Когда же пойдет снег

Дина Рубина

Действующие лица:

Нино

Максим

Борис

Наталя Сергеевна

М.И.

тени

Нино: За ночь исчезли все городские дворники. Усатые и лысые, пьяные, с сизыми носами, громадные глыбы в коричневых телогрейках, с прокуренными зычными голосами; дворники всех мастей, похожие на чеховских извозчиков, все вымерли за сегодняшнюю ночь.

Никто не сметал с тротуаров в кучи желтые и красные листья, которые валялись на земле, как дохлые золотые рыбки, и никто не будил меня утром, перекликаясь и гремя ведрами.

Так они разбудили меня в прошлый четверг, когда мне собирался присниться тот необыкновенный сон, даже не сон еще, а только ощущение надвигающегося сновидения без событий и действующих лиц, все сотканное и радостного ожидания.

Ощущение сна - сильная рыбина, бьющаяся одновременно и в глубине организма, и в кончиках пальцев, и в тонкой коже на висках.

И тут меня разбудили проклятые дворники.

Это было в прошлый четверг... В то утро я проснулась и увидела, что деревья пожелтели вдруг за одну ночь, как седеет за одну ночь человек, переживший тяжкое горе. Даже то деревце, которое я посадила весной на субботнике, стояло теперь вздрагивая золотистой шевелюрой и было похоже на ребенка с взлохмаченной рыжей головкой...

Приветик, началось! Теперь они будут сметать листья в кучи и сжигать, как еретиков!

Это было в прошлый четверг. А сегодня ночью все городские дворники исчезли. Исчезли, ура! Во всяком случае, это было бы просто здорово - город, заваленный листьями. Не наводнение, а налистнение...

Сегодня воскресенье. Максим не едет в институт, в папа на работу. И мы весь день будем дома. Все втроем, весь день, с утра до вечера.

Максим сегодня был не в духе. То есть не то чтобы не в духе, а вроде бы чем-то озабочен.

Максим: Нужно обсудить одно дело, Папа с Надеждой Сергеевной решили жить вместе. Ну-у, что ли, связать свои судьбы.

Нино: Как? - ошалело спросила я. - Как это?

Максим: Я сказал папе что мы не возражаем…

Нино: Как это? А как же мама? Максим, а как же мама?

Максим:Ты с ума сошла-а! - простонал он и сел радом, зажав ладони между колен. - Маму не воскресишь. А у отца жизнь не кончена, он еще молод.

Нино: Молод?! Ему сорок пять лет.

Максим: Ни-на! Мы же взрослые люди!

Нино: Это ты взрослый человек. А мне пятнадцать.

Максим: Шестнадцатый... Мы не должны отравлять ему жизнь, он и так долго держался. Пять лет один, ради нас...

Нино:И еще потому, что он любит маму...

Максим: Нина! Маму не воскресишь!

Нино: Что ты повторяешь, как осел, одно и тоже!!! Зря я так выразилась. Никогда не слышала, чтобы ослы повторяли одну и ту же фразы. И вообще это весьма привлекательные животные.

Максим: Ты все поняла. Отец будет жить там, у нас негде, да и мы с тобой, в конце концов, взрослые люди. Это даже хорошо, что папина мастерская станет твоей комнатой. Тебе давно пора иметь свою комнату. Перестанешь прятать на ночь лифчики под подушку, будешь вешать их на спинку стула, как человек...

Нино:Откуда он знает про лифчик?! Ну и дурак...

Максим: Ты куда?

Нино: Да пройдусь.

Звонок телефона

Максим:(поднимая трубку) Тебя. Очень мужской голос.

Нино:Это какая-то ошибка. Вообще-то я не привыкла, чтобы мне звонили мужчины. Мужчины мне еще не звонили. Этот говорил красивый низким голосом.

Борис:Вас зовут Нина

Нино: Спасибо, я в курсе.

Борис: У вас чудесный голос. Простите, я волнуюсь и говорю пошлости... Я видел вас в театре...

Нино: Да. На премьере моего спектакля "Преступление и наказание". Кто-то из нашего класса разыгрывал меня, это было ясно.

Борис: Н-нет... Вы сидели в амфитеатре. Мой товарищ, оказалось, совершенно случайно знал вас и дал номер телефона.

Нино: Здесь какая-то ошибка, Последние тридцать два года я не бываю в театре.

Он засмеялся - у него был очень приятный смех

Борис: Нина, это несерьезно. Понимаете, мне необходимо вас увидеть. Просто необходимо. Меня зовут Борис...

Нино:Борис, я очень сожалею, но вас разыграли. Мне пятнадцать лет. Ну шестнадцать...

Борис: Это не так плохо. Вы еще достаточно молоды.

Нино: Хорошо, мы встретимся сейчас, только, знаете что, давайте оставим эти опознавательные газеты в руках и традиционные цветы в петлицах. Вы угоняете машину марки "Москвич" и едете в сторону пустыни Гоби. Я надеваю красный комбинезон и желтый картуз и иду в том же направлении. Там мы и встретимся... Одну минутку! Вы не дворник по профессии?

Борис: Нина, вы - чудо!

Нино:Больше всего ему понравилось, что я действительно пришла в красном комбинезоне и желтом картузе. Этот картуз привез мне из Ленинграда Макс.

Правда, на меня с ужасом оборачивались старухи, но в принципе это можно было пережить. Так вот, больше всего ему понравилось, что я действительно пришла в красном комбинезоне и желтом картузе. Но начинать надо не с этого. Начать надо с того момента, когда я увидела его на углу, возле овощного киоска, там, где мы в конце концов договорились встретиться.

Я сразу поняла, что это он, потому что, кроме него, возле этого вонючего киоска стоять было некому.

Он был потрясающе красив. Самый красивый парень из тех, кого я видела. Даже если бы он был в девять раз хуже, чем мне это показалось, все равно он был в двенадцать раз лучше самого красивого мужчины.

Я подошла совсем близко и уставилась на него, засунув руки в карманы. Карманы в комбинезоне пришиты высоковато, поэтому локти торчать в сторону, и я становлюсь похожа на человечка, собранного из металлоконструкций.

Он раза два взглянул на меня и отвернулся, потом вздрогнул, снова посмотрел в мою сторону и растерянно начал меня разглядывать.

Я молчала.

Борис: Это... кто ты?

Нино:Я монах в синих штанах, желтой рубашке, в сопливой фуражке. - Я вспомнила детскую считалочку, и, кажется, совсем некстати. Он ее успел забыть и поэтому смотрел на меня как на ненормальную.

Борис:Но как же... Ведь Андрей говорил, что ты...

Нино: Все ясно, Андрей Волков из пятой квартиры. Наш сосед. Он пошутил и дал номер моего телефона. Он шутник, разве вы не замечали.

Борис: Так... Оригинально.

Нино: Хотя мне показалось, что создавшаяся ситуация похожа скорее на идиотскую, чем на оригинальную.

Борис: это ужасно! Где же я теперь найду ее?

Нино: Кого?

Борис: Ну, ту, которую я видел в театре.

Нино:Он посмотрел на мня расстроенным взглядом, сочувствуя, наверное, и себе и мне.

Борис:Слушай, а тебе в самом деле лет пятнадцать? - сказал он.

Нино: Не лет пятнадцать, а пятнадцать лет. Даже шестнадцать, - поправила я его.

Борис: Ничего, что я на "ты"?

Нино: Ничего со мной по-другому не получается. Я карманная.

Борис: А?

Нино:Маленького роста...

Борис: Подрастешь еще...

Нино:(в сторону)Подбодрил. Ненавижу! (Борису) Ни в коем случае! Женщина должна быть статуэткой, а не Эйфелевой башней. (в сторону)Лгала бесстыдно. Благоговею в душе перед крупными женщинами. Но что поделаешь - при моих доспехах нужно уметь обороняться...

Борис:Что же все-таки делать? Где ее искать?

Нино:По-моему, ее и искать не стоит, Вы увидели девушку, которая вам понравилась. Девушка красивая. Ну и что? Вон их сколько на улице! Я тоже буду красивая, когда вырасту, подумаешь! Но если уж вас так хочется найти именно то, объявите экспедицию, снарядите корабль, наберите команду, а меня возьмите юнгой.

Борис: Ты просто прелесть, малыш! Но прелестней всего то, что ты и в самом деле явилась в красном комбинезоне и желтом картузе. За свои двадцать три года... ну, двадцать да... я впервые встретился с таким экземпляром, как ты!

Нино:Это что, мой возраст или как я выгляжу позволяет вам говорить со мной такой снисходительным тоном? Почему вы уверены, что я не дам вам по носу? с любопытством спросила я.

Борис: Ну не сердись… С тобой забавно разговаривать. Выходи за меня замуж, а?

Нино: Еще не хватало, чтобы мой муж был старше меня на семь лет. Чтобы он умер на семь лет раньше меня. Еще этого не хватало. И вообще, самая приятная вещь - остаться старой девой и варить из айвы варенье. Тысячи банок варенья. Потом дождаться, пока оно засахариться, и раздаривать его родственникам.

Борис:А мама не возражает против этой установки?

Нино:Мама в принципе не возвращает. Мама погибла пять лет назад в авиационной катастрофе.

Борис: Прости, прости ради бога.

Нино: Ничего, бывает... ( в зал) В сущности, мне было все равно, просидит он здесь еще минут пятнадцать или вежливо распрощается. Просто иногда бывает интересно притвориться перед самой собой. Всегда развлечение...

Борис:Это отец поднял трубку?

Нино:Брат. Хороший брат, качественный. Не то что я. У меня по литературе тройка. Кажется, я опять начала... Ну, я пошла!

Борис: А отец хороший?

Нино: Еще лучше брата. Он художник-декоратор в театре. Хороший художник и отец хороший, вот только жениться вздумал.

Борис:Ну и пускай...

Нино: Не пущу!

Борис: А ты злюка! - Он засмеялся.

Нино: Ну, я пошла?

Борис:А можно я буду тебе звонить, когда мне будет не слишком весело?

Нино:Нет, лучше я позвоню вам, когда мне будет н слишком грустно...

Нино:Сегодня вечером папа уходил. Мы в первый раз оставались вдвоем.

Он щеткой чистил в коридоре туфли, а мы торчали тут же: я сидели на табуретке, а Максим стоял, прислонившись к косяку, - и молча следили за его движениями. Папа был веселым и бодрым, во всяком случае, казался таким. Он рассказал нам два анекдота, а я в это время думала, что вот он уходит, а вещи его пока остаются, но потом он их, конечно, будет постепенно уносить, как это у людей делается.

Не унесет только мамин портрет со стены, его любимый портрет, где мама нарисована фломастером вполоборота, как бы оглянувшись, с длинной сигаретой в длинных пальцах.

Сегодня папа уходил.

Он, конечно, будет часто приходить и звонить, но никогда больше не зайдет поздно вечером в нашу комнату, чтобы поправить одеяла на своих дылдах.

Сегодня папа уходил к женщине, которую он любит.

(Когда захлопнулась дверь, я заорала. Признаться, я с нетерпением ждала этого момента, чтобы нареветься за милую душу. Я плакала взахлеб, сладко, горько, с подвываниями, как плачут маленькие дети. Маким с силой прижимал мое лицо к своей фланелевой рубашке, так, что трудно было дышать, без конца гладил меня по голове и тихо, торопливо повторял)

Максим:Ну все, все... Ну хватит, хватит...

Нино:мы долго слонялись по комнатам, не знаю, за что взяться. В животе у меня ныло. Так мы дотянули до одиннадцати. Потом Максим постелил мне в отцовской мастерской, что означало мое вступление в права хозяйки комнаты.

Надо было чем-то заняться. Я решила поразмышлять обо всем этом. Заложила руки за голову, закрыла глаза и приготовилась. Но сегодня у меня ни черта не получалось, все как-то разваливалось, как большое белое пузо той снежной бабы, которую мы с отцом возвели прошлой зимой у нашего подъезда. Я думала обо всем сразу и ни о чем.

Я вообще-то не могу думать сразу о нескольких предметах. Я выбираю один, тот, что мне сейчас больше интересен, и начинаю его обдумывать. Причем ни в коем случае не выхожу за рамки этого предмета.

Потом я мысленно говорю себе: "Ну, об этом - все. Валяй дальше" - и приступаю к другой теме.

Например, когда я думаю о папе, я могу думать о его мастерской, о театре, о декорациях к новому спектаклю, о рубашке, которую ему надо погладить к премьере.

О том, что после премьеры в служебном гардеробе он галантно поможет надеть пальто Наталье Сергеевне - ассистентку режиссера, и поведет ее к нам домой. Пить чай.

И они будут пить чай в той комнате, где висит мамин портрет. Там мама, как бы случайно оглянувшись, удивленно смотрит, держа в руках навесу руку с только что закуренной сигаретой.

И при всем том мне в голову не придет начать думать о маме. Мама - это особая, громадная, тысячу раз обдуманная область мысли. В ней водятся журналистские симпозиумы, в которых мама летит в неразбивающихся самолетах и везет мне ручку с купальщицей…

Я воевала с собой три дня. Я лупцевала себя по физиономии, бросала на землю и топтала ногами. Мне кажется, я смогла бы написать роман о том, как прожить эти три дня, вернее сказать, о том, как выжить сквозь эти три дня. И первая часть романа назвалась бы "День Первый".

Стук в двери (или звонок)

Нино:Это была Наталья Сергеевна. Она улыбалась, и ее полное, с нежной розовой кожей лицо, статная фигура и темно-синем пальто с меховым воротником, пухлые руки в синих перчатках - все в ней дышало оживлением и пикантностью. это был ее стиль, она протягивала мне полную сетку с апельсинами

НС:Нинуль! В театре давали, папа взял.

Нино:Ваш папа? - коротко спросила я.

НС: Ваш! Он взял для вас шесть килограммов, а занести попросил меня: его срочно вызвали.

Нино: Да что вы, Натальсергевна, да у нас полным их полно! Весь балкон завален! Деваться от них некуда! В кухне под руками валяются! Зря вы только такую тяжесть таскали! - веселилась я. - У нас они по всему коридору катаются. Вон один в тапке светит! Максим вчера гвоздь в туалете апельсином забивал!

НС:"Ну ладно, ну что ж..."

Нино:Максим стоял в дверях нашей комнаты и смотрел на меня. Я подумала, что сейчас он прибьет меня, как сидорову козу, и еще подумала, что здорово, наверно, попало этой козе, если она вошла в поговорку. (Максиму) Да купим мы эти проклятые апельсины!

Максим: Ну что ты маешься, бендяжка! (вышел)

Нино:"Бендяжка"... Что-то маленькое, убогонькое, хроменькое. Это он от волнения слоги перепутал.

Нино:"Вы заставляете упрашивать себя, маэстро! Ну начинайте же, это некрасиво! Вы заставляете всех ждать!" Снег не начинался... Я сидела на старом диване и упрашивала снег начать представление. Чтобы с неба грянула миллионы слепых белых акробатов.

Я сидела, обхватив колени длинными руками. Такими длинными, как змеящиеся рельсы железной дороги, гибкие и сплетающиеся. Если бы я захотела, я бы обхватила ими огромное расстояние. Весь наш город с домами и ночными улицами. Я бы поместила его между животом и приподнятыми коленями. Тогда тень от подбородка была бы тучей, закрывающей полгорода. И эта туча разразилась бы великим полчищем слепых кувыркающихся акробатов. И наступит великая тишина. Я дохну теплым ветром, и в каждом доме окна заплачут длинным кривыми дорожками.

В одном из домой живет мой папа.

Вся беда в том, что не начинался снег. А он должен был дать сегодня одно из самых грандиозных своих представлений. "Это стыдно, маэстро, так ломаться! Ну прошу же вас, прошу!" Я хочу снега!

Максим:А я хочу курить. Что за тип звонит тебе в последнее время?

Нино: Это не тип. Это, предположим, инженер. Он проектирует землеройки, или сено косилки, или сноповязалки. Он объяснял, я не запомнила что.

Максим: (резко) Какие землеройки?! Что ты за человек! Тебя же из дому нельзя выпустить, ты же, как свинья лужу, ищешь для себя идиотские приключения!

Нино:Макс, пожалуйста, не так интенсивно... (В зал) У меня с утра болели спина и мой проклятый правый бок, а тут еще больше разболелось.

Максим:Ты отдаешь себе отчет в том, что надо таким "инженерам" от таких дурочек, как ты?

Нино: Представляешь, каким нужно быть уродом и кретином, чтобы что-то хотеть от меня? Тогда он стал пугать меня всякими невероятными историями, которых в жизни, как правило, не бывает. Он долго говорил, так долго, что мне показалось, будто я успела раза три заснуть и опять проснуться. А бок болел все сильней и сильней, и я старалась, чтобы Макс не заметил, как я цепляюсь за него.

Но он заметил.

Максим: Опять?!

Нино: У них всегда такие глаза, когда у меня приступы. Он ринулся в коридор и стал набирать номер отцовского телефона. В коридор, в трусах. Там же холодно... Пока он паниковал и кричал в телефон, я тихонько лежала на диване, скорчившись, и молча смотрела в окно. "Эх ты... - мысленно упрекала я снег. - Так и не начался..." Я знала, что это последние спокойные, хоть и болевые минуты. Сейчас приедет на такси отец, приедет "скорая" и все завертится, как в немом кино...

Девять лет назад он удалил мне почку, и меня чертовски интересовало, что он будет делать на этот раз. Макар Илларионович был замечательным хирургом.

Отец вел себя скверно. Он выудил из какого-то потайного кармана расческу и выделывал с ней что-то невероятное. Казалось, сам он был обособленным существом, а суетящиеся, издерганные руки вытворяли черт знает что по собственной инициативе. Все время он топтался около Макара Илларионовича.

Папа:Доктор, эта девочка должна жить!

Нино: хот бы меня постеснялся…. Макар Илларионович должно быть, собирался ответить что-то резкое, но может быть, он вспомнил, что девять лет назад здесь стояли оба моих родителя и умоляли его о том же.

Макар Илларионович:Ступайте домой. Все будет так, как надо.

Нино: В город вернулись теплые дни. Они возвратились с удвоенной лаской, как возвращаются неверные жены. Целый день по небу шлялись легкомысленные, беспокойные облачка, а сухие, по-осеннему поджарые листья густо лежали на земле молча, без шороха. Целыми днями я просиживала на скамеечке в дальнем углу больничного парка, наблюдая за игрой геометрических теней от голых, сухих веток деревьев. По двору гонялись две влюбленные псины... За оградой существовал мир здоровых людей. Для меня это было враждебное государство. Мне внушали недоумение их здоровье и веселость.

Еще я занималась тем, что третий день наблюдала за девушкой, сидевшей у окна на втором этаже. Она читала. У нее были бледное, веснушчатое лицо и изумительные, редкого медного оттенка волосы. Они выплескивались из открытого окна, а ветер ласкал и промывал ее волосы в теплом дыхании зрелой осени...

Почему-то мне казалось, что девушка очень больна, должно быть, она и в самом деле была серьезно больна: я никогда не видела ее во дворе. И мне очень хотелось, чтобы вскоре за ней пришла полная рыжая женщина, или худая рыжая женщина, - ее мать (только обязательно рыжая, такой она мне представлялась) - и чтобы девушка прошла с ней по двору не в больничном халате, а в каком-нибудь зеленом платье или красном брючном костюме. Чтобы она задержалась в проходной и сказала сторожу: "До свидания, дядя Миша", - а он бы ей ответил: "Будь здорова, не болей больше". И чтобы она никогда сюда не возвращалась...

Максим на площадке.

По утрам приходил Максим, а вечерами, после работы, отец.

Дневную вахту надо было поручить Наталье Сергеевне!

Максим:Ты стала невыносимой, с тобой трудно говорить. Что дальше будет, ума не приложу!

Нино:Ничего дальше не будет, это все скоро кончится, неужели ты не понимаешь?

Максим:Паршивка, Нинка! Что ты с нами делаешь! Посмотри, во что отец превратился, он тенью ходит. Наталью Сергеевну не узнать, так осунулась.

Нино:Для этого ей, должно быть, пришлось сесть на диету.

Максим: Послушай...

Нино: Ты же сам ее не любишь, Максимка!

Максим: С чего ты это взяла?

Нино: Ты ее недолюбливаешь за то, что она заняла мамино место.

Максим: Никогда ни один человек не сможет занять место другого. И тем более это касается женщин. Когда погибает любимая женщина, вместе с ней гибнет целый мир, даже не мир - целая эпоха в жизни человека; молодость, прожитая с ней, намерения, мысли, что были с нею связаны, все гибнет вместе с ее жестами, голосом, мимикой, походкой. Каково же человеку, когда то, что могло быть в старости приятным воспоминанием, превращается в кошмар, в сплошную ноющую рану? Разве может другая женщина, пусть даже по-своему привычная и близкая, закрыть собой эту рану? По-моему, нет...

Нино:А ты теперь у них обедаешь, да. Макс? Невкусно она готовит?

Максим:Нормально готовит, разве она виновата в том, что мамы нет, что отец был один да и у нее жизнь не устроена? Неужели все это так трудно понять и неужели за это надо ненавидеть человека?

Нино:Я не ненавижу ее, если бы я ее ненавидела, я бы ее убила, я бы разбила все окна в ее доме, я бы изорвала в клочья ее синее пальто. Я все понимаю. Но любить-то я не обязана, правда?

Максим: Правда... Это, наверное, потому, что ты еще ребенок, - наконец сказал он. - Ну конечно, это потому, что ты не можешь понять, что это такое для мужчины одинокие ночи. А это страшная штука - пять лет одиноких ночей...

Нино: А мы?

Максим: Мы - дети. А нужен близкий человек, женщина, с которой можно пошептаться на подушке, голова к голове, и понервничать, что на работе неприятности, и встать к окну в трусах - покурить. А он дождется, пока мы уснем, и уходит в свою мастерскую, а там пусто, только семейный альбом с фотографиями, который он просматривал каждый вечер. Ты знаешь, что он каждый вечер просматривал наш альбом?

Нино: Ты ужасно много куришь.

Максим:Да, надо завязывать, а то скоро все потроха закоптятся. В самом деле, скверная привычка, ты, наверное, оттого такая больная, что мама много курила. Я помню, даже тебя ждала, а все равно курила... Маме было совсем нелегко... Ведь она, знаешь, Нинок, в последние годы разлюбила отца. Так получилось.

Нино: Как это?!

Максим: Она любила другого человека. Знаешь, я сейчас много думаю об этом, и мне кажется, что она нарочно тебя придумала, чтобы вышибить из себя любовь. И вообще, если бы не самолет, я бы подумал, что мама сама так решила. Скверно, что я все рассказал тебе. Я это сделал - для чего? Понимаешь, у тебя возраст сейчас... обвиняющий. Я это по себе знаю, у меня самого так было. Да только после маминой смерти как рукой сняло. Так вот, зачем я все это рассказал? Чтобы ты милосердней была. Не только к отцу - вообще к людям. Потому что без этого, я думаю, настоящей жизни не получится. Чтобы сердце у тебя поумнело... А теперь проводи меня.

Нино:Я представляла, как папа листает наш альбом с фотографиями. Я мысленно переворачивала страницы вместе с ним. Вот Сочи. Меня еще нет на свете. Мама стоит на берегу, на плечах у нее сидит маленький Максимка. Ему два года, маме - девятнадцать. Они смеются. Как это сказал Макс? "Она нарочно тебя придумала, чтобы вышибить из себя эту любовь". Значит, все это - море, чайки, маленький Максимка, любовь к отцу - было до меня? А я для мамы - горький ребенок! Нет, нет, все не так... Вот другая фотография. Снимал Максим, и вышло плохо, размыто. Меня собирают в детский сад. Я ору благим матом, запрокинув голову так, что лица не видно. Мама натягивает мне правый ботинок, папа левый. Они смеются, и руки их соприкасаются. Да, да, руки их соприкасаются... Максим просто напутал! Не могло такого быть, и письма эти - ерунда.

У меня под горлом что-то сорвалось и, обливая все внутри холодом, медленно поползло вниз. У меня всегда так бывает, когда я чувствую, что сейчас сообщат о чьей-то смерти. Вера Павловна сказала что умерла Лена… рыженькая девушка из третьего корпуса. Помнишь, у окна все сидела и читала. С длинными волосами... У нее сердце не выдержало, так на операционном столе и скончалась. А у меня крепкое, правда?

Вера Павловна, знаете у меня папа недавно женился на хорошей женщине... А я не желаю с ней разговаривать, извожу отца, брата, всем треплю нервы и веду себя, как последнее хамье…

Он возник из мира здоровых людей и был его воплощением. Он стоял с авоськой за решетчатой оградой, и железный прут вертикально пересекал его лицо. Не улыбаясь, он молча смотрел, как я подходила к нему - к нему, такому красивому! - в этом диком больничном халате.

Борис:Вот и свиделись...

Нино: Я тебя вижу второй раз в жизни, это же можно с ума сойти. Ты у Максима узнал, где я? Он тебя здорово бил?

Борис:Здорово. Ну, улыбнись, я хочу поцеловать тебя в улыбку.

Нино: Забор мешает, пойдем, я тебе покажу лаз. (в зал) Мы шли по обе стороны забора, и я мучительно, всем телом чувствовала на себе ужасный халат. В нем у меня не было ни груди, ни талии, а все только подразумевалось. Но мучительней всего чувствовалось задыхающееся, заикающееся сердце.

Моя скамеечка была занята юным тоненьким папой. Он сидел, вытянув далеко вперед джинсовые ноги, похожие на складную металлическую линейку, и, казалось, безучастно смотрел на резвящегося растрепанного мальчугана. Мальчишка был просто прелесть, не больше двух лет, очень забавный. И вдруг стало понятно, что это очень хороший папа. Из тех, которые каторжники. Мне мерещилось, что это Максим умолил его приехать. Хотя я прекрасно понимала, что никогда в жизни ничего подобного Максим не сделает. Или, может быть, он так подумал: "Бедная, смертельно больная девочка... Подъеду, подарю тридцать минут счастья..." Нет, это тоже исключено. Ведь он не знает, что я влюблена в него вусмерть.

Так вы влюблены, мадемуазель?! Похоже, что я наконец призналась себе в этом. Да не все ли равно! Жить, может быть, осталось шиш на постном масле. Хоть перед собой не юродствуй...

Борис:Гогия с папой, гулять сюда приходят, такой замечательный парк!

Нино:Ты зачем сюда пришел проведать меня? Ну тогда давай поговорим.

Борис:Давай поговорим!

Нино:Я не могла до конца осмыслить то, что он пришел сюда и сидит со мной на скамейке. Я понимаю, что ты в затруднительном положении. С одной стороны, неловко напоминать человеку о его болезни. И вообще это ужасная штука посещение тяжелобольных. Видишь витрину того фотоателье за оградой? Я ее ненавижу. Там поголовно сняты все идиоты. Потому что не может умный человек послушно принимать позы, придуманные бездарным фотографом!

Борис:Это нехороший юмор… Тяжелый.

Нино:Это вообще не юмор… Чувство юмора за последнее время у меня полностью атрофировалось. Отбито, как печенка в ужасной пьяной драке. А то, о чем я говорила, - это правда жизни. Точно так же об этом написал бы Чехов. Ты любишь Чехова?

Борис:Очень.

Нино:Слава богу! Я презираю тех, кто к нему равнодушен. Я всю жизнь читаю письма Чехова, у нас дома есть его собрание сочинений в двенадцати томах. Только никогда я не заглядываю в примечание к письму восемьсот восемнадцатому. Там всего одна сноска. Знаешь какая?

Борис:Какая?

Нино: Всего одна: "Последнее письмо А. П. Чехова" … Я сегодня ужасно много болтаю, как в прошлый раз. А ты очень молчалив, потому что не знаешь, о чем можно со мной говорить, а о чем нельзя. Я это вижу и выручаю тебя - говорю, говорю. Но сейчас я замолчу, и тебе станет страшно, и придется что-то сказать. Поэтому я предупреждаю: можно говорить обо всем. И хоть я панически боюсь смерти, даже о смерти.

Борис: Почему?! Ну почему я дол жен говорить о смерти! И вообще, что это за безобразие! Я еду на свидание к юной девушке, перед этим готовлюсь, наглаживаюсь, бреюсь, черт возьми, так, что в меня глядеться можно, стою час в очереди за апельсинами! И вот вместо девочки меня встречает нудная старая баба и уже полчаса ведет заупокойные беседы. В боку у нее закололо - подумаешь! Вот у меня уже третью неделю насморк не проходит!

Нино:Он выхватил из кармана наглаженный платок и стал отчаянно громко в него сморкаться. Но у него ничего не получалось, потому что он был абсолютно, восхитительно здоров... Что ты будешь делать зимой со своим насморком?

Борис:А вот что: мы кошмарно напьемся, третьим возьмем твоего ненормального братца, будем шататься в обнимку по улицам и орать песни страшными голосами. ..

Нино: И пусть идет снег. Изо рта у нас будет валить пар, и все вместе мы будем похожи на огнедышащего дракона. О трех головах.

Борис: Воображение - класс!

Нино: Тебе сегодня скучно со мной?

Борис: А разве ты всегда должна развлекать меня? Ты ведь не гетера и не гейша. Ты просто не сможешь быть всегда ярким дивертисментом.

Нино: Понимаешь, все, оказывается, ужасно сложно. Ты только не кричи на меня: я сейчас все объясню. Я очень много думаю все эти дни, так много, что мне будет даже досадно умереть, не записав эти мысли. Если я отсюда выйду, я напишу книгу и сразу стану великим писателем. Нет, я опять болтаю чушь, и ты ничего не понимаешь!.. Дело вот в чем: на днях умерла Лена. Ты помолчи, не перебивай, ты не знаешь. Лена. Белоснежная девушка, волосы алые, как флаг... Умерла после удачной операции, ни с того ни с сего, с бухты-барахты. Что-то с сердцем случилось. А пять лет назад погибла моя мама. Еще нелепей и страшней. И еще и еще... Теперь ответь мне: к чему вся эта возня со мной? Ведь я совершенно безнадежна. К чему замечательный Макар Илларионович будет делать сложную операцию обреченному человеку? Для чего? Чтобы я прожила еще год, три, пять лет? Но ведь даже если я останусь на подольше, мне все равно нельзя будет иметь детей! А дети - это главный смысл во всем! Хоть с этим ты согласен?

Борис:В том, что главный смысл, согласен. А в остальном... У меня очень старенькая бабуля, такая старенькая, что каждый день, возвращаясь с работы, я боюсь, что не она откроет мне дверь, они с дедом любили друг друга с пятнадцати лет... Потом она пять лет ждала его с войны. Дождалась... Наконец, когда им исполнилось по двадцать два года, они поженились. И прожили семь месяцев, день в день. Ты взрослая девочка, тебе не надо объяснять, что значит ждать семь лет, а прожить с мужем семь месяцев...

Это был очередной налет банды петлюровцев. Деда повесили на глазах у молодой жены, а ей самой обрубили топором пальцы на обеих руках. Но не до конца обрубили, пальцы потом срослись. Ужасно, правда, так, что глядеть страшно, но все же какие-никакие, а руки... А в тот момент она, обезумев от боли и горя, оставляя за собой кровавую дорогу, бежала на обрыв, чтобы броситься вниз, в реку. И когда она добежала, то вдруг почувствовала, как отчаянно бьется в животе ребенок, словно понимая, словно умоляя о жизни... Так она осталась жить, а через три месяца на свет появился мой отец, которого она назвала именем деда...

Нино:Он рассказывал это очень просто и твердо. Как-то повествовательно, как сказку рассказывал: "Жили-были..." И от этого делалось еще страшней, и хотелось сжимать кулаки и плакать оттого, что это было на свете...

Борис: Я не знаю, зачем все это тебе рассказываю. Я приготовил положительные эмоции, целый вагон хороших анекдотов. Но когда я тебя увидел, то понял, что анекдоты не нужны. Поэтому рассказываю что-то не то...

Нино: Именно то! Именно, именно то!

Борис: Ну тогда слушай дальше, У бабули не осталось ни одной дедовской фотографии. Так уж получилось. Нет, конечно же, она прекрасно помнила его лицо, хотя с того дня прошло пятьдесят лет... И вот это было совсем недавно, месяца три назад - какие-то дальние родственники из Киева прислали вдруг фотографию деда. Они, наверное, копались в своем альбоме и наткнулись на нее… Ты знаешь, я никогда еще не видел таких лиц у людей, какое было у бабушки, когда она распечатала письмо с фотографией. Знаешь, это, наверное, совсем нелегко - увидеть лицо любимого, которого похоронила пятьдесят лет назад. Она не сказала ни слова и весь день провозилась на кухне. Но ночью... У нас тесновато, и мы с бабушкой спим в одной комнате. И я слушал, как всю ночь она проговорила с дедом. Потом, утром, она мне призналась: Что когда разорвала конверт и оттуда выпала его фотография, у нее помутилось в голове, и она, на самую маленькую секунду подумала, что ей двадцать два года, а он уехал на ярмарку, в Дунаевцы, и пишет оттуда письмо. А его смерть - это просто страшный сон, который снился прошлой ночью..." Ешь апельсин, не напрасно же я за ними в очереди стоял!

Нино:Мне эта жизнь кажется удивительно прозрачной и ясной... - задумчиво проговорила я. - Можно смотреть на мир сквозь историю этой скорбной жизни и отсеивать добро от зла... - Это Макар Илларионович! Сейчас мне влетит за то, что я в тихий час здесь болтаюсь!

Борис: Кто тебе будет делать операцию, этот Фантомас?

Нино:Первую операцию он мне сделал, когда я в первый класс пошла. И за день до нее говорил: "Представляешь, будет у вас когда-нибудь урок анатомии, на котором изучают человечьи потроха. А ты встанешь и скажешь: "Видали вы человека с одной почкой?" Вот смеху-то будет!" Но та операция была ерундой по сравнению с предстоящей... Тогда можно было шутить... (в зал) Я вспомнила, что сейчас должен прийти Максим, и представила, как я буду сидеть между ними - такими красивыми парнями. И как это будет выглядеть. (Борису) Ну ладно... - сказала я ему. - Посидел, и будет. Проваливай...

Нино:Я проводила его до проходной, чуть отставая и пытаясь запомнить его плечо и щеку - то, что мне было видно, это на всякий случай, если он больше не придет. "Случись что-нибудь! - мысленно молила я то обстоятельство, которое еще не имело названия в моем воображении, но которое должно было расставить все по своим полкам... - Случись что-нибудь!"

Борис: Ты знаешь! - вдруг остановившись, воскликнул он. - Совсем забыл тебе сказать! Я ведь сейчас встретил в автобусе ту девушку, из театра!

Нино: Вот так удача. Надеюсь, на этот раз ты не упустил случая...

Борис: Ни за что бы не упустил! Я бы ехал за ней до самой конечной остановки, если бы ... если бы не торопился так к тебе...

Нино:А под утро за окном медленно поплыл снег. Он падал бесшумно и устало, как будто не являлся впервые, а возвращался на эту землю. Возвращался мудрый и умиротворенный, пройдя долгий путь, неся в себе некую разгадку и успокоение людям... Сквозь сон я слышала, как пробуждалась клиника, хлопали двери в умывальной, шаркали больничные тапочки. Потом открылась дверь в нашу палату… Макар Илларионович, что? Уже? Уже сейчас? Неужели сейчас

М.И.: Ты у нас умница, ты должна нам помочь. Ты же умница!

Нино:Вы думаете, я могущественная, как Микки Маус?

М.И.: Микки Маус тебе в подметки не годится. Можешь взять его к себе в адъютанты. Ну, отдохни еще секунду. Полежи, подумай о чем-нибудь веселом.

Нино:Как только за ним закрылась дверь, я схватила карандаш и, вырвав из тетради листок, быстро написала: "Папа, прости меня! Я всех вас очень люблю!" И тут я взглянула в окно. И увидела, как на зеленых санках, в рыжем меховом комбинезоне мчит по чистейшему снегу повелитель всего живого на земле Гогия, а запряженный в сани счастливый усатый родитель делает громадные скачки, отчего его нескончаемые ноги еще больше похожи на складную металлическую линейку.

И я скомкала этот жалкий листок бумаги и швырнула его в сторону. Внезапно я вспомнила бабушку Бориса и подумала: помнит ли она, спустя пятьдесят лет, живое прикосновение своего юного мужа? Помнят ли ее руки прикосновение к его рукам? Нет, наверное. Наше тело забывчиво. Но оно живо - его объятие! Оно ходит по земле в образе его сына и внука, еще больше похожего на деда, чем сын!

Жива моя мама. Потому, что я жива. И буду жить долго-долго. Да, вот это главное; люди ходят по земле. Одни и те же люди, только с поправкой на время и обстоятельства. И если понять это и крепко запомнить на всю жизнь, то не будет на земле ни смерти, ни страха...

А теперь я полежу еще секунду и подумаю о чем-нибудь веселом, сказала я себе. - О чем же? Ну хотя бы о том, как завтра или послезавтра придет Борис и напишет мне записку, какой-нибудь каламбур вроде: "Оперативно здесь делают операции!" А я в ответ на том же листке попрошу медсестру написать крупно, латинскими буквами: "Po blatu"..."