- Приходите ко мне в следующую среду. Будут друзья. И спагетти.

- А раньше нельзя?

- Нет, нельзя.

Я не стал настаивать. Спагетти я не очень люблю.

Она написала мне адрес на листочке бумаги, и я ушел. Вы заметили, что "уходить" мое любимое слово?

 

 

 

 

Когда я вышел на улицу, меня снова охватила тоска, и на этот раз с полным основанием. Я нашел себя в словаре. Я не сказал этого Алине, я вовсе не был заинтересован в том, чтобы она меня поняла, я боялся, что разочарую ее. Но я сразу нашел себя в словаре и выучил это определение наизусть, чтобы не ломать голову в следующий раз. Любовь - предрасположенность желать благополучия не себе, а другому и быть ему всецело преданным. Я словно дерьма нажрался, словно стал своим собственным врагом и врагом общества номер один. У меня было еще и дополнение. На том, что имеешь предрасположенность желать благополучия не себе, а другому и быть ему всецело преданным, в моем случае дело не кончается, хотя и этого хватает, но совсем невыносимо, когда думаешь о каком-то ките, которого и в глаза-то не видел, о бенгальских тиграх, о чайках в Бретани или о мадемуазель Коре, не говоря уже о месье Соломоне, - все они находятся во взвешенном состоянии, в ожидании… К тому же там стояло еще определение, которое на меня набросилось, как ястреб на птичку: Любовь - глубокая и бескорыстная привязанность к какой-то ценности. Эти сволочи даже не говорят, к какой именно. Выходит, с тем же успехом я могу вернуться к своему отцу, сесть справа от него и созерцать с любовью его прекрасный, надежный и честный деревенский хлеб. Глубокая и бескорыстная привязанность к какой-то ценности. Я тут же снова примчался в книжную лавку, потому что ценность не может ждать годы. Мне было необходимо найти ее немедленно. Я был уверен, что если буду искать как следует, то между "а" и "я" на двух тысячах страниц что-нибудь да найду.

- Я забыл маленький Робер.

- Вы его берете?

- Да. Я должен продолжить свои поиски. Мне надо бы взять самый большой, в двенадцати томах, там уж наверняка все найдешь, надо только не лениться. Но я тороплюсь, меня подгоняют разные страхи, так что я возьму пока маленький в ожидании лучшего.

- Да, - сказала она. - Я понимаю. Есть столько вещей, которые постепенно теряешь из виду, и тогда словарь может быть очень полезен, он напоминает, что эти вещи существуют.

Она проводила меня до кассы. Ее походка радовала глаз. Жаль, что у нее так коротко подстрижены волосы. Чем больше женщины, тем лучше, нечего волосы так коротко стричь, но зато чем их меньше, тем больше шеи, которая мне у нее тоже нравилась, - увы, всего одновременно не получишь.

- В среду, полдевятого, не забудьте.

- В половине девятого, на спагетти, но если вы захотели бы отменить друзей, то из-за меня не стесняйтесь.

И мы снова рассмеялись, чтобы подчеркнуть, что это не всерьез.

Я вскочил на свой "солекс" и помчался прямо к царю Соломону, чтобы убедиться, что он все еще жив. Когда он утром просыпается, он каждый день должен быть приятно поражен. Не знаю, в каком возрасте начинаешь взаправду считать. Под мышкой у меня был Робер, и я выписывал на своем стареньком велосипеде арабески в форме спагетти, думая о среде вечером.

Мне не повезло, месье Тапю пылесосил лестницу, и я сразу заметил, что он был в своей лучшей форме. В последний раз я видел его таким, когда левые выигрывали выборы - "этим и должно было кончиться, я всегда это говорил, мы все пропали, так нам и надо". Сперва он мне ничего не сказал, он торжествовал молча, чтобы я мог вообразить худшее. Утром в такси я слышал, что в очередном конфликте между палестинцами и евреями погибло несколько сот человек, и, судя по роже месье Тапю, он был в восторге от случившегося. Но это были лишь мои предположения. Инстинктивно я подготовился к защите и втянул голову в плечи, потому что никогда не знаешь, какой удар вам нанесет этакий мудак.

- Поглядите-ка на мою находку…

Он вытащил из кармана тщательно сложенную страницу газеты и протянул ее мне.

- Он это обронил в лифте.

Он сказал это так, будто во всем доме есть лишь один жилец.

- Кто?

- Король евреев, черт побери, только он может себе такое позволить!

Я развернул страницу. Там были четыре объявления. На обеих сторонах. Молодая блондинка с золотистыми волосами ищет партнера для длительной дружбы… Ищу мужчину правдивого, великодушного, образованного, который мечтает обо мне, не будучи со мной знаком. Сорок, сорок пять лет… Некоторые из этих объявлений были очерчены красным карандашом. Красивая молодая женщина мечтает о твердой руке, которая сжимала бы ее руку… Молодая женщина, любящая чтение, музыку, путешествия… Мне тридцать пять лет, и меня считают красивой, люблю умиротворяющие пейзажи и пастельные цвета и хотела бы познакомиться с человеком с ясной душой, чтобы плавать в тихих водах.

Я не поддался.

- Ну и что?

Тапю так разинул пасть, что стала видна ее глубинная чернота.

- Вы соображаете? Вашему царю Соломону восемьдесят четыре года! И он еще ищет родную душу. Он хотел бы… ха-ха-ха! Нет, это уж слишком! Человек с ясной душой, чтобы плавать в тихих водах… Ну нет! Больше не могу…

- Ну и он не может.

- Нет, вы не понимаете! Он ищет родную душу!

- Что вы об этом знаете? Это можно читать и из…

Я чуть было не сказал "из любви", но он не понял бы, впрочем, я тоже не понимал. Может, месье Соломон читал это если не для того, чтобы бросить вызов, то чтобы наплевать на невозможное и чтобы успокоиться, - сознание, что не только ты один одинок, успокаивает. Эти объявления давали и те - их было немало, - кто на пятьдесят лет его моложе, они так страдают от одиночества, что видят в этих объявлениях якорь спасения - в маленьких объявлениях, которые гудят, как рог в тумане. Какая молодая ласковая женщина, умеющая считать лишь до двух, готова разделить жизнь одинокого человека, никогда не имевшего склонности к одиночеству?.. Может ли жизнь мне еще улыбнуться глазами молодой женщины, настроенной на будущее?.. Брюнетка с вьющимися волосами, изящная, хрупкая, челнок, уставший от волн, ищет надежное пристанище.

- Это можно читать из чувства симпатии, твою мать!

- Симпатии? А я вам говорю, он еще ищет. Вот подчеркнутые им объявления! Это было правдой. Аккуратно, красным карандашом, сбоку.

- Вы себе представляете? Нет, вы только себе это представьте? Что он воображает? В это просто невозможно поверить, в его-то годы! И у него есть предпочтения. Он их нумерует!

Этот негодяй Тапю не только одерживал верх надо мной, он просто уложил меня на обе лопатки. Потому что сомнений не было. Месье Соломон их действительно пронумеровал в порядке предпочтения. Номер 1. Помечено его рукой. Разведенная женщина без детей, тридцати пяти лет, хотела бы начать новую жизнь с мужчиной пятидесяти - пятидесяти пяти лет, который тоже мечтает построить жизнь заново…

Тапю наклонился над моим плечом, тыча в текст пальцем:

- И он хочет выдать себя за мужчину пятидесяти - пятидесяти пяти лет, он пытается жульничать, как всегда делал в бизнесе. Он хочет ее обмануть, это сильнее его! Сила привычки. Но в конце концов, неужели он не понимает, что подошел к самому концу, или он просто издевается над людьми?

Номеру два было тоже тридцать пять лет, она обладала веселыми глазами и чарующим смехом. Всем подчеркнутым претенденткам было между тридцатью и тридцатью девятью. Царь Соломон не остановил свой выбор ни на одной старше сорока. Видимо, он не хотел, чтобы разница между ними была меньше сорока четырех лет. Одно исключение, правда, он сделал, но сомневался в нем. Он это объявление не пронумеровал и не подчеркнул. Признаюсь, мне пятьдесят лет, хотя мне и не верят. Где он, зрелый мужчина, который взял бы в свою твердую руку руль моей жизни! В конце объявления стоял вопросительный знак. Месье Соломон тоже поставил его сбоку.

- Посмотрите-ка на это!

Месье Тапю вырвал страницу у меня из рук. Он искал, сопя, как собака ищет место, чтобы помочиться, и сунул мне в лицо объявление посередине страницы, тщательно обведенное красным карандашом: независимая молодая женщина, тридцати семи лет, деятельная, любящая все, что связано с интеллектом, и Авернь в осеннее время, ищет нежного человека, располагающего досугом, чтобы совместно противостоять жизни до конца своих дней. Фаллократам воздержаться. Фаллократам воздержаться было подчеркнуто три раза красным карандашом…

- Фаллократам воздержаться, вы представляете? Нет, скажите, вы себе представляете? Он подчеркнул, это шанс, который нельзя упустить! Фаллократам воздержаться! Конечно, в его возрасте вряд ли еще можно трахаться! И тут он сразу сообразил, что это случай для него! А, каково? Я вам говорю, это уж точно, ваш царь Соломон еще мечтает!

Что и говорить, я был в незавидном положении, но позиций не сдавал.

- Это смеха ради, - сказал я ему. - Он этим занимается, чтобы позабавиться.

- Да, конечно, еврейский юмор, известное дело! - визжал месье Тапю.

- Неужели старый человек не имеет права читать сентиментальные объявления в вечер своей жизни, чтобы вспомнить былое, - орал я. - Он садится в кресло, закуривает сигару и читает трогательные объявления о родных душах, которые разыскивают друг друга, а потом улыбается и бормочет "Ах, эти молодые" или что-нибудь в этом роде. Всегда чувствуешь себя спокойнее, когда видишь, что есть еще люди, которые чего-то ищут! Ему это помогает обрести душевный покой, черт возьми!

Но Тапю меня полностью раздавил, мне казалось, что он топчет меня ногами.

- А я вам говорю, что он верит в Деда Мороза, ваш еврейский король. И какая порочная натура! Заметьте, он подчеркнул объявления не про старых грымз, а про юных дам! Как ему только не стыдно, в его-то возрасте!

Он даже плюнул на свою лестницу. Я вырвал из его лап газетную страницу и скрылся в лифте. Пока лифт подымался, меня трясло от бешенства, потому что я не смог защитить месье Соломона, который лишь проявлял интерес ко всем жизненным ситуациям и подчеркивал красным карандашом те предложения, которые, как ему казалось, были наиболее заманчивы и вполне могли бы быть осуществлены. И если он их нумеровал, то вовсе не потому, что они интересовали лично его и он собирался в восемьдесят четыре года начать новую жизнь и еще повстречать на своем пути любовь, а просто потому, что в этих маленьких объявлениях проглядывали особо волнующие судьбы, вполне заслуживающие самого гуманного подхода. Я думаю, что Чак ошибается в своем циничном суждении, уверяя, что избыток страданий заставляет месье Соломона издеваться над самим собой, что он король иронии еще в большей мере, чем король брюк, и что, не будь он королем иронии, он не объявил бы себя на своих витринах королем брюк, потому что так назвать себя можно было бы, только не боясь прослыть человеком несерьезным, стать предметом насмешек, взбаламутить библейскую пыль. Чак утверждает, что месье Соломон использует насмешку, чтобы смягчить мысль о неумолимом конце. Я никогда не поверю, что месье Соломону, обладающему умом, который трудно встретить у людей, занимающихся готовым платьем, умом под стать не брючному мастеру, а таким большим людям, как покойный Шарль де Голль или Карл Великий, когда им было столько же лет, подходит определение "иронист", как уверяет свихнувшийся Чак. Прежде всего это мало что дает как способ самозащиты, потому что восточное единоборство тоже имеет границы возможного. Достаточно вспомнить Брюса Ли, который был сильнее всех, но это не спасло его от смерти. Чак все всегда знает лучше других и говорит, что великой мечтой человечества всегда был стоицизм.

Я все же остановил лифт между этажами и открыл словарь на "стоицизм", потому что месье Соломон прожил так долго, что, возможно, и нашел что-то, позволяющее ему обрести на том пороге, на котором он сейчас находится, какую-то точку опоры. Там было написано: Стоицизм - мужество, чтобы переносить боль, несчастья, лишения с внешне безразличным видом. Доктрина, которая проповедует безразличие по отношению ко всему, что воздействует на чувствительность человека. Тут я разом забыл про месье Соломона, потому что чувствительность для меня на самом деле была врагом рода человеческого, если можно было бы от нее избавиться, удалось бы наконец обрести покой.

 

 

 

 

Я вошел в квартиру, тщательно вытерев ноги, - не сделать этого было единственным способом вывести месье Соломона из себя. Несколько минут я постоял у коммутатора, чтобы узнать новости. Пять альтруистов-любителей отвечали на звонки. Они делали что могли. На этот раз среди них сидела и толстая Жинетт, которую я не выносил, потому что она приходила сюда ради себя. Ее расчет был всем известен: когда она слушала про несчастья, о которых ей рассказывали по телефону, она чувствовала себя лучше и -меньше думала о себе - всегда испытываешь облегчение, как говорит религия, когда думаешь о тех, кто несчастнее тебя. Возникает ощущение, что в это время тебя как бы становится меньше. Чак уверял, что это она выбрала себе такой режим для похудения - отвечать на звонки. Это называется терапией. Конечно, реально она веса не теряла, но ее вес становился для нее менее тяжелым. Я спорил на эту тему с Чаком, пытаясь убедить его, что она дрянь, если приходит сюда только для того, чтобы за чужой счет облегчить свою душу, но он возражал мне, что она сама не отдавала себе отчета в том, что с ней происходит, что это срабатывало подсознание. Она была белобрысой, со стеклянными глазами, конечно, не в самом деле стеклянными, но такого блекло-голубого цвета, что они казались стеклянными. Я думаю, что месье Соломон ее держал потому, что она очень легко плакала, а это было утешением для тех несчастных, кто звонил. Для человека, который нуждается в симпатии, который чувствует себя одиноким, очень важно суметь задеть другого за живое, вызвать эмоциональный отклик. Если твое несчастье выглядит в чужих глазах незначительным, то это последнее дело, просто хуже не бывает. Помимо Жинетт и Лепелетье у коммутатора дежурили двое новичков, которых я не знал. Я слышал, что накануне месье Соломон их проверял, чтобы быть уверенным, что они не ищут личной выгоды. Неделю назад он отказал двум любителям, которые постепенно превратились в бездушных профессионалов, это как в карате, когда тебя много бьют, мышцы становятся твердыми. Лепелетье говорил с каким-то парнем, который не мог больше жить, потому что чувствовал себя одним на свете:


Поделиться:

Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 54; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.006 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты