ЙОГА В НАШЕМ НРАВСТВЕННОМ КЛИМАТЕ

Свои слёзы оставь на потом,

Ты сегодня поверил глубоко,

Что завяжутся русским узлом

Эти кручи и бездны Востока.

Ю Кузнецов

Наша страна — не Индия: ёлка не пальма, на морозе да снегу в набедренной повязке не посидишь, плодов круглый год тоже не найдёшь. Да и духовный климат тоже суровый. То абсолютизм, то коммунизм, то демократия с разрушением всего прошлого. В нашем государстве (но не в народе!) отсутствует многоцветность вероисповеданий и учений, преемственность культуры, уважение к носителям знания. Присущие некогда русским доброта, терпимость, совестливость, «общежительность» (А.С. Пушкин), уважение и благоговение перед добродетельными, знающими или отрёкшимися от мирского людьми если не утратились вообще, то доведены до опасной низости государством, государственным христианством и интернациональными коммунистическим и радикально-демократическим гнетом.

На каком-нибудь тепло-курортном нравственном островке не в пример мягче. Но Истина — самый могучий магнит, и она влечёт к себе вопреки всем сопротивлениям, препятствиям, препонам! Свою силу можно узнать только в исключительных условиях — так горовосходители, скалолазы, спелеологи, полярные, морские и воздушные путешественники-одиночки и прочие преодолевают трудности, иногда смертельные, чтобы открыть в себе великую силу, умение подчинять тело своей воле, запасы самопожертвования и радость преодоления слабости. Само стремление к высокой цели — уже признак силы, оно же питает энергией и силой, а иногда даже оказывает прямое целительное действие.

В характере русского народа, по мнению многих мыслителей и писателей, по исследованиям психологов и бытовым наблюдениям, есть черты, по крайней мере, не противоречащие основам индийской культуры. А в свете накопления всё большего числа данных о ближайшем родстве и соседства, по крайней мере, временного или пространственного, славян и ариев на арийской прародине эта близость объясняется и исторически.

Сказать об этом можно много, но это, конечно, тема отдельного большого труда. Здесь мы высветим лишь некоторые черты. Поиск истины, смысла жизни, безусловного добра, «богоискательство» принадлежит к числу первичных основных свойств русского народа. Эту свойство отмечали мыслители и философы разных направлений — славянофилы, Ф.М. Достоевский, B.C. Соловьёв, Н.А. Бердяев, Н.О. Лосский и др.

В русском народном способе видеть мир и действовать в нём явно видно стремление к целостности. Для коренного сознания свойственен стихийный «идеализм» — отказ от разделения мирского и духовного в общественном поведении и отвергание возможного противоречия между желанным и должным, то есть отвергание расхождения между волей (субъективным стремлением) и разумом, между мечтой и действительностью. Отсюда определённая, зачастую неоправданная, склонность к созерцательности, мечтательности и больший интерес к самому ходу деятельности, нежели к результату, который она даёт.

Прошлое — часть настоящего» (Н. Бердяев), поэтому мы так часто пересматриваем историю. Нам претит теория прогресса, который «всё спишет», и легче принять идею кармы. Наши люди часто ведут себя так, будто знают, что жизнь даётся не один раз. Возможно, этим во многом объясняется так называемая «пассивность», долготерпение, нежелание улучшать своё положение, метания к крайностям и т. д.

Главной целью для народного мировоззрения является Воля (Вольность). Наш язык описывает Волю тремя главными значениями: 1) свобода; 2) власть, мощь; 3) смерть, — которые входят также и в смысл индийского понятия мокши.Издревле воля — высокое и светлое желание, всегда соотнесённое с Богом. Воля — понятие нравственное, в отличие от свободы (своего бытия) среди своих. Воля — высшая власть, тогда как свобода — право. Воля — это ощущение божественной свободы.

Но то, что одним из важнейших ценностных условий русского человека является свобода, прежде всего свобода духа, видели не все. Казалось бы, наша история свидетельствует как раз об обратном: о его «рабской душе», «забитости», «покорности» и т. п. Однако это утверждение происходит от узости взгляда, ограниченного лишь политико-правовой областью жизни, которой народное мировоззрение, видимо, особой важности не придавало. При этом не замечали, что этот «рабский народ», стремясь к вольной жизни, раскинулся на 1 /7 суши, что он всегда побеждал внешних завоевателей, отстаивая независимость, что даже пренебрежение законами со стороны и высших и низших и разрушительные бунты вызывались стремлением к воле. «Широкая натура, испытание ценностей мысли опытом, откуда возникают дерзкие рискованные предприятия, склонность к анархии, неумение столковаться для общего дела, нигилизм, даже хулиганство»[9] — свобода выступала в самых разных и даже страшных обличьях. Именно потому, что русский человек чувствовал себя по сути свободным, великим и крайне своеобразным, он и мог доходить до величайшего самопожертвования и самоотречения.

Истина или истинное вероучение существует вечно и неизменно, но оно бывает скрыто или забыто. Само познание — это, главным образом, открытие (или откровение), раскрытие уже существующего, проникновение в суть наитием. Познание — прежде всего обобщение, синтез при некотором пренебрежении и даже враждебности к разложению, анализу. В языке существует «нравственный запрет на разъятие живого» (В. Колесов). Краткое и ёмкое изречение, образ для нас убедительней логических схем. Поэтому именно литература, а не наука выступает у нас в виде учителя жизни или открывателя Правды. При этом словесное выражение важно как намек на невыразимую Истину. В общем, это вполне йоговский подход.

Всякое дело, слово и мысль окрашены нравственным идеалом и подвергаются нравственной оценке. Преобладающей ценностью для населения России является жизнь с чистой совестью.

Многие мифы о безнравственности русского народа, даже после того как из него 70 лет делали «совков», развенчиваются сравнительными исследованиями наших и зарубежных психологов. Например, компромисс между добром и злом в советском обществе перед самым распадом Союза оценивался позитивно, а в американском негативно. Переводя на понятный язык: в нашем народе зло не оценивается однозначно как неисправимое и требующее уничтожения, выше терпимость и меньше желания решать вопросы конфликтно. Главным стремлением всегда было решать всё «миром и ладом».

Взаимопомощь у нас даже при трудной жизни оставалась нравственной потребностью, даже вопреки собственной выгоде, что, в общем, не свойственно западному обществу. Например, в западных колледжах ученик никогда не подскажет соседу по парте на уроке или на экзамене, не передаст шпаргалку, не даст посмотреть курсовую. Нормой, как и в реальной жёсткой жизни, является дух жёсткого соревнования. Если сказать преподавателю, что кто-то списывает, то это не только будет поощрено администрацией, но и не вызовет негативной реакции студентов. С утверждением, что во время вступительных экзаменов в высшее учебное заведение не надо посылать шпаргалку другому, даже если это близкий друг, согласились 90,3% американцев и лишь 37,95% советских студентов, большинство из которых «с радостью бы помогли другому», а не постарались бы «обойти его на повороте».

Доброта у нас выше правдивости. С утверждением, что врач должен скрывать от пациента, что у него рак, чтобы уменьшить его страдания, согласились всего 8% американцев и 89% советских.

Врождённое чувство справедливости у нас выше, чем закон. 84,5% наших студентов по сравнению с 11,5% американцев согласились, что злодеяние должно наказываться более строго, чем того требует закон, если это послужит предостережёнием для других.[10] Это можно было бы посчитать жестокостью, если не принимать во внимание, что основная форма защиты своего мироустройства — всё же не насилие, а неподдержка. Чаще «народ безмолвствовал», переставал поддерживать власть трудом, уходил от общественной жизни, выражая тем самым своё осуждение. И это одно из косвенных подтверждений того, что у наших людей справедливость не сводится к юридическим нормам. Закон у нас не соблюдают ни в верхах, ни в низах, а поступки оценивают странной и очень подвижной меркой — совестью, по которой «всё, что нравственно, не может быть преступным» (например, нарушение несправедливого закона ради блага других), но всё преступное обязательно безнравственно.[11]

Не все эти качества и не всегда хороши, но именно существование в русском миросознании подобных представлений позволяет нам находить нечто созвучное в мировоззрении и упражнениях йоги и совершенствоваться посредством её, естественно, понимая и применяя соответственно нашей природной и мировоззренческой среде.

Исследователи отмечали также, что для русского мировоззрения свойственна естественная тяга к восточным религиям и гораздо более лёгкое и глубокое их принятие и приспособление к ним, нежели к западным.

И это даёт нам надежду, что этот накопленный и отстоянный тысячелетиями в Индии опыт нравственного преобразования личности может быть полезен и на нашей родине.