IV. О существе и значении сочинений Гете об органическом образовании.

Высшее значение морфологических работ Гете нужно искать в том, что в них были установлены теоретические основы и методы изучения органической природы, являющиеся первостепенным научным деянием.

Если мы хотим по-настоящему оценить их, то, прежде всего, надо иметь ввиду огромное различие, существующее между явлениями неорганической и органической природы. К явлениям первого типа относится, например, столкновение двух шаров. Если движущийся шар ударяет в определенном направлении и с определенной скоростью другой покоящийся шар, то последний также начинает движение в определенном направлении и с определенной скоростью. Если требуется только понять это явление, то мы достигаем этого, преобразуя непосредственно данное чувствам в понятие. Мы достигаем этого в той мере, в какой не остается ничего чувственно-действительного, которое не было бы пронизано понятием. Мы видим, как приближается один шар, сталкивается с другим, последний, в свою очередь, приходит в движение. Мы поняли это явление, если, зная массу, направление движения и скорость первого шара, а также массу второго, мы можем указать скорость и направление движения последнего; если мы видим, что при заданных условиях это явление происходит с необходимостью. Но последнее означает не что иное, как следующее: то, что предлагается нашим чувствам, проявляется, как неизбежное следствие того, что мы вывели идеально. В этом случае мы говорим, что понятие и явление покрывают друг друга. Нет ничего в понятии, чего не было бы в явлении, и нет ничего в явлении, чего не было бы в понятии. Здесь мы приблизились к тем отношениям, необходимым следствием которых выступают явления неорганической природы. Здесь выступает важное обстоятельство, что чувственно-воспринимаемые процессы в неорганической природе обусловлены отношениями, которые также принадлежат чувственному миру. В нашем случае учитываются масса, скорость, направление, т.е. отношения чувственного мира. Они выступают не иначе, как условиями явления. Только непосредственно чувственно-воспринимаемые обстоятельства взаимно обусловливают друг друга. Понятийное постижение таких процессов представляет собой не что иное, как получение чувственно-действительного из чувственно-действительного. Пространственно-временные отношения, масса, вес или чувственно-воспринимаемые силы, такие как свет и тепло, вызывающие явление, стоят в этом ряду. Тело нагревается и тем самым увеличивает свой объем. Первое, как и второе, принадлежат чувственному миру, они относятся между собой как причина и действие. Таким образом, чтобы понять эти процессы, нет необходимости выходить за пределы чувственного мира. Мы лишь одно явление выводим из другого, находясь внутри чувственного мира. Т.е. если мы хотим объяснить или пронизать понятием явление, то мы не должны включать в понятие никаких элементов, которые не могли бы быть восприняты созерцательно, посредством органов чувств. Все, что мы хотим понять, мы можем увидеть. И в этом состоит взаимное покрытие восприятия (явления) и понятия. Для нас ничего не остается темным в процессах, поскольку мы познаем отношения, из которых они следуют. Тем самым мы развили существо неорганической природы и, в то же время, показали, насколько оно может быть объяснено из себя самого /из него самого/, не выходя за его пределы. В таком объяснении никогда не сомневались с тех пор, как вообще начали думать о природе этих вещей. Хотя и не всегда проводили описанный выше ход мыслей, из которого следует возможность взаимного покрытия понятия и восприятия. Однако никогда не считалось приличным объяснять указанным образом явления, исходя из их собственного существа[xxxi].

Некоторые философы доказывают, что явления чувственного мира мы можем привести к их первоначальным элементам (силам), но что объяснить мы их можем столь же мало, как и существо жизни. На это можно возразить, что элементы эти просты, т.е. не могут быть разложены на составные части. Но объяснить их в их простоте невозможно, не потому, что ограничены наши познавательные возможности, но потому, что они основаны сами на себе, они даны нам в их непосредственности, они замкнуты в себе и ни из чего другого не выводимы.

Иначе обходились до Гете с явлениями органического мира. У организма воспринимаемые чувствами отношения, как, например, форма, величина, цвет, тепловые отношения какого-либо органа, представляются не обусловленными отношениями такого же рода. Так, например, в отношении растения нельзя сказать, что величина, форма, положение и т.п. корня обусловливает чувственно воспринимаемые отношения в листе или в цветке. Тело, для которого это было бы справедливым, было бы не организмом, а машиной. Скорее нужно было бы принять, что все чувственные отношения в живом существе не являются следствиями других чувственно-воспринимаемых отношений[xxxii], как это справедливо в случае неорганической природы.

В этом и состоит отличие организма от машины. У последней все определяется взаимодействием частей. В машине нет ничего действительного, кроме этого взаимодействия частей. Единый принцип, который определяет взаимодействие частей, находится не в самом объекте /машине/, а вне его, в голове конструктора, как план. Лишь близорукое рассмотрение может отрицать, что именно в том и состоит различие между организмом и машиной, что тот принцип, который определяет взаимодействие частей, у последней существует только вовне (абстрактен), тогда как у первого имеет бытие в самой вещи /бытие организма заключено в нем самом/. Так, чувственно воспринимаемые отношения в организме не являются следствиями друг друга, но находятся под властью того внутреннего принципа, являются следствиями того, что не воспринимается чувственно. В этом смысле он так же мало воспринимается чувственно, как и тот план в голове конструктора, который существует только для духа; по существу это и есть план, но только он втянут внутрь существа и производит свои действия не посредством третьего – конструктора, но непосредственно исполняет их сам.

Итак, все чувственные качества проявляются здесь скорее, как следствие таких, которые больше не воспринимаются чувственно. Они являются как следствие парящего над ними высшего единства. Не облик корня определяет облик ствола или листа и т.д., но все формы обусловлены стоящим над ними, которое больше не является в чувственно-созерцаемой форме; они в самом деле существуют в отношении «одно для другого», но не в отношении «одно по причине другого». Они обусловливаются не друг другом, но все вместе обусловливаются чем-то иным. То, что мы чувственно восприняли, мы не можем вывести снова из чувственно-воспринимаемых отношений, мы должны в понятие процесса включить элементы, которые не принадлежат миру чувств. Мы должны возвыситься над чувственным миром. Наблюдение нас больше не удовлетворяет, мы должны в понятии мы познать единство, если мы хотим объяснить явление. Вследствие этого происходит разделение наблюдения и понятия; представляется, что они более не покрывают друг друга, понятие парит над наблюдением. Становится трудным рассматривать связь обоих. В то время как в неорганической природе понятие и действительность едины, здесь представляется, что они разделены и, по существу, принадлежат двум различным мирам. Кажется, что наблюдение, которое предлагается чувствам непосредственно, не несет в себе свое основание, свое существо. Представляется, что объект не объясним из самого себя, поскольку его понятие выводится не из него самого, но из чего-то другого. Поскольку объект представляется находящимся не под властью чувственного мира, но, тем не менее, существует для чувств, кажется, что мы стоим перед неразрешимым противоречием в природе, как, если бы проходила трещина между неорганическими явлениями, которые постигают из самих себя, и органическими существами, при которых происходит нарушение законов природы, при которых общезначимые законы оказываются надломленными. До Гете эта трещина действительно существовала в науке, и только ему удалось разрешить загадку. Мы лучше поймем величие дела, совершенного Гете, если подумаем о том, что великий реформатор новой философии Кант не только разделял это заблуждение, но и пытался найти научное обоснование тому, что для человека всегда будет невозможным объяснить органические образование. Единственную возможность понимания он видел в интеллектуальном понимании, которому он приписывая возможность прозревать в связь понятия и действительности как в случае органических существ, так и в случае не организмов. Но человеку он отказал в возможности такого постижения[xxxiii]. По Канту человеческий рассудок должен иметь свойство мыслить понятие некоей вещи, исходя из соотношения ее частей – как посредством абстрагирования достигнутое аналитическое общее, но не так, что всякая отдельная часть появлялась в интуитивной форме как излияние определенного, конкретного (синтетического) единства, понятия. Поэтому этот рассудок и не в состоянии объяснить органическую природу, ибо она мыслится действующей от целого к частям. Кант говорит: «Итак, нашему рассудку свойственна сила суждения, такая, что познанием посредством ее, т.е. всеобщего, особенное не определяется и оно не может быть ею произведено»[xxxiv]. Таким образом, для органических образований мы должны отказаться от познания необходимой связи идеи целого, которая может лишь мыслиться, с тем, что является нам во времени и пространстве. Т.о. по Канту мы должны ограничиться тем, чтобы рассматривать только существование такой связи; логическое же требование того, чтобы познавать, как общая мысль, идея выступает из себя и открывается как чувственная действительность, для организмов не может быть выполнено. Скорее, мы должны принять, что понятие и действительность находятся здесь вне связи друг с другом и осуществляются посредством вне обоих лежащего воздействия таким же образом, как человек по предложенной ему идее строит какую-нибудь вещь. Тем самым мы отрицаем возможность объяснения органического мира и даже доказываем невозможность его.

Так обстояло дело, когда Гете занялся органическими науками. Но он приступил к их изучению только после того, как соответствующим образом подготовился к этому чтением трудов философа Спинозы.

Впервые Гете познакомился с сочинениями Спинозы весной 1774 года. О первом своем знакомстве с философом Гете в «Поэзии и правде» рассказывает так: «В то время, как я по всему миру искал средства для своего образования, я наткнулся на «Этику» этого человека». Летом того же года Гете встретился с Фрицем Якоби. Последний, обнаруживший основательное знание Спинозы, как это видно из его писем об учении Спинозы, датированных 1785 годом, был подходящим человеком, чтобы ввести Гете глубже в существо философа. На это же время выпадают оживленные беседы о Спинозе, поскольку у Гете «все было еще в противоречиях и противодействиях, все кипело и варилось». Спустя некоторое время в библиотеке своего отца он нашел книгу, автор которой ожесточенно боролся против Спинозы, выставляя его за полного шута. Это побудило Гете еще серьезнее заняться этим глубоким мыслителем. В его сочинениях он нашел высказывания, касающиеся глубочайших научных проблем, какие только могли быть тогда затронуты. В 1784 году поэт читает Спинозу с госпожой фон Штейн. 4 ноября 1784 года он пишет своей подруге: «Я привез с собой Спинозу на латинском, где все гораздо яснее». Действие философа на Гете было колоссальным. Сам Гете отчетливо сознает это. В 1816 году (7 ноября) он пишет Цельтеру: «Кроме Шекспира и Спинозы я не знаю никого, кто бы оказал на меня такое влияние, как Линней». Таким образом, Шекспира и Спинозу он рассматривает как духовных личностей, оказавших на него большое влияние. Какое они произвели влияние на его изучение органических образований, станет нам понятней, если мы обратим внимание на его слова о Лафатере из «Путешествия по Италии»: «Лафатер также был сторонником общепринятого в то время воззрения, что живое возникает не под влиянием природы самого существа, но в результате нарушения общих законов природы». По этому поводу Гете пишет следующие слова: «Снова нашел я в апостольско-капуцинской декламации цюрихских пророков бессмысленные слова: «Все, что имеет жизнь, живет посредством чего-то вне себя», – так, приблизительно, это звучит. Это мог бы написать обращенный варвар».

Это сказано совсем не в духе Спинозы. Спиноза различает три вида познания. Первый – это тот, при котором мы, услышав или прочитав какие-нибудь слова, вспоминаем вещи и образуем о вещах определенные представления, подобные тем, посредством которых мы представляем вещи образно. Второй вид познания это тот, при котором из достаточного представления о свойствах вещей мы образуем общие понятия. Третий вид познания это тот, при котором мы из достаточного представления действительного существа некоторых атрибутов Бога достигаем знания существа вещи. Этот вид познания Спиноза называет созерцательным знанием. Последний, высший вид познания и был тем, к которому Гете стремился. Но, прежде всего, должна быть полная ясность, что Спиноза хотел этим сказать: Все вещи должны познаваться так, что в их существе мы должны познавать некоторые атрибуты Бога. Бог Спинозы – это идеальное содержание мира, побуждающий, служащий опорой и носителем всего, принцип. Его можно представлять себе так, как будто он является самостоятельным, обособленным в себе от конечных вещей существом, которое имеет наряду с собой конечные вещи, господствует над ними и управляет взаимодействием их между собой. Или можно представлять его себе излившимся в конечные вещи так, что он существует не вне, и не наряду с ними, но в них самих. Такой взгляд ни в коем случае не отрицает тот принцип, он полностью соглашается с ним, но только рассматривает его как излившийся в мир. Первый взгляд рассматривает конечный мир как откровение бесконечного, но это бесконечное сохраняется в своем существе, оно не отдает себя. Оно не выходит из себя наружу, оно пребывает тем, чем было до своего откровения. Вторая точка зрения тоже рассматривает конечный мир как откровение бесконечного, но так, что это бесконечное в становлении своего откровения совершенно изливается вовне, отдавая свою жизнь существам /своему творению/, так, что отныне оно существует только в них /только в этом творении/. Поскольку познавание /познавательная деятельность/ – это, очевидно, утверждение становления существа вещи, но это существо присутствует только в той части, в какой конечное существо охвачено прапринципом всех вещей, то познание означает утверждение становления в вещах этого бесконечного, т.е., некоторые атрибуты Бога в ней[xxxv]. Для Гете было ясно, как мы говорили ранее, что неорганическая природа может быть объяснена из себя самой, что она несет в себе свое основание и существо. Иначе дело обстоит с органическими объектами. Здесь существо, открывающееся в объекте, не может быть познано в нем самом. Оно воспринимается лежащим вне его. Короче говоря, органическую природу объясняли, основываясь на первой точки зрения, неорганическую – на второй. Необходимость единства познания, как мы видели, доказывал Спиноза. Но он был слишком философом и поэтому не мог распространить это теоретическое требование также и на специальные ветви органики. Это досталось на долю Гете. Не только вышеприведенные высказывания, но также и многие другие доказывают нам, что он решительно склонялся к воззрению Спинозы. В «Поэзии и правде» (IV часть 16-й книги) он говорит: «Природа действует по вечным, необходимым, т.е. божественным законам, так что само божество ничего не смогло бы в них изменить». В отношении вышедшей в 1811 году книги Якоби «О божественных вещах и их откровении»[xxxvi] Гете писал: «Как может мне быть приятной книга такого сердечно любимого мной друга, в которой я встречаю утверждение: «Природа скрывает Бога»? Должен ли я, при моем чистом, глубоком, врожденном и отшлифованном воззрении, которое учит меня познавать неразрывными Бога в природе и природу в Боге, так, что этот образ мыслей составляет основу моего существования, должен ли я, услышав такую странную, односторонне ограниченную фразу, навсегда отделиться от благороднейшего человека, сердце которого я так преданно любил?» Гете полностью сознавал значение этого сделанного им в науке шага; он знал, что он, разрушив границу между неорганической и органической природой, последовательно проводя образ мыслей Спинозы, осуществлял значительнейший поворот в науке. Мы находим подтверждение этому в его статье «О созерцательной способности суждения». После того, как в кантовской «Критике чистого разума» он нашел отказ признать способность рассудка объяснить организм, он высказывается следующим образом: «Хотя кажется. что он (Кант) указывает здесь на божественный рассудок, тем не менее, если посредством нравственного, посредством веры в Бога, в добродетели и в бессмертие должны подняться в высшие регионы и приблизиться к первосуществу, то в интеллектуальном смысле должно произойти то же самое, если посредством созерцания вечно творящей природы мы возвысимся до духовного участия в ее продуктивности. Но если я вначале бессознательно и из внутреннего побуждения без остатка проникну в это праобразное, типичное, /архетипическое/ если мне повезет даже построить согласное с природой представление, то отныне мне ничто не помешает смело предпринять «авантюру разума», как это называет сам старик из Кенигсберга».

Существенным какого-то явления неорганической природы, или лучше сказать, явления, принадлежащего чисто чувственному миру. Является то, что оно возникает и детерминируется процессами, принадлежащими также к чисто чувственному миру. Представим себе, что процесс, являющийся причиной, состоит из элементов М (масса), Н (направление) и С (скорость) движущегося упругого шара, где результирующими будут М′, Н′, С′. Тогда всегда при определенных М, Н, С можно определить М′, Н′, С′. Если я хочу понять какое-нибудь явление, то общее явление, состоящее из причины и следствия, я должен представить в общем понятии. Это понятие не такого вида, что оно заключено в самом явлении и может определить явление. Оно только собирает оба явления в одно общее выражение. Оно не действует и не определяет. Только объекты чувственного мира определяют себя. Элементы М, Н, С являются элементами, также воспринимаемыми чувствами. Понятие появляется лишь для того, чтобы для духа служить средством для соединения, оно выражает нечто, не являющееся идеальным, но только чувственным. И нечто, которое оно выражает, это чувственный объект. На возможности воспринимать внешний мир посредством чувств и выражать его взаимоотношения посредством понятий основано познание неорганической природы. Возможность такого вида познания вещей Кант считал единственной присущей человеку. Эти мысли он называл дискурсивными; что мы хотим познавать – это внешнее созерцание; понятие, составное единство – это просто средство. Если же мы хотим познавать органическую природу, то идеальный момент, понятийное, мы должны постигать не как выраженное через иное, т.е. заимствующее от него свое содержание, но мы должны познавать идеальное как таковое, оно должно иметь свое собственное содержание, порожденное самим собой, а не заимствованное из пространственно-временного чувственного мира. То единство, которое там наш дух просто абстрагирует, должно быть построено из себя самого, оно должно образовывать себя из самого себя, оно должно быть образовано в соответствии со своим собственным существом, а не под влиянием других объектов. В способности постижения такой самое себя формирующей, из своих собственных сил открывающейся сущности, человеку должно быть отказано. Но что нужно для такого постижения? Такая сила суждения, которая одну часть определяет через другую, подобно тому, как она определяется посредством материала, полученного через высшие чувства, такая, которая может постигать не просто чувственное, но также идеальное само по себе, отдельно от чувственного мира. Такое понятие, полученное не абстрагированием из внешнего мира, имеющее содержание, полученное из себя и только из себя, такое понятие можно назвать интуитивным, а познание его интуитивным познанием. Очевидно, что отсюда следует: организм может постигаться только в интуитивных понятиях. То, что человеку доступно такое понимание, Гете показал на деле.

В неорганическом мире господствует взаимодействие отдельных составляющих ряда явлений, взаимная обусловленность членов друг через друга. В органическом мире дело обстоит иначе. Здесь не один член существа определяет другой, но целое (идея) обусловливает индивидуальное через себя соответственно своему собственному существу. Это само из себя определяемое Гете назвал энтелехией. Энтелехия, следовательно, суть сама себя определяющая к бытию сила. То, что вступает в явление, имеет чувственное бытие, но определенное этим принципом энтелехии. Отсюда и происходит кажущееся противоречие. Организм определяет себя из себя самого, получает свои свойства соответственно заложенному в нем принципу, и в то же время является чувственно-действительным. Таким образом, он совсем иначе приходит к чувственной действительности, чем другие объекты чувственного мира; поэтому кажется. что он возникает не естественным путем. Но также совершенно ясно, что организм в своем внешнем оформлении подвержен воздействию чувственного мира, как и любое другое тело. Камень, падающий с крыши, может упасть на живое существо так же, как и на неорганическое тело. Посредством принятия в себя пищи организм вступает в связь с внешним миром; все физические отношения внешнего мира действуют на него. Естественно, что все это может происходить только в том случае, если организм является объектом чувственного мира, пространственно-временным объектом. Этот объект внешнего мира – пришедший к бытию принцип энтелехии – суть внешнее явление организма. Здесь он следует своим собственным законам образования, но также условиям внешнего мира, он не только следует существу самоопределяющегося принципа энтелехии, но зависит от другого, подвержен влияниям, он никогда не определяется целиком самим собой. Здесь вступает человеческий разум и образует в идее организм, который не подвержен влияниям внешнего мира, но соответствует этому принципу. При этом устраняется всякое случайное воздействие, не имеющее отношения к организму как таковому. Это идея чисто органического в организме и есть идея праорганизма, гетевского «типа». Отсюда видно высшее обоснование идеи о «типе». Это не просто рассудочное понятие, но это то, что в организме является истинно органическим, без которого не было бы организма. Он даже более реален, чем каждый отдельно взятый организм, поскольку он открывается в каждом организме. Идея организма выражает существо его полнее, чище, чем каждый отдельный особенный организм. Она достигается совершенно другим способом, чем понятие неорганического процесса. То абстрагируют из действительности, оно не является действенным и последним. Идея же организма действует в организме как энтелехия, она – суть представленное в постижимой для разума форме существо самой энтелехии. Она не есть объединение опытных данных, но действует в самом объекте. Гете выразил это следующими словами: «Понятие – это сумма, идея – это результат опыта; первое производится рассудком, постижение второго требует разума».

Тем самым представлен тот вид реальности, который присущ гетевскому праорганизму (прарастение и праживотное). Этот гетевский метод, очевидно, единственный, позволяющий проникнуть в существо органического мира.

При праорганизмах существенным является, что явление в своей множественности не идентично объясняющей ее закономерности, но просто указывает на последнее как на высшее по отношению к ней. Созерцание – материальный элемент познания, данный нам посредством внешних чувств, и понятие – формальный элемент познания, посредством которого мы познаем наблюдаемое как необходимое, находятся в отношении друг к другу, хотя и как требующие объективности элементы, но так, что понятие не содержится в отдельных членах самого ряда явлений, но в отношении их друг к другу. Это отношение, собирающее множественность в единое целое, коренится в отдельных частях данного, но как целое (как сущность) не приходит к конкретному, реальному проявлению. К внешнему существованию – в объекте – приходят только члены этого отношения. Единство, понятое как таковое, находит свое проявление в нашем рассудке. Оно выполняет задачу собирания множественности явлений, оно относится к последним как сумма. Здесь мы имеем дело с двойственностью, с множественностью вещей, которые мы наблюдаем, и единством, которое мы мыслим. В органической природе множественность частей одного существа не находится в таком внешнем отношении друг к другу. Единство с множественностью приходят к реальности в наблюдаемом как идентичные друг другу. Отношение отдельных членов целого явления (организма) становится реальным. Оно больше не приходит к конкретному явлению только в нашем рассудке, но проявляется в самом объекте, в котором оно из себя производит множественность. Понятие выполняет роль не просто суммы, собирание воедино, которую объект имеет вне себя, оно становится полностью единым с объектом. То, что мы наблюдаем, уже больше не отличается от того, что мы мыслим об увиденном, мы рассматриваем понятие как идею. Поэтому способность, посредством которой мы постигаем органическую природу, Гете называет созерцательной силой суждения. Объясняющее, формальное в познании понятие и объясняемое, материальное созерцание – идентичны. Таким образом идея, посредством которой мы постигаем органическое, существенно отлична от понятия, посредством которого мы объясняем неорганическое, она не просто охватывает множественность как сумму, но дает ей из себя самой содержание. Она суть результат данного (опыта), конкретное явление. В этом и лежит основание того, почему мы в неорганической естественной науке говорим о законах (законах природы), а в органической имеем дело с типом. Закон не суть одно и то же с множественностью наблюдений, находящихся под его властью, он стоит над ними. В типе идеальное и реальное становятся единым, множественность может быть объяснена только как исходящая из одной точки с идентичным ей целым.

В познании этих отношений между неорганической и органической науками и открывается значение гетевских исследований. Поэтому заблуждаются, когда рассматривают сегодня последние как предпосылку того монизма, который стремится единым воззрением на природу охватить как органическое, так и неорганическое таким образом, что первое пытаются привести к тем же самым законам, механически-физическим категориям и законам природы, которыми обусловливается второе. Как Гете мыслил себе монистическое воззрение, мы уже видели. Способ, как он объяснял органическое, существенно отличен от того, как он поступал, имея дело с неорганическим. Он строго отклонял механический способ объяснения при рассмотрении объектов высшей природы. Он бранит Кисера и линка, которые органические явления пытались рассматривать методами, пригодными лишь для изучения неорганической природы.

Побуждением к описанному заблуждению относительно Гете послужили отношения, в которых он находился с Кантом в вопросе о возможности объяснения органической природы. Когда Кант доказывал, что человеческий рассудок не в состоянии объяснить органическую природу, он, конечно, не имел ввиду, что органическая природа основана на механической закономерности, и он никогда не считал возможным ее познание как следствие механически-физических категорий. Основание такой невозможности Кант видит скорее в том, что наш рассудок способен объяснить только механически-физическое, а органическому такая природа не присуща. Если бы она была ему присуща, то рассудок мог бы для объяснения воспользоваться этими категориями для его познания. Гете не пытается вопреки Канту рассматривать органическое как механизм, но он доказывает, что человек наделен способностью к познанию высшего вида природной закономерности, которая лежит в основе организмов.

Если мы взвесим все до сих пор сказанное, то перед нами тотчас выступит различие между неорганической и органической природой. Поскольку там на любой процесс действует другой процесс, а этот – снова на другой, то ряд событий представляется нигде не замкнутым, все находится в постоянном взаимодействии, так, что нельзя замкнуть одну группу объектов относительно другой. Ряд неорганических воздействий нигде не имеет ни начала, ни конца; последующее с предыдущим находится лишь в случайной связи. Если камень падает на землю, то производимое им действие зависит от случайной формы объекта, на который он упал. Иначе обстоит дело с организмом. Здесь единство суть первое. На самой себе основанная энтелехия содержит ряд чувственных обликов, из которых один выступает как первый, другой – как последний, причем один определенным образом следует за другим. Идеальное единство производит из самого себя ряд чувственных органов во временной последовательности и пространственной рядоположенности и совершенно определенным образом замыкается от остальной природы. Оно производит свои состояния из себя самого. Поэтому оно постигается только таким способом, при котором прослеживают последовательность исходящих из идеального единства состояний, т.е. органическое существо постигается только в своем становлении, в своем развитии. Неорганические тела замкнуты, застывшие, побуждаемые к движению только извне. Организмы сами в себе не пребывают в покое, они постоянно изнутри преобразуются, превращаются, претерпевают метаморфозу. К этому относится также следующее высказывание Гете: «Разум указывает на становление, рассудок – на ставшее, того не заботит для чего, этот не спрашивает отчего. Тот радуется развитию, этот хочет все зафиксировать, чтобы можно было использовать». «Разум господствует только над живым, ставший мир, с которым возится геогнозия, - суть мертв».

Организм является нам в природе в двух основных формах: в виде растения и в виде животного; обе различным образом. Растение отличается от животного недостатком реальной внутренней жизни. У животного она выступает как ощущения, произвольные движения и т.д. Растение не обладает таким душевным принципом. Оно еще целиком ориентировано на внешнее, на облик. Поскольку принцип энтелехии из одной точки определяет жизнь, то он выступает в растении таким образом, что все отдельные органы образуются по одному и тому же формирующему принципу. Энтелехия проявляется здесь как формирующая сила отдельных органов. Все они построены по одному и тому же образующему типу, они проявляются как модификации одного главного органа, как повторение его на различных ступенях развития. То, что растение делает растением, определенная формообразующая сила, в каждом органе действует одинаково. Каждый орган является идентичным с любым другим органом и с растением в целом. Гете выражает это следующим образом: «Мне открылось, что в том органе растения, который мы обычно называем листом, скрыт истинный Протей, который может проявляться и открываться во всех обликах[4]. Вперед и назад, повсюду растение – это всего лишь лист, он так неразрывно связан с будущим семенем, что одно без другого невозможно и помыслить». Растение представляется как бы составленным из отдельных растений, как сложный индивидуум, состоящий из простейших. Таким образом растение продвигается со ступени на ступень и образует органы. Каждый орган идентичен с остальными, т.е. одинаков по принципу образования и различен по проявлению. Внутреннее единство у растения получает широту, оно изживается во множественности, теряется в нем, так что оно, как мы увидим это позже при рассмотрении животного, не достигает определенной самостоятельности конкретного бытия, которое выступает как жизненный центр множественности органов и делает их посредниками с внешним миром.

Возникает вопрос: откуда происходит это различие в явлении растительных органов, идентичных по внутреннему принципу? Как оказывается возможным для образующих законов, действующих по единому образующему принципу, производить один раз лист кроны, другой раз чашелистик и т.д.? Различие, для целиком живущего во внешнем растения, должно также иметь своим основанием пространственный момент. Как таковой Гете рассматривал попеременное расширение и сжатие. Поскольку из одной точки действующий принцип энтелехии в растительной жизни вступает в бытие, он манифестирует себя пространственно, образующие силы действуют в пространстве. Они дают органам определенную пространственную форму. Эти силы либо концентрируются, т.е. стремятся сойтись вместе как бы в одну точку (это стадия сжатия), либо они расширяются, разворачиваются, как бы отдаляются друг от друга, и это есть стадия расширения. В целой жизни растения чередуются три расширения и три сжатия. Все, что происходит различного в существе растения, идентичного по своим образующим силам, вызвано этим попеременным расширением и сжатием.

Вначале все растение по возможности покоится в одной точке стянутым в семя (a), отсюда выступает оно и развертывается, расширяется в образование листа (с). Образующие силы все более разделяются, отсюда нижние листья еще не оформлены, компактны (сс′), чем дальше мы продвигаемся, тем более зубчатыми, изрезанными они становятся. То, что раньше было сцеплено, теперь расчленяется (листья d и e). То, что раньше образовывалось на некотором расстоянии друг от друга вдоль стебля (zz′)[5], теперь в чашечке f собирается снова на стебле в одну точку (w). Последняя образует второе сжатие. В кроне цветка происходит снова развертывание, расширение. Лепестки цветка g, в сравнении с листями кроны, тоньше, нежнее, что может происходить только от малой интенсивности в точке, т.е. большей экстенсивности[6] образующих сил. В органах размножения (тычинках h и пестике i) наступает очередное сжание. Следом за этим в образовании плода k – новое расширение. В образующемся в плоде семени (a) снова все существо растения сжимается в одну точку.[xxxvii]

Плод образуется вследствие разрастания нижней части пестика (плодовой почки), он представляет собой только позднейшую стадию развития пестика, т.е. может быть изображен только раздельно. При образовании плода происходит последнее расширение. Растительная жизнь дифференцируется в окончательный орган, собственно плод, и в семя. В плоде одновременно соединяются все моменты явления, это суть чистое явление, оно отчуждается от жизни, становится мертвым продуктом. В семени концентрируется все внутреннее, существенные моменты растительной жизни. Из него образуется новое растение. Оно почти целиком идеально, явление в нем сведено до минимума.

Все растение в целом представляет собой лишь развертывание, реализацию возможностей, покоящихся в почке или семени. Почке или семени нужно лишь подходящее внешнее воздействие, чтобы стать полным растительным образованием. Различие между почкой и семенем таково, что последнее имеет непосредственно землю как почву для своего развертывания, тогда как первая, в общем, представляет собой растительное образование на самом растении. Семя представляет собой растительный индивидуум высшего рода, или, если угодно, весь круг растительного образования. Каждым образованием почки растение начинает новую стадию своей жизни, оно регенерирует себя, концентрирует свои силы, чтобы снова их развернуть. Образование почки, в то же время, есть прерывание вегетации. Растительная жизнь может стянуться в почку, если не хватает собственно условий реальной жизни, чтобы при их появлении снова развернуться. На этом основано прерывание вегетации зимой. Гете говорит об этом: «Интересно замечать, как действует живо продолжающаяся и не прерванная сильным холодом вегетация: здесь не образуется почек, и мы тогда начинаем понимать, что такое почка».[xxxviii] То, что у нас скрыто в почке, нам явлено на свет, в почке заключена истинная растительная жизнь, только недостает условий, чтобы она развернулась.

В особенности борьба развернулась вокруг понятий попеременного расширения и сжатия. Но все возражения исходят из непонимания. Считают, что это понятие только тогда вступает в силу, когда можно для него найти физические причины, если можно доказать это демонстрацией способа действий этих действующих в растении законов, из которых следует такое расширение и сжатие. Но это доказывает только, что вопрос поставлен с ног на голову. Ни из чего нельзя вывести действие расширения и сжатия, напротив: все остальное является следствием его, оно со ступени на ступень осуществляет прогрессирующую метаморфозу. Это понятие просто не в состоянии представить в присущей ему форме, т.е. в интуитивной форме, но требуют, чтобы оно было представлено в виде результата некоего внешнего процесса. Расширение и сжатие можно мыслить только как действующее, но не как следствие. Гете рассматривает расширение и сжатие не так, как если бы оно было следствием неорганических природных процессов, действующих в растении, но как способ самопроявления принципа энтелехии. Они рассматриваются им не как сумма, совокупность чувственных процессов и дедукция их из таких процессов, но их надлежит вывести как следствие внутреннего единого принципа.

Растительная жизнь поддерживается обменом веществ. В этом отношении есть существенное различие между теми органами, которые ближе находятся к корню, т.е. органами, которые обеспечивают питательными веществами из почвы, и теми, которые получают питательные вещества, прошедшие через другие органы. Первые представляются зависимыми непосредственно от их внешней неорганической среды, вторые – от предшествующих органических частей. Каждый последующий орган задерживает в себе подготовленные всем предшествующим питательные вещества. Природа шествует от семени к плоду ступенчато в такой последовательности, что последующее представляется результатом предыдущего. И это продвижение Гете называет восхождением вдоль духовной оси. В этих словах не содержится ничего иного, кроме того, что мы описали выше, «что верхняя почка, образующаяся из предыдущей и принимающая в себя соки, уже прошедшие через предыдущую, содержит соки более тонкие и отфильтрованные действием предшествующих листьев и сама образуется тоньше, и более тонкие соки подводит к своим листьям и глазкам». Все эти вещи становятся более понятными, если рассматривать их в смысле Гете.

Изложенные здесь идеи суть элементы, свойственные существу прарастения, и именно в такой самостоятельной форме, а не так, как они проявляются в определенном растении, где они уже больше не первозданны, а находятся под влиянием внешних отношений.

В жизни животного вступает в силу нечто иное. Жизнь здесь не распыляется во внешнем, но выделяется, обосабливается от телесности и использует телесные явления как свой инструмент. Она уже больше не выражается как просто возможность изнутри формировать организм, но выражается в организме как нечто, что находится еще вне организма, как господствующая над ним сила. Животное представляет собой замкнутый мир, микрокосм, в еще большей степени, чем растение. Оно имеет центр, обслуживающий каждый орган.

«Так всякая пасть предназначена пищу хватать,

Питающую тело, будь слаба и беззуба

Или мощно зубами оснащена челюсть, в любом случае

Доставляет этот орган питание всем остальным членам.

Также каждая лапа: длинная, короткая

Движется в гармонии с чувствами животного и его потребностью».

(Строки из стихотворения «Метаморфоз животных»)

У растений каждый орган суть само растение, но жизненный принцип не существует нигде как определенный центр. Идентичность органов состоит в образовании их по одному и тому же закону. У животного каждый орган представляется как бы исходящим из одного центра, сообразно со своим существом, центр формирует все органы. Таким образом, облик животного является основой для его внешнего бытия. Но он определен изнутри. Образ жизни его должен направляться в соответствии с этим внутренним формирующим принципом. С другой стороны, внутреннее образование не замкнуто в себе, свободно. Оно может следовать внешним влияниям внутри определенных границ, однако это образование определяется внутренней сущностью типа, а не механическим воздействием извне. Т.е. приспособление не заходит так далеко, чтобы организм был просто продуктом внешнего мира. Его образование заключено в определенные границы.

«Никакой бог не может расширить эти границы, их чтит природа.

Только так ограничив, возможно было создать совершенное».

Если бы каждое животное существо следовало только принципу, заключенному в праживотном, то все животные были бы одинаковы. Но животный организм разделяется на множество систем органов, которые все до определенной степени способны к образованию. На этом основано различие в развитии. На этом основано различие в развитии. По идее равнозначная всякой другой одна из систем может выступать на передний план в отношении всех прочих, т.е. может обратить на себя запас образующих сил, заложенных в организме животного, и лишить их другие органы. Животное особенно образуется в направлении этой системы органов. Другое животное образуется в другом направлении. В этом и заключается возможность дифференциации праорганизма при его переходе в явлении к семействам и видам.

Но тем самым еще не дана действительная (фактическая) причина дифференциации. Здесь вступает в свои права приспособление, которому следует организм в отношении окружающих внешних условий, и борьба за существование, которая ведет к сохранению только наилучшим образом приспособленных к внешним условиям существ. Приспособление и борьба за существование ничего бы не могли сделать с организмом, если бы в организме не присутствовал бы конституирующий принцип как таковой, который при постоянно поддерживаемом единстве мог бы принимать различные формы. Связь внешних образующих сил с этим принципом ни в коем случае нельзя представлять себе так, как если бы первые действовали на последний так же определяющее, как при воздействии одного неорганического существа на другое. Хотя внешние отношения и служат побуждением, чтобы тип выступил в определенной форме, но сама эта форма выводится не из внешних условий, но из внутреннего принципа. При таком объяснении всегда следует брать за основу этот принцип, а сам облик должен рассматриваться лишь как следствие последнего. Гете также осуждал попытку вывести формообразование организма исходя из окружающей среды посредством голой каузальности, как и телеологический принцип, по которому форма органа определяется целью, которой он должен служить.

В таких системах органов животного, при которых на первом месте стоит внешнее строение, например, в костях, снова выступает закон, наблюдаемый в растениях, как, например, в строении черепных костей. Здесь особенно проявляется дар Гете, в чисто внешних формах познавать внутреннюю закономерность.

Различие, которые устанавливает воззрение Гете между растениями и животными, могут показаться незначительными в свете того, что новая наука сомневается в существовании твердой границы между животным и растением. Гете сознавал невозможность установления такой границы. Тем не менее, он все-таки дал определенные различия растения и животного. Это связано со всем его воззрением на природу. В явлении он вообще не признает ничего постоянного, твердого, ибо в нем все находится в постоянном движении. Существо вещи, удержанное в понятии, взято не из колеблющихся форм, но определенных промежуточных ступеней, на которых они наблюдались. Для воззрения Гете характерно, что устанавливаются определенные дефиниции, которые не удерживаются в опыте при определенных переходных образованиях. Именно в этом он видел подвижность жизни природы.

Этими идеями были созданы теоретические основы органической науки. Он нашел существо организма. Можно легко этого не осознать, если предположить, что тип, этот из себя образующий принцип (энтелехия), может быть объяснен чем-то иным. Но это необоснованное требование, поскольку тип, удержанный в интуитивной форме, сам себя объясняет. Для каждого, кто постигает это «само себя формирующее» принципа энтелехии, он является решением загадки жизни. Другое решение невозможно, поскольку он – сущность самой вещи. Если дарвинизм предполагает существование праорганизма, то о Гете можно сказать, что он нашел существо этого праорганизма[xxxix].

В современном учении о природе под праорганизмом понимают обычно праклетку (Urzygote), т.е. простейшее существо, стоящее на низшей ступени органического развития. Здесь имеется в виду совершенно определенное, реальное, чувственно-действительное существо. Если говорить о праорганизме в духе Гете, то его нельзя увидеть глазом, но он суть эссенция (сущность), тот формирующий принцип энтелехии, который действует так, что эта праклетка является организмом. Этот принцип проявляется в простейшем организме так же, как и в развшемся, только различно преобразованном. Это – животность в животном, …. (Неразборчиво – выверить по оригиналу строку. Т.к. этот абзац отсутствует в нем. и англ. Тексте. Рус. Оригинал - стр. 49). Дарвин предполагает его с самого начала, он есть в наличии, он вводит его и тогда говорит о нем, что он тем или иным образом реагирует на внешний мир. Для него это неопределенное Х; это неопределенное Х и стремится объяснить Гете.

Гете – это тот, кто порвал с голой рядоположенностью семейств и видов и предпринял регенерацию органической науки соответственно существу организма. В то время, как догетевская систематика также использовала множество различных понятий (идей) для объяснения существования внешне различных семейств, между которыми не находила она никаких связей, Гете объяснил, что по идее все организмы одинаковы, они различаются только в явлении, и объяснил, почему это так. Тем самым была создана философская основа для научной систематизации организмов. Дело теперь было лишь за исполнением. Должно быть показано, как все реальные организмы являются откровением одной идеи, и как она открывается в каждом отдельном случае.

Великое дело, сделанное тем самым для науки, нашло признание у многих глубоко образованных ученых. Молодой д’Альтон пишет 6 мая 1827 года Гете: «Я считал бы высшей для себя наградой, если бы Ваше сиятельство, которому естествознание обязано не только преобразованном в общем смысле и новым взглядом на ботанику, но и обогащением самого учения о костях, нашли в предлагаемых Вашему вниманию листках достойное одобрения стремление». Нес (Nees) из Эйзенберга пишет 24 июня 1820 года: «В вашем сочинении, названном «Попытка объяснения метаморфоза растений», говорится о растениях, произрастающих вокруг нас сами по себе, и такая человечность очаровала меня еще в юные годы». И, наконец, Фойгт пишет 6 июня 1831 года: «С живым участием и благодарностью я начал изучение маленького сочинения о метаморфозе, с которым я, как давний участник в становлении этого учения, связан также исторически. Удивительно, что с метаморфозой животных (я имею в виду не прежнюю, касающуюся насекомых, а исходящую от позвоночных) скорее соглашаются. Чем с метаморфозой растений. Отвлекаясь от плагиата и злоупотреблений, я нахожу такое признание Ваших основоположений в том, что в первом случае это связано с меньшим риском. Ведь при рассмотрении скелета отдельные кости остаются всегда одними и теми же, в ботанике метаморфоз угрожает изменением всей терминологии, и, следовательно, определению специфики, и слабые этого боятся, поскольку не знают, куда это может завести». Здесь мы видим полное понимание гетевских идей. Здесь мы видим осознание того, что новое воззрение должно занять свое место, и только из этого нового воззрения должна исходить новая систематика, рассмотрение особенного. На себе основанный тип обладает возможностью при своем вступлении в явление принимать бесконечно разнообразные формы, эти формы являются предметом нашего чувственного наблюдения, они суть семейства и виды организмов, живущие в пространстве и времени. Наш дух, постигая общую идею, тип, постигает все царство организмов в его единстве. Когда он созерцает облик типа в каждой отдельной форме явления, то она представляется ему одной из ступеней, метаморфозой, в которой осуществляется тип. И описание этих различных ступеней должно быть существом основанной Гете систематики. Как это возможно? Идеальная форма, тип организма, имеет характеристическое свойство, что он состоит из пространственно-временных элементов. Поэтому он представляется Гете как чувственно-сверхчувственная форма. Он содержит пространственно-временные формы как идеальное созерцание (интуитивно). Когда он вступает в явление, он действительно (более не интуитивно) имеет формы, полностью соответствующие тем интуитивным или нет; тип может прийти к своему совершенному проявлению или нет. Низшие организмы потому и являются низшими, что форма их проявления не полностью соответствует органическому типу. Чем более в определенном существе внешнее явление и органический тип покрывают друг друга, тем они совершенней. Это суть объективное основание для построения восходящего ряда ступеней развития. Фиксация этих отношений в живой органической форме является задачей систематического представления. При установлении типа, праорганизма, на него можно не обращать внимания; при этом нужно позаботиться лишь о том, чтобы найти форму, которая является полнейшим выражением типа. Таковую представляет гетевское прарастение. Гете часто ставили в упрек, что при установлении своего «типа» он оставил без внимания мир криптогам[7]. Мы уже говорили, что это могло быть сделано только совершенно сознательным образом, поскольку в своем изучении растений он занимался также и ими. Для этого были объективные основания. Криптогамы – это растения, в которых тип выражен крайне односторонне; они представляют идею растения в односторонней чувственной форме. Они могут быть рассмотрены в свете описанной идеи, но сама она только в фанерогаммах[8] находит полное свое осуществление.

Следует добавить, что Гете никогда не осуществил этого своего замысла, он слишком мало коснулся царства особенного. Отсюда все его работы носят фрагментарный характер. Его намерение также и здесь пролить свет показывают его слова в «Путешествии по Италии» (27 сентября 1786 года, где ему с помощью своей идеи представляется возможным «истинно определить семейства и виды, которые, как мне кажется, до сих пор определяли весьма произвольно». Этого своего намерения он так и не исполнил; связь своей всеобщей мысли с миром особенного, с действительностью отдельных форм изложена недостаточно отчетливо. Это сам он рассматривал как недостаток своих фрагментов. 28 июня 1828 года он пишет относительно Сорета де Гандолла: «Также мне становится все яснее, как он рассматривает направление, в котором я продвигаюсь, и которое хотя и достаточно отчетливо выражено в моих кратких статьях о метаморфозе, но из которых недостаточно, как я уже давно знаю, следует ее отношение к опытной ботанике». В этом также лежит основание, почему воззрение Гете оказалось непонятым.

В гетевских понятиях мы находим также идеальное объяснение факта, найденного Дарвиным и Геккелем, что развитие индивидуума представляет собой репетицию развития рода. Ибо то, что предлагает Геккель для объяснения этого непонятного факта, принято быть не может. Это факт, что каждый индивидуум проходит в сокращенной форме те стадии своего развития, которые палеонтология показывает как отдельные органические формы. Геккель и его последователи объясняют это законом наследственности. Но последний сам представляет собой не что иное как сокращенное выражение для описываемого факта. Объяснением же является то, что каждая форма, как и каждый индивидуум суть формы проявления одного и того же прообраза, который в последовательности временных периодов по возможности развертывает заложенные в нем образующие силы. Каждый высший индивидуум совершенен постольку, поскольку он не стеснен неблагоприятными условиями окружающей его среды, может совершенно свободно развернуть свою внутреннюю природу. Если же, напротив, индивидуум подавлен внешними обстоятельствами и остается на нижней ступени, то развертываются только некоторые из его внутренних сил, и для него становится целым то, что у того было лишь частью целого. И таким образом высший организм в своем проявлении состоит из низших, или низшие проявляются в его развитии как части высшего. Поэтому в развитии высшего животного мы можем увидеть все низшие (биогенетический закон). Как физики не довольствуются простым описанием фактов, но исследуют их законы, т.е. приводят явление к понятиям, так и те, кто хочет проникнуть в природу органических существ, не должны довольствоваться просто приведением фактов родства, наследственности, борьбы за существование и т.п., но должны стремиться познать заложенную в этих вещах идею. Такое стремление мы находим у Гете. То, чем для физиков являются три закона Кеплера, тем для органиков являются мысли о типе. Без них мир для них – просто лабиринт фактов. Это часто понимают неправильно. Доказывают, что понятие метаморфоза в гетевском смысле – это просто образ, полученный нашим рассудком путем абстракции. Будто бы Гете не сознавал, что понятие превращения листа в органы цветка лишь тогда имеет смысл, когда последние, например, тычинки, когда-то были действительно листьями. Но это ставит воззрение Гете с ног на голову. Здесь один чувственный орган объявляется принципиально первым, а другой образуется из него посредством чувственного процесса. Так Гете никогда не думал. У него то, что по времени является первым, не было первым по идее, в принципе. Тычинки родственны листьям не потому, что они когда-то были действительно листьями, но потому, что они родственны им по идее, по своему внутреннему существу, и потому они являются однажды истинными листьями. Чувственное превращение – это лишь следствие идеального, а не наоборот. Сегодня эмпирические данные определяют идентичность всех боковых органов растения, но почему их называют идентичными? По Шляйдену, поскольку все они так развиваются вокруг оси, что они выдвигаются как боковые отростки таким образом, что боковое клеточное образование остается только на первоначальном теле, а на вначале образованном острие не образуется новых клеток. Это чисто внешнее родство, и, как следствие его, выводят идею идентичности. Иначе обстояло дело у Гете. У него боковые органы идентичны по идее, по их внутреннему существу, поэтому они и внешне являются как идентичные образования. Чувственное родство он рассматривал как следствие внутреннего, идеального. Гетевское постижение отличается от материалистического постановкой вопроса. Оба они не противоречат друг другу, но дополняют одно другое. Гетевские идеи создают основу для этого. Идеи Гете – это не только поэтическое предвидение последующих открытий, но самостоятельное теоретическое открытие, которое еще долго не будет по настоящему оценено, и которое еще долго будет питать естествознание. Если эмпирические факты, которые он использовал, давно уже перекрыты точными детальными исследованиями, частично даже опровергнуты, то идеи остаются основополагающими для органики, поскольку они не зависят от этих эмпирических фактов. Как каждая вновь открытая планета должна обращаться вокруг звезды по законам Кеплера, так каждый процесс в органической природе должен следовать гетевским идеям. Задолго до Кеплера и Коперника наблюдали явления на звездном небе. Но только они нашли законы. Задолго до Гете наблюдали органическое царство природы, но только Гете нашел его законы. Гете является Коперником и Кеплером органического мира.

Существо гетевской теории можно уяснить себе еще следующим образом. Наряду с обычной опытной механикой, которая собирает факты, есть еще рациональная механика, которая из внутренней природы основных механических принципов дедуцирует, как необходимые, природные законы. Как первая относится к последней, так и теории Дарвина, Геккеля и др. относятся к рациональной органике Гете. Эта сторона его теории была Гете ясна не сразу. Позже он выражает это уже отчетливо. Когда он 21 января 1833 года пишет Вакенродеру: «Продолжайте, пожалуйста, знакомить меня со всем, что Вас интересует, это каким-нибудь образом примкнет к моим рассмотрениям», - то он хочет этим сказать, что он нашел основные принципы органической науки, из которых можно вывести все остальное. Но и в раннее время все это действовало в нем бессознательно, в соответствии с этим он и обрабатывал факты. (Эту свою бессознательную деятельность Гете часто воспринимал как тупость)[xl]. Предметно представилось ему это лишь во время своего первого разговора с Шиллером. Шиллер тотчас же понял идеальную природу гетевского прарастения и доказывал, что для нее нет соответствующей действительности. Это побудило Гете к размышлениям об отношении того, что он назвал типом, к эмпирической действительности. Здесь он подошел к проблеме, важнейшей в человеческих исследованиях: проблеме связи идеи и действительности, мышления и опыта. Ему все яснее становилось то, что отдельные эмпирические объекты не полностью соответствуют его типу, никакое природное существо с ним не идентично. Содержание идеи о типе, таким образом, не происходит из чувственного мира как такового, хотя оно и почерпнуто из него. Оно должно лежать в самом типе, идея прасущества должна быть только такой, которая может развить свое содержание из в ней самой заложенной необходимости, /содержание,/ которое затем в другой форме наглядно вступает в мир явлений. В этом отношении интересно видеть, как сам Гете, в противоположность естествоиспытателям, выступает за правильность опыта и строгое разделение объекта и идеи. Зоммеринг прислал Гете книгу в 1776 году, в которой делает попытку обнаружить место, где находится душа. В письме, направленном 28 августа 1796 года Зоммерингу, Гете находит, что в его рассмотрения вплетено слишком много метафизики, идея о предмете опыта не оправдана, если она выходит за его рамки, если она сама не коренится в существе объекта. При опытном объекте идея должна быть органом, который постигает необходимо связанными то, что иначе просто воспринимается в слепой рядоположенности. Но из того, что идея не должна вносить в объект ничего нового, следует, что последний сам по своему существу идеален, что вообще эмпирическая реальность должна иметь две стороны: одну, поскольку есть особенное, индивидуальное, другую, поскольку есть идеально-всеобщее.

Общение с современниками-философами, а также чтение их произведений, привело Гете к многим точкам зрения в этом отношении. На него плодотворно подействовали сочинение Шеллинга о мировой душе[xli] и его набросок системы натурфилософии[xlii], а также основные черты общего естествознания Стеффена[xliii]. Также многое обсуждалось с Гегелем. Это, наконец, привело его к тому, чтобы снова обратиться к Канту, с которым он уже познакомился раньше под влиянием Шиллера. В 1817 году он в историческом плане рассматривает влияние Канта на свои идеи о природе и природных вещах. Этим размышлениям о центральных вопросах науки мы обязаны статьями /даны по-немецки и по-английски/:

Fortunate Event (Glückliches Ereignis)
Power to Judge in Beholding (Anschauende Urteilskraft)
Reflection and Devotion (Bedenken und Ergebung)
Formative Impulse (Bildungstrieb)
Apologies for the Undertaking (Das Unternehmen wird entschuldigt)
The Purpose Introduced (Die Absicht eingeleitet)
The Content Prefaced (Der Inhalt bevorwortet)
History of My Botanical Studies (Geschichte meines botanischen Studiums)
How the Essay on the Metamorphosis of the Plants Arose (Entstehen des Aufsatzes über Metamorphose der Pflanzen)

Во всех этих статьях приводятся уже описанные нами мысли, что каждый объект имеет две стороны: одна – это непосредственное его явление (форма явления), вторая – его существо. Так Гете достигает единственно удовлетворительного взгляда на природу, который ложится в основу истинно объективного метода. Если какая-нибудь теория рассматривает идею как нечто чуждое объекту, просто субъективное, то она не может претендовать сама на объективность, если она сама пользуется идеями. Гете же требует ничего не вносить в объект, чего бы в нем уже не содержалось.

Также в отдельном, фактическом, Гете прослеживает те ветви знаний, на которые распространяется его идея. В 1795 году он слушает у Лодера учение о связках. Вообще в этот период он не теряет из виду анатомию и физиологию, ему это представляется настолько важным, что он именно тогда пишет свои лекции об остеологии. В 1796 году им были проделаны опыты выращивания растений в темноте и под цветными стеклами. Позже он изучал также метаморфоз насекомых.

Дальнейшее побуждение явилось от филолога Вольфа, который обратил внимание Гете на своего однофамильца Вольфа, который в своей «Теории зарождения (происхождения)» уже в 1759 году высказывал идеи, сходные с идеями Гете о метаморфозе растений. Это побудило Гете основательно познакомиться с сочинениями Вольфа, что произошло в 1807 году, позже Гете нашел, что Вольф при всем своем остроумии именно главное представлял себе неотчетливо. Он не знал типа как сверхчувственно-развивающего свое содержание из своей собственной необходимости. Он еще рассматривает растение как чисто внешнее, механическое сочетание частей.

Общение с многочисленными дружелюбно настроенными естествоиспытателями и радость, что во многих родственных душах он нашел признание и обрел последователей, привело Гете к намерению в 1807 году издать до сих пор разрозненные естественнонаучные фрагменты. От намерения написать большое сочинение по естествознанию он постепенно отказался. Но издание отдельных статей еще не состоялось в 1807 году. Интерес к учению о цвете отодвинул морфологию на несколько лет на задний план. Первая тетрадь появилась только в 1817 году. До 1824 года появилось два тома, первый в четырех, второй – в двух тетрадях. Наряду со статьями о собственных взглядах Гете, мы находим здесь обсуждение важных литературных явлений из области морфологии, а также приложения работ других ученых, выводы которых дополняют гетевское объяснение природы.

К интенсивному занятию естественнонаучными вопросами Гете побуждался еще дважды. В обоих случаях его побуждало к этому важное литературное событие в области этих наук, тесно связанное с его собственными стремлениями. Первый раз это было связано с работами ботаника Мартиуса о спиральной тенденции, второй раз – естественнонаучная борьба во французской Академии наук.

Мартиус описывает растительную форму в ее развитии, как образующуюся посредством спиральной и вертикальной тенденции. Вертикальная тенденция вызывает рост в направлении корня и стебля. Спиральная тенденция выражается в распределении листьев, в цветке и т.д. Гете усматривает в этих мыслях взятую в пространственном аспекте (вертикаль, спираль) обработку его идей, уже изложенных в 1790 году в статьях о метаморфозе. Относительно доказательства этого утверждения мы укажем на примечание к гетевской статье о спиральной тенденции в природе[xliv], из которой следует, что он не находил в этом существенно нового по отношению к его прежним идеям. Мы хотим особенно адресовать это тем, кто находит здесь даже отступление Гете от его прежнего ясного воззрения в сторону «глубочайших глубин мистики». Уже в глубокой старости (1830-1832) Гете изучал две статьи, касающиеся полемики двух французских естествоиспытателей Кювье и Жоффруа де Сент-Илера. В этих статьях мы еще раз находим изложение в краткой форме принципов гетевского воззрения на природу.

Кювье был эмпириком совершенно в духе прежних естествоиспытателей. Для каждого вида животных он искал соответствующее особое понятие. Сколько отдельных видов животных представляет природа, столько же мысленных построений он хотел образовать в своей системе органической природы. Отдельные типы находятся у него друг подле друга безо всякой связи между собой. Но он не учел следующее. Наши познавательные потребности не удовлетворяются особенным /в том виде/, как оно непосредственно выступает перед нами в явлении. Поскольку к существу чувственного мира мы подходим ни с каким иным намерением, кроме желания познать его существо, то нельзя считать, что наша неудовлетворенность объяснением особенного, как такового, сама по себе заложена в наших познавательных возможностях. Она скорее лежит в самом объекте. Существо особенного в своей особенности еще не исчерпывается этим; чтобы его понять, нужно проникнуть к той его стороне, которая представляет собой не особенное, а всеобщее. Это идеально-всеобщее и есть, собственно, существо – эссенция всякого отдельного бытия. Последняя имеет в особенном лишь одну ступень своего бытия, тогда как другая, всеобщая – суть тип. Так следует понимать, когда об особенном говорят, как об одно