Трудные для восприятия грамматические конструкции с неправильной логической сочетаемостью, препятствующие уяснению смысла текста уголовно-правовой нормы.

Статья 121 (ч. 1) — «Заражение другого лица венерической болезнью лицом, знавшим о наличии у него этой болезни, — наказывается...» Эту двусмысленную фразу можно истолковать следующим образом: человек, заразивший другого, несет уголовную ответственность лишь в том случае, если он знал, что зараженный уже болен венерической (другой?) болезнью. Чтобы устранить эту двусмысленность, достаточно написать: «знавшим о наличии у себя...»

Статья 123 — «Производство аборта лицом...» Субъект действия обозначается как «лицо», т. е. часть тела человека, а не как-либо иначе, как это принято в соответствующих кодексах европейских стран, например: «тот, кто производит аборт...»

Статья 10 (ч. 2) — «Если новый уголовный закон смягчает наказание за деяние, которое отбывается лицом...» Возникает вопрос: как деяние может отбываться? Деяние совершается, а отбывается наказание.

Казуистичность формулировки ч. 2 ст. 28 практически исключает ее единообразное правопонимание и правоприменение.

Как явно противоречивые по смыслу и с позиции формальной логики воспринимаются формулировки ч. 1 и 2 ст. 42, что делает понимание этого текста достаточно проблематичным даже для юриста.

Использование в тексте Уголовного кодекса РФ оценочных понятий, неопределенность содержания и объема которых затрудняет адекватное понимание текста.

Статья 130 (ч. 1) — «Оскорбление, т. е. унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличнойформе (здесь и далее выделено мной. — К. Л.)...»

Статья 153 — «Подмена ребенка, совершенная из корыстных или иных низменныхпобуждений...» (см. также ст. 155).

Статья 213 (ч. 1) — «Хулиганство, т. е. грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважениек обществу...»

Статьи 61 (п. «з» ч. 1), 107 (ч. 1), 113 — «аморальное поведение», «аморальныедействия (бездействие)».

В п. «б» ч. 2 ст. 105, п. «а» ч. 2 ст. 111 и др. законодатель говорит об общественном долге,но не определяет это понятие. Далее в п. «в» ч. 2 ст. 105 говорится об убийстве, совершенном с особой жестокостью,однако не вполне ясно, в чем заключается особая жестокость. Определяя само понятие «убийство» в ст. 105, законодатель не указал на его неотъемлемый признак — противоправность. Логическое толкование этого понятия не может помочь осознанию правомерности необходимой обороны, смертной казни или, напротив, незаконности эвтаназии.

В тексте Уголовного кодекса РФ неоднократно используются понятия «существенный вред», «значительный ущерб», «злостное уклонение»,требующие специального толкования с опорой на варианты их действительных проявлений.

Употребление неоднозначных терминов, терминов из другой отрасли знания, многозначных слов, синонимов, просторечий, жаргонизмов, архаизмов, снижающих эффективность профессиональной коммуникации из-за неадекватного понимания или непонимания выражаемых концептуальных установок уголовно-правовой нормы.

В Уголовном кодексе РФ не урегулировано отличие терминов «продукция» и «товар», которые используются соответственно в ст. 238, 257 и ст. 180, 182, 188, 200, 238. Применяя эти и аналогичные им термины (например, «изделия»), автор законодательного текста заставляет читателя ломать голову над решением таких вопросов: Должно ли их применение определяться в данном контексте общеупотребительным содержанием этих понятий? Какой круг товаров включается в понятие «продукция»? Может ли процесс производства образовывать окончательный состав и без получения готового изделия?

В примечании к ст. 158 законодатель не дал определения термина «имущество», не дифференцировал предмет посягательства на собственность в зависимости от способа его совершения, затруднив тем самым применение соответствующих норм.

Из-за неопределенности и неясности термина «доход» в примечании к ст. 171 у потенциальных или действительных участ-

ников правоотношений могут возникнуть споры и разногласия, поскольку доход можно понимать и как выручку от реализации продукции, и как разницу между выручкой и расходами.

Вызывает сомнение употребление в ч. 4 ст. 35 в скобках многозначного слова «организация». Есть ли необходимость его использования в данном тексте? Законодатель не разъясняет, в каком значении оно здесь употребляется: организация как группа людей, объединенных каким-либо общим интересом, или организация как юридическое лицо? В ч. 3 этой же статьи законодатель говорит об «устойчивой» группе, а в ч. 4 — о «сплоченной», не дифференцируя содержание этих понятий. Отсутствие точного определения понятия «преступное сообщество» («преступная организация») приводит к тому, что ч. 4 ст. 35 и ст. 210 на практике оказываются неработающими.

В ст. 166 законодатель употребляет неоднозначный термин «угон», понимая его как неправомерное завладение автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения. Общеупотребительное же содержание понятия «угон» подразумевает завладение автотранспортом именно с целью хищения.

Единообразное понимание и применение соответствующих норм затрудняют встречающиеся в тексте Уголовного кодекса РФ синонимы: «принуждение» (ст. 40, 144, 147, 179), «понуждение» (ст. 133), «побуждение» (ст. 239), «склонение» (ст. 230).

Стиль текста уголовного законодательства, к особенностям которого относятся его директивность и официальность, явно нарушают просторечия и жаргонизмы: «загладить вред» (ст. 75, 91), «притон» (ст. 232, 241), «отмывание» (ст. 174).

В тексте Кодекса используются понятия, толкование которых дается в других отраслях права или не дается вообще: «континентальный шельф», «исключительная экономическая зона», «открытое водное пространство» (ст. 11), «экологическая катастрофа» (ст. 358), «зона экологического бедствия» и «зона чрезвычайной экологической ситуации» (ст. 247, 250, 254, 258), «семья осужденного» (ст. 60, ч. 5 ст. 73). В первом случае возникают проблемы в понимании текста уголовного закона у людей, не связанных с правом, а во втором — могут возникнуть проблемы не только в правопонимании, но и в правоприменении. Так как в Уголовном кодексе РФ не сформулировано определение понятия «семья осужденного», то непонятно, какой круг лиц к ней относится.

Необходимо решить проблему корректного использования в тексте Кодекса терминов из иных отраслей знания. Прежде всего это касается психологических и психиатрических терминов в рамках парадигмы субъективного вменения («умысел», «понимание», «осознание», «предвидение» и т. п.).

Приведенные примеры убедительно свидетельствуют о том, что главным препятствием адекватному пониманию текста уголовного закона является его неясность, т. е. недостаточная определенность смыслового содержания уголовно-правовых норм и неточность выражения этого содержания. Смысл ясен только тогда, когда текст уголовно-правовой нормы согласно своему грамматическому строению и установившемуся словоупотреблению допускает лишь один безусловно точный и определенный способ понимания. Адекватному пониманию текста уголовного закона способствует наличие нормативных дефиниций и объективация оценочных понятий путем унификации их понимания и использования.

Все сказанное свидетельствует о необходимости формирования умений и навыков продуктивного чтения,которое является разновидностью познавательной деятельности и преподавателей, и студентов. Продуктивное чтение имеет своей целью извлечение из текстов, понимание и интерпретацию информации, отвечающей информационным потребностям читателей. При этом понимание извлеченной информации является ведущей целью. Продуктом деятельности чтения является смысловое решение, умозаключение, суждение, т. е. понимание текста.

Чтение как деятельность должно быть обеспечено соответствующими операциями, способами действия двух уровней — ориентировочно-исследовательскими (просмотр текста, смысловое прогнозирование, планирование) и исполнительскими (смысловая обработка текста, превращение смыслового действия в речевой постулат). С мыслительной деятельностью связаны различные виды чтения — ознакомительное, просмотровое, поисковое, изучающее. От целей и видов чтения, характера читаемого текста зависят стратегия и тактика чтения, т. е. характер протекания операций смыслового восприятия, осмысления и интерпретации информации.

В технологии обучения информационно-логической, ораторской и коммуникативной культуре специалиста (В. И. Аннушкин, С. Ф. Иванова, И. И. Ильясов, Л. А. Петровская, Н. Н. Сметанникова, И. В. Усачева) целенаправленно развива-

ется речемыслительная деятельность учащихся с помощью целостной системы учебных действий (упражнений), формирующих приемы эффективного чтения, логически правильного мышления, учебной и научной речи и общения. Приемы понимания учебной и научной информации являются основным предметом внимания в данной технологии, поскольку именно они делают осмысленным чтение текста любой степени сложности, а также лежат в основе четкой и грамотной речи (как устной, так и письменной).

Всю систему приемов понимания можно условно разделить на следующие группы: 1) предтекстовые приемы, актуализирующие прежний опыт читателя; 2) приемы, используемые в процессе чтения; 3) приемы осмысления текста после прочтения. Наиболее продуктивными для обучения пониманию учебного текста являются следующие приемы: чтение с пометками; разбивка текста на смысловые части; составление плана; анализ терминов и понятий, словарная работа; выявление главной мысли, составление тезисов; составление схем, графическое моделирование основного содержания текста; ответы на вопросы; самостоятельное формулирование учащимися вопросов к учебному тексту; пересказ; аннотирование и реферирование; критическое и творческое комментирование текста.

Формирование приемов скоростных видов чтения (просмотрового и ознакомительного) эффективно только на основе отработанных приемов изучающего (вдумчивого) чтения. Формировать различные виды чтения учебных и научных текстов на иностранном языке целесообразно на основе предварительного формирования соответствующих знаний, умений, навыков чтения текстов на родном языке по специальности.

В процессе обучения студентов и аспирантов иноязычной юридической терминологии с неизбежностью встает проблема не только изучения грамматики и лексики, но и объяснения студентам специфики правовой действительности иностранного государства, что особенно важно в курсах сравнительного правоведения. Изучение иностранного языка означает поэтому для юриста одновременное изучение другой правовой системы. Например, сам русскоязычный термин «право» по своему значению и объему далеко не всегда совпадает с иноязычными аналогами. Ключевой англоязычный юридический термин «law» соответствует русскоязычному понятию объективного права, но означает также «закон», «судопроизводство», тогда как субъек-

тивное право передается англоязычным словом «right». Например, «common law» — «общее право», «comparative law» — «сравнительное правоведение», «rule of law» — «верховенство закона», «to stand to the law» — «предстать перед судом», но: «right of defence» — «право на защиту», «right of privacy» — «право на неприкосновенность частной жизни», «assignment of rights» — «уступка прав». А вот немецкоязычный термин «Recht» может означать как «индивидуальное право», так и «закон», «правосудие», например: «Recht auf Bildung» — «право на образование», «Baurecht» — «законодательство, регулирующее строительство», «rechtshangig» — «принятый к судебному производству».

Межкультурная коммуникациятрактуется как совокупность специфических процессов взаимодействия людей, принадлежащих к разным культурам и языкам, когда представитель одной культуры воспринимает и должен понять сообщение, порожденное представителем другой культуры. Поскольку право есть нормативное выражение традиций и культуры каждого народа, то сравнительное правоведение, очевидно, может рассматриваться как феномен межкультурной коммуникации. Сравнительное правоведение подразумевает анализ двух или более правовых систем путем сопоставления их определенных аспектов с целью выявления общих и (или) отличительных свойств.

Еще в начале XX в. германский юрист Э. Рабель предупреждал о бесконечных сложностях, возникающих при сравнительном изучении различных правовых систем, в частности при овладении иностранным языком и подъязыком права, подготовке литературного аппарата, проникновении в дух иностранного права, что позволяет судить об отдельной правовой норме только во взаимосвязи с правовой системой в целом. Он отмечал, что образовательная ценность римского, английского, французского права соответствует довольно точно латинскому, английскому, французскому языкам. Но лишь сравнение с собственным правом является для юристов тем же, чем зарубежное страноведение является для дипломатов и коммерсантов. При этом он подчеркивал: никакой русской широты души и никакой французской элегантности, а лишь немецкая добросовестность! По его мнению, ничто не вредило сравнительному правоведению больше, чем известный дилетантизм.

Во избежание многих сложностей и трудностей юристу, занимающемуся сравнительным правоведением, необходимо

формировать и развивать межкультурную компетенцию. Основные трудности коммуникационного процесса возникают из-за языковых и межкультурных барьеров. Специфические ограничения иноязычного коммуницирования обусловливают более высокую степень сложности с более высокой степенью риска для адекватного понимания иноязычных юридических текстов. Межкультурная компетенция юриста предполагает приобретение стратегий обхождения с другой правовой культурой, другим миропониманием, снятие стереотипов и предубеждений, усвоение разноперспективного способа видения юридической действительности, — и все это на фоне анализа и толкования собственной правой культуры и традиции. Эта компетенция складывается из овладения вербально-семантическим кодом изучаемого языка, т. е. языковой картиной мира носителей этого языка, и концептуальной картиной мира, позволяющей юристу понять новую для него социально-правовую действительность.

Исследователь в сфере сравнительного правоведения сталкивается с проблемой, с одной стороны, тщательного изучения «внутреннего» аспекта речемыслительной деятельности в контексте процесса общения и понимания этой деятельности как социального взаимодействия, опосредованного композиционно-жанровыми формами (например, текстами законов, юридической науки, судебных решений, правовой пропаганды и воспитания); а с другой — подхода к языку не просто как к системе, обладающей разнообразным арсеналом средств для отображения знаний и представлений о мире коммуникатора и его позиции, но как к системе, включающей субъекта в интерсубъектное правовое пространство культурной традиции и эволюции конкретного социума.

Основным механизмом осуществления социального взаимодействия участников общения является коммуникативная компетентность. Можно говорить о коммуникативной компетентности среднего носителя языка, требующейся в обыденном общении на каком-либо языке, и о коммуникативной компетентности в том или ином дискурсе — юридическом, педагогическом, религиозном, деловом и т. д. Коммуникативная компетентность обыденного общения включает в себя знания о мире, речевой опыт использования языка в различных ситуациях общения (речевая компетенция), а также языковые умения и навыки построения и понимания сообщения (языковая компетенция). Коммуника-

тивная компетентность в юридическом дискурсе включает помимо этого знание правовых систем, юридической терминологии, владение типами текстов, которые в совокупности образуют юридический дискурс. Коммуникативная компетентность состоит, следовательно, из лингвистической, социолингвистической, социокультурной, дискурсивной и стратегической компетенций.

Язык как культурный код нации является инструментом проникновения и интерпретации правовой культуры, ментальности того или иного народа. Знания и представления о мире, типичные для носителей национальных языков, образуют национальную языковую картину мира. Под картиной мира понимается целостный, глобальный образ мира, который есть результат всей духовной активности человека, всех его контактов с миром — бытового взаимодействия, предметно-практической деятельности, умопостижения мира. Юридическая понятийно-терминологическая система отражает политико-правовую культуру общества, его идеологию, нравственные и религиозно-духовные ценности.

Национальный менталитеттрактуется как мировосприятие в категориях и формах национального языка, соединяющее в процессе познания интеллектуальные, духовные и волевые качества национального характера в типичных его проявлениях. Например, в русском языке нет артиклей и, естественно, различий в артиклях — это значит, что указание на вещь и понятие о самой вещи предстают одновременно в отличие от английского, немецкого и французского языков, в которых артикль как служебное слово указывает на обобщение понятий или, наоборот, на их способность выделять что-то из множества однородных понятий и предметов.

Некоторые исследователи межкультурной коммуникации отмечают, что культуры и ментальности отличаются по тому, как в них понимают происхождение мира и всего сущего. «Почему?» — важнейший вопрос для немцев: их интерес направлен к причинам вещей, которые они любят упорядочивать. В немецком культурном пространстве ключевым культурным концептом является Ordnung (порядок), достижение и поддержание которого предполагает подчинение воле другого лица.

Для англичан и, особенно, для американцев главный вопрос — «Как?»: как вещь работает, как сделана. Принцип ноу-

хау («знаю как») распространился по всему миру. Идея прогресса превратилась в мощную идеологию. Высшей ценностью в англосаксонской ментальности считается свобода личности. На этой почве сформировался менталитет американской нации с мессианской направленностью — уверенность в преимуществах «американского образа жизни», в своем праве нести «свет свободы и демократии» другим народам и странам. Американская политико-правовая культура основывается на теории общественного договора, в основу которого положена Конституция США. Английская правовая культура базируется на правовой традиции, провозглашающей главенство закона над любой властью, включая королевскую.

Американская культура в целом описывается американскими психологами как культура индивидуалистская, в отличие от коллективистской. Именно этим объясняется стремление американцев к состязательности, собственным карьерным достижениям, самостоятельности в решении жизненных проблем. Они придают большое значение принятым правилам, нормативным актам, письменным инструкциям, соблюдению контрактов, что обусловливает своеобразие американской юридической терминологии с чисто американскими терминами, например: «substantive due process of law» («процедура рассмотрения дела с надлежащим соблюдением норм материального права»), «procedural unconscionability» («процессуальная недобросовестность»), «void for vagueness» («не имеющий юридической силы из-за неясности»), «consideration» («встречное удовлетворение», без которого согласно американской теории договора не может быть заключен никакой договор), «promissory estoppel» («лишение права возражения на основании данного обещания»).

Отличительными чертами правовой системы ФРГ выступают тщательная разработка законодательства, стремление сочетать высокую степень детализации правовых предписаний и системные начала, развитый понятийный аппарат, развернутая система правил поведения и обязательных предписаний, которые содержатся в письменных источниках. Право ФРГ является именно германским правом, а не вариантом континентального европейского права; обычай играет незначительную роль, если он не вписан в закон; судебная практика выступает, как правило, результатом толкования закона, а в спорных случаях — способом восполнения его пробелов.

Законодательные тексты, в которых содержатся нормы права, направлены на регулирование общественных отношений. Правовые нормы делятся на императивные, диспозитивные, поощрительные и рекомендательные. Для текстов законов ФРГ наиболее характерны императивные и диспозитивные нормы права. Текст закона как жанр официально-деловой коммуникации ориентирован, прежде всего, на констатацию факта и на предписание. Основная коммуникативная функция законодательных текстов — регулирование общественных отношений и поведения субъектов правоотношений — реализуется через лексические и грамматические языковые средства, которые в своей совокупности выражают значения долженствования и значения констатации факта с целью установления правомерного поведения реципиентов.

Для немецкоязычных законодательных текстов характерны следующие жанрообразующие языковые средства: глаголы с семантикой долженствования, побуждения, приказания; отглагольные существительные, сложные существительные и существительные женского рода с абстрактным значением; термины и терминологические сочетания, способствующие точности и обобщенности выражаемых понятий; аббревиатуры, способствующие краткости и емкости изложения; конструкции haben/sein + zu + Infinitiv, модальные глаголы с инфинитивом; глаголы в форме настоящего времени активного и пассивного залогов; формы сослагательного наклонения; сложноподчиненные предложения с придаточными различных типов (преимущественно условными и определительными); распространенные определения с причастием II.

Для некоторых терминов современной политико-правовой системы ФРГ еще лет 15 назад в русском языке не всегда существовали эквиваленты. За последние годы такие эквиваленты были выработаны. Для изучающих немецкий язык и германское право несомненный интерес могут представлять лингвистические механизмы, действующие при терминообразовании.

Распространенным формирующим фактором является полный семантический и синтаксический параллелизм форм, например: «Konkurrierende Gesetzgebund» — «конкурирующее законодательство», «Rahmengesetzgebung» — «рамочное законодательство». Однако нередки морфологические отличия, определяемые типологическими особенностями языковых систем:

«Verwaltungsakt mit Mischwirkung» — «административный акт смешанного действия».

В русскоязычном юридическом дискурсе могут быть варианты, не обязательно следующие немецкой словообразовательной модели: «Verfassungsbeschwerde» — «жалоба в конституционный суд», «Vorbereitungsdienst» — «стажировка» («подготовительный этап службы»). Во многом эти варианты граничат с краткой вспомогательной дефиницией понятия. Весьма распространен описательный характер денотата в русскоязычной терминологии: «Zustimmungsgesetze» — «законы, требующие одобрения бундесрата», «Auftragsangelegenheiten» — «деятельность в рамках полномочий, делегированных Федерацией».

Достаточно часто встречаются термины, в которых описание построено на русском языке по одному синтаксическому принципу, а на немецком — по разным: «Bundesbehörden» — «федеральные ведомства высшего звена», «Bundesmittelbehörden» — «федеральные ведомства среднего звена», «untere Bundesbehörden» — «федеральные ведомства низшего звена». В то время как немецкоязычные термины возникли в системе немецкой ментальности каждый по отдельной лингвистической закономерности, вторичность русскоязычных терминов позволила унифицировать их структуру.

Взаимообогащение контактирующих языков и правовых систем происходит разными путями, в том числе через передачу реалий, под которыми понимают слова и словосочетания, обозначающие специфические для данной страны и культуры понятия. При этом используются: а) транслитерация, т. е. написание слов русскими буквами, например «Bundestag» — «бундестаг»; б) калькирование слова, т. е. перевод каждой его части в отдельности, например «Denkmalschutzgesetz» — «закон об охране памятников»; в) описательный перевод, например «Rechtsverordnung» — «постановление, имеющее обязательную силу». Калькирование получило широкое распространение из-за параллелизма мыслительных процессов при образовании терминов, например «Kulturgut» — «культурное достояние», «Wiederherstellung der aufschiebenden Wirkung» — «воссоздание отлагательного действия». Если в тексте оригинала встречаются реалии, возникшие в самое последнее время и еще неизвестные русскоязычному читателю, то после их передачи одним из указанных выше способов целесообразно дать в скобках написание слов на языке оригинала.

Таким образом, развитие профессионально-коммуникативной компетентности преподавателей и студентов-юристов обусловливают следующие факторы: формирование коммуникативной и межкультурной компетенции, включающей в себя знание языковых систем, способность соотносить их и находить соответствия; знание правовых систем, умение находить общее и различия; знание различных типов текстов юридического дискурса; фоновые знания и стремление понять иноязычную культуру с целью гармонизации правовых смыслов и совершенствования юридической деятельности.