Вариации на тему: XIV. Вакханалия

Сразу за рощей черведерева на северной окраине Доброй Пристани дорога повернула направо, к дому Лазаруса Лонга, но я едва обратил внимание на это сооружение, настолько ошеломило меня утверждение Минервы Лонг. Я ее отец?! Я?

— Закрой рот, сынок, а то птичка нагадит, — сказал старейший. — Дорогая, ты его потрясла.

— О Боже!

— Немедленно перестань изображать изумленного фавна, иначе придется зажать тебе нос и влить в рот две унции восьмидесятипроцентного спирта, чуточку разбавленного фруктовым соком. Ты здесь ни при чем. Джастин, а этанол как таковой тебя интересует?

— Да, — ответил я. — Когда я был молод, кроме этанола меня интересовала только одна вещь.

— Если эта вещь — не женщины, подыщем тебе монашескую келью, где ты сможешь накачиваться в одиночестве. Но это все-таки женщины — я знаю тебя гораздо лучше, чем ты полагаешь. Ну что ж, совершим возлияние. Только без этой парочки: они потенциальные алкоголики.

— Ужасное…

— …но прискорбно верное замечание.

— Но мы поступили так только один раз…

— …и это не повторится!

— Эй, ребята, не выдавайте себя, а то машина подслушает. Лучше знать свою сопротивляемость, чем попасться по невежеству. Вот вырастете, наберете вес и будете справляться с алкоголем, если только Иштар не напутала в ваших генах, а это вряд ли. Кстати, Джастин. Да, ты один из родителей Минервы. Это тебе комплимент, потому что все двадцать три хромосомные пары были выбраны по результатам анализа тысяч образцов тканей, принадлежавших совершенным людям, с помощью жуткой математики, способной учесть все многообразие переменных; добавим сюда познания Иштар в генетике и несколько моих совершенно никчемных рекомендаций. Таким образом наша милашка получила именно ту смесь, которую хотела.

Я начал было соображать: да, проблем здесь куда больше, чем при обычном рождении, от мужчины и женщины — но Минерва коснулась меня левой рукой, и я успокоился. А Лазарус все еще рассуждал:

— Минерва могла выбрать мужское тело, два метра ростом, весом под сто килограммов, великолепно сложенное — словом, жеребец, да и только. Но она предпочла стать собой — стройной, застенчивой женщиной… Впрочем, относительно застенчивости — тут я не уверен. А ты сама, дорогуша?

— Лазарус, этим качеством невозможно наделить искусственно. Я думаю, что унаследовала его от Гамадриады.

— Точнее, от того компьютера, который я знал… и при этом забрала все подчистую; уж Афина-то, безусловно, застенчивостью не отличается. Ну да ладно. Некоторые из родителей Минервы — доноров, давших ткани, — уже мертвы; другие живы, но не подозревают о том, что мы позаимствовали кусочек ткани из клона, находящегося в стасисе, или из банка живых тканей — как это было в твоем случае. Некоторые знают, что были донорами-родителями — как я, например, или Гамадриада, о которой было упомянуто. Ты встретишь и других, некоторые из них живут на Тертиусе, и мы не делаем из этого тайны. Но близкого родства Минерва не имеет ни с кем. Что такое одна двадцать третья? Консультанты-генетики даже к компьютеру обращаться не станут, риск здесь приемлем. Тем более что на генеалогических древах родителей Минервы зловещие скелеты не раскачиваются. Ты можешь, не опасаясь последствий, сделать ей ребенка. Как и я, впрочем.

— Но вы же мне отказали?

Меня удивило, что Минерва так горячо отреагировала на замечание Лазаруса. Ее застенчивость вдруг исчезла, и глаза зло блеснули.

— Ну-ну, дорогая. Ты же тогда была только год как из пробирки и даже еще не выросла толком, хотя Минерва ввела тебя в менархэ еще на стадии клона. Попроси меня в другой раз: может, я тебя и удивлю.

— Удивите или порадуете?

— А, старая шутка. Джастин, я просто хотел прояснить ваши с Минервой взаимоотношения. Какие бы чувства она к тебе ни питала, вас едва ли можно считать родственниками.

— Я расчувствовался, — сказал я. — Польщен и обрадован… хотя не очень понимаю, почему выбрали именно меня.

— Если хочешь знать, какую хромосомную пару у тебя взяли и почему, попроси Иштар обратиться за консультацией к Афине. Сомневаюсь, что Минерва это помнит.

— Нет, я помню, Джастин, я решила оставить себе способности к математике. Нужно было выбирать между вами и профессором Оуэнсом, стипендиатом Либби. Я выбрала вас, потому что вы мой друг.

Вот это да! Джек Харди-Оуэнс — блестящий теоретик! Рядом с ним я простой математик.

— Какими бы ни были причины, моя дорогая поцелуйная кузина, я рад, что вы выбрали меня донором-отцом.

— Причаливаем, командор! — сообщила одна из рыжеволосых, Ляпис Лазулия.

Маленький нуль-гравистат приземлился. Лодка оказалась марки «Корсон фармслед». Я удивился, обнаружив такую машину в новой колонии.

— Благодарю вас, капитан, — ответил Лазарус.

Близняшки выскочили из лодки. Мы со старейшим помогли выйти Минерве. Нашу ненужную помощь она приняла с изящным достоинством, что меня удивило, поскольку в Новом Риме предпочитали обходиться без подобных архаических церемоний.

Снова и снова я обнаруживал, что обитатели Доброй Пристани и более вежливы, и менее церемонны, чем жители Секундуса. Полагаю, что мои представления о пограничной жизни были рождены чтением романов, живописавших, как бородатые грубияны отражают нападение диких и опасных животных, а мулы увлекают крытые фургоны к далеким горизонтам.

— Шалтай-Болтай, иди спать! — распорядилась «капитан» Лазулия, и нуль-гравистат вперевалку побрел прочь.

Девочки подошли к нам, одна взяла на руку меня, другая — старейшего, Минерва пошла между нами. Я бы все внимание уделил этим веснушчатым рыжикам, если бы рядом не было Минервы. Не то чтобы я уж очень любил детей; некоторые, на мой взгляд, очень уж противные, особенно если умны не по годам. Но эти маленькие всезнайки меня очаровывали и совсем не раздражали. К тому же угадывать черты старейшего, отнюдь не красавца, с его здоровенным носярой, в забавных девичьих мордашках… будь я один, я бы хохотал и хохотал.

— Минуточку. — Я потянул Лорелею за руку, и все остановились. Я взглянул на здание. — Лазарус, а кто архитектор?

— Не знаю, — ответил он. — Его уже четыре тысячи лет нет на свете. Оригинал принадлежал кому-то из градоначальников Помпей, города, погибшего сорок веков назад. Я увидел модель этого дома в музее города, который назывался Денвер, и сделал фотографию — для себя, просто потому, что он мне понравился. Снимки, конечно, пропали, но когда я рассказал о нем Афине, она выудила изображение его руин из исторической части своего архива и по моему описанию спроектировала дом. Мы построили несколько небольших моделей, конечно, не изменяя этих идеальных пропорций. А потом Афина построила его с помощью внешних радиоуправляемых элементов. Такое сооружение удобно в нашем климате; здесь погода почти как в древних Помпеях. К тому же я предпочитаю дома с внутренним двориком. Так безопаснее, даже если живешь там, где тебе ничего не грозит.

— Кстати, а где теперь Афина? То есть главный компьютер.

— Здесь. Она построила этот дом, еще находясь в «Доре», а теперь обитает под ним. Она сперва выстроила для себя подземные апартаменты, а уже потом над собой — наш дом.

— Компьютер должен чувствовать себя в безопасности и иметь возможность общаться с людьми. Лазарус, простите меня, дорогой мой, но вы ошиблись. Это случилось больше трех лет назад.

— Да, верно. Минерва, когда ты проживешь столько, сколько я — а тебе, вне сомнения, предстоит долгая жизнь, — ты тоже начнешь путать события. Старческая забывчивость присуща всем существам из плоти и крови, и тебе следовало бы усвоить это до того, как предпринимать переход. Поправка, Джастин, — дом спроектировала Минерва, а не Афина.

— А вот строила уже Афина, — уточнила Минерва, — поскольку все технологические подробности и детали сооружения я оставила в ее памяти, где им и надлежало находиться, а себе оставила лишь общее воспоминание о том, как строила его. Мне хотелось это запомнить.

— Кто бы его ни строил, дом прекрасен, — сказал я.

И вдруг расстроился. Я умом понимал, что эта юная женщина прежде была компьютером, помнил, что некогда работал с этим компьютером — в далеких краях, за много световых лет отсюда. Но наш разговор вдруг заставил меня почувствовать сердцем, что эта очаровательная девушка, чья теплая рука лежала в моей руке, действительно недавно была компьютером и строила этот новый дом, еще будучи машиной. Это меня потрясло. При всем при том, что историограф я старый и способность изумляться безнадежно потерял еще до первой реювенализации.

Мы вошли в дом — и мое невольное смятение исчезло, когда к нам с поцелуями бросились две прекрасные юные женщины. Одну из них я узнал, как только услыхал ее имя. Это была дочь Айры, Гамадриада. Она была очень похожа на змею[33]. Другую, рослую блондинку, звали Иштар. Как выяснилось, она тоже оказалась моей знакомой. С ними был молодой человек, красивый, как и женщины. Его я тоже как будто видел не впервые, хотя не мог вспомнить, где и когда. Рыженькие двойняшки тоже расцеловали меня, поскольку они, дескать, не имели возможности поприветствовать меня надлежащим образом.

В Доброй Пристани приветственный поцелуй — не тот короткий клевок, которым дарят гостей в Новом Риме: даже двойняшки целовали меня так, что я не смог бы усомниться в их половой принадлежности. Мне случалось получать менее пылкие поцелуи от вполне взрослых женщин, имевших относительно меня весьма определенные намерения. Но удивил меня молодой человек, назвавшийся Галахадом. Он обнял меня, поцеловав в обе щеки, а потом припал к моим губам, как Ганимед. Несмотря на удивление, я попытался ответить ему соответствующим образом.

Не выпуская меня из объятий, он хлопнул меня по спине и проговорил:

— Джастин, я уже просто на взводе от того, что вижу тебя! О, это чудесно!

Я отодвинулся, чтобы поглядеть на него. Должно быть, я смотрел с явным недоумением, потому что он заморгал, а потом горестно сказал:

— Иш, напрасно я хвастал! Гама, душка моя, принеси мне полотенце, чтобы я мог утереть слезы. Он успел забыть меня… И это после всего, что тогда наговорил.

— Обадия Джонс! — вспомнил я. — Что ты здесь делаешь?

— Рыдаю перед всей моей семьей от испытанного унижения.

Не помню, как давно мы виделись с ним. Должно быть, больше века назад — столько примерно минуло с того дня, когда я оставил говардианский кампус. Он был тогда блестящим специалистом по древним культурам, молодым, с великолепным чувством юмора. Покопавшись в памяти, я извлек оттуда воспоминания о семи часах, проведенных с ним и еще двумя учеными — к счастью, женского пола. Дам я припомнить не мог, как и того, кем они были. Сохранилось воспоминание лишь о его игривой, веселой, предприимчивой и бурной натуре.

— Обадия, — строго сказал я, — почему ты назвался Галахадом? Опять скрываешься от полиции? Лазарус, я с глубоким прискорбием обнаруживаю этого мошенника в вашем доме. Вам придется строже приглядывать за дочерьми.

— Ах, это имя! — проговорил молодой человек с явным неудовольствием. — Не повторяй его, Джастин, здесь его не знают. Я исправился и взял другое имя. Ты же не выдашь меня? Ну, обещай мне, дорогой. — Он ухмыльнулся и продолжил уже обычным тоном: — Пойдем-ка в атриум и пропустим для начала известное количество рома. Лази, кто сегодня дежурит?

— По четным дням — Лор, но я ей помогу. Ром не разбавлять?

— Приправь его специями. Хочу добавить гостинчик, которым Борджиа приветствовали старых друзей.

— Обязательно, дядя. А кто такие Борджиа?

— Известное семейство. С ним связаны величайшие события в истории старой Земли, сахарная моя. Говардианцы своего времени. Они очень учтиво обходились с гостями. А я их потомок и унаследовал от них фамильные тайны.

— Лаз, — сказал Лазарус, — попроси, чтобы Афина рассказала тебе о Борджиа, когда будешь готовить напиток для Джастина.

— Я поняла, он снова взялся за свои штучки…

— …поэтому мы будем его щекотать…

— …пока он не попросит пощады…

— …и не пообещает вести себя хорошо.

— С ним проблемы не будет. Пойдем, Лази.

Добрую Пристань я нашел более приятной и менее впечатляющей, чем ожидал. Из девяноста с лишком тысяч претендентов Айра с Лазарусом отобрали для первой партии лишь семь тысяч; поэтому в настоящее время население Тертиуса не могло заметно превышать десять тысяч. На самом деле жителей оказалось даже чуть меньше.

В Доброй Пристани обитали всего несколько сотен людей, и в центре поселка располагались несколько небольших сооружений, имеющих полуобщественное значение. Большинство колонистов обитало в сельских поместьях. Дом Лазаруса Лонга был, бесспорно, самым выдающимся сооружением, которое я видел здесь — если не считать большой яхты старейшего, похожей на усеченный конус, и куда более внушительной глыбы космического грузовика, высившейся на посадочном поле, где приземлился и мой пакетбот.

Космопорт представлял собой равнину в несколько квадратных километров, которую сложно было называть портом. Во всяком случае я не заметил ни одного складского здания. Но автомаяк, безусловно, был: поскольку я приземлился без приключений. Впрочем, я его тоже не заметил.

Дом старейшего отличался от убогих строений поселения. Видно, покойный римлянин был отличным архитектором. Это был двухэтажный дом с внутренним садом. На каждом этаже могло уместиться двенадцать-шестнадцать больших комнат плюс все обычные вспомогательные помещения. Но зачем двадцать четыре комнаты семейству из восьми человек? Такое пространство было бы прилично какому-нибудь богатею из Нового Рима для выражения его «эго», однако в новорожденной колонии подобное сооружение выглядело явно неуместным и совершенно не сочеталось с тем, что я знал о старейшем по его многочисленным жизням.

Но все оказалось просто. Половину здания занимали реювенализационная клиника, лечебница и изолятор: в них можно было зайти прямо с улицы. Число семейных комнат не было постоянным, стены между ними сдвигались и раздвигались. Как только потребности колонии увеличатся или семейству старейшего понадобится просторное помещение, клиника должна была переехать в ближайший город.

Мне повезло: когда я приехал, в реювенализационной не оказалось ни одного клиента, в больнице тоже по было пациентов, и семейство Лонг могло посвятить время мне.

Количество членов семейства оказалось столь же неопределенным, как и число комнат. Я предположил, что их восемь: трос мужчин — старейший, Айра и Галахад; трое женщин — Иштар, Гамадриада и Минерва; двое детей — Лорелея Ли и Ляпис Лазулия. Но я не подозревал, что в доме обитают еще две малышки, недавно научившиеся ходить, и маленький мальчик. Выяснилось, что я оказался не первым и не последним, кого пригласили в этот дом на неопределенное время. Но кем мне считать себя: гостем или членом семьи старейшего?

Отношения внутри семейства также были крайне непонятными. У колонистов всегда есть семьи. Колонист-одиночка — эти два слова противоречат друг другу. Но на Тертиусе все колонисты были говардианцами, а у нас в ходу любая разновидность брака, за исключением, я полагаю, пожизненной моногамии.

На Тертиусе не было никаких законов, касающихся брака; старейший не видел в них необходимости. Немногие законы, которые действуют на Тертиусе, учтены в миграционном контракте, составленном Айрой и Лазарусом. Документ этот включает обычные условия договора с сельским владельцем; предводитель колонии вплоть до момента отставки является абсолютным арбитром. Но в тамошнем кодексе нет ни слова, определяющего условия брака и семейные взаимоотношения. Колонисты, как и подобает говардианцам, регистрируют своих детей: в данном случае компьютер Афина заменяет архивы. Но, просматривая его записи, я обнаружил, что перечень предков зачастую заменен генетическим классификационным кодом. На такой систематизации генетики Семейств настаивает уже не одно поколение — и я с ними согласен, — однако она заставляет генеалога действительно потрудиться; в особенности если брак не зафиксирован, как это нередко бывает.

У одной пары оказалось одиннадцать детей: шестеро — его, пятеро — ее, общих не было. Я понял это из их кодов… полностью несовместимых. А потом познакомился с ними — прекрасное семейство, процветающая ферма, и никакого намека на то, что хоть один из этой детской оравы считает кого-то из родителей не своим.

Но Семейство старейшего было еще более неопределенным. Конечно же, генетические отношения фиксировались в каждом случае… но кто тут женат и на ком?

Купальня оказалась, как и было обещано, декадентской. Она состояла из гостиной и холла и предназначалась для семейного отдыха и развлечений. Помещение тянулось вдоль всего первого этажа. Стенки легко раздвигались, и в хорошую погоду можно было выйти в сад — а тогда как раз было тепло. Здесь находилось все, что мог бы придумать самый придирчивый из сибаритов: в центре его, напротив садового фонтана, располагался еще один фонтан. И тот и другой окружали широкие сиденья, на которых можно было посидеть, болтая в воде усталыми ногами и наслаждаясь прохладительным питьем. В одном углу находилась сауна, в другом — огромный душ со всевозможными приспособлениями. Здесь же были сложный пульт управления, длинный бассейн: в одном его конце, голубом, вода доходила до колен, в другом, красном — до подбородка. По обе стороны бассейна располагались две ванны, достаточно просторные для одного человека, но вполне удобные для двух или трех. Стояли кушетки, где можно было подремать, отдохнуть, попотеть и поболтать; косметический столик с большим дуозеркалом, в котором, попросив помощи у Афины, можно было увидеть собственный затылок; уголок на дюжину персон, пол которого покрывал мягкий ковер; лежали подушки, большие и маленькие, твердые и мягкие. Был здесь и бар с освежающими напитками, кухня… если я забыл что-либо назвать, то по собственной вине, а не по вине архитектора. Все прочие, более привычные услады тоже были на месте.

Сначала я думал, что купальня освещается рассеянным светом, а потом понял, что Афина все время переключает его, поддерживая уровень освещенности во всех частях большой комнаты в соответствии с тем, что там происходит: поярче — для желающих охорошиться, потемнее — чтобы подремать, и так далее — а также в соответствии с персональными запросами: вокруг наших рыжих головок всегда плясало облачко света, где бы они ни появлялись.

В доме и в саду играла тихая музыка, которую предпочитала Афина, если у нее не просили чего-нибудь иного… Компьютер этот, похоже, хранил в памяти всю музыку, которая когда-либо была написана. Она могла распевать хором с близнецами и в то же время принимать участие в трех различных разговорах, происходящих в разных частях купальни. Осознающий себя компьютер ее класса — способный править Секундусом — зачастую может говорить одновременно со многими, однако я никогда не сталкивался с этим раньше. Что ж, крупные компьютеры не часто бывают членами семей.

В остальном дом был почти не автоматизирован. Что ж, дело вкуса. Возможности Афины оставались неиспользованными. Мои хозяйки готовили сами, а Афина только приглядывала, чтобы ничего не пригорело, да замечала время. Дважды Афина звала на кухню Гамадриаду, и один раз в спешке та вылетела голая, мокрая, даже не остановившись, чтобы накинуть банный халат.

Купаться с Лази и Лори оказалось действительно забавно, но утомительно, поскольку они визжали, хихикали и болтали в своей обычной манере, говоря каждую фразу вместе, но по очереди. Я подумал, что они телепаты по отношению друг к другу, и даже заподозрил, что порой они действительно читают мысли присутствующих — однако ничего выяснять не стал.

Сначала меня всего намазали душистым жидким мылом и потребовали от меня подобной услуги, а когда я проявил нерасторопность, принялись путать меня дрожащими подбородками. Наконец мне было заявлено, что дядя Гладя — мой старый приятель Обадия, ныне Галахад — моет их лучше, а ведь всякий знает, как он ленив. А может, они мне не нравятся, и я просто не хочу хорошенько потереть им спинку? Если они выйдут за меня замуж, то мне придется летать в их корабле, а пока они девственницы, и не из-за отсутствия возможностей, об этом можно не беспокоиться, поскольку мама Гамадриада и мама Иштар наставляют их и в основах и в тонкостях сексуальности и охотно ускорят обучение, ежели я решу немедленно жениться на них… Не так ли, мама Гамадуся? Скажи ему!

Гамадриада, которая в метре от нас мылила Айру, заверила девиц, что обязательно так и поступит, если только они сумеют убедить меня жениться на них побыстрей. Я знал, что молодежь дурачит меня, а их мать — одна из двоих матерей — подыгрывает им. И все-таки подумал, а не теряю ли я великолепную возможность? Лазарус все слышал, но не стал запрещать им дразнить меня, а просто посоветовал мне не заключать с ними контракт более чем на десять лет, поскольку во внимании их на более долгий период нельзя быть уверенным. Девицы стали возмущаться.

Ежели они собираются выскочить замуж сегодня же ночью, сказал Лазарус, им следует немедленно вычистить ногти. Они возмутились еще больше и, оставив меня, насели на Лазаруса. Ухватив брыкавшихся невест под мышки, Лазарус поинтересовался, принимаю ли я предложение. В противном случае он просто утопит их в глубоком конце бассейна. Пришлось согласиться. Мы сполоснулись под душем и полезли в бассейн. Я зашел в воду по плечи и прислонился к бортику, поддерживая девчонок, поскольку они не доставали до дна — и тут чьи-то ладони закрыли мне глаза.

— Тетя Тами! — завопили близнецы, и не успел я обернуться, как они уже вылетели из воды.

Передо мной стояла Тамара Сперлинг. А я-то думал, что она на Секундусе, наслаждается законным отдыхом в сельской местности. Тамара Великолепная, Тамара Непревзойденная, Тамара Уникальная — с моей точки зрения, разделяемой, впрочем, многими; талантливый художник. Уверен, что я был не единственным, кто долго влачил холостое существование после того, как она оставила Новый Рим.

Она вошла в дом, увидела семейство в купальне, сняла в саду платье — она так торопилась, что даже не сбросила высокие сандалии, — увидела меня и закрыла мне глаза своими прекрасными ладонями.

Почему? Прежде мы с ней частенько обедали и — если верить тому, что я недавно слышал — она была готова стать моей гостевой женой, если я пожелаю. Пожелаю? Пятьдесят лет назад я при каждой встрече предлагал ей контракт на любых условиях и заткнулся лишь после того, как в очередной раз услышал — это было сказано терпеливо и мягко — что она не намеревается заводить детей и замуж больше не выйдет.

И вот она передо мной после реювенализации — впрочем, это неважно, — прекрасно выглядит, молодая, полная сил… колонистка. Я удивился, позавидовав тому, кто сумел уговорить ее уехать. Он, должно быть, обладает сверхчеловеческими способностями. Но как бы там ни было, если Тамара готова разделить со мной ложе, пусть даже на одну ночь и ради старого знакомства, я с радостью принял бы дар богов, ничуть не заботясь об этом человеке. Ее богатства бесконечны и неистощимы. Тамара! Это имя напоминает мне звон колокола.

Она поцеловала двух мокрых девиц, а потом спрыгнула в воду и поцеловала меня.

— Дорогой мой, — прошептала она, приблизив ко мне лицо, — я услышала, что ты здесь, и прибежала. Ми ларуна де'вашти миц ду?

— Да! Как только у тебя будет свободная ночь.

— Не так быстро по-английски, дорит ми. Я учу его — но медленно — потому что моя дочь хочет, чтобы ее помощники в реювенализационной говорили на языке, неизвестном большей части пациентов… и еще потому, что в нашей семье английский в ходу не менее, чем галакт.

— Значит, ты теперь реювенализатор? И у тебя здесь дочь?

— Иштар даттер ми. Разве ты не знал, петчан ми-ми? Нет, я всего только медсестра. Но я учусь, и Иштар надеется, что я сделаюсь помощником техника через половину горсточки лет. Хорошо — нет?

— Хорошо, я полагаю. Но какая потеря для искусства!

— Бландер, — проговорила она радостно, взлохмачивая мою мокрую шевелюру. — Здесь даже реювенализированной — ты заметил? — мне искусством не прокормиться. Слишком много желающих, милых, молодых и хорошеньких… — Близнецы крутились возле нас, прислушиваясь, и на мгновение притихли. Тамара обняла их и прижала к себе. — Вот пример. Это мои внучки. Хотят вырасти повыше, чтобы поскорее лечь и стать ниже. — Она поцеловала девочек. — Какие у них огненные кудряшки. У меня таких нет.

Я начал было объяснять, что ни возраст, ни рыжие кудряшки ничего не значат, но быстро понял, что комплимент Тамаре в подобной формулировке может стать причиной дрожания подбородков. Однако было поздно — фонтан вновь забил:

— Тетя Тами, мы не рвемся…

— …просто мы практичные и собираемся…

— …он ни за что не женится на нас…

— …он просто дразнит нас…

— …и ты не можешь быть нашей бабушкой…

— …потому что тогда ты была бы и бабушкой нашего старичины-молодчины…

— …а это нелогично, невозможно и просто смешно…

— …поэтому ты останешься просто нашей тетей Тами.

Их логику я счел дважды энтимематичной[34], если не совершенно путаной, но вынужден был согласиться, потому что не мог представить себе Тамару бабушкой. Поэтому я переменил тему:

— Тамара, дорогая, ты не позволишь мне снять с тебя сандалии? Может, мне их высушить?

Она не успела ответить.

— Мы торопились, чтобы успеть вовремя…

— …потому что мама Гамадриада уже закончила лицо и приступила к соскам…

— …поэтому, если мы не поторопимся, нам придется идти на обед совершенно голыми…

— …а так нельзя…

— …и вам обоим лучше тоже поторопиться…

— …иначе старичина-молодчина обещал бросить все поросятам. Извините!

Я выбрался из бассейна, и Тамара стала вытирать меня полотенцем. Это было не обязательно, потому что неподалеку находилась сушилка. Но если Тамара мне что-нибудь предлагает, я отвечаю — да. На это ушло некоторое время: мы прикасались друг к другу и болтали. А есть ли лучший способ провести время?

Обсушившись, я подумал, не воспользоваться ли косметикой — вообще-то я ею не пользуюсь, ограничиваюсь эпиляторами — но тут одна из близняшек подскочила ко мне с голубой хламидой. Запыхавшись она выпалила:

— Лазарус предлагает вам это; можете попросить что-нибудь другое, но нет необходимости что-нибудь надевать, потому что ночью жарко, и вообще вы член семьи, потому что вы один из нас.

Мне показалось, что я сумел подметить определенную закономерность в расположении веснушек.

— Спасибо тебе, Лорелея, я надену хламиду.

Я всегда считал, что в доме, где нравы достаточно свободны, жарким вечером к обеду можно выходить, лишь подвязав салфетку. Однако я был почетным гостем и не мог выйти к столу раздетым.

— Мы ждем вас, только я капитан Лазулия, но это все равно, извините! — Она исчезла.

Я набросил хламиду; потом мы спустились в сад и подобрали платье Тамары. Оно было такое же голубое, как мое одеяние, и, казалось, источало аромат золотого века Эллады. Не платье, а два грамма голубого тумана. Юбка была длиннее моей. Это вполне понятно: греки золотого века носили юбки более короткие, чем женщины. На Секундусе все было наоборот. (Я еще не знал, какой обычай установился на Тертиусе.) Мы были красивой парой, и я чувствовал себя счастливым.

Случайность? Если рядом старейший, случайности всегда запланированы.

Мы ели в саду, каждая пара сидела на отдельной кушетке, которые образовывали шестиугольник. Шестой стороной служил фонтан. Начался танец воды, которым управляла Афина, и в такт музыке в воде отражались цветные огни. Все женщины, кроме Тамары, подавали еду; Лори и Лази то и дело выполняли роль виночерпиев — нельзя было даже мечтать о том, чтобы они спокойно посидели на своей кушетке. Когда пир начался, Айра сидел с Минервой, Лазарус — с Иштар, Галахад — с Гамадриадой, а близнецы — друг с другом. Но женщины, как шахматные фигуры, двигались по кругу, менялись местами. Несколько глотков, легкое прикосновение и — дальше. Все, кроме Тамары, чей упругий и мягкий задок я чувствовал коленями в течение всего пира. Было неплохо, что она не шевелится: я не застенчив, но предпочитаю не выказывать галантный рефлекс, когда в этом нет необходимости. Я просто с удовольствием ощущал прикосновение ее дивного теплого тела, тогда как с Лазарусом сначала посидела Иштар, потом ее сменила Минерва, следующей на этом месте оказалась одна из близняшек, не знаю которая, и т.д.

Не буду описывать пир, скажу лишь, что не знаток по части нравов молодых колоний, и добавлю, что в знаменитых ресторанах Нового Рима мне приходилось весьма дорого платить за гораздо худший обед.

Все, кроме Лазаруса и его сестер, были одеты в цветные псевдогреческие одеяния. Лазарус был одет, как шотландский вождь две с половиной тысячи лет назад; килт, берет, сумка, кинжал etc. Меч он отложил в сторону, но держал под рукою, словно на всякий случай. Могу заверить, что по законам давно позабытых шотландских кланов, он не имел никакого права одеваться как вождь. Сомневаюсь даже в праве его вообще носить шотландскую одежду. Как-то старейший назвал себя шотландским виски пополам с содовой; в другой раз он рассказал Айре Везерелу, что впервые надел килт незадолго до полета «Нью Фронтирс», когда такой стиль был популярен на его родине, потом обнаружил, что одежда ему понравилась, и после этого носил килт там, где это допускалось местными обычаями. В эту ночь его роскошный наряд дополняли залихватские усы.

Его сестрицы-близняшки были одеты в точности, как он. Я до сих пор гадаю, было ли это сделано в мою честь, или чтобы произвести на меня впечатление, или просто развлечения ради. Быть может, верно и то, и другое, и третье.

Я бы с удовольствием провел эти три часа в уединении, угощал бы Тамару, а она угощала бы меня. Я бы наслаждался душевным покоем, который нисходит на меня, когда я касаюсь ее тела. Однако старейший рассчитывал, что мы, члены этого замкнутого счастливого кружка (а он действительно бы замкнут, и голос Афины доносился теперь из фонтана), сядем рядком да поговорим и послушаем ладком, как в салонах Нового Рима со всеми их протоколами. Так мы и поступили. То была общая мягкая гармония с неожиданными нотками изящества, которые добавляли близнецы, однако чаще им удавалось сдержать свое рвение, не проявляя излишней «взрослости».

Разговор затеял старейший, обратившись к Айре:

— Айра, а как бы ты поступил, если бы сейчас через эту дверь к нам вошел бог?

— Я бы велел ему вытереть ноги. Иштар не пускает в этот дом богов с грязными ногами.

— Но у всех богов глиняные ноги.

— Вчера ты говорил совсем другое.

— Айра, вчера — не сегодня. Я видел тысячу богов, и у всех были ноги из глины. И все они лгали, — Лазарус стал загибать пальцы, — во-первых, на радость шаманам, во-вторых, на радость королям, в-третьих, опять на радость тем же шаманам. Но я встретил тысяча первого бога. — Старейший замолчал.

Айра взглянул на меня.

— Предполагается, что я скажу: давай рассказывай! Или что-нибудь в этом роде, а все остальные примутся выкрикивать: да-да, Лазарус! Такой вариант обладает известными достоинствами, ибо нам достанется по крайней мере минут двадцать, чтобы как следует наесться и напиться. Но я собираюсь одурачить его. Он хочет нам рассказать, как убил всех богов Джокайры, воспользовавшись пугачом и своим моральным превосходством. Поскольку эта байка уже занесена в его мемуары в четырех противоречащих друг другу версиях, нам незачем выслушивать пятую.

— Это был не пугач, а бластер. «Ремингтон-19», с полным зарядом. Более совершенного оружия в то время не было. А когда я перебил их, вони было больше, чем в Гормон-холле на следующий день после получки. Кроме того, мое превосходство никогда не бывает моральным, потому что я всегда успеваю первым, пока некто раздумывает, что делать со мной. Но главное в истории, которую Айра не дает мне рассказать, то, что эти жлобы были настоящими богами, потому что ни шаманы, ни короли не получили своей доли и были тоже одурачены. Этот собачий народ был собственностью своих богов — богов в том смысле, в каком человек может быть богом для дворняжки. Впервые я заподозрил это после того, как они выгнали бедного Слейтона Форда из его мыслебака и едва не убили его. А через восемь или девять сотен лет мы с Энди Либби доказали, что так оно и было. «Каким образом?» — спросите вы…

— Не спросим.

— Спасибо тебе, Айра. Потому что после этого Джокайра не изменилась ни на йоту. Речь, обычаи, дома, что угодно — все словно застыло. Такое может случиться только с домашними животными. А дикие звери, такие, как человек, подстраиваются под обстоятельства, они приспосабливаются. Я часто думал, неплохо бы вернуться назад, посмотреть, не рассвирепели ли эти собакоголовые, потеряв своих хозяев. Или они просто легли да померли. Впрочем, едва ли: нам с Энди повезло, что мы убрались с этой планеты, сохранив свои гонады, а ведь эти собаки так злобно щерились у наших пяток.

— Понимаешь, что я имел в виду, Джастин? Эта версия номер три о том, как Джокайра погрузилась в кому в тот самый миг, когда он сжег ее хозяев — но Либби в ней не фигурирует.

— Папа Айра, ты не понимаешь нашего молодчину…

— …он не врет…

— …он просто артист…

— …он говорит иносказательно…

— …он освободил этих болтунов…

— …которых жестоко угнетали.

Айра Везерел вздохнул.

— Джастин, мне так трудно справляться с одним Лазарусом Лонгом — но как быть с тремя Лазарусами? Сдаюсь, иди сюда, Лори, я укушу тебя за ухо. Минерва, моя дорогая, омой свои дивные ручки и посмотри, не нужно ли Джастину еще вина. Джастин, здесь новости могут быть только у тебя. Что нового на бирже?

— Стабильное понижение. Если у вас есть собственность на Секундусе, лучше передайте со мной инструкции вашему брокеру. Лазарус, я заметил, что вы назвали человека диким животным…

— Это так. Его можно убить, но нельзя приручить. Попытка смягчить его норов закончилась самым жутким в истории кровопролитием.

— Я не спорю, предок. Я математик-историограф и знаю об этом факте. Но дошли ли до вас вести о полете «Авангарда»? Настоящего «Авангарда», того, что улетел до Диаспоры.

Лазарус вскочил так внезапно, что Иштар чуть по свалилась с кушетки. Он удержал ее.

— Извини, моя сладкая. Продолжай, Джастин.

— Я не собирался говорить об «Авангарде»…

— А я хочу послушать. И не возражай. Такой здесь закон. Говори, сынок.

Протокол пиршества мгновенно разлетелся на мелкие кусочки. Я начал с некоторых сведений из древней истории. Уже никто не помнил, что «Нью Фронтирс» не был первым звездолетом. У этого корабля был предшественник, «Авангард», оставивший Солнечную систему на несколько лет раньше, чем «Нью Фронтирс», под командой Лазаруса Лонга. «Авангард» полетел к альфе Центавра, но не добрался туда, поскольку на единственной планете системы не оказалось никаких признаков посещения, других планет земного типа вокруг альфы Центавра, единственной звезды спектрального класса в этой точке пространства, не было обнаружено.

Но корабль нашли — совершенно случайно, на разомкнутой орбите, далеко от того места, которое рассчитали на основании всех разумных предположений о направлении его полета. Его обнаружили примерно сто лет назад, и — таковы трудности историографии, когда звездолеты являются самыми быстрыми средствами связи — известие об этом добралось до Секундуса и архивов через пять колониальных планет. Это случилось через несколько лет после того, как Лазарус оставил Новый Рим, и незадолго до того, как я отправился в Добрую Пристань в качестве официального курьера исполняющей обязанности председателя. Впрочем, столетнее опоздание оказалось несущественным, поскольку новость заинтересовала лишь самых заплесневелых специалистов. Для большинства людей повесть эта явилась скучным подтверждением незначительного кусочка древней истории.

Все на «Авангарде» оказалось мертвым, сам корабль находился в режиме сна, его преобразователь автоматически выключился, атмосфера почти вся утекла, записи оказались настолько невразумительными, неполными и бессмысленными, что незачем было пытаться их прочесть. То, что касалось «Авангарда», было интересно лишь антикварам. Однако для тех, кто свихнулся подобно мне, он останется сокровищницей, если только мы вновь не потеряем этот корабль… увы, пространство бесконечно.

Когда баллистическую траекторию «Авангарда» с помощью компьютера проследили назад, обнаружилась занятная вещь: семь столетий назад корабль пролетел рядом со звездой, похожей на Солнце. Проверка этой системы выявила еще одну планету земного типа. Она оказалась населенной хомо сапиенс. Однако местных жителей породила не Диаспора, они прилетели на «Авангарде».

— Лазарус, сомневаться не приходится. Эти несколько тысяч дикарей на планете, названной «Остров Питкерн» — никак не могу запомнить номер каталога, — происходят от тех, кто добрался туда предположительно на корабельной шлюпке за семь столетий до того, как их обнаружили. Они вернулись на стадию предшествующего цивилизации собирательства, и, если бы планету обнаружили раньше, чем корабль, пошли бы новые россказни о породе людей, не происходящей со старой Земли.

Их арго, запущенный в лингвоанализатор-синтезатор, восходил к той самой версии английского, которой пользовались на «Авангарде». Конечно, набор слов сократился, появились неологизмы, синтаксис дегенерировал — но язык остался тем же.

— А их мифы, Джастин, их мифы? — заинтересовался Галахад-Обадия.

Я был вынужден признать, что не все помню, однако обещал сделать полную копию и послать ее с первым же кораблем.

— Знаете, старейший, туземцы оказались настолько дикими и свирепыми, что при столкновении с ними погибло много ученых, гораздо больше, чем дикарей.

— Ура им! Сынок, дикари занимаются своим делом на своей планете. Любой чужак должен рассчитывать, что получит по мозгам. Поэтому пусть пеняет на себя.

— Полагаю, вы правы. Когда эти псевдоаборигены съели троих ученых, гости сообразили, как надо с ними обходиться. Пришлось использовать гуманоидных роботов с дистанционным управлением. Но я хочу сказать не об их свирепости, а об… интеллекте. Поверите вы мне или нет, но буквально каждый тест свидетельствовал о том, что эти примитивные люди намного превосходят норму. По шкале распределения они попадают в область от чрезвычайно одаренных до «гений плюс».

— Ты хочешь, чтобы я удивился? Почему?

— Они же дикари! И к тому же должны были выродиться в результате кровнородственных браков.

— Джастин, ты дразнишь меня: сам знаешь… Хотя, возможно, это Айра науськал тебя. Хорошо, хватаю наживку. Термин «дикарь» определяет культурное состояние, а не уровень интеллекта. Аналогичным образом в предельных для выживания условиях инбридинг не повреждает генофонд. Ты сказал, что они каннибалы, — возможно, они съедают своих неудачников. Судя по состоянию корабля, их предки приземлились, не прихватив с собой ничего или почти ничего. С голыми руками и полной шляпой невежества. В этом случае могли выжить только самые способные и самые умные. Джастин, пассажиры «Авангарда» по уровню интеллекта превосходили говардианцев, собравшихся на «Нью Фронтирс»; их подбирали по уму. А нас, говардианцев, — по возрасту. Твои дикари были потомками гениев. Что они пережили и сколько испытаний выпало ни их долю — а ведь в них погибают глупые и выживают только самые смышленые, — знает один аллах. Итак, к чему мы приходим?

Я признался, что подбросил ему провокационный вопрос, чтобы посмотреть, как он ответит. Старейший кивнул.

— Я знаю, ты не дурак, сынок: я велел Афине просветить меня по части твоих предков. Однако я часто удивлялся тому, как в меру сообразительные и в меру информированные — а под это определение не подпадает никто из присутствующих здесь, поскольку скромным никого из нас не назовешь, — как часто такие в общем-то смышленые люди не в состоянии разрешить извечный вопрос: что лучше — шелковый кошелек или свиное ухо? Если бы наследственность не была важнее внешней среды, то тебе пришлось бы учить считать лошадей.

Когда я был молодым, среди самостоятельной «интеллектуальной» элиты кое-кто полагал, что лошадей действительно можно учить алгебре. Стоит только начать пораньше, потратить достаточно денег, знать методику обучения и быть при этом бесконечно терпеливым и стараться не ущемить лошадиное «эго». Эти люди были настолько искренни, что стремление лошадей оставаться лошадьми казалось им черной неблагодарностью. Впрочем, они были правы… только к обучению следовало бы приступить пораньше — лет миллион назад, а то и побольше.

Но дикари справятся со своими проблемами; они не могут не победить. Куда интереснее обратная сторона проблемы. Джастин, ты понимаешь, что это мы, говардианцы, погубили старую Землю?

— Да.

— Нет, сынок, ты так говоришь, чтобы поскорей закончить разговор. Тогда нам ничего не останется, как пьянствовать и тискать девиц.

— Давай! — завопил Обадия-Галахад. — А ну-ка! — Он схватил Минерву и уже навис над ней. — Эй, малышка, как тебя звать? Есть ли у тебя последнее слово?

— Да.

— Что «да»?

— Просто «да». Таково мое последнее слово.

— Галахад, — вмешалась Иштар, — если ты собираешься изнасиловать Минерву, ступайте с ней за фонтан. Я хочу дослушать Джастина.

— Но как я могу изнасиловать ее, если она не сопротивляется? — проворчал он.

— По-моему, ты всегда был в состоянии разрешить эту проблему. И постарайся не шуметь. Джастин, я потрясена. Мне казалось, что мы поступаем достаточно благородно, поставляя старой Земле новые технологии — ведь больше мы ничего не можем дать ей. Последние эмигрантские транспорты возвращаются теперь лишь наполовину загруженными, не правда ли?

— Я отвечу на этот вопрос, — буркнул Лазарус. — Джастин сможет подтвердить. Виноваты не все говардианцы, а только мы двое: Энди Либби создал оружие, а я нанес смертельный удар. Космические путешествия погубили Землю.

— Дедушка, я не понимаю. — Иштар казалась обеспокоенной.

— Она называет меня так, когда считает, что я плохо себя веду, — сообщил мне старейший. — Потому что не может отшлепать меня. Иш, дорогая, ты молода, мила и всю свою жизнь изучала биологию, а не историю. Земля была обречена в любом случае, космические путешествия просто поторопили ее конец. Уже к 2012 году на ней стало невозможно жить, и следующее столетие я скитался, потому что нигде в Солнечной системе не мог найти пристанища. Я не видел, как погубили Европу, я не был на Земле, когда в моей родной стране правила гнусная диктатура. Вернулся, когда все как будто утряслось… как будто. Но это было не так, и тогда говардианцам пришлось бежать.

Но космические путешествия не могут улучшить положение дел на перенаселенной планете. Даже нынешние корабли не помогут, а те, которые придумают в будущем, скорее всего тоже. Потому что глупые люди не желают оставлять склоны родного вулкана, даже когда он начинает громыхать и дымиться. На космические путешествия решаются лишь самые башковитые, те, кто достаточно умен, чтобы предвидеть катастрофу до того, как она разразится, и те, у кого хватает отваги бросить дом, добро, друзей, родственников, все на свете и бежать. Их немного — малая доля процента. Но этого достаточно.

— Ну вот, опять распределение, — сказал я, обращаясь к Иштар. — Если, как полагает Лазарус, а его поддерживает статистика, каждая миграция осуществляется людьми, находящимися на правой ниспадающей ветви нормальной кривой человеческих способностей, значит, она действует, как сортирующее устройство, и на новой планете кривая развития интеллекта сдвигается в сторону более высоких значений, чем в исходной популяции. А старая планета сделается лишь чуточку глупее.

— Чуточку-то чуточку, если забыть об одном! — возразил Лазарус. — Эта крошечная, едва заметная статистике доля представляет собой мозг. Помню, была такая страна, которая проиграла главную войну, потому что выгнала всего полдюжины гениев. Люди, в основном, не способны думать, по большей части они просто не хотят мыслить. Те же, кто использует свои мозги, в основном, делают это не слишком хорошо. И только крайне малая часть людей мыслит правильно, точно, созидательно и без самообмана. В общем-то лишь с ними и следует реально считаться — но именно они и мигрируют, когда предоставляется физическая возможность.

Как сказал Джастин, статистика их не замечает, но качественно — в них вся разница. Отрубите голову цыпленку, и он умрет не сразу, а будет бегать, причем поначалу более прытко. Но недолго… Побегает и умирает.

Космические путешествия отрубили Земле голову. В течение двух тысяч лет эмигрировали ее лучшие умы. А безголовая тушка бьет крыльями, но это бесполезно — она скоро умрет. Очень скоро, я полагаю. Но я не ощущаю себя виновным, потому что не вижу греха в том, что спасутся те, кто умнее, ведь поступь смерти была слышна на Земле еще в двадцатом столетии по земному счету, когда я был молодым человеком, а космические путешествия только начинались и еще не были межзвездными. Больше двух столетий ушло на то, чтобы все закрутилось. Первую миграцию говардианцев можно не считать; она была спонтанной и осуществлялась не лучшими умами.

Большее значение имели последующие миграции Семейств на Секундус. Они позволили избавиться от тупиц. Но гораздо важней — миграции неговардианцев. Я часто гадал, что было бы, если бы миграция из Китая не носила политический характер. Те немногие китайцы, которые добрались до звезд, всегда оказывались среди победителей. Полагаю, что в среднем жители этой страны куда умнее других обитателей Земли.

Разрез глаз и цвет кожи сегодня ничего не значат, как по сути дела не значили и прежде. Среди первых говардианцев числится Роберт К. М. Ли из Ричмонда, Вирджиния. Никто не знает его полное имя?

— Я знаю, — сказал я.

— Конечно, ты знаешь, Джастин, поэтому помолчи. То же самое относится и к тебе, Афина. Кто еще? — Никто не ответил, и Лазарус продолжил: — При рождении ему дали имя Ли Чжоу Мо. Он появился на свет в Сингапуре, родители его перебрались туда из Кантона, что в Китае. Среди летевших на «Нью фронтирс» как математик он уступал только Энди Либби.

— Боже! — проговорила Гамадриада. — А я принадлежу к числу его потомков и даже не знаю, что он был великим математиком.

— А ты знала, что он китаец?

— Лазарус, я не знаю, что такое китаец. Я не очень-то знакома с земной историей. Это относится к религии? Что-то вроде иудея?

— Не совсем так, дорогая. Главное то, что теперь это ничего не значит. Как теперь лишь немногие знают, что знаменитый Заккур Барстоу, мой партнер по преступлению, на четверть был негром, и никого это больше не волнует. А слово «негр» тебе что-нибудь говорит, Гама? Оно не относится к религии.

— Это значит «черный», и я прихожу к заключению, что кто-то из его дедов или бабок был родом из Африки.

— Вот что получается, если судить поверхностно. Оба деда Зака — мулаты, родом из Лос-Анджелеса, города на моей родине. Поскольку наши линии перемешались достаточно давно, не исключено, что в любом из вас течет африканская кровь. Статистически это эквивалентно утверждению, что любой из вас происходит от Карла Великого. Но я зашел слишком далеко, пора выбирать новую «затравку» и нового респондента. Космические путешествия погубили старую Землю — вот одна точка зрения. По большому счету оборотная сторона медали и счастливее, и важнее: это улучшило породу. Возможно, даже спасло ее, но уж улучшило вне сомнения. Теперь порода хомо сапиенс не только сделалась более многочисленной, чем на Земле; это животное поумнело и во всех поддающихся измерению аспектах действует эффективнее. Итак, респондент умолкает, можете продолжать. Лази, перестань щекотать меня. Отправляйся к Галахаду, пусть он даст передохнуть Минерве.

— Лазарус, — проговорила Иштар, — еще один только ответ, пожалуйста. Ваша фраза о говардианцах заставила меня удивиться. Вы выделили интеллект. А разве способность к долгожительству не важнее?

С удивлением я увидел, как старейший из людей нахмурился, размышляя, и не торопился с ответом. Наверное, вопрос этот мучил его по крайней мере еще тысячу лет назад. Я попытался угадать ответ, но не смог.

— Иштар, единственный ответ на твой вопрос — сразу и да и нет, то есть я попросту не могу ответить определенно. Но это лишь часть истины. Давным-давно кое-кто из маложивущих доказал мне, что в сущности наша жизнь не длиннее. — Лазарус посмотрел на Минерву, она ответила ему грустным взглядом. — Потому что все мы живем в «сейчас». Она… он — не будем подтверждать ошибку Георга Кантора, исказившего долиббианскую математику — так вот, он постулировал существование достоверной и объективной истины: каждая личность проживает свою жизнь целиком независимо от того, сколькими годами она измеряется.

Но у истины есть и другая сторона. Жизнь кажется слишком долгой, когда человек теряет возможность наслаждаться ею. Вы помните то время, когда я не был способен наслаждаться жизнью и хотел покончить с нею счеты? Ваше искусство и плутовство — дорогая, не надо краснеть — изменили меня, и я снова с удовольствием живу. Я никогда не говорил вам, что даже первой реювенализации я ждал, опасаясь, что тело мое станет юным, а дух останется прежним. И не надо говорить мне, что слово «душа» ничего не означает. Да, смысл его нельзя определить, но мне оно кое о чем говорит.

Но это еще не вся правда, и я попытаюсь вам все растолковать. Долгая жизнь может казаться бременем, но она благословенна. В ней есть время, чтобы учиться, время, чтобы думать, чтобы не торопиться; есть время и для любви. Ну, хватит о серьезном. Галахад, выбирай легкую тему, а ты, Джастин, расставляй ловушки; я проговорил довольно. Иштар, моя дорогая, мне так нравится твое очаровательное стройное тело. Ляг и дай мне накачать тебя бренди; я хочу, чтобы ты хорошенько расслабилась перед тем, что я намереваюсь с тобой сделать.

Она с готовностью перебралась к Лазарусу, отпустив Айре по пути поцелуй как обещание, что и ему перепадет, затем мягко, но уверенно сказала нашему предку:

— Наш любимый, я и без бренди готова подчиниться любым твоим желаниям.

— Это анестезия, мама Иштар. Я хочу продемонстрировать тебе кое-какие штучки, которым меня научила Большая Анна. С тех пор я так и не рискнул опробовать их. Возможно, ты не доживешь до следующего утра. Не боишься?

Иштар лениво и блаженно улыбнулась.

— Ах, ужасно боюсь.

Галахад прикрыл рот Ляпис Лазулии ладонью; она куснула его.

— Прекрати, Лаз. Пусть все видят, должно быть, это что-то новенькое.