Кодекс оппонента 16 страница

Сюда относятся и колебания в ударении, а часто — просто нелитературные ударения в отдельных словах как разговорного, так и книжного происхождения, и в их формах. Например: средства (вместо средства), общества (вместо общества), облегчить (вместо облегчить), документ (вместо документ), ходатайствовать (вместо ходатайствовать), ненависть (вместо ненависть), жестоко (вместо жестоко), поняла (вместо поняла), обеспечение (вместо обеспечение), дермантин (вместо дерматин); произношение: фанэра, музэй, кофэ и так далее.

Этот очерк или перечень отклонений, отступлений от стилистических норм современной русской речи очень неполон. Он совсем не касается проблем языка советской художественной литературы. Между тем, это особая, важная и большая тема.

Но вопросы стилистики художественной литературы не могут быть разрешены в общем плане культуры речи. Они нуждаются в освещении истории и теории литературно-художественной речи Тут, между прочим, открывается новая сфера наблюдений над примерами построения словесных образов и над речевой структурой образов персонажей.

К концу беседы с радиослушателями мне хотелось бы еще раз подчеркнуть огромное значение вопросов культуры речи, значение стилистических навыков и лингвистических знаний.

Высокая культура разговорной и письменной речи, хорошее знание и развитое чутье родного языка, умение пользоваться его выразительными средствами, его стилистическим многообразием — лучшая опора, верное подспорье и очень важная рекомендация для каждого человека в его общественной жизни и творческой деятельности[29].

Можно закончить эту краткую беседу о русском языке и о некоторых неправильностях в его современном употреблении теми же словами, которыми закончил свою статью о любви к русскому языку покойный советский поэт Владимир Луговской: «Относитесь к родному языку бережно и любовно. Думайте о нем, изучайте его, страстно любите его, и вам откроется мир безграничных радостей, ибо безграничны сокровища русского языка».

Судебная речь

Судебная монологическая речь по ряду признаков выделяется среди других жанров публичной речи. Прежде всего, она сдерживается сетью нормативно-правовых ограничений, обусловленных узким профессионализмом юридического выступления. Судебная речь произносится с конкретной целью (ср. речи прокурора и адвоката) и в конкретном месте, о чем свидетельствует и ее номинация. Тематика судебной речи может быть весьма разнообразна, но речевое оформление четко ограничено рамками правовой культуры и характером адресата. Главный адресат — это состав суда; в каких-то фрагментах своей речи адвокат и прокурор могут апеллировать и к сидящим в зале суда, и к свидетелям, и к обвиняемому или истцу. Однако основное, чаще всего полемическое, состязание сторон в судебном процессе, которое ведется в целях выяснения истины, рассчитано на судью, состав суда и присяжных: именно они и должны вынести окончательный и справедливый приговор. Целевые установки определяют весь аргументированный и эмоциональный строй судебной речи.

Именно эти качества иллюстрируются в тех фрагментах, которые помещены в хрестоматию. В этом отношении характерна стенограмма речи «Нежданные свидетели» адвоката В. И. Лифшица по делу В. Н. Антонова. Истец Антонов В. Н., старший инженер лаборатории Госстандарта, за появление на работе в нетрезвом виде был уволен по п. 7 ст. 33 КЗоТ. Увольнение обжаловано в Можайский горнарсуд. В удовлетворении иска было отказано. Судебная коллегия по гражданским делам областного суда это решение отменила. При новом рассмотрении дела в народном суде адвокат В. И. Лифшиц представлял интересы ответчика — лаборатории Госстандарта.

В речи — четкая логическая структура; ярко выражена нравственная, этическая позиция адвоката, его способность профессионально выстраивать систему доводов и доказательств. Вместе с тем в стенограмме присутствуют элементы «разговорного» синтаксиса. Так, обращают на себя внимание многочисленные речевые формы внутреннего диалога, несобственно прямой речи; «разговорен» самый характер текстовой связи и подбор воздействующих стилистических фигур. Ср. использование антитезы: «... Так и хочется сказать судьям: в своем решении не записывайте «белое» или «черное»; эмоционального обращения: «... Хочется взывать к совести руководителей лаборатории: ну скорее восстановите несправедливо уволенного работника!»; риторического вопроса: «Может ли суд после этого вынести решение иное, чем отказ в иске?» и т. д.

Познавательная ценность приведенного образца не вызывает сомнений.

Второй в хрестоматии помещена защитительная речь адвоката И. М. Кисенишского «Дело Шейхона А. Д. (тенденциозное следствие)». Судебный процесс по этому делу проходил в 80-е гг., но впервые речь была опубликована в 1991 г. Известны следующие обстоятельства дела. А. Д. Шейхон, бывший управляющий трестом «Мосвторсырье», был привлечен к уголовной ответственности за хищение государственного имущества в особо крупных размерах и систематическое получение взяток от директоров заготовительных контор. Обвиняемый отрицал свою вину и утверждал, что является жертвой клеветнического оговора и тенденциозных следственных версий и оценок. Дело было направлено на доследование. Результатом доследования явилось прекращение дела А. Д. Шейхона в связи с отсутствием доказательств его виновности.

Целесообразно подчеркнуть различия двух фрагментов речей, помещенных в хрестоматии. Выступление адвоката И. М. Кисенишского носит менее разговорный характер и более приближено к книж. но-письменному варианту речи, чем выступление адвоката В. И. Лифшица. В нем в большей степени выражена установка на этику суда и особое назначение правосудия. Отсюда — выбор фразеологии высокого регистра и форм повелительного наклонения: идет ответственный процесс искания истины; глубокое возмущение тем, как несправедливо и безответственно отнеслись к актуальным вопросам государственного значения; должны восторжествовать высокие принципы законности и социальной справедливости и т. д. Даже внешнее сравнение двух речей разных адвокатов помогает уяснить различия в их стилистических вкусах и пристрастиях, а также своеобразие культуры юридической речи.

В. И. Лифшиц Нежданные свидетели[30]

(стенограмма речи)

(1990)

Уважаемые судьи!

Если вам когда-нибудь скажут, что при рассмотрении гражданско-правовых споров не возникает детективных сюжетов, захватывающих дух ситуаций, кипения страстей, — не верьте этому.

Сложилось однобокое убеждение, что советский суд оказывается эффективной школой воспитания, соблюдения дисциплины труда, прав граждан — но только при рассмотрении дел уголовных. Дела гражданские такого впечатления не оставляют.

Рассматриваемое нами дело — тому подтверждение.

Эти дни, пока вы расследуете детали спора, я раздумываю о превратностях судьбы: какая нелегкая ноша порой выпадает на долю судей — восемь человек, возраста весьма почтенного, выступают свидетелями и согласно говорят: «белое». Заявления их вроде бы искренние.

Одиннадцать свидетелей других, люди помоложе, с убежденностью утверждают: «черное».

И эта группа подкупает своей отзывчивостью, открытостью.

Выслушав и тех и других — так и хочется сказать судьям: в своем решении не записывайте «белое» или «черное», не обижайте никого, скажите — безлико: «серое», да и делу конец!

Увы, суду дано сказать одно: или только «белое», или только «черное», потому что какая-то группа свидетелей говорит явную ложь, а правда может содержаться только в показаниях другой группы.

Вот и текут напряженные судебные будни. С учетом первого процесса, иск Антонова мы рассматриваем уже пятый день.

По этому иску схлестнулись два мнения. Группа сослуживцев истца в один голос говорит: Антонов пришел 30 июля 1984 г. после обеденного перерыва на работу пьяным.

Другая группа свидетелей прямо не опровергает эти показания, но представляет впечатляющие доказательства обратного. Каким Антонов был на работе после перерыва — они не видели, но появление его пьяным после обеда исключается. До перерыва на обед Антонов был трезвым. Обедал в родительском доме. В этот период был на глазах шестерых человек, они все свидетели истца. За обедом — спиртного ни-ни. Возвращаясь на работу, напиться также не мог. От порога дома отец на автомашине подвез сына к дверям лаборатории. Абсолютно трезвого.

За столетия судебной деятельности выработан могучий арсенал средств для выяснения истины. И сегодня необходимо определить: представители какой из групп свидетелей являются носителями этой самой истины. Дело, как известно, рассматривается вторично, и мы считаем, что правильное разрешение вопроса содержится как раз в предыдущем решении суда. Оно, хотя и отменено, все же верно освещает события спора. И если, несмотря на это, по существу обоснованное решение отменили, то — с нашей точки зрения — лишь потому, что предыдущий состав суда неуважительно отнесся к требованиям закона о производстве тщательного анализа доказательств, показаний свидетелей, которыми суд попросту пренебрег. Судьи «отмахнулись» от доказательств одной лишь фразой — «не заслуживает доверия» — вот и вся аргументация.

Однако мотивы суда должны быть убедительными. К этому обязывает суд и требования закона.

То, что доступно суждению судей, — доступно и суждению сторон. Поэтому мы, в меру сил своих, остановимся на показаниях, которые следует отвергнуть, предварив это вескими мотивами. Конечно же, речь пойдет о показаниях свидетелей истца.

Сразу обращает на себя внимание несколько странный подбор свидетелей в «команде» Антонова. Возглавляет ее Михаил Евгеньевич Антонов — отец истца, ему вторит Нина Петровна Антонова — мать истца. Далее выступает Антонова Ольга Константиновна, которая очевидцем событий не была, по делу ничего сказать не может, но она — жена истца и, нарушая чувство меры, просит записать в свидетели и ее.

В свидетелях значится Мария Никифоровна Николаева — мать Ольги Константиновны Антоновой, теща истца. В ближайшем окружении уволенного — Кружкова Татьяна Андреевна. На вопрос суда об отношениях с истцом — убежденно заявила: «Выручаем ДРУГ Друга». Кружкова и не подозревала, сколь символично прозвучало ее признание.

Хотя закон не предусматривает какого-то особенного предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний родственников, свойственников, друзей сторон по делу, согласитесь: предвзятый подбор истцом своих свидетелей требует и должного внимания от судей к содержанию их показаний.

Знаменательно, что в соответствии с дореволюционным Уложением о наказаниях родственники по прямой и супруги не могли быть подвергнуты наказанию за дачу ложных показаний в отношении близкого им человека.

Отдадим должное всем свидетелям истца: они блестяще подготовились к процессу.

У юристов бытует правило: хочешь изобличить человека во лжи — спрашивай его по мелочам, о деталях. Но присутствующие убедились, что даже в деталях все дали показания одинаковые: с точностью до минуты отметили время прихода Виталия Антонова к родителям на обед, время его отправления с отцом в лабораторию.

Не спутали, чем потчевала сына в этот день мамаша, во что он был одет, что говорил в коротких перерывах между едой...

Послушаешь эти отрепетированные речи — и хочется взывать к совести руководителей лаборатории: ну скорее восстановите несправедливо уволенного работника!

Кстати, отдадим должное истцу: на случай разоблачения перечисленных свидетелей была сооружена «вторая линия обороны». Ц здесь не обошлось без близких людей. Помните: по грибы теща истца ходила со своей подругой Кторовой. А это было через две недели после случая с выпивкой. Уже уволенный Антонов сдавал дела. И приходил в лабораторию непременно с отцом. Николаева (теща), заметив автомашину Антонова-старшего, полюбопытствовала, что это сват на край города заехал. Зашла в коридор здания, а (надо же было такому случиться!) сотрудница Кузьмина ее зятю выговаривает: «Ты со мной не спорь. Вот трезвым ты был две недели назад. Все это знают, а мы тебе пьянство прилепили и по статье уволили!» Кторова это тоже слышала, поскольку оказалась в коридоре постороннего учреждения.

Напрасно инженер Кузьмина опровергает сенсационное разоблачение, настаивает, что в тот день даже не видела ни Антонова-сына, ни Антонова-отца. Однако обе женщины, свидетели истца, клянутся, что такую фразу Кузьминой слышали, и отец, и сын Антоновы это подтверждают.

Правда, на вопрос о том, в чем была одета в «исторический» день Кузьмина, свидетели приводят четыре варианта одеяния носителя этой информации. Беда защитников «второй линии обороны» в том, что, как убедительно показали сослуживцы Кузьминой, ни одного из описанных вариантов одежды в ее гардеробе не было. Как это объяснить?

Еще одно не смогли учесть, не предвидели мои противники. Вы заметили, что мы не заявляли никаких ходатайств перед слушанием дела и о вызове двух дополнительных свидетелей попросили только сегодня. Зачем же помогать недобросовестной стороне — пожалуй, успеют возвести и третью линию обороны!

Суд согласился допросить посетителей лаборатории, общавшихся с Антоновым 30 июля. (Вспомните: истец сначала и не признавал Владимира Ивановича Овечкина за того человека, который вступал в служебные отношения с ним, Антоновым).

Аттестат № 11 на руках свидетеля, подписанный истцом с указанием дня его выдачи — 30 июля, расставил все на свои места. <...>.

Хотя проверка продолжалась не более получаса, Антонов не торопился выдавать документ, тот самый Аттестат № 11, который теперь у вас в деле.

Узнав, что клиенты прибыли на автомашине, Антонов обстановку оценил мгновенно: предстояло пешее путешествие на обед и с обеда через весь город. Поэтому выдача Аттестата Государственным доверителем задерживается. Вот если бы водитель его подвез, он, пожалуй бы, постарался и — так уж и быть — после обеда оформил бы документы.

Овечкин и Семыкин не заставили себя упрашивать.

— Куда повезли Антонова обедать? — спрашивали судьи приезжих из Бекасова. Ответ был единым: «К кинотеатру 'Слава'».

Но ведь за судейским столом — жители Можайска. Они прекрасно знают, что этот кинотеатр находится в противоположной стороне от дома родителей Антонова. Я переспрашивал бекасовского водителя: если бы Антонов попросил вас довезти к дому его родителей, на гораздо большее расстояние — все равно, куда везти Антонова, лишь бы быстрее получить Аттестат. Маршрут назвал он».

Минут через сорок Антонов, по словам свидетелей, возбужденный, разгоряченный, появился у того же кинотеатра, где приказал его ожидать.

10 минут езды, знакомая вывеска лаборатории — и подписанный Аттестат вместе с проверенными манометрами в руках его обладателей!

Водитель Семыкин припомнил и такую деталь: на обратном пути он угостил Антонова яблоками.

Истца дар этот, видимо, воодушевил чрезмерно: «Слышите, — заметил он судьям, — а ответчики заявили, что я этот день не работал. А я и работал, и даже яблоки ел».

Где же все-таки Антонов так хорошо в этот день «пообедал»?

И как же с обратным возвращением?

Ведь седовласый отец клялся, что после обеда именно он возил сына от своего дома до нашего учреждения. Теперь же Антонов-младший опровергает Антонова-старшего, припоминает, что если и ел яблоки, то отнюдь не родительские. Пусть судьи решат, были ли показания свидетелей истца заведомо ложными или, как деликатно решил прокурор в своем заключении, эти свидетели добросовестно заблуждались: по всей вероятности, они запомнили подробности другого обеда, «обед» 30 июля не состоялся в доме Антоновых-старших.

Адвокат — представитель истца, настаивал на восстановлении на работе своего доверителя, обращал внимание на то, что не было медицинского освидетельствования в подтверждение факта нетрезвого состояния Антонова во второй половине рабочего дня 30 Июля. Адвокат прав. Чего нет того нет. К врачам Антонова в этот День не направляли.

Однако в соответствии с требованиями п. 15 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 26 апреля 1984 г. «нетрезвое состояние работников может быть подтверждено как медицинским заключением, так и другими видами доказательств, которые должны быть соответственно оценены судом». В подтверждение нетрезвого состояния Антонова на работе мы привели многочисленные Доказательства, свидетельские показания. Мне остается только бегло напомнить о них.

«Язык заплетался», «его развезло», «изо рта резкий запах алкоголя», «нетвердая походка», «приставал к женщинам, без цели ходил по рабочим кабинетам. В одном треснул линейкой по голове Сверчкову, в другом выбросил цветы из вазы на столе техника Ершовой, изящно сострив при этом: «Представьте, что мы с вами в ресторане» — вот фрагменты из выслушанных вами показаний.

Когда Антонову в этот же час предъявили акт его опьянения, он, неожиданно посерьезнев, заявил: «Ничего у вас не получится»! а потом и вовсе заснул за чужим столом.

Как и в первом судебном процессе, и сегодня истец продолжает доказывать: «Я оказался опасным и неудобным человеком, который указывал на злоупотребления», «Я писал о незаконном клеймении бензовозов», «Моя должность давно была обещана другим людям».

Думается, многократно проведенные и неподтвердившиеся «сигналы» — говорятся по инерции. Не стал бы Антонов об этом вспоминать сегодня, если бы знал о существовании неожиданных свидетелей из Бекасова, которые его так подведут!

Может ли суд после этого вынести решение иное, чем отказ в иске?

Именно о вынесении решения об отказе в иске я вас прошу.

Решением народного городского суда Можайска в иске Антонову о восстановлении его на работе было отказано.

И. М. Кисснишский Дело Шейхона А. Д.(тенденциозное следствие)

(1991)

Товарищи судьи!

Судебные прения подходят к концу. Вы внимательно слушали соображения представителя государственного обвинения, не первый день вы слушаете представителей защиты.

Идет трудный, сложный, ответственный процесс искания истины, от которого зависит судьба людей и высокий авторитет правосудия.

Совершенно очевидно, что объективность, обоснованность и правильность выводов и оценок в значительной мере зависят от объективности оценок, соображений представителей обвинения и защиты, ибо сложный процесс поиска истины только тогда может увенчаться успехом, когда спокойно и непредубежденно будут рассмотрены и оценены мнения и соображения сторон, усилия которых направлены к тому, чтобы был вынесен правосудный и справедливый приговор.

О важности участия защиты в процессе вообще и в настоящем деле в частности свидетельствует то обстоятельство, что во время судебных прений был уже поставлен перед вами ряд чрезвычайно важных, сложных и актуальных вопросов, без правильного разрешения которых невозможно вынести законный и справедливый приговор.

К числу таких вопросов относятся, например, такие, как вопрос о надлежащем определении масштаба настоящего дела и его социальном значении, о степени участия подсудимых в преступлениях и индивидуализации их ответственности и вины. Перед вами уже ставились серьезные правовые вопросы — о юридической квалификации действий подсудимых, характере субъективной стороны, степени конкретного участия каждого подсудимого в противоправных действиях, мотивах определенного поведения подсудимых и ряд других важных вопросов.

Без всестороннего решения всех этих вопросов нельзя вынести справедливый и правосудный приговор, от которого требуется объективность, точность, абсолютная правовая безупречность и справедливость! <...>

Однако далеко не каждое дело демонстрирует собою именно такую тенденцию, отнюдь не каждое следственное дело дает такую процессуальную модель. К сожалению, мы встречаемся на практике с другой тенденцией, подчас с неправильным пониманием задач по усилению борьбы с преступностью. Призыв к усилению этой борьбы воспринимается как непременное усиление репрессий, как ослабление к требованию неукоснительного соблюдения начал законности. Неминуемым результатом такого понимания указанной задачи будет тенденциозный подход к решению доказательственных и правовых проблем, искажение действительной социальной и юридической картины дела, несостоятельность фактических и правовых решений. <...>

Генеральный Прокурор СССР прямо сказал на июльской сессии Верховного Совета СССР: «Активная борьба с преступностью неотделима от строжайшего соблюдения законности. Прокуратура принимает и будет принимать настойчивые меры к обеспечению неприкосновенности личности, неуклонному соблюдению требований закона о всестороннем, полном и объективном расследовании».

Под этим углом зрения следует рассмотреть прежде всего предварительное следствие по этому делу, которое с точки зрения его процессуальной характеристики вызывает весьма серьезные упреки.

Если попытаться в общем виде сформулировать основной дефект предварительного следствия по настоящему делу, то это его ярко выраженная тенденциозность и стремление искусственно гипертрофировать масштаб и значение этого дела.

Это видно во всем: и в стремлении любыми путями расширить круг должностных лиц, прикосновенных якобы к преступлению, и в искусственном увеличении количества якобы «криминальных» эпизодов, и в гипертрофированном подсчете похищенных сумм, и в явно тенденциозном решении вопросов юридической квалификации действий обвиняемых и т. д., и т. п.

Стремление к гиперболизации, к искусственному преувеличению роли и значения этого дела получило свое выражение не только в процессуальном и правовом аспектах, но и в самой как бы методике его «технического» исполнения и конструирования. Так, благодаря многочисленным, неоднократным повторениям и многократным перечислениям номеров приходно-расходных документов применительно к каждой процессуальной фигуре, в том числе и к тем, к кому эта документация не имеет никакого отношения, искусственно создается видимость «документированности» и «значительности» обвинения, иллюзия его «мотивированности» и «масштабности». Именно таким методом было «создано» обвинительное заключение на 160 листах, которое спокойно можно было бы уместить на 30—40 страницах машинописного текста! Однако это, повидимому, не устраивало следствие, которое расследовало это дело более полутора лет. Формулировались тенденциозные постановления с просьбой о продлении сроков следствия, в них тенденциозно изображался масштаб этого дела, одиозно представлялись факты и обстоятельства, буквально «изобретались» соображения в обоснование необходимости производства дополнительных следственных действий.

Таким вот образом искусственно создавалась иллюзия значительности, сложности и одиозности этого хозяйственного дела, и таким путем получали продление сроков следствия и сроков содержания обвиняемых под стражей — в расчете на то, что «не разберутся», не смогут преодолеть искусственно созданной иллюзии «сложности» и «значительности» дела.

<...> Тенденциозность следствия, правовая и фактическая несостоятельность доводов и соображений, приводимых в процессуальных документах, обусловливают собой необходимость серьезной критической проверки материалов настоящего дела, последовательного и всестороннего осуществления принципа объективности, обеспечения должного уровня правовой культуры при оценке доказательств и принятии решений.

В этой связи я должен высказать свои соображения по поводу речи государственного обвинителя, который счел возможным отстаивать обвинение Шейхона практически в том виде и почти в том объеме, в каком оно было предъявлено ему обвинительным заключением.

Прокурор прошел мимо тех крупных и серьезных недостатков следствия, которые со всей очевидностью были установлены в суде, он не реагировал на серьезные процессуальные нарушения, на неправильное решение важных правовых вопросов. Вместо того чтобы критически рассмотреть результаты следствия, принципиально реагировать на его недостатки и ошибки, самостоятельно и объективно рассмотреть круг вопросов и проблем, имеющих существенное значение по делу, — прокурор пошел по пути безапелляционной защиты всего того, что было создано и нагромождено следствием, по пути «оправдания» следственных ошибок и упущений, по пути полнейшего игнорирования данных судебного разбирательства. В результате сложилось впечатление, что пятимесячный судебный процесс прошел как бы мимо обвинения, что его не было вовсе, что он «не нужен», «не имеет значения», не в состоянии повлиять на исход дела!

Нет необходимости говорить здесь о том, что такая позиция государственного обвинения является принципиально ошибочной и недопустимой, что она противоречит началам законности и принципам прокурорской функции в судебном процессе. Государственное обвинение, коль скоро оно государственное, должно обеспечить принципиальный подход к рассмотрению и оценке материалов судебного дела, оно должно быть построено на закрепленных в законе процессуальных началах всесторонности и объективности, должно соответствовать основополагающим началам государственного обвинения в суде! <...>

Товарищи судьи!

Я закончил анализ эпизодов обвинения Шейхона, попытался показать вам всю искусственность и несостоятельность этого обвинения.

Шейхон оказался в тюрьме по оговору людей, которые откровенно признались в этом, по вине следствия, которое, по-видимому, немало способствовало этому оговору.

Кто серьезно задумался над тем, были ли сколько-нибудь серьезные основания к тому, чтобы арестовывать Шейхона и полтора года содержать его в тюрьме?

Задумался ли кто-нибудь над тем, какие были основания к тому, чтобы устранить от серьезных дел и лишить свободы человека? <...>

Когда я слушал показания Шейхона по нелепым и необоснованным эпизодам его обвинения, тогда я слушал государственное обвинение, которое просит определить ему 15 лет лишения свободы, то испытывал глубокое возмущение тем, как несправедливо и безответственно отнеслись к актуальным вопросам государственного значения. <.:.>

Неужели неправдоподобные показания на предварительном следствии двух лиц, отказавшихся от своих первоначальных показаний, убедительнее и значительнее всего этого, неужели на клеветническом оговоре может быть построено обвинение крупного руководителя? <...>

Правосудие не может пойти по этому пути!

Должны восторжествовать высокие принципы законности и социальной справедливости, и Шейхон, обвинение которого основано на клеветническом оговоре, должен быть оправдан!

Духовная (церковно-богословская) речь

В классификации родов и видов ораторской речи особое место принадлежит духовному красноречию, как с давних времен называлось искусство публичной речи в обиходе церковно-богословской жизни. Этот род красноречия всегда был связан с изложением и популяризацией религиозных тем. За тысячелетнее существование христианства на Руси сложились великолепно разработанные жанры церковно-богословской речи. К этим жанрам относятся проповедь, приветственное слово, некролог, беседа, поучение, послание, лекция в духовном учебном заведении, а в наше время — еще и выступления лиц духовного звания по радио и телевидению (например, «Слово пастыря», христианские передачи «Пробуждение России», «Спаси, Боже, люди твоя» и т. п.).

Своеобразие церковно-богословской речи проявляется в целом ряде отличительных черт. Так, в качестве слушателей в церкви обычно выступает община верующих, перед которыми необходимо раскрыть признаваемое ими учение и которые должны уяснить смысл той веры, о которой идет речь. Вторая отличительная черта связана с темами речей. В качестве основных материалов используются Священное писание, труды отцов церкви и другие источники, из которых черпаются поучительные притчи, примеры, иллюстративные зарисовки и т. д.

В русской традиции один из ведущих характерных признаков духовного красноречия обусловлен также особенностями языка, которым пользуются проповедники. Влияние культового церковно-славянского языка в речах церковных ораторов сказывается до сих пор. Этот язык оставил в наследство традиционную «духовную» лексику и фразеологию, с помощью которой всегда оформлялись церковно-библейские тексты.

В наши дни стилистические славянизмы, т. е. славянизмы по употреблению, заметно активизировались именно в церковно-богословской речи. Наблюдается процесс обогащения новыми контекстами и смысловыми нюансами, казалось бы, прежде совсем забытых и ушедших из языка слов и оборотов. Можно привести лишь некоторые примеры современного употребления славянизмов: Но древо узнается по плодам своим (из предвыборного выступления партии «Христиане России», ОРТ); Никто не внидет в царство божие (PP. 18 января 1995 г.); Оберегись, человече, следовать этим посулам, этим вещаниям змия (из выступления священника. РР- 22 июня 1993 г.); Ликуют ангели на небеси и человеци на земли (РТО. Служба «Рождество Христово». 6 января 1995 г.); Сегодня наш, взор устремлен в горнее пространство (МТБ. 13 сентября 1991 г.) и т. д.

Если вспомнить историю русского литературного языка, нельзя не отметить, что он возник в результате поистине золотого сплава величайших ценностей христианской и отечественной народной культуры. Это и заставляет внимательнее присмотреться к наиболее значительным памятникам духовного красноречия.

Из современных церковно-богословских речей для хрестоматии отобраны две: лекция протоиерея А. Меня «Христианство» и проповедь архимандрита Иоанна (Крестьянкина) «Слово на Светлой пасхальной седмице».

Лекция «Христианство» была прочитана 8 сентября 1990 г. в московском Доме техники на Волхонке незадолго до трагической гибели отца Александра. Текст его последней лекции был опубликован в «Литературной газете» 19 октября 1990 г. (а затем и в других изданиях). В лекции проводится простая и естественная мысль о том, что высокие нравственные ценности христианства нужны нам в нашей повседневной жизни, что только вера и светлый разум помогут нам преодолеть «попрание человечности, бездуховность, материализм». «Для меня иной раз облако, птица, дерево — значат больше, чем иная картина на религиозную тему. Сама природа для меня есть икона высочайшего класса», — говорил А. Мень. Основные достоинства предлагаемой лекции — это глубина мысли и чувства, неординарность рассуждений, живость и красота повествования.