КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Судебная контора. Мартин и князь Санжер 4 страница— До вечера, — сказал он в передней Джемсу и вышел из дома на улицу, где уже начинался рассвет. Оставшись один, Джемс снова прошел в комнату отшельника и сел на тот же диван, где провел с ним несколько часов Ананда. Теперь Джемс уже не спрашивал себя, зачем такие люди, как Ананда и И., лорд Бенедикт и сэр Уоми, живут в гуще людей, их грехов и их страстей. Он много раз вспоминал, как Ананда и И. удивлялись его и Левушки недоумению, когда он их причислял к существам высшего порядка, обладающим какими-то чудесными силами, добытыми сверхъестественным путем. Они, смеясь, отвечали капитану, что для любого ботаника управление пароходом капитана было бы чудом до тех пор, пока он не обучился бы его искусству. Когда знание открывает глаза, всякое волшебство исчезает... В образе Будды перед ним сияла жизнь обычного человека. Этот человек не звал к авторитету, не внушал никому фанатизма веры. Он просто учил любя побеждать, искать в себе мир и понять бесценную, дивную свободу, в себе самом носимую. Капитан подошел к самой чаше святого, прислонился к ней головой и прошептал: — Идти за Твоею мудростью хочу. Буду стараться видеть ее во всем, что встречу в дне. Я знаю свое место во вселенной, знаю, что я не обладаю должной духовной высотой, чтобы быть подле высоких всю мою жизнь. Но встречи с ними я не забуду и постараюсь начинать и кончать мой скромный день у чаши Твоей. Он еще раз взглянул в прекрасное лицо Будды и тихо вышел из дома, где уже просыпались немногочисленные слуги. Весь день вся семья Р., как и сам капитан, считали минуты, когда наконец им придется ехать к лорду Бенедикту. В семье же самого лорда все были заняты своими текущими делами и мало думали о вечернем приеме. Алиса сменила Дорию у постели больной матери, которая была уже в полном сознании, но по ужасу и смятению, которые наполняли ее, была близка к безумию. На все старания Алисы ее успокоить леди Катарина твердила только одно: — Если бы ты знала все, Алиса, ты бы не только ласки своей мне не давала, но не захотела бы даже войти в ту комнату, где я живу. Я, я одна погубила Дженни и испортила половину жизни тебе. Что мне делать? Куда мне кинуться? Как помочь Дженни? — Мама, милая, любимая мама. Какую жизнь вы мне испортили? Я была счастлива, я любила вас, и папу, и Дженни, и охотно делала, радостно и просто, что вы хотели, и жалею, что не умела сделать больше. Теперь я знаю только одно: если папа не судил вас, а учил вас уважать — он и сейчас повторил бы нам с Дженни ту же свою волю, чтобы мы чтили вас. Мамочка, перестаньте дрожать и бояться. В доме лорда Бенедикта нет места страху. Здесь каждому защита. Не успела Алиса произнести этих слов, как в комнату вошел Ананда. Он точно внес с собой весеннее солнце, так светел, весел и радостен был он. — Вы, я вижу, Алиса, чем-то опечалены. А вот и разгадка, — продолжал Ананда, садясь у постели больной и всматриваясь в ее заплаканное лицо. — О чем же плакать, мой добрый друг, — так нежно сказал Ананда, такая всепрощающая доброта была в его голосе, что леди Катарина схватила его руку, приникла к ней, и ее раздирающее рыдание раздалось в комнате, раня сердце Алисы. Встав на колени, Алиса приникла к другой руке Ананды и с такой мольбой посмотрела в его глаза, точно хотела отдать всю себя за мир и спокойствие матери. — Встань, дитя. Не отчаивайся, не считай себя бессильной в иные моменты жизни, когда стоишь перед скорбью и отчаянием человека и думаешь, что не можешь ему помочь. Нет таких моментов, где бы чистая любовь и истинное сострадание были бессильны, не услышаны теми, к кому ты их направляешь, и оставлены без ответа. Правда, не всегда твои чистые силы проявляются мгновенной помощью встречному вовне. Факты внешнего благополучия, единственное, что ценят люди как помощь, далеко не всегда составляют истинную любовь. Но каждое мгновение, когда ты вылила помощь любви, как самую простую доброту, ты ввела своего встречного в единственный путь чистой жизни на земле: в путь единения в мужестве, красоте и бесстрашии. Разбив в сердце и мыслях страдальца предвзятое представление, что жизнь вооружилась против него, что его грехам нет прощения, что, будучи грешным, он не может уже выйти на путь Света и нести этот Свет другим, — ты разбиваешь перегородки авторитетов и предрассудков и создаешь ему новые борозды, куда потечет его мысль с этого мгновения. Никогда не отчаивайся и силу понимай во внутренней работе твоего собственного духа. И чем выше будут твои бескорыстие и радость, когда будешь принимать в свое сердце своего встречного скорбь, чем увереннее ты будешь нести свою любовь к милосердию своего Учителя — тем увереннее повернутся факты серого дня встреченного тобою страдальца. И тем скорее, проще, легче сойдет с него очарование скорби. Посадив девушку рядом с собой, Ананда положил свою руку на голову все еще рыдавшей пасторши и тихо ей сказал: — Разве вы льете эти слезы сейчас о дочерях? Ведь вы плачете о муже, о том, что вы его не поняли, не оценили вовремя его чести и доброты и не доверились ему. Вникните в тот голос совести, что так раздирающе кричит в вас сейчас. Ведь вы плачете о себе. Под влиянием легкого прикосновения руки Ананды леди Катарина затихла. У нее хватило сил приподняться и посмотреть в лицо того, кто пришел коснуться ее гнойных ран, так как леди Катарина вдруг представила себе, что чистому взору Ананды она должна представляться чем-то вроде прокаженной. Эта мысль мелькнула в ее уме на секунду, но голос говорившего увлек ее за собой целиком. — Думайте о Дженни. Непременно думайте как о любимой дочери, осуждению которой нет места в вашем сердце. Но не думайте, что перед вечностью имеет какую-либо цену то сострадание, где вы плачете, мечетесь, бурлите негодованием или какими бы то ни было страстями, хотя бы в ваших мыслях вы им придавали ореол священности. Труд, спокойствие, восприятие ваших отношений как результата знания, что великая встреча с каждым есть бескорыстие вашей любви, — вот будет ваше деятельное сострадание, в которое может проникнуть энергия мировой любви Вечного. Поймите раз и навсегда: вам надо жить в любви, в труде для Дженни. Если перестанете плакать, вы сможете соединиться с нею через какое-то количество лет, чтобы помочь ей раскрепоститься от предрассудков зависти, которые и бросили ее сейчас во власть тьмы. Не станете ведь вы отрицать, что всей своей жизнью с Дженни до сих пор вы каждый день своим раздражением и ложью складывали ей ту непроницаемую стену, за которой она сидит сейчас. Вы камень за камнем складывали эту стену вокруг дочери; так теперь, по камушку, только вы одна можете ее разобрать. Вашими орудиями труда могут быть только спокойствие и мир. Как вы были лишены самообладания, так теперь можете начать свою работу любви и раскрепощения дочери только тогда, когда научитесь не повышать голоса ни при каких обстоятельствах. И не только удерживать поток слов и думать о каждом слове, которое произносите, но еще и ясно сознавать, что творимое вами раздражение в этой комнате мчится гораздо сильнее электричества грозы в эфир вселенной. Вы абсолютно здоровы. Вставайте, начинайте трудиться, если действительно любите Дженни и хотите ей служить. Как раньше всю жизнь вы выливали мусор своей души и грязнили им вселенную, так теперь вы должны выработать в себе новые привычки, и первые из них: научиться радоваться, научиться смеяться и не осуждать. Начните с самого простого и смиренного труда. Всю жизнь вы были ленивы и только и делали, что изображали из себя леди. Теперь снимите все хозяйственные заботы с Дории, которая должна взять сейчас иное дело. Учитесь в самых серых днях и делах общаться с людьми и вырабатывайте выдержку. Забудьте свои классовые предрассудки и обращайтесь с каждым слугой и торговцем так, как будто перед вами в каждом из них стою я и вы говорите со мною. И я увижу, насколько вы искренни, когда говорите, что чтите меня, — улыбаясь закончил Ананда. Не дожидаясь ответа пасторши, он покинул комнату, оставив мать и дочь в самом разном настроении духа. Глаза Алисы, сиявшие не меньше глаз самого Ананды, выражали ее полное понимание глубочайшего смысла слов Ананды. В поведении матери, ей предписанном, она сознавала почти единственную возможность для леди Катарины выработать самообладание, какую-либо воспитанность. И вместе с тем она ни минуты не сомневалась, какое разочарование, даже отчаяние должна чувствовать сейчас ее мать, всю жизнь ненавидевшая хозяйство, порядок и тот упорный, мелкий труд, который с ним связан. Ее голова и сердце уже работали, как бы показать матери заманчивые стороны в этой работе, которой можно отблагодарить лорда Бенедикта за все сделанное для их семьи. В душе леди Катарины образовалась какая-то пустота. Она поняла, что в данную минуту, в том состоянии смятения, в каком она живет, она ни на что не годна. Слова Ананды проникли ей в сердце. Там уже не было сейчас лжи. Пасторша призналась себе, что слезы ее были слезами поздних сожалений. Теперь только она видела фигуру мужа такою, какой она рисовалась всем. Браццано больше не занимал никакого места ни в ее сердце, ни в мыслях. Муж и Алиса представлялись ее духовным глазам новыми людьми, к которым в ней просыпалось и новое чувство. В ней рождалась новая сила жить, поддерживаемая этими новыми непривычными образами, которая пускала ростки в самой глубине сердца. Одно только знала твердо леди Катарина, что не будет протестовать против назначенного ей Анандой труда. Но как взяться за него, она так же мало знала, как любой дровосек о тонкостях скульптуры. Мать и дочь встретились взглядом. Ни слова не сказала каждая из них, но обе поняли, что о старой жизни леди Катарины и речи быть не может. Всегда возмущавшаяся, когда муж указывал ей на необходимость труда, сейчас пасторша думала только о своей неопытности и полной неприспособленности к предстоявшей ей задаче. В прежнее время она и не подумала бы послушаться и встать с постели. При малейшем нездоровье она оберегала себя до чрезвычайности. Теперь же, чувствуя себя совсем разбитой и без сил, она немедленно стала одеваться. Помощь Алисы, казалось, давала ей новую силу. Она видела теперь в дочери не девочку-подростка на побегушках, швею, необходимую в доме, но подругу, в сердечном участии которой не сомневалась. — Мама, вы не думайте, что все это хозяйство так сложно. Во-первых, вам самой не придется бегать по рынку или стоять у кастрюль. Здесь есть отличный повар и экономка. Вам надо будет только вести весь дом в смысле расхода денег и заказов всего того, что лорд Бенедикт будет считать нужным для его дома. Обычно он сам отдавал Дории краткие и точные распоряжения. — Ах, детка, я так боюсь лорда Бенедикта! Ничего, кроме благодеяний, я от него не вижу. Но когда попадаю в его присутствие — я точно в крепости. Я знаю, что я защищена от всего, и все же, когда я о нем думаю, меня пронизывает страх. Я, как карлик перед великаном, все вспоминаю, как его глаза приклеивали мои ноги к полу. Ну как я войду к нему за распоряжениями? Если бы ты знала, как у меня сжимается сердце. Я знаю, что надо начать жить по-новому. И не могу себе представить, как свести счета за месяц. Сколько раз твой отец просил меня об этом, начинал мне тетради, показывал, пытался помочь, а я только хохотала и вырывала листы из заведенных тетрадей. И ничего я не умею. — Я буду помогать вам, дорогая. Да и Дория не оставит вас, пока не обучит всему. — Алиса помогла матери расчесать ее густые прекрасные волосы, такие теперь серые вместо прежнего огня бронзы, и, заглянув матери в глаза, сказала: — Если вы любите сейчас папу, мамочка, то вы непременно все сумеете. Ведь не только для Дженни, но и для спокойствия папы вам надо в работе найти оправдание перед ним. Мы вместе будем трудиться. Сейчас мне надо идти играть. Я знаю, что скоро вернется Дория, которая сейчас сводит счета с экономкой. Попробуйте прислушаться к их труду, а может быть, вам это и не покажется трудным. Поцеловав мать, Алиса спустилась вниз. Леди Катарина все же не решилась вмешаться в труд Дории без ее приглашения. Да и чувствовала она себя такой слабой, что с трудом дошла до кресла. В первый раз в жизни она подумала, что, кроме пустых романов на родном языке, она ничего не читала, что даже и на родном языке она не очень-то грамотна, а по-английски пишет с грубыми ошибками. Она подошла к полке с книгами и взяла первый попавшийся ей том Шекспира. Открыв «Гамлета», которого она, к стыду своему, никогда не читала, она принялась за чтение, поджидая Дорию. Между тем, в кабинете лорда Бенедикта шел разговор между самим хозяином, его вновь прибывшими друзьями и Анандой. О чем именно шел разговор, никто из обитателей дома не знал. Через некоторое время лорд Бенедикт позвонил и приказал вошедшему слуге позвать Николая и Дорию. Когда они оба вошли в кабинет, они увидели, что все собравшиеся там были в длинных белых одеждах, похожих на индусское одеяние. — Мой друг, — обратился сэр Уоми к Николаю. — Я видел Али и привез тебе от него письмо и этот хитон. Он просит тебя выполнить все его указания, которые ты найдешь в письме, а также принять в свой дом в Америке одного из его друзей, которого ты несколько знаешь. Помнишь ли ты того немого, который жил в горах, где ты впервые встретил Али? Речь идет о нем. — Я не только прекрасно помню молчаливого, любезного хозяина сакли, но до сих пор помню впечатление, оставленное им у меня. Мне чудилось, что молчальник не был нем, так продолжаю я думать и сейчас. Но это все равно, в каком бы виде ни желал Али поселить его в моем доме, радость Наль и моя будет огромна, и все, что пошлет нам жизнь, мы разделим с ним. Одно только — и это известно вам, сэр Уоми — ни у меня, ни у Наль нет ничего. Мы в доме нашего друга и отца Флорентийца пришельцы. Но все, что нам дается в этом доме, мы все разделим с гостем Али. — Считай, Николай, что в Америке я буду твоим гостем, — сказал Флорентиец. — И разговаривай как хозяин и глава. — Можешь ли ты, — продолжал сэр Уоми, — дать приют не только немому, который теперь отлично научился говорить, но и помочь целой группе людей, которая вместе с ним приедет к тебе от Али? Желаешь ли ты, в смысле личной твоей помощи, помочь им организовать маленькое ядро, отделение твоей будущей общины? Желаешь ли ты стать во главе этих людей и приготовить нечто вроде небольшого культурного поселка, куда через шесть-семь лет могли бы приехать уже в большом количестве люди? Обдумай ответ. Надо приготовить такую высококультурную ячейку, где бы приехавшие вновь люди нашли сразу возможность влиться в коммунальное начало, в раскрепощение от давящей дух собственности. И где труд над обработкой земли был бы облегчен до максимума. Чтобы каждый из членов твоей новой общины мог свободно работать в той профессии, которую выберет себе по любви к этой форме труда, отдавая минимум времени для труда на содержание общины. — Если бы я думал много часов, я не мог бы придумать слов, в которые вылилась бы моя радость от этого предложения, сэр Уоми. Одно могло бы меня смущать: если бы я был менее смиренным и колебался в моей верности Али, я думал бы, достоин ли я этой чести. Но я знаю, что иду так, как видит и ведет меня мой Учитель. — У меня также будет к тебе просьба, — сказал князь Санжер. — Я хотел бы теперь же послать с тобой двух учеников, высокообразованных инженеров-механиков. Я дал им большое задание для технической разработки новых летательных машин. Ты сам крупный математик, так что в этой части они будут обеспечены помощью. Я просил бы тебя, если ты захочешь мне помочь, создать им все условия для научной работы, а через несколько времени я пришлю к тебе еще партию рабочих, которых тоже прошу принять в члены твоей новой общины. И сам я через год-другой приеду к тебе на некоторое время, так как очень интересуюсь будущим развитием механики в этой области. — Вообще, Николай, если ты не отказываешься взять на себя эту нелегкую задачу организации уголка жизни на новых началах, на новом понимании, что такое «воспитанный человек», как говорит об этом твой последний труд, то Флорентиец, едущий с вами, тебе во всем поможет, — снова сказал сэр Уоми. — Чтобы организовать музыкальную сторону жизни, у тебя будет Алиса, а для целей воспитательных тебе будет ревностным помощником Наль. Через некоторое время к тебе приедут Сандра и Амедей, которому придется изучать строительное дело. Сандра же, со своей всепоглощающей памятью, изучит в короткое время все, что будет необходимо для агрономии. Сейчас они с тобой не поедут, так как на первых порах ты должен иметь в каждом человеке абсолютно выдержанных людей и опреденную трудящуюся единицу. Это пока все, что я могу тебе сказать. Далее Али будет сноситься непосредственно с тобой и Флорентийцем. Он решил подойти очень близко к этому делу и будет уделять тебе столько времени и забот, сколько ты будешь в них нуждаться. Что же касается выбора места и времени, когда ты сможешь принять людей, о которых я и Санжер тебя просили, это уже твое и твоего помощника Флорентийца дело. Но помни, друг, что именно ты должен стать главою нового дела и взять на себя всю ответственность за него. Сэр Уоми подал Николаю два объемистых письма, с крупным, четким почерком, в котором он сейчас же узнал дорогой ему почерк Али, и два больших пакета, один из которых предназначался для Наль. — Теперь, друг Дория, дело пойдет о тебе, — сказал князь Санжер. — Твое бескорыстие и деятельная энергия всего последнего времени, без всяких твоих просьб и настаиваний, как ты любила это делать прежде, убедили нас, что для тебя настало время действовать в большем масштабе. Тебе дается поручение, оставаясь подле Ананды, выполнить самостоятельно несколько дел в борьбе с Браццано и его сподвижниками. Браццано, не имея понятия, чье имя скрыто за псевдонимом Бенедикт, решил, что здесь не нужны большие силы, и прислал тех, кто мог ему служить для обольщения пасторши и Дженни. Зная хорошо леди мать, Браццано от нее выведал все, что ему было нужно, об ее дочерях. Но расчет его был сделан легкомысленно, в чем убедились все, им сюда присланные. Мы уедем отсюда лишь после того, как проводим Флорентийца и всех, кого он решит с собой взять. Ты же останешься с Анандой здесь, и на твоем попечении останется пасторша. Я знаю, как тебе будет трудна эта ноша, колебания и страх которой будут тебе все время мешать и нарушать в тебе самой устойчивость и гармонию. Но, видишь ли, нет такого места во вселенной, где мог бы уединиться человек, желающий жить для общего блага. Нельзя спрятаться от суеты и страстей встречающихся людей. Нельзя искать личного успокоения и мира в какой-либо внешней отъединенности и тишине. Но должно и можно так стойко стоять среди бурь толпы, приходящих к тебе, можно так ясно видеть всегда и в каждом единственную силу — жизнь, чтобы гармония твоя не нарушалась. Этого достигает человек тогда, когда интересы его поднялись выше его собственной личности, когда он не живет иначе, как влившись каждым дыханием в жизнь вселенной. Закаляйся подле пасторши, которая своей скорбью, суетой, слезами и постоянным качанием маятника вверх и вниз стоит целой толпы. Не думай, как мелки или ужасны ее переживания, а думай только, как тебе научиться такой стойкости, чтобы и она утихала подле тебя. Ласковость, какая-то особенная величавая вежливость исходила от всей фигуры Санжера. Он посмотрел на Дорию, еще раз ласково ей улыбнулся и продолжал: — Теперь, когда ты, друг, на опыте поняла, как тяжело ложится нарушенный учеником обет на его водителя, ты останешься подле Ананды, чтобы стать для него в его деле тем верным помощником, на которого он сможет положиться как на точного и немедленного исполнителя его указаний. Будь мужественна до конца. Не все время ты должна быть неотлучно при Ананде. Ученик в наибольшей степени помогает Учителю не тогда, когда живет и действует подле него, в непосредственном общении и физической близости. А тогда, когда он созрел к полному самообладанию и может быть послан один в гущу людей, в толщу их страстей и скорбей. И в эти периоды разлуки с Анандой ты, не обладающая ни сверхсознательным слухом, ни зрением, всегда будешь иметь весть от своего Учителя, весть точную, переданную непосредственно от него. Ты смотришь удивленно, и все твое существо выражает один вопрос: «Как?» Более чем просто. Нужно — и муравей гонцом будет. Никогда не обращай внимания на то, кто подал тебе весть. Всецело разбирайся в том, какая пришла к тебе весть. Первая из задач твоего самовоспитания сейчас — гнать от себя тоску, иногда тебя посещающую. Гони ее, не умом понимая, что в ней нет творчества и что ты заражаешь для каждого встречного весь тот день, в который он встретился с тобой и неизбежно проглотил частицу волнения и подавленности из твоей атмосферы. Гони ее любя, понимай, какая огромная сила льется из тебя, если в чаше сердца твоего не застряла ни одна соринка скорби людской и ты их вылила в чашу Ананды. Только если в твоем сердце мир и тишина — только тогда сможешь перебросить все собранное за день человеческое горе в чашу Учителя. Только в этом случае твой огонь Вечного не зачадит и не мигнет, заваленный страстями людей. Не мигнет, а соприкоснется с пламенем Ананды, и его доброта освежит страдающих и пошлет им помощь. Вбирая в себя мутную волну земного дня, проходи его в наибольшей простоте, в наибольшем мире. Старайся не поддаваться влиянию предрассудков сострадания, требующего сочувственных слез, поцелуев, объятий. Но живи в истинном сострадании, то есть стой в мужестве и бесстрашии и неси огонь сердца так легко и просто, как идет каждый, имеющий знание вечной жизни и ее движения. Тогда поклон твой огню встречного будет непрерывным током в тебе труда Ананды. Обняв Дорию, князь Санжер увел ее в свои комнаты. Ананда вышел с Николаем, чтобы переговорить с Алисой о вечерней музыке. Лорд Бенедикт и сэр Уоми вызвали к себе Сандру и Амедея.
|