ГОСТИ С ДУРНОЙ СТОРОНЫ ЛЕСА

Тьма неизменно выполняла отведенную ей роль. Не будь ее, разве мы могли бы по достоинству оценить свет? Лишь когда аппетиты тьмы становятся чрезмерными, приходится давать ей отпор. Но потом она восстанавливает силы, как и должно быть.

Клайв Баркер. Абарат^[9]

Первым делом Мегги стала искать глазами птичьи гнезда, о которых рассказывала Реза. И правда, они были тут, под зубцами, как будто стены покрылись волдырями. Из отверстий вылетали желтогрудые птички. Как золотые снежинки в солнечном свете, говорила Реза, и именно так оно и было. Небо над головой Мегги словно затянуло золотым вихрем – тоже в честь дня рождения высокородного отрока. В ворота вливалось все больше народу, хотя двор и так уже был полон. Внутри стен, перед конюшнями и хижинами, в которых жили кузнецы, конюшие и другая обслуга замка, были разбиты ларьки. Сегодня, когда герцог пригласил своих подданных отпраздновать с ним день рождения его внука и наследника престола, угощение и выпивка раздавались бесплатно. «Какая щедрость! – насмешливо прошептал бы Мо. – Им будут раздавать бесплатно урожай их полей, плоды их виноградников, выращенные их же руками!» Мо был не большой любитель замков. Но так уж был устроен мир Фенолио. Земля, на которой трудились в поте лица крестьяне, принадлежала герцогу, а значит, ему причиталась и большая часть урожая, и он одевался в шелк и бархат, в то время как его крестьяне ходили в царапавшей кожу дерюге.

Пока они протискивались мимо стражи в воротах, Деспина крепко обвивала худыми ручонками шею Фенолио, но, завидев первого же жонглера, кубарем скатилась с его спины.

Наверху между зубцами стены был натянут канат, и легконогий канатоходец прогуливался по нему увереннее, чем паук по своей серебряной нити. Наряд его был голубее, чем небо над ним, потому что голубой – цвет канатоходцев, это Мегги тоже знала от матери. Ах, если бы Реза была здесь! Между лотков повсюду сновал Пестрый Народ: музыканты, жонглеры, метатели ножей, силачи, укротители, заклинатели змей и шуты. У самой стены Мегги увидела огнеглотателя в черно-красном костюме и на мгновение подумала, что это Сажерук. Но тут он обернулся: на его лице не было шрамов, а улыбка, обращенная к собравшейся вокруг публике, была совсем иной, чем у Сажерука.

«Но он непременно должен быть здесь, если он и вправду вернулся!» – думала Мегги, оглядываясь по сторонам и ища его глазами. И почему она так разочарована? Как будто она не знает. Она хотела увидеть Фарида. А если Сажерука здесь нет, то и Фарида, конечно, искать бесполезно.

– Мегги, пошли! – Деспина выговаривала ее имя с трудом, словно привыкая к необычному звуку.

Она потащила Мегги к лотку со сладкими пирогами, сочившимися медом. Пироги даже в этот день не раздавали бесплатно. Торговец, стоявший за прилавком, мрачно посмотрел на них, но у Фенолио, к счастью, нашлось несколько монет. Когда Деспина снова ухватилась за руку Мегги, ее тонкие пальчики были липкими. Девчушка смотрела на все большими глазами и то и дело застывала на месте, но Фенолио нетерпеливо тащил ее дальше, мимо деревянного помоста, украшенного цветами и вечнозелеными ветками. На нем стояли три высоких кресла с плачущими львами на спинках, а по бокам от каждого из них развевались черные флаги, точно такие же, как на зубцах и башнях замка.

– Интересно, для кого это три кресла? – шепнул Фенолио Мегги. – Жирный Герцог никогда к народу не выходит. Пойдем скорее, мы уже опаздываем.

Он решительным шагом выбрался из суматохи внешнего двора и направился ко второму кольцу стен, окружавшему замок. Ворота, к которым они подошли на этот раз, были не так высоки, как первые, но выглядели не менее неприступными, как и стражники, скрестившие копья при приближении Фенолио.

– Можно подумать, они меня не знают, – раздраженно шепнул он Мегги. – Но каждый раз играют в эту игру. Передайте герцогу, что пришел Фенолио, поэт! – произнес он громко.

Малыши тесно прижались к нему, неотрывно глядя на наконечники копий, словно ожидая увидеть на них следы запекшейся крови.

– Герцог тебя ожидает? – Стражник, задавший вопрос, казался совсем молодым, хотя лицо под шлемом трудно было разглядеть.

– Конечно, – сердито сказал Фенолио. – И если его ожидание затянется, я возложу вину на тебя, Ансельмо. А если тебе снова понадобятся от меня красивые слова, как месяц назад…

Стражник бросил беспокойный взгляд на своего товарища, но тот сделал вид, будто ничего не слышит, увлекшись пляской канатоходца.

– То я заставлю тебя подождать, как ты – меня. Я старый человек, и у меня есть дела поважнее, чем стоять тут навытяжку перед твоим копьем.

Лицо Ансельмо, насколько его можно было рассмотреть под шлемом, стало красным, как кислое вино, которым угощались комедианты. И все же он не убрал копье в сторону.

– Понимаешь, Чернильный Шелкопряд, в замке сейчас гости, – тихо сказал он.

– Гости? Ты о чем?

Но Ансельмо было уже не до старого поэта.

Ворота за его спиной со скрежетом отворились, словно изнывая под собственной тяжестью. Мегги оттащила Деспину в сторону, Фенолио схватил Иво за руку. На внешний двор выехали солдаты, закованные в броню всадники в серебристых плащах такого же цвета, как поножи. Герб, вышитый у них на груди, не был гербом Жирного Герцога. На нем извивалась тонким телом змея, нацелившаяся на добычу, – Мегги сразу узнала герб Змееглава.

Жизнь на внешнем дворе замерла. Настала мертвая тишина. О комедиантах забыли, даже канатоходец застыл на своем канате. Все оцепенело глядели на всадников. Матери крепко держали детей, мужчины втягивали головы в плечи – даже те из них, кто был одет в роскошные одежды. Реза точно описала Мегги герб Змееглава – ей нередко случалось видеть его вблизи. Посланцы Дворца Ночи были желанными гостями в крепости Каприкорна. Поговаривали, что не одна усадьба, подожженная молодцами Каприкорна, сгорела по приказу Змееглава.

Когда латники проезжали мимо них, Мегги крепче прижала к себе Деспину. Блестящие панцири сверкали на солнце – утверждали, что их не может пробить даже дротик, пущенный из арбалета, не говоря уж о стреле из обычного лука. Впереди ехали двое, один в таких же латах, как его свита, с развевающимися ярко-рыжими волосами и в шубе из лисьих хвостов, другой в зеленом плаще, расшитом серебром, каким мог бы гордиться любой князь. И все же первое, что всякому бросалось в глаза, был не великолепный плащ, а нос этого всадника – не из плоти и крови, как у всех людей, а из серебра.

– Ты только посмотри на эту парочку! – шепнул Фенолио Мегги, пока необычные всадники скакали бок о бок сквозь примолкшую толпу. – Обоих выдумал я, и оба были прежде доверенными людьми Каприкорна. Твоя мама тебе о них, наверное, рассказывала. Огненный Лис был сперва заместителем Каприкорна, а Свистун – его придворным музыкантом. Но серебряный нос ему придумал не я, как и то обстоятельство, что они сумели удрать от Козимо, когда он взял штурмом крепость Каприкорна, и теперь служат Змееглаву.

На внешнем дворе по-прежнему было неправдоподобно тихо. Слышалось только цоканье подков, фырканье лошадей и бряцание доспехов, оружия и шпор – странно громкое, словно звуки бьются между высоких стен, как пойманные птицы.

Сам Змееглав въехал на площадь одним из последних. Не узнать его было невозможно. «Он похож на мясника, – рассказывала Реза, – на мясника в княжеском уборе, у которого на грубой роже написана страсть к убийству». Его белый конь, такой же мощный и топорно сколоченный, как хозяин, был весь закрыт свисающей попоной, расшитой змеиным гербом. Сам Змееглав был одет в черный плащ, вытканный серебряными цветами. У него было загорелое лицо, редкие седые волосы и на удивление маленький рот – безгубая щель на гладко выбритом грубом лице. Все в нем было плотным, мясистым: ноги, руки, жирный затылок, широкий нос. Он не носил украшений, как богатые подданные Жирного Герцога, стоявшие на дворе: ни тяжелой цепи на шее, ни усыпанных камнями перстней на толстых пальцах. Только на крыле носа сверкал красный, как капля крови, драгоценный камень, да на среднем пальце правой руки надет был поверх перчатки серебряный перстень, которым он запечатывал смертные приговоры. Узкие глаза под морщинистыми веками, как у саламандры, беспокойно озирали двор. Их взгляд словно прилипал на мгновение ко всему, что видел, как клейкий язык ящерицы; он скользил по комедиантам, по почтительно склонившим головы богатым купцам возле украшенного цветами пустого помоста. Казалось, от саламандровых глаз не укрылось ничто: они вбирали в себя каждого испуганно жавшегося к материнской юбке ребенка, каждую красивую женщину, каждого мужчину, поднявшего на Змееглава враждебный взгляд. Но только один раз он придержал коня.

– Смотри-ка, предводитель комедиантов! Последний раз я видел тебя у позорного столба на дворе моего замка. Когда нам снова ждать тебя в гости?

Голос Змееглава гулко разносился по замершему двору. Это был очень низкий голос, словно выходивший из самых темных глубин его жирного тела. Мегги невольно прижалась к Фенолио. Но Черный Принц поклонился так низко, что поклон выглядел издевательством:

– Я от души сожалею, – сказал он так громко, что его услышали все стоявшие на дворе, – но моему медведю не по душе пришлось ваше гостеприимство. Он говорит, что позорный столб узковат для его шеи.

Мегги увидела, как Змееглав скривил рот в злобной усмешке.

– Что ж, к следующему твоему посещению я подготовлю веревку подходящего размера и прочную еловую виселицу, которая выдержит даже такого жирного старого медведя, как твой.

Черный Принц повернулся к своему медведю и сделал вид, что обсуждает с ним что-то.

– Я очень сожалею, – сказал он, – медведь говорит, что любит юг, но сейчас там темновато от вашей тени, и он придет к вам не раньше, чем Перепел почтит вас своим визитом.

По толпе прошел глухой гул и мгновенно смолк, когда Змееглав повернулся в седле и обвел присутствующих саламандровым взглядом.

– Кроме того, – звонко продолжал Принц, – мой медведь интересуется, почему это Свистун не трусит за вашим конем на серебряной цепи, как было бы прилично ручному шпильману?

Свистун круто повернул коня, но не успел он подскочить к Черному Принцу, как Змееглав поднял руку.

– Я сообщу тебе, когда Перепел побывает у меня в гостях! – сказал он, пока Среброносый неохотно возвращался на свое место. – Поверь, тебе не придется долго ждать. Виселица уже заказана плотнику.

Он пришпорил коня, и латники тронулись за ним. Прошла, казалось, целая вечность, пока последний из них исчез в воротах.

– Скачи-скачи! – прошептал Фенолио, пока двор замка постепенно снова наполнялся веселым шумом. – Он уже осматривается тут, как в своих владениях, думает, он может раздуться в моем мире, как нарыв, и играть роль, которую я ему не предназначал…

Копье стражника прервало его на полуслове.

– Эй, поэт! – сказал Ансельмо. – Теперь можешь проходить. Давай пошевеливайся!

– Пошевеливайся? – возмущенно отозвался Фенолио. – Так ты разговариваешь с придворным поэтом Герцога? А вы лучше побудьте здесь, – сказал он детям. – Только не объедайтесь пирогами. Не подходите к огнеглотателю слишком близко, а то он бестолковый, может и обжечь, и не приставайте к медведю Принца. Ясно?

Малыши кивнули и тут же помчались к ближайшему лотку с пирогами.

Фенолио взял Мегги за руку и с гордо поднятой головой проследовал мимо стражника.

– Фенолио, – тихо спросила Мегги, когда ворота за ними закрылись и шум внешнего двора смолк, – кто этот Перепел?

За большими воротами было прохладно, словно здесь свила себе гнездо зима. Широкий двор затеняли деревья, пахло розами и другими цветами, названий которых Мегги не знала, а в каменном бассейне, круглом, как луна, отражалась часть замка с покоями Жирного Герцога.

– Да нет его вовсе! – ответил Фенолио, нетерпеливо таща ее за собой. – Я тебе потом все объясню. Пойдем. Мы должны наконец отнести Жирному Герцогу мои стихи, а то завтра я уже не буду придворным поэтом.