Чтение завещания в доме пастора

Получив указания Флорентийца, Сандра и Мильдрей, захватив с собой юристов, отправились в дом пастора для вскрытия и чтения его завещания. Находивший всегда для всех время, лорд Бенедикт нашел его и для Сандры, чтобы помочь юноше собрать все мысли и провести дела пастора не рассеявшись, не выпав ни разу из круга полного внимания.

— Твой умерший друг, Сандра, разыскал тебя только для того, чтобы указать тебе на некоторые ошибки в твоей работе. Благодаря его бескорыстному труду и вниманию к твоей работе, ты избег многих затруднений. Отплати ему теперь и постарайся, чтобы люди, близкие ему, приняли, по возможности, без затруднений его волю. Наши обязанности к ушедшим с земли не кончаются с разлукой с ними. Думай все время, что пастор стоит рядом с тобой и бессилен выразить свою волю или повлиять на своих жену и дочь иначе, как через твою физическую помощь. И думай, что я тоже стою рядом с тобой и держу тебя под руку.

Выучи еще один урок, как надо внимательно смотреть не на внешность человека, а заглядывать в душу того, кто нас начинает привлекать. Вспомни, как нравилась тебе Дженни и как ты наивно доверял всему, что она считала нужным тебе показать из своего внутреннего облика. А у тебя самого не было острой бдительности, чтобы проверить хоть часть того, что тебе выдавали за глубину сердца и мыслей. Теперь, рассмотрев портрет ее души, ты начинаешь терять мужество и не знаешь, как себя держать в ее присутствии. А между тем, вся твоя жизнь посвящена любви к человеку и служению ему. Ты ищи в Дженни не лично тебе нравящееся или не нравящееся существо, которым ты очарован или в котором разочарован. Думай не об ее личных качествах, а о радости служить ей мощным проводом любви, чтобы помочь ей понять отца, принять его волю и добровольно подчиниться ей. Ты, конечно, не будешь ответствен за все ее бредовые поступки, если она и мать вздумают оспаривать судом волю пастора. Но ты будешь ему верным другом, если придешь в его дом, свободным от личных чувств. И принесешь все милосердие, честь и любовь, полное самообладание и усердие, когда явишься вместо меня выполнять его волю.

— Если бы я мог на одну минуту, лорд Бенедикт, подняться к сотой доле вашего сознания и вместить ее в себя, я был бы счастлив, потому что я не мог бы тогда выйти из круга внимания. Тот круг публичного одиночества, который вы учили меня создавать, удается мне только в моей работе. Когда же я действую на людях, общаясь с ними, я все время рассеиваюсь и забываю о самом главном и великом смысле текущей минуты: о том, что именно эта минута и есть неповторимое, летящее мгновение Вечности. Что именно это сейчас и составляет все самое главное, самое важное и самое ценное в жизни. Поэтому, сплошь и рядом, мои мгновения бегут в пустоте. Но завтра я постараюсь начать свой день по-новому, постараюсь уже сегодня приготовиться к нему.

Во время пути в поезде у Сандры мелькали в уме отдельные фразы и слова Флорентийца, и он заметил, что как бы ощущает присутствие возле себя лорда Бенедикта и пастора. «Как четко может работать мысль, — думал Сандра, — достаточно было лорду Бенедикту сказать мне, чтобы я представлял себе его и пастора, стоящими рядом со мной, и я чувствую себя в их обществе все время. Если бы мне не потерять этого ощущения, когда я буду с Дженни. Я бы ни в одном слове не ошибся и ни разу не растерялся бы и, наверное, достиг бы максимального успеха».

Мильдрей не прерывал мыслей Сандры. Он понял, что юноша собирает все силы, как и он сам. В его сердце и мыслях шла такая усиленная работа за последние месяцы. И вместе с тем он так устал за дни похорон, хлопоты о которых легли на него почти всецело. В его сознании совершался огромный перелом. Его беспокоила болезнь Алисы, ставшей для него с первого свидания предметом любви и восхищения. Теперь же девушка стала его священной мечтой, достигнуть которой он считал себя недостойным и видел в ней незаслуженное милосердие к нему жизни. Отправляясь сейчас в семью пастора, лорд Мильдрей хотя и не знал содержания завещания, но предвидел, что не все может быть гладко в этот день. Ему достаточно было видеть Дженни с матерью у Флорентийца за обедом и вечером, а также на скачках, чтобы оценить вполне их вкусы и склонности. Привычка пристально наблюдать все окружающее и отдавать себе отчет в нем, а также привычка быть деятельным в общении с людьми и уметь всегда принести какую-то помощь создали молчаливому Мильдрею репутацию добряка и защитника бедноты, над чем не раз издевались его клубные приятели, спрашивая, кого и куда он сейчас перевез, кого спасает от голодной смерти, кому ищет место.

Мягкое сердце Мильдрея страдало за пастора. Теперь он сосредоточенно думал, как бы помочь Дженни миновать подводные камни зависти к Алисе, которую он сразу угадал в сердце Дженни. Мысли его были прерваны остановкой на вокзале, где все уселись в коляску и отправились в дом пастора. Здесь их уже ждали. Мать и дочь, в изысканных траурных туалетах, сидели в зале и приняли Сандру — единственно, кого они знали из четырех вошедших мужчин, — чрезвычайно высокомерно.

— А разве лорд Бенедикт и Алиса не вместе с вами ехали? — спросила холодно Сандру Дженни, даже не взглянув на представляемых ей мужчин и не потрудившись выслушать их имена. — Мы не начнем, пока они не явятся. Ах, вот и они, я слышу звонок.

— Я думаю, мисс Уодсворд, что вы ошибаетесь, — ответил ей Мильдрей. — Лорд Бенедикт уполномочил меня быть его заместителем при чтении завещания вашего отца. Что же касается вашей сестры, то она очень больна и быть сегодня здесь не может. Но это дела не меняет. У меня есть полная доверенность от лорда Бенедикта. Если бы вас интересовали какие-либо подробности, я уполномочен дать вам разъяснения и принять от вас вопросы.

В комнату вошел мистер Тендль, поздоровался поклоном со своими юристами и подошел к Дженни.

— Как не вовремя вы сейчас к нам попали, мистер Тендль, — недовольно произнесла пасторша. — Вы, очевидно, приехали пригласить Дженни прокатиться или позавтракать, но, к сожалению, мы заняты хотя и несносным, но неотложным делом.

— Простите, сударыня, — вмешался старый адвокат, давно уже взбешенный высокомерием обеих дам, к которому он — светило Лондона, богач и баловень клиентуры — не привык. — Мой клерк имеет полное право вести свой частный образ жизни, как ему нравится. Но в данную минуту он явился по тому же делу завещания, по какому и мы имеем удовольствие лицезреть вас.

— То есть как, — вскричала Дженни, — вы хотите сказать, что мистер Тендль не более, чем ваш простой клерк?

— Именно так, мисс Уодсворд. Он вызван мною для чтения акта и как лишний свидетель. Я надеюсь, у вас нет возражений против моего клерка?

— Час от часу не легче, — бросаясь в кресло, процедила сквозь зубы Дженни. — Ну, начинайте, мистер адвокатский клерк, выдающий себя за члена порядочного общества.

— Дженни! — громко вскрикнул Сандра и хотел броситься к девушке. Но Мильдрей, выпрямившись во весь рост, точно внезапно выросший, удержал его руку.

— Простите, мистер Тендль, за нанесенное вам оскорбление в деле лорда Бенедикта. Я являюсь здесь его заместителем и от его лица прошу у вас извинения. Я не сомневаюсь, что лорд Бенедикт сам пожелает видеть вас и принести вам лично свое извинение. Я считаю нужным извиниться и перед вами, сэр, — обратился Мильдрей к старому адвокату, — за нанесенное вашему сотруднику и племяннику оскорбление. — Обратившись к Тендлю и старику, он прибавил: — Если вы удовлетворены моим извинением, мы можем приступить к делу.

— Только глубоко уважая лорда Бенедикта и вас, лорд Амедей, я подчиняюсь. Прошу вас, мистер Тендль, начните чтение документа. Но предварительно подайте его наследницам, чтобы они могли убедиться в неприкосновенности печатей на конверте, — обратился старый адвокат к бледному как мел Тендлю.

Ни слова не ответив, молодой человек взял из рук дяди большой конверт, запечатанный пятью красными печатями с инициалами пастора и надписанный его рукой, и подал пасторше. Леди Катарина внимательно осмотрела все печати и надпись, и лицо ее при этом осмотре как бы говорило: «Кто мне поручится, что вы чего-либо здесь не смошенничали?» Дженни бросила взгляд на конверт и всех присутствующих, явно желая показать, что вся процедура ей скучна, что только ее кротость способна вынести подобную муку. С видом жертвы она встала с кресла и пересела так, чтобы лица ее, за светом, не было видно.

— Не разрешите ли вы и нам присесть — спросил старый адвокат таким саркастическим тоном, что ту передернуло.

— Вы здесь не в гостях, а по делу. Можете вести себя так, как ваш деловой визит вам предписывает, — огрызнулась пасторша. В ее голосе, взгляде, жесте, которым она сопровождала свой ответ, было столько ненависти и раздражения, как будто она хотела стереть в порошок всех этих людей, принесших ей последнюю весть от мужа.

Старый адвокат сел, остальные остались стоять, и Тендль, разорвав конверт, стал читать завещание. Когда дело дошло до пункта о доме, пасторша привскочила.

— Да это грабеж! Он ограбил меня и Дженни в пользу этой подлой девчонки. Мы будем судиться. Почем мы знаем, чем околдовали моего мужа в доме вашего лорда Бенедикта.

— Будьте осторожны в словах, сударыня, — обратился старый адвокат к пасторше. — Когда ваша дочь оскорбила моего племянника, скрывшего от нее свою профессию, а также не доложившего ей, что он один из очень крупных помещиков Л-ского графства, — мы еще не приступили к официальной части дела. Поэтому я мог извинить вам вашу грубость. Если же вы позволите себе теперь какое-либо оскорбление, я должен буду прекратить чтение документа и привлечь вас к суду. О каждом пункте, в частности о доме, есть юридические, засвидетельствованные документы. Вы потом можете просмотреть завещание деда, по которому дом, где вы живете, вам фактически никогда не принадлежал. Он всегда принадлежал вашей младшей дочери. Продолжайте, Тендль.

Мать и дочь чувствовали себя все хуже по мере чтения завещания, а когда дело дошло до капитала, с которого леди Катарина могла пользоваться только процентами, — она готова была закатить истерику. Но лорд Мильдрей предупредил это проявление темперамента пасторши, сказав, что есть еще письмо Алисы, которое тоже должно быть оглашено официально, так как оно засвидетельствовано юридически и является документом, необходимым при завещании.

— С каких это пор грудные младенцы пишут в Англии официальные письма? — фыркнула пасторша.

— С тех пор, как они имеют право наследства и собственности, — ответил адвокат.

Мильдрей подал Тендлю письмо Алисы, также запечатанное печатью с инициалами пастора.

«Мои дорогие мама и Дженни. Я пишу вам это письмо, сидя возле папы, по его настоянию, и в присутствии лордов Бенедикта и Мильдрея.

Мне очень горько, что в эти часы, когда папа так хорошо себя чувствует, здоров, прекрасно выглядит, он желает, чтобы я писала его волю о том времени, когда его не будет с нами. Сердце мое разрывается от одной мысли об этом. И представить себе, что можно пережить такую потерю и остаться жить, — я просто не в силах. Но я повинуюсь его воле и пишу те пункты, которые он считает необходимым для моей и вашей дальнейшей жизни.

1. Дом, как вам давно известно, завещан дедом мне. Папа требует, чтобы ни одна стена в нем не была разрушена, ни одна дверь не была сломана. Все, вплоть до самых простых вещей обихода, должно оставаться на месте. Никто не должен переезжать из одной комнаты в другую. Все должно быть сохраняемо в полном порядке, как будто бы папа вернется в свой дом. Моя комната, как и его кабинет, должны сохраняться неприкосновенными.

2. В доме вы обе можете жить еще два года, если раньше этого времени вы не приищете себе новой квартиры. Если же по миновении двух лет вы будете все еще в этом доме, то опекунский совет выселит вас, так как дом должен быть к этому сроку свободен.

3. В продолжение года я буду высылать вам деньги на содержание и ремонт дома и сада. Наймите специальную прислугу и садовника.

4. Перед началом зимнего сезона я пришлю мастера заделать наглухо ход в мою и папину комнаты.

5. Ответственность за целостность всего имущества в доме вы возьмете на себя перед лицом тех юристов, что будут читать вам завещание папы и мое письмо.

Такова воля папы относительно моего дома. Лорд Бенедикт, которого папа назначает моим опекуном, скрепляет своею подписью, равно как и сам папа, мои распоряжения несовершеннолетней. Из завещания папы вы узнаете, что я домой не вернусь после его похорон по его воле. Как мне ни грустно в этом сознаваться, но... я знаю теперь, что разлука со мною не опечалит вас. Всю мою жизнь я так любила вас обеих. Я так старалась заслужить хоть каплю ответной нежности, но увы, я не успела в этом. Горестно мне и сейчас сознаваться, что нас с папой пригрели чужие люди. Что здесь, среди чужих, мы нашли нежность и заботу, ласку и внимание, о которых не смели думать дома. Это не упрек, конечно, это только горе, потому что я сейчас только понимаю, как ценна дружба между людьми, какое счастье не только самой любить людей, но и быть любимой ими. Я очень хотела бы вспомнить хоть один день моей жизни дома таким, где бы я была нужна не только как портниха или повариха, но как сестра, друг, дочь...

Но что же мечтать о несбыточном счастье? Все, что я хотела бы тебе пожелать, дорогая Дженни, это радостной семьи, где бы ты могла одинаково любить своих детей. Я крепко обнимаю вас обеих, и у меня такое странное чувство, точно я больше не увижу вас никогда. Как будто у меня нет больше родного дома, кончилась какая-то одна жизнь и начинается совсем другая. За последнее время я так состарилась, что сразу перепрыгнула из детства в зрелость, забыв, что есть еще юность. Здесь я живу в такой красоте, о которой и мечтать не могла. Благодаря лорду Бенедикту все здесь полно гармонии, а папа положительно ожил. Мне кажется, что за всю его жизнь это первые его счастливые дни».

— Нельзя ли прекратить этот наглый лирический бред, — возмущенно закричала пасторша, вся покрывшись красными пятнами.

— Прочитать до конца я обязан, — ответил Тендль, к которому непосредственно обратила свой выкрик пасторша, — но конец очень близок.

«В эту минуту я вдруг нарисовала себе картину, что папы уже нет с нами. И сердце мое застонало от боли. Если бы действительно выпала нам несчастная доля пережить папу, я молю Провидение помочь нашим трем сердцам найти дорогу любви друг к другу. Пусть навеки память о папе будет цементом между нами, и его чистая жизнь да послужит нам примером подражания. Крепко обнимаю вас обеих и еще раз молю, не выбрасывайте из сердца и жизни любящую вас маленькую Алису».

Прочтя письмо, Тендль сложил его и положил на стол, рядом с завещанием. Пасторша встала, подошла к столу и, брезгливо отбросив письмо Алисы, взяла в руки завещание.

— Если я не ошибаюсь, завещание должно быть подписано не менее чем двумя свидетелями.

— Так точно, здесь стоят подписи даже трех свидетелей. Но что вы хотите этим сказать? — спросил старый адвокат.

— Хочу проверить, те ли самые люди привезли документ, которые его подписывали.

— На первом месте стоит подпись лорда Бенедикта, — сказал адвокат. — Его здесь нет. Вместо него — уполномоченный им лорд Амедей Мильдрей. Вот документ, удостоверяющий его права.

Он протянул бумагу пасторше.

— Я думаю, мама, что здесь все в порядке. И чем скорее мы кончим это тоскливое испытание, тем приятнее будет и нам, и нашим гостям. Это так необычайно любезно с вашей стороны, лорд Мильдрей, что вы приехали к нам, — сказала Дженни, совершенно изменив свой тон. — Садитесь сюда, мне хочется поговорить с вами кое о чем. Как вы, вероятно, соскучились в деревне, без общества, без развлечений. Нельзя же считать обществом нашу маленькую дурнушку Алису. Она там одна и составляет весь фрейлинский штат графини Т., — смеясь закончила Дженни, принимая самые обворожительные из своих поз кошечки.

Молча, внимательно смотрел на нее Мильдрей.

— Вы не так представляете себе, что такое общество, мисс Уодсворд, — наконец сказал он, опускаясь в кресло. — Общество лорда Бенедикта, собранное им у себя в деревне, в том числе, конечно, и ваша сестра, — это самое изысканное ядро людей. И вращаться в нем — это не только счастье для меня, но и очень большая честь. А женщины вроде графини Т. и вашей сестры могут заставить забыть, что вообще есть еще женщины на свете.

Дженни, точно упавшая с облаков, смотрела во все глаза на Мильдрея. В первый раз в жизни она почувствовала себя не только растерянной, но и сраженной.

— У меня есть лично для вас еще одно письмо от лорда Бенедикта, — продолжал Мильдрей, подавая девушке конверт уже знакомого письма Флорентийца. — Если желаете прочесть его сейчас, быть может, написать ответ, мы с Сандрой подождем. И если обе наследницы ничего не имеют против, я попрощаюсь с юристами и не буду больше отнимать их драгоценного времени.

— Мы не возражаем. Можете отправить всю эту юридическую челядь! — резко выкрикнула пасторша. Но, вспомнив, что Тендль также принадлежит к этой челяди, Тендль, оказавшийся богачом и завидным женихом и уже однажды сегодня здесь оскорбленный, осеклась, сконфузилась и по обыкновению взбесилась.

— Что же вы все стоите, Сандра? Неужели еще вас упрашивать о милости сесть, — сорвала она всю злобу на Сандре, печально на нее глядевшем.

— Благодарю, леди Катарина. Я так поражен приемом, который сегодня мы встретили в этом всегда радушном при жизни лорда Уодсворда доме, что не могу еще прийти в себя от глубокой сердечной боли. Сегодня, мне кажется, я вижу здесь витающую тень хозяина. Я еще слышу его чудесный голос. В песнях, в словах, в поступках и действиях он звал как живой пример к любви.

— К любви, к любви! — уже истерически выкрикнула пасторша. — Он ограбил нас, гонит на улицу — и это все, по вашему, любовь!

— Пастор отдал каждой из вас с такой справедливостью все, что имел, леди Катарина, что никакой судья не мог бы придумать лучше...

— Что вы можете понимать в справедливости! Вы будете таким же книжным червем, каким был ваш покойный друг. Чтобы я не могла распоряжаться капиталом! Чтобы после моей смерти обе девчонки стали богатыми женщинами, а я должна едва прилично жить! И это справедливость! — и, хлопнув дверью, она вышла из комнаты.

Оставшись с Мильдреем и Сандрой, Дженни никак не могла овладеть собой. Наконец, взяв письмо в руки, она сказала Мильдрею:

— Письмо, кажется, объемистое. Видно, пословица: «Рыбак рыбака видит издалека» оправдалась на дружбе моего отца и лорда Бенедикта. Многоречие моего папаши, должно быть, отвечало таковому же лорда Бенедикта, — взвешивая на руке письмо, саркастически улыбалась Дженни.

— О, бедняжка, бедняжка Дженни! — почти с отчаянием воскликнул Сандра. — Как можете вы быть так слепы! Ведь получить письмо от лорда Бенедикта такое счастье, за которое многие и многие отдали бы полжизни. А вы издеваетесь.

— Быть может, для кого-то это и счастье. Что же касается меня — я глубоко равнодушна ко всяким мистическим счастьям и предпочитаю иметь его в своем кармане, — все тем же тоном продолжала Дженни.

— Вот на этот-то крючок и попадаются люди. Их засасывает сатанинская жажда богатства, а потом... все вопросы чести и света гаснут под давлением этой страсти. Я видел немало печальных примеров, где начиналось от погони за богатыми женихами, а кончалось выпадением из общества, — тихо говорил Мильдрей.

Лицо Дженни было бледно, глаза метали злые огни, руки ее судорожно разорвали конверт, как будто вместе с ним она хотела разорвать самое письмо.

Пока Дженни занялась письмом, Мильдрей подошел к Сандре и отвел горестно глядевшего юношу к окну. Здесь оба они, глядя на прекрасный, но уже запущенный сад, думали об отсутствующих сейчас отце и дочери, ухаживавших за цветами и бывших душою осиротевших теперь дома и сада. Как ясно было им обоим, что вся красота, весь мир и уют ушли от этих красивых женщин, понимавших только внешнее, ценивших только то, что можно было ощупать руками.

— Я не в силах сейчас прочесть всю эту галиматью! — вдруг резко закричала Дженни. — Вы можете, сэр уполномоченный, передать вашему лорду, что он напрасно ломится в открытую дверь. Я не Алиса, мне его покровительство не нужно. А что касается его опекунства над Алисой, то об этом мы еще поспорим. При живой матери и совершеннолетней сестре шестнадцатилетний подросток не нуждается в постороннем опекунстве. Мы подадим в суд, у нас есть достаточное количество фактов, чтобы доказать, что уже больше двух лет пастор был не совсем нормален.

— О, Господи, Дженни, не срамите себя перед всем миром, — всплеснул руками Сандра. — Ведь величайший труд пастора, которым он приобрел мировую известность, окончен именно в эти два года. Ну в какое положение вы себя поставите перед судом? И неужели в вас нет ни капли милосердия к памяти отца? Вы способны вытащить его имя, такое чистое и славное, на помойную яму сплетен и пересудов?

— Я не сомневаюсь, что расчет именно на так называемое наше благородство — а на самом деле на глупость — и был у лорда Бенедикта, когда он смастерил эту игру с завещанием. Но мы на этот крючок не поймаемся, нет. Мы выведем весь этот заговор на чистую воду! — все больше приходя в ярость и крича, вне себя кончила Дженни.

— Будет лучше для вас и для нас, мисс Уодсворд, если мы покинем этот дом, — с полнейшим самообладанием и спокойствием сказал Мильдрей. Но тон его голоса, властный, решительный, не терпящий возражений, так поразил Сандру, что он растерянно смотрел на своего всегда такого кроткого друга. Обычно мягкий, слегка сутуловатый Мильдрей стоял выпрямившись во весь свой высокий рост. Глаза его приняли стальной оттенок, и лицо носило выражение непреклонной воли. Если бы Сандре кто-либо рассказал о таком Мильдрее, он бы весело смеялся такой шутке.

— Воспитанность в женщине, которая хочет быть дамой общества, вещь совершенно необходимая, мисс Уодсворд. Но простая честь, помимо всякой воспитанности, могла бы удержать вас от ряда оскорблений, которые вы нанесли сегодня людям. Те, кого вы считаете выгодными женихами, но которых вы не рассмотрели сразу по своей близорукости и эгоизму и потому оскорбили их, — не будут мстить вам. Но они отдадут ваше имя такой же трепке общественной сплетни, как сделаете это вы, если только решитесь оскорбить публично память вашего отца. Никогда жизнь не простит вам вашего бессердечного поведения сегодня. Что же касается всех оскорблений, нанесенных вами сегодня лорду Бенедикту, то величие и великодушие его вас, разумеется, прощают, в чем вы будете иметь случай, несомненно, убедиться.

Поклонившись Дженни, мужчины вышли в переднюю и покинули дом пастора. Но добраться до деревни им было суждено не так скоро и просто, так как Сандра почувствовал острую боль в сердце и им пришлось остановиться у аптеки, где они просидели больше часа и опоздали на поезд. Когда наконец коляска подвезла их к деревенскому дому, Флорентиец ждал их на крыльце и сейчас же велел Сандре лечь в постель, предварительно приняв лекарство.

— Теперь ты на себе испытываешь, мой друг Сандра, как иллюзии крепко держат в цепях человека. Ты болен, потому что все последнее время ты засорял свой организм страхом, слезами и раздражением. Твой сердечный припадок надо бы назвать не сердечным, а припадком скорби и ужаса. Учись побеждать все, что давит твой дух. Независимость и свобода духа человека — вот основа его истинного здоровья. Надо бы говорить, что у человека не припадок печени, а припадок корыстолюбия. Не припадок болей под ложечкой, а припадок страха и уныния. Иди ложись, отдыхай. Вынеси на своих плечах все пороки Дженни, которые ты сегодня увидел, со всем мужеством, понимая их как ее злейших врагов. Вынеси, точно корзину с грузом, и развей по ветру. Но развей только после того, как найдешь в себе доброту принять в свое сердце ее образ и думать о ней, ища всех путей ей помочь.

Простившись с Сандрой, которого он поручил попечениям Артура, лорд Бенедикт прошел в свой кабинет, куда пригласил и Мильдрея. Подкрепив проголодавшегося гостя легким ужином, Флорентиец рассказал ему, что состояние Алисы, при которой неотлучно дежурят Николай, Наль и Дория, гораздо лучше, но сознание к ней еще не вернулось.

— Надо благодарить жизнь за ее болезнь, Мильдрей. От скольких мучительных минут она избавила Алису.

— Да, если бы ей пришлось присутствовать при тяжелейшей сцене сегодня и увидеть всю бездну жестокости и холодности ее родных — она, наверное, заболела бы, если бы и была здорова. — Лорд Мильдрей передал Флорентийцу все подробности происшествий в доме пастора, вплоть до угрозы судом и отношения Дженни к его письму.

— Я в этом не сомневался. Но все же обязан был сдержать слово, данное пастору, и выполнить все до конца. Бедная Дженни, как будет печальна ее жизнь и как ужасна старость. Ей будет еще один раз предоставлена возможность отойти от зла, и она снова ее отвергнет. А когда жизнь покажется ей адом и она сама обратится ко мне — я уже мало буду в состоянии сделать для нее. Спасибо, друг, за оказанное мне вами содействие. Вы очень устали за последнее время, разъезжая по моим поручениям. Я оценил вашу твердость и усердие, на которые можно положиться, и не забуду о них. И все же это не конец моим поручениям. Завтра утром я буду просить вас поехать в контору к мистеру Тендль и отвезти ему мое письмо. Если найдете возможным, постарайтесь привезти его с собой ко мне сюда. А теперь еще раз спасибо, идите отдыхайте и не беспокойтесь об Алисе.

— Когда я подле вас, лорд Бенедикт, я никогда не знаю ни страха, ни волнения. Только тогда, когда я чувствую себя отъединенным от вас — как в ту ужасную ночь, когда вы бросили мне записку в окно, — я страдаю и сознаю себя беспомощным и несчастным.

— Кто раз мог встретиться со мной или хоть узнать обо мне, тот уже никогда не может почувствовать себя одиноким. Кому же, как вам, протянута моя рука, тот не может знать ни страха, ни отчаяния. Тот, кто живет в полном самообладании, тот всегда держится за мою руку. И все его дела — от самых простых до самых сложных — я разделяю с ним. Если же раздражение вклеивается в его дела — значит, он выпустил мою руку, нарушил в себе гармонию и сам не может удержать моей руки в своей, хотя я ее и не отнимал. Помните об этом, мой друг, и старайтесь даже в такие тяжкие дни, как сегодня, хранить в сердце не только равновесие, но и радость.

Простившись с Мильдреем, Флорентиец поднялся к Алисе, побеседовал с Наль и возвратился к себе, когда весь дом уже погрузился в сон.

Долго сидела Дженни после ухода Сандры и Мильдрея и никак не могла прийти в себя. Мысли ее бегали по всей ее жизни, от самого детства и до этой последней минуты. Но ни на чем она не могла сосредоточиться. То ей удавалось несколько успокоиться на мысли, что сумма денег, оставленная лично ей, и проценты с капитала матери обеспечивают им безбедное существование. То она начинала сравнивать себя с Алисой — и снова в ней закипало бешенство. То ей казалось совершенно необходимым, точно кому-то назло, выйти немедленно замуж. Но и тут ее охватывало раздражение. За последнее время она нередко проводила время с мистером Тендлем. Она принимала его как кавалера своих прогулок. Ездила с ним кататься, в театр, обедать и ужинать в рестораны. Но ни разу она не спросила его о его жизни, профессии и занятиях. Она просто видела в нем сносного, развлекающего поклонника, считая, что он достаточно вознагражден за все свои траты, имея право любоваться ее красотой. Когда же оказалось, что Дженни проворонила удобный случай, что Тендль был богатым помещиком, человеком с положением и связями, что его занятия адвокатурой были фантазией от безделия и женихом он был завидным, — у Дженни сдавливало горло от ярости, что она сама его оскорбила и оттолкнула.

Измученная, не умеющая владеть собой, девушка чувствовала себя первый раз в жизни совершенно одинокой. Только сейчас, под раздававшийся в мертвом доме храп пасторши, она оценила тяжесть потери отца. Как ни протестовала она при его жизни против его правил, против огромной чести, которой он требовал от всех в доме и которая стесняла Дженни, она знала, что в отце она всегда найдет друга, поддержку и утешение. Даже в тех случаях, когда Дженни бывала кругом виновата, пастор никогда не возвышал голоса. Он только так страдал за нее сам, что дочь уходила умиротворенная. И при его жизни Дженни ничего не боялась. А теперь в ее душе был такой страх завтрашнего дня, что ей хотелось приникнуть хотя бы к чьему-либо плечу, чтобы почувствовать опору. Вспомнив о письме Флорентийца, она начала его читать. И чем дальше она читала, тем становилась спокойнее. Казалось, каждое слово раскрывало ей ее ошибки. Ей захотелось увидеть лорда Бенедикта, говорить с ним, примириться с сестрой...

Внезапно пасторша вошла в зал.

— Что ты сидишь в потемках, Дженни? Нам с тобой надо переговорить о тысяче вещей и принять какое-то решение. И чем скорее мы это сделаем, тем легче будет нам выпутаться из всех трудностей.

Пасторша опустила шторы и зажгла лампу. И все обаяние письма, которое Дженни успела спрятать от матери, улетело. Вместе с матерью в комнату ворвался вихрь страстей. И снова в Дженни запылали бунт и протест.

— Будем ли мы с тобой судиться с Бенедиктом? Ведь Алису вырвать у него без суда будет невозможно. А нам девчонка необходима в доме.

— Я думаю, мама, подождем до завтра с обсуждением этого вопроса. Надо спросить кого-либо опытного в юридических делах. Мы с вами ничего в этом не понимаем.

— Кроме Тендля, Дженни, у нас нет сейчас никого, кто бы мог растолковать нам юридическую сторону дела. Тебе надо написать ему письмо с извинениями и пригласить к себе. Он так влюблен, что, конечно, все извинит и будет радехонек прискакать.

— Ах, мама, с самой смерти папы вы не даете мне ни мгновения побыть одной и подумать о чем-нибудь, кроме материальной стороны жизни. Но я могу не желать...

— Дженни, ты знаешь, как я тебя люблю, — перебила дочь пасторша. — Я охотно увезла бы тебя в самое шумное место, где бы ты могла развлечься. Но именно сейчас мы с тобой должны, не теряя ни минуты, все сообразить и принять определенное решение, как нам строить дальше нашу жизнь. У нас может быть только два плана, каждый из которых упирается или, вернее, начинается с одного и того же: Алиса должна быть возвращена домой. Возвратив ее, ты можешь выбирать: или немедленно выйдешь замуж за Тендля, или поедем путешествовать и искать подходящих тебе встреч. Замужество с Тендлем имеет, конечно, много преимуществ. Но закон английский строг о разводе в такой степени, что было бы немыслимо от него освободиться, если бы он оказался неподходящим мужем.

— Да погодите, мама, решать этот вопрос о шкуре медведя, которого вы еще не убили. Я согласна написать Тендлю записочку и обещаю вам, что постараюсь повлиять на Алису, не доводя дела до суда. Она девчонка упрямая, но все же можно попытаться. Я ей напишу и буду звать ее приехать сюда повидаться с нами. Ну, а там мы постараемся ее не выпустить больше. Пусть ее опекун судится сам тогда с нами.

— Нет, Алиса не упряма, Дженни. Если с ней обращаться ласково — чего нам с тобой никогда не хотелось делать, — из нее можно веревки вить. Покойный папенька не столько любил ее, сколько отлично понимал эту черту характера ее и пользовался ею. Девчонка воображала, что он души не чает в ней, и отвечала ему настоящей преданностью. Если хочешь, чтобы Алиса приехала, притворись тоскующей по ней, напиши побольше ласковых слов. Она размечтается, что ты заменишь ей дружбу отца, и приедет.

Умная Дженни, отлично понимавшая цельность и прямоту характеров отца и сестры, оценивала их отношения и дружбу по-настоящему. Она знала сходство вкусов и идей, на которых лежала их дружба. Но что единственный ход к Алисе была ласка и призыв к ее милосердию — в этом Дженни не сомневалась. Написав коротенькую записку Тендлю, в шутливом тоне прося его извинения своему истерическому поведению — что так понятно в ее положении, — Дженни отдала записку матери, которая настаивала на необходимости отвезти ее лично молодому человеку.

Не столько пасторша верила в свои дипломатические таланты, сколько ей хотелось самой проверить слова адвоката и убедиться в богатстве Тендля, который жил, судя по адресу, на одной из лучших улиц. Так как и у самой Дженни теперь появилось любопытство к образу жизни поклонника, которого она согласилась перечислить в разряд женихов, то она не противоречила матери. Наскоро перекусив, пасторша отправилась в город. Дженни села за письмо к Алисе. Сначала ей казалось, что письмо это так легко и просто написать. Но прошло уже почти четверть часа, на листе красовалось трафаретное: «Милая Алиса», — и дальше ни одна мысль не складывалась у Дженни. Привычное гордо-снисходительное отношение к сестре, властный, приказной тон, которым она всегда говорила с сестрой — дурнушкой и швеей, не давал места чему-то другому, что сама Дженни понимала как ласковый тон.

Алиса продолжала ей казаться, по существу, глупым ребенком, упрямым в некоторых вещах, вроде любви к отцу и лорду Бенедикту, которых она чтила, как фетишей. Дженни вспомнила сцену в саду, когда она недостаточно почтительно, по мнению Алисы, выразилась о лорде Бенедикте. Вспомнился Дженни и весь вид Алисы, мелькнувшее отцовское выражение непреклонной воли. И она не знала, как ей пуститься в плавание с этим письмом, чтобы не сесть на мель или не разбиться о рифы всех своих дипломатических измышлений. Дженни пришло в голову, что хорошо бы вставить в письмо к Алисе кое-что из письма лорда Бенедикта, которое ей передал Мильдрей, так как, по всей вероятности, мысли лорда Бенедикта нравятся Алисе и привлекают ее. Но, переходя от порывов тишины к припадкам ярости, она нечаянно разорвала в мелкие куски письмо, а теперь ничего не могла из него вспомнить.

Наконец Дженни решила не упоминать о лорде Бенедикте, а взывать к гордости Алисы и доказать ей невозможность жизни в чужом доме в роли приживалки графини Т., тогда как родная сестра обречена ею на одиночество. Дженни так искренно поверила, что она жертва жестокости Алисы, что ей сразу стало легко начать письмо с целой серии обвинений сестре.

«Ты бросила нас с мамой на произвол судьбы и говоришь, что ты нас очень любишь. Ты даже не интересуешься, как мы живем и будем жить в этом старом, отвратительном, неуютном доме. Если ты думаешь, что для меня и мамы мыслимы те условия, которые ты нам предлагаешь, то, очевидно, ты совсем забыла о наших привычках и вкусах. Кроме того, если бы ты нас любила, ты не только не писала бы таких смехотворных распоряжений, но сказала бы отцу, что он от старости и болезни теряет всякое чувство понимания по-настоящему самых простых вещей. Ты же, Алиса, знаешь мои вкусы к роскошной жизни. Зачем же ты живешь при чужой женщине, которая может заменить тебя десятью швеями, а я могу иметь швеей только одну тебя. Ведь у меня не всегда же ты будешь сидеть дома. Скоро я выйду замуж, тогда можно будет подыскать тебе также приличного мужа. Твои вкусы так скромны, тебе так не нужен внешний блеск, что для тебя найти партию будет нетрудно. Если ты искренна в своих словах, не оставляй нас с мамой. Ты ведь знаешь, что вся наша с мамой предыдущая жизнь прошла в неудовлетворенности. То, чего нам с нею хотелось, все не нравилось отцу, и на все он накладывал свое вето. Теперь мы наконец можем начать жить, как нам хочется. Но для этого надо, чтобы ты была дома. А ты, злая девочка, покинула нас для своих деревенских вкусов. Если бы ты заупрямилась и не пожелала возвратиться немедленно домой, нам пришлось бы обратиться в суд. И на суде выяснилась бы картина ненормальности отца, огласки чего ты, наверное, не очень хочешь. Что касается твоего письма — не его лирических мест, а той части, где ты даешь свои «распоряжения», — то я просто их не принимаю всерьез. Но об этом мы поговорим дома, когда ты вернешься из своей достаточно затянувшейся отлучки. Я кончаю письмо и еще раз напоминаю тебе, что девушка из общества, случайно попавшая в пасторские дочки, вместо того чтобы занять в свете блестящее положение, не должна жить приживалкой в чужом доме. Возвращайся скорее домой и развяжи нам с мамой руки. До скорого свидания.

Твоя Дженни».

Дженни осталась очень довольна своим письмом и, помня одну себя, полная сознания исполненного тяжелого долга, стала ждать возвращения пасторши. Через некоторое время леди Катарина возвратилась в довольно плохом расположении духа. Дом мистера Тендля оказался отличным особняком. Но самого хозяина не только не было дома, но и вся прислуга была отпущена, кроме дежурных дворника и кухарки. Мистер Тендль жил на даче, домой заглядывал редко и бывал только по утрам в конторе дяди. Все эти сведения весьма неохотно дал ей дворник. С трудом удалось пасторше узнать адрес конторы адвоката. Разочарованные мать и дочь решили отправить письмо по почте, так как Дженни категорически воспротивилась желанию матери передать письмо Тендлю лично в конторе.

И Дженни, и леди Катарина, обе были раздражены неудачей. Обе чувствовали себя одинокими и обе не знали, чем и как себя занять. Поболтав о всяких пустяках, обе отправились спать, не признаваясь друг другу, как тревожно становилось у каждой на сердце и будущее, без мужчины, казалось им мало привлекательным.

У Дженни пробегали завистливые струйки по сердцу, когда она думала, что Алиса сидит в деревне, окруженная мужским обществом, и не знает никаких забот, которые целиком снял с нее богатый опекун.

И Дженни решила бороться с этим опекуном, вырвать у него Алису, чего бы ей это ни стоило. Если не Тендль, то кто-то другой, но замуж она выйдет, и лорд Бенедикт хорошо запомнит на всю жизнь, как ему насолила Дженни.

На этих приятных мыслях Дженни успокоилась и с твердо принятым решением легла спать.