Церковно-просветительская деятельность князя К. К. Острожского (окончание).

Из этих условий соединения Церквей, приложенных к письму, ясно видно, что князь Острожский проектировал соглашение, которое нисколько не нарушало бы чистоты Православия. Стремление князя к унии можно объяснить единственно побуждениями любви к своей Православной Церкви и русскому народу, так как в ней он видел действенное средство к улучшению положения, какое занимали Церковь и православный русский народ в это время в Польше и Литве. Показателем чистоты его желаний и стремлений может служить и то главное условие, при котором он считал возможным унию, — участие в ней всей Православной Восточной Церкви, решение вопроса унии путем Вселенского Собора, а не соглашения лишь западно-русских иерархов с Римской Церковью.
На письмо князя К. Острожского епископ Адам Потей ответил, что планы князя при их жизни не осуществятся, и отказался ехать в Москву, ссылаясь на то, что там его могут подвергнуть истязаниям и казни. Сообразно с таким взглядом на письмо князя К. К. Острожского, Потей на Соборе в Бресте в 1593 г. о его содержании не сообщил ни митрополиту, ни епископам, несмотря на желание и просьбу князя об этом.
Задуманное епископами дело унии все это время велось тайно и продвинулось вперед уже настолько, что один из его участников, Кирилл Терлецкий, не счел нужным более скрывать своего участия в нем.
В мае 1597 г. в дело унии уже была посвящена известная часть духовных и светских сенаторов римской веры, но круг православных епископов, согласившихся на унию, оставался в первоначальном составе. После Брестского июньского Собора 1597 г. количество приверженцев увеличилось, и к концу года в него вошли Перемышльский епископ Михаил Копыстенский, Брестский Ипатий Поцей и сам митрополит Михаил Рогоза57.
Известия о Брестском Соборе и его постановлениях, о поездке Терлецкого в Краков к королю и ходившие в народе слухи об унии не могли не интересовать православных людей, которым дороги были судьбы своей Церкви. На эту весть об унии прежде всех откликнулся князь К. К. Острожский, хотя затеявшие унию епископы тщательно ее скрывали от князя как от влиятельного лица в государстве. В тревоге он обращается с письмом (от 9 марта 1595 г.) и к Владимирскому епископу Ипатию Поцею, расспрашивая его о деятельности епископа Луцкого Кирилла Терлецкого. В ответ на это письмо князя Поцей, отрицая свое личное участие в деле, связанном с унией и укрывая своих сообщников, писал, что о пребывании К. Терлецкого в Кракове и его деятельности он узнал по приезде на Волынь, во Владимир и что о постановлениях в пользу унии тоже ничего не знает. Получив ответ Поцея, князь Острожский не успокаивается, так как к нему продолжали доходить из Кракова какие-то неясные слухи о движении дела унии, и в частности, о роли Поцея. Таким естественным поводом для слухов могла служить похвальная королевская грамота Поцею от 18 февраля 1595 г.58 По поводу этих слухов князь Острожский 21 марта снова делает запрос Поцею относительно “Краковских новостей”. После этого письма, написанного в довольно резком тоне, Поцей, не скрывая своей симпатии к унии перед Острожским, все же старается отрицать достоверность “Краковских новостей”, особенно того, что касалось его личного участия в делах унии, и пытается успокоить взволнованного слухами князя Острожского. Так же поступал и митрополит Михаил Рогоза. Когда до князя К. К. Острожского дошел слух о Соборе 25 января 1595 г. во Львове под председательством Львовского епископа Гедеона Балабана, то он просил объяснения по поводу этих событий у митрополита. Митрополит Михаил Рогоза, так же как и Поцей, обманул князя и не только скрыл от него свое сочувствие унии, умолчав о согласии на унию Гедеона Балабана, но и выставил себя и епископа Гедеона ревнителями Православия и врагами унии. Скрывал от князя Острожского начатое епископами-изменниками и митрополитом дело унии и король Сигизмунд, при всем своем к нему внимании и расположении. 18 мая 1592 г. король издал тайную грамоту епископам, не посвящая князя Острожского в эту тайну, хотя, по свидетельству П. Жуковича, во время раздоров, происшедших при избрании Сигизмунда на престол, К. Острожский решительно стал на его сторону, чем много помог его окончательному торжеству59.
В первые годы царствования Сигизмунда III на сеймах, когда появившаяся против него оппозиция, руководимая канцлером Замойским, угрожала даже лишением престола, князь К. К. Острожский держался в стороне от враждебного Сигизмунду движения 1591–1592 гг., и Сигизмунд III во все это время являл всяческие знаки внимания и расположения к сыновьям князя Острожского и к нему самому, но в делах унии он был игнорируем королем, епископами и митрополитом. Осенью и зимой 1594 г. князь долго и тяжело болел, был даже близок к смерти60, поэтому еще в начале 1595 г. был мало знаком с ходом униатского вопроса. В то время, когда уже все западно-русские иерархи тайно перешли на сторону унии, когда выработанные ими окончательные условия унии рассматривались правительством, князь знал обо всем этом по слухам, которые тщетно старался проверить при посредстве самого близкого к нему из епископов — Ипатия Поцея. Князь Острожский, как это видно из его переписки с Ипатием, а потом и с митрополитом, ничего не добился и оставался в неведении по вопросу унии. Только со временем, когда уже почти все было сделано, деятели унии сочли нужным ознакомить с содержанием артикулов 1595 г. и Брестского соборного послания двух видных защитников Православия — князя К. К. Острожского и Феодора Скумина-Тышкевича, новгородского воеводу. К князю Острожскому почти одновременно обратились с письмами митрополит Михаил Рогоза и епископ Ипатий Поцей. В своем письме митрополит по-прежнему продолжал лукавить, притворяясь непричастным к делу унии. Он писал, что согласившиеся на унию епископы звали его на совещание в Брест, что король своей грамотой призывает его к тому же, но он не решился ехать без согласия своих собратьев светских и теперь просит у воевод совета и указаний. О том, как принял это письмо князь Острожский, сведений не сохранилось, но новгородский воевода был хорошо осведомлен о ходе унии, отлично знал об участии в этом деле Рогозы, поэтому был возмущен двоедушием и хитростью митрополита и ответил ему, что трудно советовать, когда уже все решено.61 Епископ Владимирский Ипатий Поцей также одновременно с митрополитом отправил к князю Острожскому письмо и просил прочесть “с умилением и спокойным умыслом” прилагаемые к письму артикулы и убедиться, что в них ничего нового, кроме календаря, нет, сравнительно с теми условиями унии, какие предлагал ему раньше сам князь. В конце письма Поцей выражал желание перед поездкой в Краков во дворец где-нибудь лично встретиться с князем62.
Князь К. К. Острожский понял, как искажена его православная мысль о соединении Церквей, и как самовольно и далеко в этом деле зашли западнорусские иерархи. В ответ князь написал резкое последнее письмо Поцею (текст письма не сохранился), где не признавал уже Поцея православным епископом и грозил со всей силой восстать против унии. В июле 1595 г. в Люблине состоялось личное свидание Ипатия Поцея с князем К. К. Острожским, при котором Ипатий показал князю подлинные грамоты епископов об унии, подробно рассказал о всех делах и событиях. Предоставив в полное распоряжение князя все документы, касающиеся унии, Поцей просил его поступить по своему усмотрению, хотя бы даже сжечь, лишь бы он сам начал вновь дело унии и стал во главе его. Затем он пал к ногам князя и слезно умолял его, чтобы тот со своим могуществом взялся за это дело, которому сам же дал повод, и довел его до конца. Князь Острожский сказал Поцею, что, прежде чем вести окончательные переговоры с правительством по делу унии, епископы должны ходатайствовать перед королем о созыве собора, а он (князь) готов употребить все усилия, чтобы постановление об унии было принято с согласия всего христианства. Поцей обещал князю усердно просить короля о соборе и дал ему обещание, что непременно упросит короля дать свое согласие на созыв собора63. По приезде в Краков Поцей действительно сдержал свое слово и начал просить вместе с Терлецким разрешения созвать собор, при этом они указывали, что князь Острожский также желает этого. Король решил уступить, хотели уже писать о соборе грамоту митрополиту и универсалы, но до короля начали доходить с разных сторон известия, что православные об унии не думают и желают созыва собора в целях не укрепления, а скорее, разрушения дела унии. Вследствие таких известий король велел приостановить рассылку грамот, а епископам Ипатию Поцею и Кириллу Терлецкому приказал готовиться к поездке в Рим. При этом поставлено было условие: если от киевского воеводы (кн. Острожского) получено будет известие, что он одобряет созыв собора в интересах унии, то собор состоится, и будут отправлены грамоты.
В грамоте от 28 июля 1595 г. Сигизмунд III уведомляет князя Острожского о согласии владык подчиниться папе и соединиться с Римской Церковью, выражает надежду, что князь, желавший дожить до унии, теперь может утешиться, возблагодарить Бога и содействовать ее успеху. При этом король отверг созыв собора, указывая и мотивы отказа:
1) Господь Бог в этом деле явил уже свою милость королю, обратив сердца русских пастырей к унии.
2) Судить о делах спасения дело пастырей, которых Дух Святой поставил нам вождями до конца жизни и за которыми мы должны следовать не вопрошая, а поступая так, как они учат.
3) Такие съезды вообще более затрудняют дела, чем приносят какую-либо пользу.
Кроме грамоты Сигизмунд отправил для переговоров с князем Острожским по делу унии двух своих сенаторов — подляшского воеводу Януша Заславского и каменецкого каштеляна Якова Претвича64.
Поцей, со своей стороны, отправил князю Острожскому письмо (5 августа 1595 года) из Люблина по дороге во Владимир, в котором извещал, что он и Терлецкий просили короля о созыве собора, указывали на необходимость согласия на унию паствы и особенно князя К. Острожского, и король было согласился, но потом из-за некоторых слухов отказал и велел, вопреки ожиданиям, скоро отправляться в путь. Ответа князя Острожского на это письмо Поцею не последовало. Таким же образом князь оставил без внимания и второе письмо Поцея (от 23 августа 1595 года), которое он писал из Владимира перед отправлением в Краков, не дождавшись ответа князя на первое письмо. Предположительно такая же судьба постигла грамоту короля и его посольство к князю Константину.
Слухи, смутившие польское правительство и побудившее Сигизмунда взять назад данное уже им обещание созвать собор по делу унии, являлись отголосками антиуниатского движения, которое начинало охватывать православное западнорусское общество. Лишь только в среду православных проникли известия об унии, которую задумали митрополит и епископы и которую они проводили без согласия православных мирян, как начались усиленные и настойчивые протесты. Первый протест вышел из среды передового шляхетского класса. Православная шляхта Киевской, Волынской и Подольской земель, собравшаяся в Люблине на трибунальные суды, вынесла свой протест еще 31 мая 1595 года во время весенних переговоров епископов об унии с польским правительством. Это был первый протест против попытки иерархии превратить дело общецерковное в свое личное, исключительно епископское. В своем протесте православная шляхта (во главе с сенаторами и вообще чиновными лицами) выражала прежде всего свое неудовольствие по поводу того, что “некоторые духовные лица... почти отломившись от Восточной греческой Церкви... на каких-то приватных съездах из-за угла и вдали от них, на съездах необъявленных, скрытно и тайно делают постановления против них и их религии, нарушая этим их права и вольности”65. Узнав о тайном съезде, составители протеста выбрали из своей среды уполномоченных и поручили им заявить собравшимся на съезд епископам, чтобы они оставили свое намерение. Составители протеста писали, что они за ними не пойдут, а, напротив, будут им противодействовать всеми мерами, и выражали уверенность, что и король не станет нарушать прав, утвержденных его собственной присягой, не станет вызывать гибельных для государства замешательств.
Действия православных братств в защиту Православия
На защиту Православия выступили православные братства — Львовское и Виленское. Львовское братство при виде опасности спешило примириться со своим местным епископом Гедеоном Балабаном, с которым оно состояло во вражде. Заботы о примирении взял на себя князь Острожский. Гедеон, доведенный до крайности борьбой с братством, готов был заключить союз даже с врагом, лишь бы только выйти из затруднительного положения. Единственно этим обстоятельством большинство историков объясняют участие его в унии. Будучи инициатором унии и принимая деятельное участие в ее осуществлении, Балабан с течением времени убедился, что она ему не приносит никакой пользы. Братства так же, как и прежде, не уступали ему ни в чем, между тем, поднявшееся движение против унии угрожало всем деятелям унии и ему больше всего. Его недавние категорические выступления в пользу унии были известны всем. Гедеон решается перейти на сторону православных и прежде всего ищет примирения с Львовским братством. С этой целью в начале июля 1595 года он приезжал в Острог к князю Константину с просьбой примирить его с Львовским братством66. Князь с полной готовностью согласился хлопотать о примирении, но предварительно взял с Гедеона обещание склонить на свою сторону Михаила, епископа Перемышльского, и действовать против унии открыто. В конце июня Балабан снова был у князя Константина, видимо, с прежней просьбой, но при этом выразил намерение торжественно отказаться от участия в деле унии и, вероятно, условился с князем, где и когда это сделать. Первого июля Балабан явился во владимирский городской уряд и здесь в присутствии князя Острожского и других представителей власти, внес в городские книги свою известную протестацию, в которой объявлял, что если есть какие-либо грамоты на унию с его подписью, то эти грамоты написаны обманом, на бланках, данных Кириллу Терлецкому для составления жалобы королю о преследовании Церкви. Протест Балабана, написанный в самых общих и неопределенных выражениях, однако, нисколько не касался сущности унии и не выяснял отношения к ней ее инициатора — Балабана. Князь Острожский, без сомнения, знал правду о той роли, какую в униатском движении последнего времени играл Балабан, но ему необходимо было иметь на своей стороне кого-либо из иерархии, чтобы с большим успехом противодействовать унии. Поэтому он принимает Балабана под свое покровительство и обращается к Львовскому братству (6 июля), убеждая его примириться со своим епископом Гедеоном. Вслед за Гедеоном Балабаном протесты в перемышльский городской уряд вносит и Михаил Копыстенский, епископ Перемышльский.
На защиту Православия выступило также Виленское братство. Первые слухи об измене епископов, их тайных съездах и о принятом ими окончательном решении вступить в унию с Римом, произвели в Вильне большое волнение среди православных. Виленские братские священники и братский дидаскал Стефан Зизаний стали открыто выступать против владык-отступников и митрополита. Виленские священники внесли 18 августа 1595 г. в городские книги протестацию против митрополита и владык, начавших введение унии без согласия Синода и соглашения с народом. Члены магистрата, также возмущенные поведением иерархов, известили новгородского воеводу, а к киевскому воеводе — князю Острожскому отправили особого посланника, прося совета и помощи. Скумин-Тышкевич, новгородский воевода, сносившийся и раньше с князем Острожским по вопросу унии, узнав теперь, что православные г. Вильны отправляют посланника к нему, снова обращается к князю с письменной просьбой (18 июля) ходатайствовать перед королем о созыве собора, на котором можно было бы всем православным совместно с духовенством обсудить дело унии67.
Работа князя К. К. Острожского
по противодействию унии
Князь К. К. Острожский вскоре после обращения к нему Виленского братства 25 июля 1595 г. обратился с окружным посланием к православным жителям Литвы и Польши, — духовным и светским, призывая их дружно стать на защиту своей веры и народности. “От преименитых благочестивых родителей, — пишет князь, — смолоду воспитан я был в наказании истинной веры, в которой и теперь, Божиею помощью укрепляем пребываю; известился и Божиею благодатью и уверился в том, что кроме единой истинной веры, в Иерусалиме насажденной, нет другой веры. Но теперь злохитрыми кознями вселукавого диавола самые главные истины веры нашей начальники, славою света сего прельстившись, мнимые пастыри наши, митрополит с епископами, волком притворившись, отверглись святой Восточной Церкви, святейших патриархов, пастырей и учителей наших вселенских отступили и западным приложились. Только еще кожею лицемерия своего, как овчиною, не открываются, тайно огласившись друг с другом окаянные, как христопродавец Иуда с жидами, умыслили всех благочестивых с собою в погибель вринуть, как самые пагубные и скрытые писания их объявляют. Но Человеколюбец Бог не попустит в конце лукавому умыслу их совершиться, если только ваша милость в любви христианской и повинности своей пребудете. Дело идет не о тленном и погибающем богатстве, но о вечной жизни, о бессмертной душе, которой дороже ничего быть не может. Так как многие из обывателей здешней области, святой Восточной Церкви послушники, меня начальником Православия в здешнем крае считают, хотя сам себя считаю я не большим, но равным каждому, в правоверии стоящему, то из боязни, чтобы не взять на себя вины перед Богом и перед вами, даю знать вашим милостям о предателях Церкви Христовой и хочу с вами заодно стоять, чтобы с помощью Божиею и вашим старанием они впали в те сети, которые на вас готовили. Что может быть бесстыднее и беззаконнее их дела? Шесть или семь злонравных человек злодейски согласились пастырей своих, святейших патриархов, которыми поставлены, отверглись и считают нас всех православных бессловесными, своевольно осмелились от истины оторвать и за собою в пагубу низвергнуть! Какая нам от них польза? Вместо того чтобы быть светом миру, они сделались тьмою и соблазном для всех. Если татары, жиды, армяне и другие в нашем государстве хранят свою веру ненарушимою, то не с большим ли правом должны сохранить свою веру мы, истинные христиане, если только все будем в соединении и заодно стоять. А я как до сих пор служил Восточной Церкви трудом и имением своим в размножении священных книг и в прочих благочестивых вещах, так и до конца всеми моими силами в пользу братий моих служить обещаю”68.
Послание князя было напечатано в Острожской типографии и тотчас разослано по всей Юго-Западной Руси. Выступление князя Острожского с открытым обличением западнорусской иерархии в замышляемой ею без согласия мирян унией, произвело сильное волнение среди православных. Если раньше многие только по слухам знали об измене Православной вере и Церкви своих архипастырей и сомневались в том, то теперь более не было сомнения, и волна всеобщего негодования против них прокатилась по всем городам и селениям, подвластным Польше. Со времени выхода этого воззвания князя против унии началось движение, которое приняло потом форму всеобщего протеста православных западных руссов. Как призыв к протесту понимало воззвание князя и низшее духовенство, преимущественно городское, и особенно низшее, близкое к народу, монашество, церковные мещанские братства. Православное дворянство разных воеводств и уездов также видело за текстом окружного послания князя Острожского, своего общепризнанного вождя, призыв к необходимому объединению сил для успешной борьбы. Все западнорусское православное общество в описываемый момент сошлось на той мысли, что такой важный вопрос, как введение унии, не может быть решен одними епископами. В это время всеобщим убеждением было, что уния вводится вопреки правилам и обычаям Православной веры, правам и вольностям народа, без ведома и дозволения патриархов — духовных начальников, без совещания духовного собора, а также без воли светских сословий как знатных старинных фамилий, так и простых людей Православной веры, без согласия которых ничего не должно решаться. Поэтому главным требованием во всякого рода протестах было требование собора для решения вопроса об унии и обсуждения на сейме действий владык и правительства, которые стесняли религиозную свободу и нарушили сеймовые постановления.
Выражая такое общее настроение, князь Острожский делал представления польскому правительству о необходимости созыва собора. Так, во время люблинского свидания с Поцеем он возбудил вопрос о созыве собора по делу унии, и этот вопрос был передан Поцеем на рассмотрение правительства. Но еще раньше этого князь, только узнав о действиях епископов, письменно просил коронного подканцлера Яна Тарковского довести обо всем этом от имени его (князя Острожского) до сведения короля и следить за тем, чтобы такое важное дело, как введение унии, не решалось несколькими лицами без сейма и ведома всей Речи Посполитой69. Относительно сейма князь Острожский ответа не получил, а относительно собора Сигизмунд ответил, что он ему не угоден. Отрицательное отношение Сигизмунда к вопросу о соборе естественнее всего можно объяснить тем, что король отлично понимал, что от собора в данный момент приходилось ожидать не пользы, а вреда для дела унии. В этом могли его убедить доходившие в Краков вести о протесте против унии, о том, что православные не желают примириться с унией как совершившимся фактом и смотрят на нее как на предмет обсуждения на соборе. Поэтому польское правительство в лице Сигизмунда III, не желая подвергать опасности полного провала давно лелеянную мечту религиозной унии, и отказало православным в соборе. Предполагают, что и русские епископы Ипатий Поцей и Кирилл Терлецкий, хотя и просили короля о соборе, разделяли подобный взгляд правительства и не особенно отстаивали просьбу православных о соборе, так как знали, что собор будет лишь органом всеобщей оппозиции унии. Потому они молча, без возражения, согласились на окончательное принятое правительством решение обойтись в деле унии без собора.
Сознание опасности, грозившей Православию со стороны польско-католического правительства, поддерживавшего всеми мерами унию, побудило православных искать себе союзников в предстоящей им борьбе с церковной унией и правительством. Такими союзниками могли быть для них протестанты, услугами которых они и раньше пользовались не в одной только политической, но нередко и литературной борьбе против иезуитской пропаганды за недостатком ученых людей в собственной среде. Православные и теперь спешат вступить в соглашение с протестантами. За это дело взялся князь Острожский, находившийся в родственных и дружеских отношениях с главными покровителями протестантства в Литве. Первый раз по поводу унии князь обратился к своему зятю Христофору Радзивиллу, главе литовских протестантов, летом 1595 г.70 Завязавшаяся с этого времени между ними переписка по униатскому вопросу велась потом несколько лет, касаясь всех перипетий этого вопроса. Вслед за Острожским обратились (13 июля) к Радзивиллу как к главному начальнику, наивысшему гетману литовскому, воеводе Виленскому, православные члены Виленского магистрата. В письме они извещали князя о волнующем их деле унии и просили, чтобы он допустил и благосклонно выслушал их послов, которые подробно доложат ему обо всем, и чтобы для них как живущих в его воеводстве он напомнил митрополиту своей грамотой об его пастырском деле71. Обращение православных с просьбой защитить их веру от изменивших ей митрополита и епископов поставили Радзивилла как протестанта в затруднительное положение, он ответил им нерешительно. По этому поводу Радзивилл счел нужным спросить у Яна Абрамовича, минского воеводы, совета. Тот советовал, что не следует отстраняться от русских, и если православным сделали какое-либо насилие, то следует встать на их защиту согласно союзу конференции. Он советовал и на предстоящем торунском соборе обсудить вопрос о том, как помочь православным. В целях сближения с протестантами для совместной защиты религиозно-политических прав и интересов перед польским правительством князь Острожский воспользовался торунским собором, который состоялся 21–26 августа 1595 г. На этот собор он отправил своего специального уполномоченного, шляхтича Каспера Глушковского, с инструкцией, которая была написана в духе, чрезвычайно благосклонном протестантству и, наоборот, враждебном католичеству. Высказав в инструкции жалобы православных на притеснение от латинян, осуждение латинского учения, нападки на папу и короля Сигизмунда III, стесняющего свободу христианских исповеданий, кроме латинского, князь Острожский затем обращается к протестантам, высказывает свою расположенность к ним и предлагает им действовать сообща с православными, указывая при этом на возможность в случае необходимости действовать оружием. “Если мы будем дружно противиться и упорствовать в этом деле, — писал князь Константин Константинович,— то его королевское величество не будет делать нам насилий, потому что со мною одним может прибыть большое множество военных людей, если не 20, то, наверное, тысяч 15. Сомневаюсь, чтобы господа “попешники”, то есть духовные, могли противопоставить нам такое множество военных людей. Но если бы, отчего Господь Бог сохрани, по действию врага Христова, было употреблено против нас, верных братьев, с давних предков своих пребывающих в спокойствии, согласии и любви, какое-нибудь насилие, чего Господь Бог и королевская милость не допустят, и если бы пришлось употребить в дело силу, то они не могли бы осилить нас. С нами сойдется много дворян из литовских, львовских, киевских, подольских и белорусских земель; везде братия наши пришли в большую тревогу: идет теперь дело не об имениях, не о телах, а о душах и вечном спасении. Из мастерских и цехов люди также явятся”72. Выразив полную готовность помогать даже оружием против общего врага, Острожский высказывал надежду, что и протестанты будут со своей стороны оказывать помощь православным: “Надеемся также относительно их (протестантов) милости, как своих христианских братьев, что они, узнав о нашей братской христианской любви к ним, будут также оказывать нам любовь, верность и христианское братство, будут принимать все обиды и насилия, которые касались бы нас, как свои, будут оказывать нам всякую помощь, как братья, так что мы будем с их милостями в той же взаимной ласке, расположенности и милости, которые мы предлагаем им”. Наконец, извещая собравшихся в Торуне о своих сношениях с правительством относительно сейма, князь Острожский приглашал прислать кого-либо из своей среды на будущий православный церковный собор, указывал даже прямо, как на подходящее тому лицо, на римского каштеляна.
Отправляя в Торунь своего уполномоченного и давая ему такую инструкцию, князь Острожский не предполагал, что она может сделаться известной королю. И потому через некоторое время снова начал ходатайствовать о созыве собора для рассуждения об унии. На этот раз он обратился не прямо к королю, а к литовскому канцлеру Льву Сапеге, отправив к нему письмо и особого посланца — шляхтича Мартина Грабковича. Острожский просил Сапегу повлиять на короля в том направлении, чтобы он не спешил в деле унии, а предварительно созвал собор или съезд, так чтобы начатое дело шло уже с согласия всех православных панов73. Однако расчеты князя получить разрешение на собор до поездки епископов в Рим разрушились. Его инструкция Лужковскому на Торунский съезд протестантам стала известной королю. Сигизмунд был чрезвычайно разгневан, вследствие чего не могло быть и речи об исполнении просьбы Острожского, так как теперь король отлично понял, что князь К. К. Острожский воспользуется собором исключительно в целях противодействия унии. Лев Сапега, отвечая на просьбу Острожского, писал (от 10 сентября 1595 г.), что za takim pismem oblazliwym (т.е. после его инструкции на торунский съезд) и za ta deklaracja совсем бесполезно ему обращаться к королю с какими-либо просьбами о соборе по делу унии. Король поручил ему написать, что он никогда не ожидал такой неблагодарности и нерасположения от князя Константина, который всегда видел от короля столько милости и благосклонности (dobrotliwosci) как к себе и своей семье, так и к своим друзьям и подчиненным. Об инструкции король отозвался, что она написана неразумно, непочтительно (nieuwaznie), полна возмущения (sedycij) и недостойна последнего человека, а тем более сенатора, потому что неприлично так дерзко отзываться о короле и вере, им исповедуемой, и угрожать ему 20-тысячным войском. Относительно собора в этом письме говорилось, что его величество король сам было готовился созвать собор и уже хотел дать знать князю о своем желании через пана Кашинецкого, но после оскорбительного письма не допустит этого, тем более, что в письме к еретикам князь Острожский не показывает ни малейшей склонности к соединению вер, а напротив, дышит упорством в отщепенстве. В письме Острожскому Сапега высказывал также опасение, как бы ему не пришлось пожалеть о своем поступке, так как обиженный король не может оставить его безнаказанным (nie chce tego wmsci cierpiec). Особенно же Сапега предостерегал, советовал и просил Острожского оставить в покое Луцкого и Владимирского епископов, потому что король “как раздаватель, охранитель и верховный пан всех духовных римской и греческой религии, будет охранять их от всякого насилия, обид и притеснений; кто же против них что-либо учинит, должен и себе ожидать того же”. В заключение письма Сапега высказывал пожелания, чтобы Острожский не доводил дело до открытого столкновения с королем74.
Письмо Сапеги князю Острожскому, составленное по поручению короля и полное заявлений решительности польского правительства защищать согласившихся на унию епископов и скрытых угроз в адрес Острожского, вероятно, имело целью устрашить князя и таким образом ослабить его оппозицию унии. Доходившие в Краков слухи о протесте православных вызывали большое опасение у польского правительства. Под влиянием тревожных вестей король в сентябре 1595 г. созвал совещание министров, некоторых польских и литовских сенаторов и нунция Малеспины и предложил им для решения вопрос: что делать с унией, оканчивать ли начатое дело унии и отправлять владык в Рим или же удержать их от поездки. На Совещании пришли к единогласному решению приостановить их немедленную поездку и подождать, пока князь Острожский не остынет в своем упрямстве и не займет относительно унии более благосклонную позицию. Такого содержания были отправлены письма к Поцею и Терлецкому. Но, прежде чем письма дошли по назначению, они оба приехали в Краков75.
Их приезд был причиной нового совещания, состоявшегося 22 сентября 1595 года. На нем опять был поставлен прежний вопрос об отношении к унии, голоса присутствующих на этот раз разделились. Одни высказывались против немедленной поездки епископов в Рим и указывали на такие факторы:
1) усиление влияния Виленского братства на народ;
2) всеобщую оппозицию унии;
3) тот факт, что русские послали письма патриарху с описанием последних событий и просьбой низложить митрополита и епископов.
Из-за преждевременного введения унии, говорили они, может произойти раздвоение Руси, кроме того, у князя Острожского 150 всадников готовы пуститься в погоню за епископами, отправившимся в Рим, и на дороге их умертвить. Советовали, во всяком случае, прежде созвать собор, а если возможно (ввиду настроения князя боялись его успеха), позаботиться о созыве Вселенского Собора с присутствием латинского и восточного духовенства.
Другие, напротив, думали, что не следует удерживать епископов от поездки в Рим, так как князь Острожский не в состоянии будет произвести замешательство ввиду неослабевшего в крае королевского авторитета, а если дожидаться Вселенского Собора, то будет длинная история (rzecz). В конце всех этих разговоров на совещание пригласили двух епископов — Поцея и Терлецкого и спросили: уверены ли они в митрополите и остальных епископах, в духовенстве, шляхте и людях. Те ответили, что епископы все с ними, духовенство за ними пойдет, по крайней мере, в их епархиях. Что касается шляхты, то многие ее представители изъявили желание принять унию и только потому не сделали этого на бумаге, что боятся огласить дело преждевременно. Кроме того, Поцей и Терлецкий высказались против приостановки дела унии, поскольку это ослабит ее, а патриарх лишит их кафедр, узнав о их переговорах. Они говорили, что не стоит смотреть на пример митрополита Исидора, так как он был один, а их много, и они имеют за собой приверженного унии короля. Если король возьмет их и униатское духовенство под свое покровительство, уравняет в правах с латинским духовенством, а общество уверит, что уния не является отступлением от старой восточной веры и религиозных обрядов, то невозможно сомневаться, что уния принесет лучшие плоды, чем при Исидоре. Вследствие такого заявления епископов было изменено первоначальное решение и вынесено постановление, чтобы они немедленно собирались в Рим, и чтобы король одновременно особым универсалом успокоил русских в том, что уния не посягает ни на веру, ни на их обряды. Не была также утрачена надежда склонить к унии и князя Острожского. С этой целью полагали послать к нему Мациевского, Луцкого бискупа, воеводу Подляшского, канцлера Литовского, и Петра Скаргу как ученого богослова, при этом даже сам нунций изъявил готовность ехать к князю. “Если его приобретем, — говорил он, — то не будет никакой трудности”76.
Принятое королем и его советниками решение было в точности выполнено. 24 сентября 1595 г. король издал универсал о соединении Православной Церкви с Римской. В нем он извещал всех своих подданных о том, что “пастыри греческой религии с немалым количеством вверенных им людей приняли унию с католической церковью и подчинились римской столице апостольской”, выражая по этому случаю свою радость и приглашая подданных разделить ее с ними, король находит нужным объявить, что церковную унию митрополит и епископы приняли под условием сохранения старых церковных обрядов и что они уполномочили Владимирского и Луцкого епископов отправиться в Рим просить об этом “отца святого”77. Спустя два дня после издания королевского универсала (26 сентября) Поцей и Терлецкий как наиболее ревностные сторонники соединения церквей отправились в Рим, чтобы там от имени русских епископов торжественно выразить покорность римскому папе.
Своевольный отъезд Поцея и Терлецкого в Рим без собора и согласия православных мирян поднял еще большую волну возмущения против епископов-отступников и вызвал усиленные протесты. По этому поводу князь Острожский написал митрополиту резкое письмо, в котором говорил о том, что православная вера теперь совершенно продана под власть римскую. В это же самое время по распоряжению князя были рассеяны по всей Литве листы, напечатанные от его имени в Остроге, в которых митрополит подвергался самым сильным порицаниям и укоризнам и прямо назывался “отступником и иудою-предателем”78. Письмо князя и распространяемые по Литве листки произвели удручающее впечатление на митрополита. В ответном письме князю митрополит Исидор Рогоза старается оправдаться во всех возводимых на него обвинениях (например, желание завладеть Полоцкой архиепископией по смерти Нафанаила, отправление вместе с Поцеем и Терлецким своего служителя в Краков, а потом и в Рим) и выставляет себя ревнителем Православия, усердным слугой князя. Оправдываясь, митрополит писал, что Григория он посылал в Краков не за тем, чтобы ехать с епископами в Рим, а чтобы удержать их от этой неразумной поездки без Синода и совещания с князем и другими. На требование князя созвать собор для рассуждений по делу унии митрополит отвечал: “Если бы ваша княжеская милость пожелали написать к оставшимся епископам, чтобы они немедленно съехались ко мне как старшему для совещания, так как они всегда к моим письмам относительно нужд церковных глухи и писем не слушают. По совету же вашей милости княжеской, я уверен, охотнее приедут ко мне в Новогородок. И если они согласятся и объявят о том вашей княжеской милости, то для большей силы весьма нужно, чтобы на открытом письме ко мне от вашей милости было до двухсот печатей и подписей знатных панов из шляхты нашей греческой веры, которых ваша милость приготовит для крепкого сопротивления этой измене. Получив этот лист с подписями от вашей милости, я имел бы у себя помощь и сильнее отважился бы сопротивляться и тотчас же при посланце буду готов составить, сообразно с вашим, свой лист и подписать с епископами, чтобы и на уряд его признать”79. Таким образом, митрополит предоставляет самому князю созвать епископов на собор, зная хорошо, что епископы, связанные перед королем письменными обязательствами принять унию, не поедут на собор. Исполнил ли эту просьбу митрополита князь Острожский, неизвестно, но он очень был озабочен созывом собора и, несмотря на прежние отказы, в начале октября опять обратился к Сапеге с просьбой ходатайствовать перед королем о созыве главного съезда православных. Сигизмунд по-прежнему отказывал православным в праве собраться на совещание по делу унии. Между тем, теперь, когда стало ясным положение епископов в деле унии, православные усиленно добиваются, чтобы был созван собор, который бы осудил незаконный и своевольный поступок архипастырей и лишил их кафедр. Однако устроить собор можно только с разрешения короля, так как собор или съезд, собирающийся без воли короля, считался и был недействительным, поэтому православные в лице князя Острожского снова обратились к королю за разрешением, но получили отказ.
При таком отрицательном отношении Сигизмунда III к настойчивым просьбам православных о соборе, крайне неожиданной была для них пригласительная грамота митрополита Исидора Рогозы от 28 октября 1595 г. на церковный собор в Новогородке, назначенный на 25 января 1596 г.80 Приглашение на собор мотивировалось в грамоте митрополита требованием князя Острожского и “в сим вобщ так духовнаго яко и светскаго стану людям” против самовольной депутации епископов в Рим. Таким образом, делу унии предполагалось быть главным предметом соборных рассуждений в Новогородке. Неизвестно, чем было вызвано это согласие короля на созыв собора, если он раньше так упрямо отказывал в нем православным. Проф. П. Жукович высказывает предположение, что собор и самое время, в которое он назначен, были рассчитаны на то, чтобы собравшимся на него лицам преподнести унию как свершившийся факт, причем не только в Польше, но и в Риме. Во всяком случае, собор созывался митрополитом не для совещания о сути дела, давно вполне решенного, а для других целей81. Однако конкретная цель собора в Новогородке 25 января 1596 года не была достигнута. К этому времени Ипатий Поцей и Кирилл Терлецкий не возвратились из Рима, православные же не явились в предполагаемом количестве на собор, и он прошел незамеченным. Им не воспользовались в достаточной мере ни православная, ни униатско-католическая стороны. Может быть, православные в это время решили перенести дело унии на сейм, так как уния являлась нарушением сеймовой религиозной конфедерации 1573 г. Во всяком случае на соборе в Новогородке не было ни князя Острожского, ни других вельмож и представителей братств. Собор был немногочисленный и ограничился только разбирательством споров митрополита с виленскими священниками и львовского епископа Гедеона Балабана с братством.
Пока вносились все протесты православных против унии, изменники-епископы 23 декабря 1595 г. в Риме на торжественной аудиенции изъявили папе Клименту VIII полное подчинение. При этом западнорусская Церковь была соединена с Римской не на выработанных митрополитом и епископами условиях. Исповедание веры, произнесенное Ипатием Поцеем и Кириллом Терлецким, нельзя назвать иначе, как только кратким и точным изложением всего учения Римской Церкви. Митрополит Макарий, анализируя унию, принятую русскими епископами в Риме, делает такое общее заключение: “Поцей и Терлецкий совершенно отверглись Православия, осудили и отвергли все те пункты учения, по которым доныне как православные отделялись от Римской Церкви и вообще осудили, отвергли и анафематствовали все ее схизмы (следовательно, и всю Православную Церковь) и ереси, осужденные, отвергнутые и анафематствованные папой, вполне приняли римскую веру со всеми ее учениями и постановлениями, как они изложены на Тридентском соборе”82. В знак своего благоволения к русским папа оставил им греческие церковные обряды и церемонии.
Слухи об измене вере и уступках Кирилла Терлецкого и Ипатия Поцея быстро распространялись по всем русским областям и приводили в негодование всех православных, дороживших своей верой. Православные магнаты, патроны церквей и члены братств деятельно поддерживали взаимную переписку, совещаясь о мерах спасения Православной Церкви. С церковной кафедры стали раздаваться проповеди об антихристе и о кончине мира. Всюду поддерживалось убеждение, что уния поведет за собою ниспровержение всех догматов и обрядов Восточной Церкви, и будет введено чистое латинство. Разразившееся к этому времени социально-экономическое движение, известное под именем казацкого восстания Лободы и Наливайко, начинало отражать в некоторой своей части (со стороны Наливайко) и это господствовавшее в православном русском обществе религиозно-церковное недовольство. Казацкие отряды нападали на имения и дома, принадлежавшие католическим магнатам и изменникам Православию, предавая их опустошению. Участие в казацких набегах некоторых людей, вышедших из имений князя Острожского, дало повод католикам и приверженцам унии обвинять князя в покровительстве им и подстрекательстве к насилию над католиками и униатами. Это подозрение против Константина Константиновича в соучастии в бунте Наливайко было тогда очень распространено, как об этом свидетельствует сам князь в письме к Христофору Радзивиллу от 3 марта 1596 г. из Острога83. В этом письме князь Острожский возмущается возводимыми на него обвинениями. Доказательством невиновности князя в восстании казаков служит то, что он сам желал скорейшего подавления этого бунта и высказывал пожелания полнейшего успеха усмирителю восстания польскому коронному гетману Станиславу Жолкевскому. Когда на варшавском сейме 1597 г. получено было известие о поражении казаков, князь К. К. Острожский выступил с речью, в которой благодарил короля за усмирение казацкого своеволия и рекомендовал его особенному вниманию победителя казаков Жалкевского84.
Волнение по поводу унии, царившее в западнорусском обществе, еще более усилилось с приездом епископов Ипатия Поцея и Кирилла Терлецкого. Всеобщий ропот и негодование были ответом со стороны православных на привезенную ими весть о совершившемся соединении Церквей. Снова раздались требования о созыве всеобщего собора, низложении епископов и т.д. Православные решили выступить со своими протестами и на предстоящем варшавском сейме. На всех предсеймовых собраниях (сеймиках) волынского, киевского, польского и “русского” (то есть Галицко-Русского) воеводств православная шляхта поручила своим депутатам заявить на предстоящем сейме протест против самовольного поступка епископов, которые без согласия и позволения “старших духовных”, шляхты и простого народа провозгласили унию и склоняют к ней низшее духовенство и народ, а также просить короля о том, чтобы:
1) епископов, отступивших от Православной веры лишить сана;
2) поставить вместо них лиц православного исповедания, согласно с варшавской конфедерацией 1573 г. и с жалованными грамотами прежних королей, подтвержденными присягой самого короля Сигизмунда III.
Эти протесты и просьбы были представлены правительству послами на варшавском сейме 1596 г. Такую же просьбу лично от себя представил и князь Константин Острожский, который с этой целью поспешил приехать в Варшаву к открытию сейма85.
Король, твердо решившийся поддержать унию, не обратил внимания ни на представления депутатов, ни на просьбу князя К. К. Острожского. Депутаты и князь не получили ответа на представленные ими просьбы. Не добившись ничего от короля и ограждая свои права, они торжественно объявили королю и всему сейму, что они все люди посполитые и в своих имениях не будут слушаться архиереев-отступников, почитать их за своих духовных архипастырей, терпеть их в своих имениях и подчиняться их духовной юрисдикции.
Князь Острожский и депутаты обратились ко всему народу и представили ему просьбы, отвергнутые королем и сеймом. С этой целью князь внес в варшавские городские книги протестацию на другой день сейма, изложив в ней преступные действия епископов Кирилла Терлецкого и Ипатия Поцея, и объявил твердую решимость противодействовать их намерениям. Депутаты православного дворянства, со своей стороны, подали два протеста для внесения в радзиевские городские книги: один протест они подали лично от себя за их общей подписью, а другой поручили писать в актовые книги князю Юрию Друцкому-Горскому, послу киевского воеводства. Официальные выписки из этих книг решено было разослать по воеводствам. Подобные протесты вносились тогда в актовые книги и в других местах.
Таким было первое выступление князя Константина Острожского во главе православного западнорусского дворянства в защиту своей веры на политической арене. Сама инициатива этой защиты веры и борьбы с церковной унией на сеймах принадлежала князю, который указал, таким образом, православному русскому народу тот легальный правовой путь, которым ему возможно было идти к достижению цели, сделавшейся для него теперь заветной, признанию со стороны польско-католического правительства, права существования православного исповедания в государстве наряду с католическим.
* * *
Такой была жизнь и деятельность князя К. К. Острожского. В тяжелые моменты жизни западнорусского общества и Православной Церкви его личность, могущество, сила и влияние служили твердой опорой и огромным утешением для православных. Услуги, оказанные князем Острожским Православной Церкви и русскому народу в Польско-Литовском государстве, по достоинству были оценены современниками. В своих многочисленных посвящениях, панегириках они выражают чувства благодарности и во всей полноте изображают пользу совершенного им дела. Самым ярким выразителем такого отношения к личности и делу князя К. К. Острожского является ближайший к его времени южнорусский писатель Захария Копыстенский. В своей “Палинодии” он написал восторженную характеристику Константину Константиновичу, проникнутую чрезвычайным уважением и благоговением к личности князя и глубокой благодарностью за его благотворную деятельность. “Солодкая бо всем завжды того зыцного княжати мает быти у нас память! — говорит З. Копыстенский.— И то, что о Иосии царе израильском написано, беспечне и мы о том пресловутом княжати мовити можемо: память Василия (Константина), преславнаго княжати Острожского, як приправа волности сотворенное мира от аптыкаря в устех каждого, яко мед осолодият памятка его, и як музика при беседе вина. Солодкая, правдиве память и вдячная волность зо всех сторон!.. В обоем высоце преславный,— продолжает Захария,— в деятельности и правоверии, первый межи княжати росскиями, великий заступ и потеха всего народу росского; мур железный на украинах, страх и трепет татаром; слава и свеча ясно светлая кролевства Польского, оздоба и окраса сеймовая, всех публичных зъездов око и сила потужная;... урода Гекторови, красота лица и особы и Иосифа Прекраснаго; постава всполнялая; муж обычаев царских, ласкавости и цнот побожных полный”. Относительно дел князя Острожского на пользу Церкви замечает, что знаменитое добродейство церквам показал и учинил, “же чрез магистерство типографии книг богословских выдал немало, чрез что Церковь говорит: “От преименитых благочестивых родителей с молодости я был воспитан в истинной вере, в которой и теперь, Божиею помощью укрепляясь, пребываю”86. Домашнее воспитание в истине Православной веры и в преданности Церкви было причиной той набожности, которую он часто проявлял в своей жизни, в той глубоко сознательной убежденности в истинности и превосходстве Православной веры перед другими христианскими исповеданиями, о которой он возвестил в своем знаменитом окружном послании.
Князь К. К. Острожский в продолжении всей своей жизни постоянно при наступлении Великого поста оставлял все мирские заботы и удалялся в любимый им Дерманский Крестовоздвиженский монастырь, где, как повествуют польские историки, сняв княжеские одежды (paskir szaty), одеваясь в простоте (podle), предавался посту, бдению и молитве, подавая пример даже монашествующей братии. Во всех храмах своих имений князь Константин приказал устроить особые отделения, закрытые с трех сторон, куда он удалялся во время богослужения и никем и ничем не развлекаемый усердно молился87. Памятником его любви к Православной вере и Церкви могут служить и те многие храмы, которые он выстроил или щедро одарил угодьями; монастыри, наделенные богатыми фундушами и привилегиями, о преуспевании которых он постоянно заботился. Деятельность князя Константина, направленная на защиту прав и интересов Православной Церкви, служит лучшим выражением его глубочайшей преданности ей.
Любя Православие, храня его в своей личной жизни и защищая в продолжение почти сорока лет, князь Острожский тем самым являл себя убежденным русским патриотом. Православие в его время, по словам Костомарова, было главным признаком русской национальности88. Кто содержал и защищал Православную веру, тот этим самым уже защищал и русскую народность, так как в Православной вере заключалось главное и самое важное отличие западных руссов от представителей других народностей, населявших Польшу. Поэтому те исторические деятели, которые дорожили русской народностью и желали бы отстоять ее самобытность, должны были прежде всего охранять и защищать Православную веру. Так, Александрийский Мелетий Пигас, принимавший живое участие в делах западнорусской Церкви и хорошо зная деятельность князя К. Острожского, отзывается о нем с особенной похвалой: “Слышим о подвигах твоей державной главы, совершаемых для благочестия и за благочестие Православной Церкви, украшаемой Божественной благодатью! О Вас носится такая слава поборничества за Православие, что по всей подсолнечной у всех воспевается ваше имя, равное победоносному вождю, как бы имя некоего нового и великого Константина”!89
Князь К. К. Острожский сделал очень много, важность и значение его дел сознавали и не отрицали даже его противники. Сознание опасности, грозившей Православию и русской национальной самобытности со стороны усилившейся пропаганды католичества и вредного во многих отношениях влияния полонизма, побудили лучших русских людей стать на защиту Православной веры и национальной народности. Главными средствами для защиты веры и народности было повышение религиозно-нравственного уровня православных и развитие просвещения, которое служило бы просветлению и укреплению православно-русского самосознания в русском населении Польско-Литовского государства. Этими средствами в полной мере воспользовался князь К. К. Острожский. Он строил храмы, основывал и преобразовывал монастыри — воспитательные институты, которые имели большое значение в жизни простой православной народной массы; устроил типографии, которые вместе с его знаменитой школой принесли много пользы Православию и русской народности.
На церковно-политическом поприще князь Константин вступил в борьбу с насильственным навязыванием церковной унии, используя свое политическое влияние в Речи Посполитой. Терпя многие неудачи, он по времени своей смерти увидел радость православных.
Рассматривая жизнь и деятельность благоверного князя Константина Константиновича Острожского, можно уверенно сказать, что он явил себя истинным ревнителем Православия и защитником национальной народности.
Библиографические ссылки:
1. Улович. Волынь в церковном отношении в конце XVI и начале XVII вв. — К., 1908. — С. 4–5.
2. Пыпин Н., Спасович К. История славянской литературы. — М., 1880. — Т.2. — С. 480.
3. Ильинский Ф. Внешнее состояние Православия на Волыни. — К., 1900. — С. 14.
4. Смирнов М. Судьбы Галицкой Руси до соединения ее с Польшей. — СПб, 1860 — С. 146.
5. Завитневич В. “Полинодия” Захарии Копыстенского и ея место в истории Западно-Русской полемики XVI и XVII вв. — Варшава, 1883. — С. 267.
6. Там же. — С. 22.
7. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 353.
8. Там же. — С. 355.
9. Там же. — С. 357–358.
10. Там же. — С. 357.
11. Там же. — С. 359.
12. Максимович М. А. Собрание сочинений. — К., 1876–1880. — Т. 1. — С. 180.
13. Соколов И. Отношение протестантизма к России в XVI и XVII вв. — М., 1880. — С. 251.
14. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 209–410.
15. Акты, относящиеся к истории Западнорусской Церкви. — Вильнюс, 1908. — Т. 4. — № 148. — С. 204–205.
16. Голубев С.Т. Киевский митрополит Петр Могила. — К., 1883. — Т.1. — С. 154.
17. Харлампович К. Западно-русские православные школы XVI и начала XVII в. — Казань, 1898. — С. 201.
18. Голубев С. Т. — Т. 1. — С. 276.
19. Селецкий Н. Острожская типография и ее издания. // Волынские епархиальные ведомости. —1884. — № 35 — С. 1005.
20. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 10. — С. 335.
21. Сольский С. Острожская Библия в связи с целями и видами ея издателя. // Труды КДА. — 1884, июнь. — С.316.
22. Предисловие к Библии 1581 г.
23. Жукович П. Князь К. К. Острожский в борьбе с церковной унией. // Церковные ведомости 1908. — № 8. — С. 355.
24. Волынские епархиальные ведомости. — 1885. — № 20. — С. 668–670.
25. Православный собеседник. — 1858. — С. 557.
26. Селецкий Н. Острожская типография и ее издания. // Волынские епархиальные ведомости. — 1885. — № 26. — С. 845–846; Вестник Западной России. — 1869. — Кн. 7, отд. 2. — С. 20–22; Православный собеседник. — 1858. — С. 557–589.
27. Титов Ф. И. Благоверный Князь К. К. Острожский. — Киев, 1908. — С. 27.
28. Харлампович К. Западно-русские православные школы XVI и начала XVII в., отношение их к инославным, религиозное обучение в них и заслуги их в деле защиты Православной веры и Церкви. — Казань, 1898. — С. 199.
29. Православный собеседник. — 1858. — Ч. 1. — С. 543.
30. Харлампович К. Западно-русские православные школы XVI и начала XVII в., отношение их к инославным, религиозное обучение в них и заслуги их в деле защиты Православной веры и Церкви. — Казань, 1898. — С. 227.
31. Possewino A. Historiae ruthenicae scriptores exteri saeculi XVI. — Warsawa, 1842. — V.2. — S. 275.
32. Влодек П., прот. Православ’я на Волині. — Луцьк, 1996. — С. 6, 31; Мицько I.3. Острозька cлов’яно-греко-латинська Академія. — К., 1990. — С. 3; Харлампович К. Западно-русские православные школы XVI и начала XVII в. — Казань, 1898. — С. 243.
33. Харлампович К. Западно-русские православные школы XVI и начала XVII в. — Казань, 1898. — С. 254; Влодек П., прот. Православ’я на Волині. — Луцьк, 1996. — С. 25.
34. Харлампович К. Западно-русские православные школы XVI и начала XVII в. — Казань, 1898. — С. 246.
35. Грушевський. Історія України-Руси. — Київ-Львів, 1905–1907. — Т. 6. — С. 485.
36. Харлампович К. Западно-русские православные школы XVI и начала XVII в. — Казань, 1898. — С. 253.
37. Устрялов Н. Сказания князя Курбского. — СПб, 1868. — С. 224.
38. Петров Н. И. Очерк истории и православной духовной школы на Волыни. // Труды КДА. — 1867. — Т. 1. — С. 183.
39. Акты, относящиеся к истории Западнорусской Церкви. — Вильнюс, 1908. — Т. 4. — С. 213.
40. Петров Н. И. Очерк истории и православной духовной школы на Волыни. // Труды КДА. — 1867. — Т. 1. — С. 183 –184.
41. Там же.
42. Харлампович К. Западно-русские православные школы XVI и начала XVII в. — Казань, 1898. — С. 276.
43. Акты, относящиеся к истории Западнорусской Церкви. — Вильнюс, 1908. — Т. 4. — С. 206.
44. Флеров И., свящ. О православных церковных братствах, противодействовавших унии в Юго-Западной России в XVI, XVII и XVIII ст. — СПб, 1857. О православных церковных братствах. — 1857. — С. 118.
45. Акты, относящиеся к истории Западнорусской Церкви. — Вильнюс, 1908. — Т. 4. — № 45. — С. 63–64.
46. Голубев С. Т. Киевский митрополит Петр Могила и его сподвижники. — К., 1883. — С. 179.
47. Харлампович К. Западно-русские православные школы XVI и начала XVII в. — Казань, 1898. — С. 261.
48. Коялович В. В. Дневник Люблинского сейма. — СПб, 1869. — С. 634.
49. Русская историческая библиотека. — М., 1880. — Т. 7. — С. 224 –231.
50. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 682.
51. Жукович П. Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.). — СПб, 1901. — С. 100.
52. Likowski Е. Unia Brzеska (r. 1596). — Poznan, 1907. — S. 60, 86.
53. Жукович П. Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.). — СПб., 1901. — С. 101.
54. Акты, относящиеся к истории Западнорусской Церкви. — Вильнюс, 1908. — Т. 4. — С. 63–66. — №45; Русская историческая библиотека. — М., 1880. — Т. 19. — С. 575 –588.
55. Там же.
56. Там же.
57. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 10. — С. 549.
58. Там же. — Т. 10. — С. 552; Жукович П.Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.). — СПб., 1901. — С. 112.
59. Жукович П. Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.). — СПб., 1901. — С. 14, 42.
60. Там же. — С. 131.
61. Коялович. Литовская церковная уния. — СПб, 1859. — Т. 1. — С. 126.
62. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 10. — С. 583.
63. Русская историческая библиотека. — М., 1880. — Т. 19. — С. 633–634.
64. Акты, относящиеся к истории Западнорусской Церкви. — Вильнюс, 1908. — Т 4.— № 76. — С. 106–108; Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 595.
65. Жукович П.Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.). — СПб, 1901. —
С. 149–150.
66. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 586.
67. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 572; Жукович П. Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.). — СПб, 1901. — С. 151–152.
68. Акты, относящиеся к истории Западнорусской Церкви. — Вильнюс, 1908. — Т. 4. — № 71.— С. 97–107.
69. Жукович П. Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.). — СПб, 1901. — С. 153.
70. Там же. — С. 585.
71. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 591.
72. Русская историческая библиотека. — М., 1880. — Т. 19. — С. 641–654.
73. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 604; Жукович П. Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.). — СПб, 1901. — С. 157–158.
74. Archiwum domu Sapiehow. Lwow, 1892. — T.1. — № 144. — S. 113–115.
75. Likowski E. Unia Brzeska (r. 1596). — Poznan, 1907. — S. 150.
76. Likowski Е. Unia Brzeska (r. 1596). — Poznan, 1907. — S. 150–152.
77. Архив Ю.З.Р. — Т. 1., часть 1. — №114. — С. 468–471.
78. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 608.
79. Русская историческая библиотека. — М., 1880. — Т. 7. — С. 1062–1064; Акты, относящиеся к истории Западнорусской Церкви. — Вильнюс, 1908. — Т. 4 — № 87.
80. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 609.
81. Жукович П. Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.). — СПб, 1901. — С. 167.
82. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 632.
83. Кулиш П. История воссоединения Руси. — СПб, 1847. — Т. 2. — С. 438; Ср.: Жукович П. Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (до 1609 г.). — СПб, 1901. — С. 192.
84. Там же.
85. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. — СПб, 1857–1883. — Т. 9. — С. 639; Likowski E. Unia Brzeska (r. 1596). — Poznan, 1907. — S. 165–166; Жукович... — С. 203–205.
86. Акты, относящиеся к истории Западнорусской Церкви. — Вильнюс, 1908. — Т. 4. — №71. — С. 91.
87. Niesiecki К. Herbarz polski. — Lipsk, 1841. — Т. 7. — S. 185.
88. Костомаров А. Исторические монографии. — СПб, 1880. — Т. 3. — С. 216.
89. Mалышевский И. И. Александрийский Патриарх Мелетий Пигас и его участие в делах Русской Церкви. — К., 1872. — Т. 2. —
№ 21. — С. 73.