Октябрь 1561 года, лондонский Тауэр

Я не могла поверить, когда пришло разрешение королевы на почетное крещение нашего младенца. Сэр Эдвард из милосердия отправил эту просьбу, и она была без промедления удовлетворена. И вот я, не успевшая оправиться от родов и тайно отведенная в церковь капелланом Тауэра, теперь стою в алтарной части королевской часовни Святого Петра «в оковах», одетая в лучшее платье, которое нашлось в моем багаже, и смотрю поверх купели на Неда, который стоит напротив меня между двумя бифитерами. Нас обоих сопровождают стражники, и разговаривать нам запрещено, но мы глазами передаем друг другу все, что нельзя сказать. Я вижу, как мой муж любовно смотрит на нашего крошку-сына, которого сэр Эдвард берет у няньки, и сердце у меня готово разорваться от горького и радостного чувства. В этом дне слилось все — боль, печаль и радость. Я уверена, Нед осознает, что под нашими ногами покоятся бренные останки тех, кого мы любили, — его и моего отца, моей

старшей сестры. Войти сюда было не так-то просто, и мне пришлось взять себя в руки.

Но я должна постараться выглядеть веселой. Все не так уж и плохо: приговор Неду пока не вынесен, с нами обоими хорошо обходятся, а наш брак не оспаривается. Я пытаюсь подавить в себе негодование: королева, хотя и милостиво разрешила эту церемонию, не допустила к нам священника. Вместо него сэр Эдвард, выступающий в роли крестного отца, брызгает воду из купели на нашего сына. Именем Отца, Сына и Святого Духа лейтенант нарекает ребенка Эдвардом и присваивает ему почетный титул [70]виконта Бошана, который он получает как наследник отца.

Тем вечером, когда наш маленький виконт спит без задних ног, у дверей камеры появляется сэр Эдвард.

— Ваши бумаги, миледи. — Он протягивает мне записки.

— Вы их прочли, сэр?

— Да. Совершенно удивительная история. Хотите поговорить?

— С удовольствием.

Лейтенант садится рядом со мной за стол и посылает бифитера за вином — неожиданный подарок. Я подозреваю, что все больше нравлюсь ему: похоже, сэр Эдвард испытывает ко мне отцовские чувства. Он слишком корректен, чтобы тут было что-то другое. К тому же Уорнер и сам в свое время был заключенным, а потому прекрасно понимает, каково мне сейчас приходится. Так или иначе, он держит свое слово, делая все от него зависящее, дабы облегчить мне пребывание в Тауэре.

— Катерина Плантагенет хотела верить, что ее отец был невиновен, — замечаю я.

— Я так и не понял, узнала ли она правду, — говорит сэр Эдвард. — Ведь правда была известна лишь очень ограниченному кругу людей.

— Если и было совершено убийство, — соглашаюсь я, — то это было сделано в такой тайне, что мы до сих пор ничего не знаем. Как вы думаете, имелись ли у Катерины основания сомневаться в правильности общепринятой версии?

— Факт остается фактом: Ричард Третий так ни разу и не предъявил принцев живыми, чтобы пресечь эти слухи. И никак не объяснил их исчезновения. Что бы на самом деле ни случилось с сыновьями Эдуарда, он наверняка знал об этом. Мальчики были его пленниками

и содержались в Тауэре под охраной верного Брекенбери.

— Эта фамилия кажется мне такой же знакомой, как и Тиррел, — вставляю я. — Причем они попадались мне не только в книгах, но и где-то еще. Я обязательно вспомню, где именно.

— Разумеется, Ричард, опасаясь новых заговоров с целью освобождения принцев, мог увезти мальчиков из Тауэра, — продолжает развивать свою мысль лейтенант. — И из этих соображений тщательно скрывать от всех их местонахождение. Но все же я лично считаю, что Ричард просто устранил племянников.

— А может, это дело рук Бекингема?

— Не думаю, миледи. Епископ Рассел утверждал, что в сентябре принцы все еще были живы, а Бекингем в это время уже находился в Уэльсе, за много миль от Лондона. Да и как мог он сам или кто-либо из его людей незаметно проникнуть в Тауэр? Если бы принцев убил мятежный герцог, король наверняка обнаружил бы это. Уж Ричард не упустил бы случая заработать себе политический капитал, выдвинув обвинения против Бекингема.

— В ваших словах много здравого смысла, сэр. Но ведь остается еще Генрих Седьмой.

Эта мысль наверняка приходила…

— Тс-с-с! — шипит лейтенант. — Не забывайте, что Генрих Седьмой был родным дедом королевы Елизаветы. Разумеется, его это волновало не меньше, чем других. Он приказал искать тела в Тауэре, но ничего обнаружить не удалось, так что судьба принцев так и осталась неизвестной. Думаете, с какой стати Генрих Седьмой так испугался самозванца Перкина Уорбека? Тот несколько лет выдавал себя за сына короля Эдуарда — Ричарда, герцога Йорка. Уорбек даже сумел убедить в этом кое-кого из европейских монархов, но потом был разоблачен. Представляете, в каком страхе пребывал король. Нет, Генрих Седьмой не убивал принцев. Никто, кроме Ричарда Третьего, сделать этого не мог.

— Если только Катерина Плантагенет не была права и ее отец действительно не перевез принцев из Тауэра в другое место. — Мне почему-то хочется, чтобы дело обстояло именно так.

— Миледи, вы упустили из виду два важных обстоятельства, — говорит сэр Эдвард. — Первое: если принцы содержались в Шерифф-Хаттоне, то что случилось с ними после Босворта? Куда они исчезли?

— Может быть, бежали из Англии?

— Это был бы самый благоразумный шаг, потому что сыновья Эдуарда представляли для короля Генриха не меньшую угрозу, чем для короля Ричарда. Но никаких свидетельств того, что они оставались живы после сентября тысяча четыреста восемьдесят третьего года, нет.

— Ни одна из гипотез не подтверждена документальными свидетельствами, — возражаю я. — Тут повсюду одни только предположения! И все следы, похоже, теряются.

— Не забывайте, что с тех пор прошло более восьмидесяти лет! Но есть еще один существенный момент, который вы не приняли в расчет, миледи. Ричард Третий был испорченный, жестокий человек. Тиран — другого слова и не подберешь. Он без суда отправлял на плаху своих противников. Чтобы подтвердить свои претензии на трон, он не остановился перед заведомой клеветой. Уж в этом-то никаких сомнений нет. Мы должны задать себе вопрос: способен ли был такой человек убить родных племянников, которых перед этим самым бессовестным образом объявил незаконнорожденными?

— Но Катерина не считала его тираном. Она видела в нем немало хорошего.

— Она видела его таким, каким хотела видеть.

— И все же Ричард действительно был любящим и заботливым отцом, — замечаю я. — Это уже говорит в его пользу. И может быть, то, что этот человек сделал, он сделал потому, что у него не было выбора, ведь его враги постоянно плели заговоры, хотели его уничтожить.

— Читая между строк эти записки, можно сделать вывод: пожалуй, Ричард преувеличивал угрозу. Причем делал это умышленно, дабы оправдать свои жестокие коварные действия. И все же я думаю, что мы ради справедливости должны оставить место и для сомнений в его пользу: ведь в конечном счете никаких доказательств того, что принцы были убиты, не существует. — И сэр Эдвард морщит свое и без того изрытое бороздами лицо в добродушной улыбке. — Вы снова пробудили во мне интерес к этой тайне, миледи. Она много лет не давала мне покоя. Никто не может отрицать, что тела так и не были найдены. Несомненно, здесь, в Тауэре, произошла какая-то весьма загадочная история. Вполне возможно, что имело место преступление. И я всегда думал, что наверняка где-то имеется ключ к этой тайне. Записки Катерины Плантагенет, дочери Ричарда, проливают свет на многое — я и не предполагал, что мне доведется прочесть такое. Возможно, есть и другие источники.

— Другие источники? Лейтенант понижает голос:

— Многое тогда замалчивалось — я в этом уверен. Я думаю, в этой истории есть что-то такое, о чем мы даже и не подозреваем. Возможно, сохранились еще какие-то свидетельства, которых я не видел. Вот что, миледи. На следующей неделе я обедаю с одним своим другом, олдерменом лондонского Сити. С его помощью я надеюсь получить доступ в библиотеку сэра Ричарда Уиттингтона в ратуше. Посмотрю, какие там есть на этот счет записи. Я непременно сообщу вам о своих изысканиях. — Он встает. — А теперь мне пора — уже поздно. Желаю вам спокойной ночи, миледи. Я получил огромное удовольствие от нашей интереснейшей беседы. Жаль, что она проходила при таких печальных обстоятельствах.

— Мне тоже жаль, сэр, — с чувством говорю я. Но этот разговор все же отвлек меня от постоянных забот и страхов.

Все мои мысли сегодня заняты принцами, а потому я с тревогой жду наступления ночи. И ночью детские голоса возвращаются. Я лежу без сна на кровати и слышу тоненькие жалобные крики, напоминающие шепоток на ветру. Меня пробирает дрожь. Я убеждаю себя, что это может быть что угодно. Совсем не обязательно со мною говорят призраки бесследно исчезнувших сыновей короля Эдуарда. В конце концов, бывают же галлюцинации.

Кейт