Из истории вопроса 2 страница

На стороне первой тенденции — практические успехи, наличие постоянно совершенствующегося логического аппарата, казалось бы, ведущего к «логике открытия». Это не единственный козырь «логической концепции». Многим она импонирует «строгостью» методологической позиции, твердым противостоянием интуитивизму. Чтобы не отдать всю логику на откуп иррационализма, надо понять логический механизм интуиции — этого требует, например, В. С. Библер (1967).

На стороне второй тенденций — описания хода открытий, зафиксированные в истории науки, воспоминания многих творцов науки, никак не укладывающиеся в рамки логической концепции. Опираясь на них, сторонники второй тенденции утверждают, что процесс научного творчества не сводится к производству логических операций. Выводное знание, оказываясь новым, продуктивным, не является творческим. Путь к принципиально новым, творческим результатам лежит через интуитивные решения, процесс которых не осознается их созидателями.

Сторонники второй тенденции не отвергают, конечно, роли логики в научном открытии. Она необходима как на стадии его подготовки, так и на стадии разработки. Однако переход от первой стадии к последней осуществляется интуитивным путем, не сводимым к механизмам выводного знания.

Вместе с тем научный анализ интуиции до сих пор сводился в большинстве случаев лишь к описанию достигнутых с ее помощью результатов. И если ход логического вывода хорошо известен науке, то о механизме творческой интуиции наука почти ничего не может сказать. Это и есть главная причина, в силу которой понятие интуиции чаще всего оттесняется за грани науки.

Но если правы сторонники второй тенденции, то вместе с тем за грани науки оттесняется и один из центральных вопросов исследования научного творчества.

Возникает естественный вопрос: стоит ли отдавать «без боя» теоретическую интерпретацию интуиции на откуп мистическому интуитивизму? Не рациональнее ли попытаться изучить механизм интуиции с диалектико-материалистических позиций? Весьма вероятно, что этот механизм лежит не в сфере логического, а в сфере интимно-психологического. Тогда выход в эту сферу и будет путем преодоления мистификации интуиции.

Плодотворную почву для углубления понимания поставленного вопроса дает анализ современных кибернетических моделей научного творчества.

В шестидесятые годы на фоне пестрой и смутной картины разнообразных исследований научного творчества несомненную рельефность получило направление машинного моделирования познавательных процессов. Добившись существенных практических успехов, широкого распространения своей точки зрения, некоторые представители этого направления заявили, что они склонны считать современные машинные программы решений сложных познавательных проблем, использующие так называемые эвристические методы — «эвристические программы», чуть ли не единственным плодотворным путем исследования интеллектуальной стороны творчества человека, теорией творческого мышления.

Особенность эвристических программ состоит, как известно, в стремлении приблизить слепой «систематический» машинный

поиск решения к более экономному и эффективному способу человека. Новый тип программ, по мысли его авторов, должен опираться на ту особенность поиска человека, которая называется догадкой, делающей поиск зрячим, опрокидывающей необходимость исчерпывающего перебора вариантов.

Термин «догадка» не имеет определенного научного значения. В эвристических программах «догадки» представлены комплексами формализованных «эвристических» правил (способов, приемов, методов, эвристик), выведенных на основе анализа решения проблем человеком.

Примером таких догадок могут служить, конечно, не только те, которые использовались для составления машинных программ (например, эвристики, взятые из теории и практики шахматной игры и позволяющие резко сокращать число подлежащих рассмотрению ходов в каждой позиции при составлении программ для игры в шахматы (см., например, Ньюэлл, Шоу, Саймон, 1967), но и те, совокупность которых предлагается в качестве общей методики решения математических задач Пойей (1959), и те, к которым прибегают авторы методик решения изобретательских задач (см., например. Альтшуллер, 1961, 1956).

Каждое из таких правил при составлении программ для электронных вычислительных машин строго формализуется; внутри сферы действия каждого из них тип и последовательность операций жестко соответствуют принципам строгой дедукции; однако в связях между правилами нет аналогичной жесткости; комплекс таких правил не тождествен алгоритму в его строгом понимании (см., например, Ланда, 1967).

Отсутствие жестких связей внутри комплекса опирающихся на догадки правил (эвристик) приводит к тому, что эвристический поиск не гарантирует, подобно систематическому, успеха, но существенно расширяет класс задач, решения которых могут быть переданы компьютерам.

Против утверждения о том, что кибернетические модели, основанные на эвристическом программировании, отображают некоторые стороны интеллектуальной деятельности человека, нельзя выдвинуть принципиальных возражений. Такая их характеристика бесспорна. Полемике подлежит группа других, тесно взаимосвязанных между собой вопросов: 1) действительно ли посредством эвристических программ моделируются решения именно творческих задач, может ли эвристическое программирование претендовать на разработку теории творческого мышления по данному основанию; 2) какие именно стороны человеческой деятельности отображаются средствами эвристического программирования: та ли сторона, которая подчиняется логическим законам, или интимно-психологическая сторона, или же их комплекс; 3) в каком отношении находится эвристическое программирование к двум противоположным тенденциям в под-

ходе к изучению вопроса о закономерностях достижения новых знаний, к какой тенденции оно примыкает — к «логической» или к «интуитивной», или же оно преодолевает обе эти тенденции.

Переходя к вопросу о том, действительно ли эвристические программы моделируют решения творческих задач, сопоставим положения авторов эвристических программ с теми, которые сложились в предшествующей им психологии творчества, что, кстати сказать, отчасти проделано ими самими. Пионеры эвристического программирования — Ньюэлл, Шоу и Саймон — достаточно отчетливо высказывают свое отношение к предшествующим исследованиям психологии творчества, например в статье «Процессы творческого мышления» (1965)-

«Что подразумевается под объяснением творческого процесса? В литературе, опубликованной по этому вопросу, описывались этапы мышления при решении трудных проблем и обсуждались процессы, которые имели место на каждом этапе. Интерес фокусировался особенно на наиболее драматических и таинственных сторонах творчества — на бессознательных процессах, которые, как предполагается, протекают в течение «инкубационного периода», на воображении, включенном в творческое мышление, и его значении для эффективности мышления и, наконец, на явлении «озарения», внезапном инсайте, который завершает решение проблемы, исследуемой длительный период времени».

Авторы отдают долг вежливости исследованиям всех этих вопросов, называя их «интересными». Но именно лишь долг вежливости. Затем они просто отмахиваются от них, не находя в подобного рода исследованиях достаточной научности.

В данном контексте целесообразно воспроизвести позицию А. В. Брушлинского (1967), выступающего против разделения терминов «воображение» и «мышление» на том основании, что первое очень часто определяют как «относительно свободную и произвольную» часть, сторону творчества, которая не подчиняется чисто логическим законам мышления. А. В. Брушлинский не находит в современных исследованиях воображения необходимой степени научности, хотя и не отрицает, что за явлениями, описываемыми как воображение, скрывается известный смысл. А. В. Брушлинский допускает мысль о том, что в психологическом смысле мышление действительно выходит за пределы логических законов, имеет известный «остаток». Но этот остаток нельзя называть воображением, поскольку неизвестно, каким он подчиняется законам.

Как уже мы отмечали, сторонники сведения теории творческого мышления к теории машинного решения сложных познавательных проблем, в частности Ньюэлл, Шоу и Саймон, фактически игнорируют упомянутый «остаток». Однако этот «остаток» немедленно дает о себе знать в их же собственных рассуждениях, идущих теперь уже под несколько иным углом

зрения, — там, где авторы непосредственно сталкиваются с необходимостью оценить правомерность отнесения моделируемых ими решений проблем к проблемам творческим по какому-либо критерию. Недостатки использованных при этом критериев (которые рассмотрены нами в первой главе данной работы, с. 12) приводят к тому, что различия между задачами, требующими либо творческих, либо нетворческих решений, стираются, а место творческой деятельности занимает нетворческая.

Обратимся ко второму вопросу — вопросу о том, какую сферу мыслительной деятельности человека отображают эвристические программы: ту, которая подчиняется логическим законам, или интимно-психологическую, или их комплекс.

Есть точка зрения, согласно которой кибернетические модели в плане рассматриваемого вопроса универсальны: прибегая к средствам логики в исполнительном алгоритме, реализующим какую-либо отдельно взятую догадку (эвристическое правило, эвристический метод), они впитывают в себя и сами догадки, т. е. явления интимно-психологические (согласно рассматриваемой точке зрения), охватывая тем самым обе сферы. Насколько справедлива такая позиция?

Истинность проецирования природы одной из сторон данных моделей на логическое не вызывает сомнений. Спорным может быть лишь правомерность проецирования ее другой стороны на сферу интимно-психологического⁴.

Необходимо, однако, признать, что претензия на психологичность природы рассматриваемых моделей, несомненно, имеет ряд важных оснований. Пожалуй, самое главное из них — способ выработки эвристических правил.

Такие правила не выводятся непосредственно логически, как, например, в случае составления систематических программ. Здесь составители эвристических программ используют иные источники. Они обращаются к теории проблем, решение которых предстоит программировать, например к теории шахмат — при составлении программ для игры в шахматы, к теории музыки— при составлении программ сочиняющих музыку. Обычно данные, сосредоточенные в теориях, оказываются недостаточными. Тогда помощь оказывает непосредственное обращение к деятельности человека, успешно решающего аналогичные проблемы.

Конечно, любая сфера логической интеллектуальной деятельности человека вместе с тем и психолсгична, поскольку, например, любые дедуктивные операции, совершаемые мыслящим человеком, имеют строго определенный психологический механизм, четкость работы которого — необходимое условие соответствия хода этих операций правилам дедукции. Однако логическая сторона интеллектуальной деятельности может быть отвлечена от ее психологического механизма, от познающего субъекта, в то время как ее интимно-психологическая сторона не допускает подобного отвлечения.

Методами получения исходных данных в последнем случае оказываются использование собственного опыта и наблюдения за ходом решения проблем другими людьми, т. е. самонаблюдение, наблюдение и опрос⁵, — те самые пути, которыми пользуется (и ограничивается) традиционная психология при изучении мышления человека-Общность методов, используемых эвристическим программированием и традиционной психологией мышления, не ограничивается лишь областью добывания исходных данных. Аналогичны и принципы анализа полученного. Они сводятся к рассмотрению результативной стороны решения проблемы и ее составных звеньев. Аналогично и совершенствование накапливаемых данных — в обеих сферах оно происходит путем постепенных эмпирических обобщений.

Можно, конечно, упрекать [как это делает, например, В. Н. Пушкин (1967)] некоторых составителей эвристических программ в том, что они в силу неосведомленности не используют всего богатства, накопленного традиционной психологией мышления. Однако — это частный упрек. Принципиально все они находятся на уровне такой психологии, хотя и повторяют зачастую уже ранее проделанную ею работу. К тому же у составителей эвристических программ есть по сравнению с представителями традиционной психологии известные преимущества: гипотезы и теории традиционных психологов весьма трудно поддаются строгому контролю; однако относительно успешное решение проблемы электронной вычислительной машиной, работающей по эвристической программе, не может быть достигнуто, если положенные в основу этой программы эвристики далеки от истины. Поэтому можно утверждать, что эвристические программы выступают тем самым также и в функции средств проверки теорий и гипотез традиционной психологии мышления. Такое очевидное их преимущество перед традиционной психологией и дает право связывать эвристическое программирование с теорией творческого мышления.

Получается, что современные исследования в области искусственного и машинного моделирования познавательных процессов принципиально способны впитать в себя и практически впитывают (отбрасывая, уточняя, совершенствуя) все то, что содержится в традиционной психологии мышления. Притом кибернетическое моделирование интеллектуальной деятельности человека с помощью электронных вычислительных машин оказывается необходимым (а может быть, и решающим) дополнением к принципам традиционных психологических исследований, поднимающим результаты этих исследований до ранга относительно точного знания, степень приближенности которого может быть во всяком случае в известной мере установлена.

⁵ Таковы, например, методы Пойи, а также Ньюзлла, Шоу, Саймона, Рейт-мана и многих других.

При таком подходе положение, согласно которому эвристическая программа для электронной вычислительной машины является единственно возможной теорией творческого мышления, едва ли можно опровергнуть.

Это важно в методологическом отношении- Тот факт, что на сегодняшний день решение некоторых сложных проблем человеком значительно эффективнее, чем электронной вычислительной машиной, программа которой построена на эвристических принципах, сам по себе еще ни о чем не говорит: эвристическое программирование— молодая отрасль кибернетики, только что набирающая силы, и судить по ее первым шагам о пределах ее принципиальных возможностей было бы ошибкой. Вместе с тем, принимая безоговорочно положение, согласно которому эвристические машинные программы и есть теория творческого мышления, мы тем самым принимаем однозначное решение проблемы соотношения мышления человека с работой моделирующей его электронной вычислительной машины (Пушкин, 1965): то и другое должно быть принципиально тождественным. В таком случае проблема исследования творческого мышления предельно упрощается. Вопрос о том, представляет ли достижение нового знания логический акт или оно предполагает обязательное отступление от ранее установленной логики, опосредствуется интуицией, отпадает. Эвристическое программирование занимает место долгожданной «логики открытий». Отпадают и другие острейшие вопросы исследования механизмов научного творчества, связанные с неосознаваемостью процесса выборки нового принципа, нового подхода к решению проблемы. Соответствующие высказывания творцов науки при таком подходе должны быть отнесены к разряду иллюзий.

Казалось бы, это весьма подкупающее принципиальное решение. С другой стороны, оно предельно консервативно. Оно находится в явном противоречии со множеством эмпирически накопленных данных об интуитивности, неосознаваемости процесса достижения нового знания. Несомненно поэтому: многие исследователи никак не могут принять такое решение безоговорочно (хотя большинство из них не затрагивает, не касается в своих работах интуитивных, неосознаваемых моментов творчества).

Но кто же повинен в сложившейся ситуации? Кто повинен в том, что положение: «Теория машинной программы и есть теория творческого мышления» — вызвало такие бурные споры, а не было просто отвергнуто как явно несостоятельное?

Может быть, претензии исследователей в области машинного программирования решений сложных познавательных проблем оказались необоснованно нескромными? Нет. Как нами было уже показано, для возведения эвристических программ в ранг теории творческого мышления у авторов этих программ были достаточные основания. Однако этими основаниями по-

служила именно традиционная психология мышления. Видимо, претензии авторов машинных программ не самопроизвольны. Они санкционированы традиционной психологией.

Получается, что спор о правомерности или неправомерности теоретических претензий авторов эвристических программ превращается в спор о предмете психологии мышления, в вопрос о необходимости пересмотра ее традиционных устоев.

Очень интересен сам по себе тот факт, что эвристическое программирование как бы дифференцирует предмет психологии мышления (в этом и состоит его важный вклад в психологическую теорию мышления)- То, что прежде было представлено в нем глобально, нерасчлененно,— раздваивается. Некоторая его часть (достигшая соответствующего уровня научности) как бы поглощается, ассимилируется машинными программами и выпадает из круга актуальных психологических проблем, переставая быть проблемой, переходя в область изучеР"«го⁶. Но за изученным остается «нечто», известный «остаток», о котором говорил А. В. Брушлинский. Это «нечто», этот «остаток» и попадает теперь в зону пристального внимания психологов. Предмет психологии мышления приобретает весьма ценную динамику, приводящую к постоянному углублению его содержания.

Для решения вопроса о том, моделирует ли эвристическое программирование интимно-психологическую сферу, решающее значение имеет выяснение природы эвристических правил и их комплексов. В данном смысле это — «ахиллесова пята» кибернетических моделей творчества.

Создание машинных программ еще не означает создания теории человеческого мышления. Об этом говорил, например, О. К- Тихомиров (1967а), рассматривая факты несовпадения решения задач человеком и машиной. Об этом говорил И. М. Ро-зет (1967), показывая, что эвристические программы нельзя отождествлять с психологическими закономерностями, подобно тому, как приемы мнемотехники не могут быть приравнены к законам памяти.

В. Н- Пушкин (19676) обратил особое внимание на вопрос о причинах, обусловливающих такие обстоятельства. Сопоставляя эвристические приемы с эвристической деятельностью человека, он подчеркнул, что современные эвристики, понимаемые как приемы, учитывают только результат такой деятельности. Совершенствование теории автоматов требует постоянного углубления понимания процессов выработки приемов. Последнее и составляет прямую задачу психологии творческого мышления.

Поскольку источник построения эвристических программ — решение сложных проблем человеком, постольку уровень раз-

⁸ Хотя это и ие означает, что изученным оказывается психологический механизм этой части.

Вития этой области знания находится в полной зависимости от того, в какой мере продвинуто изучение человеческого решения. Совершенно очевидно, что догадка, составляющая основу эвристических планов, берется составителями эвристических программ лишь как совершившийся факт (на макроуровне); процесс возникновения догадки (микроуровень) остается не вскрытым.

Известно, что исследования макроуровня решения проблем человеком имеют многовековую давность и описаны многими авторами. Готовность этих данных к использованию при составлении эвристических программ зависит от степени их обобщенности, систематизированности (установления связей внутри комплекса эвристических правил). Однако до сих пор принципы обобщения и систематизации черпаются из самого же макроуровня и поэтому они условны, субъективны. В этом смысле создание современных эвристических программ можно было бы сравнить с искусством соединения металлов в сплавы, каким оно было вплоть до второй половины XIX в., т. е. до возникновения металлографии.

Рассмотрим третий вопрос: в каком отношении находится эвристическое программирование к двум противоположным тенденциям в подходе к изучению проблемы закономерностей достижения новых знаний; к какой тенденции оно примыкает — к логической, интуитивной или же оно преодолевает обе эти тенденции?

Как только что было показано, утверждение, согласно которому эвристическое программирование будто бы преодолевает противоположность логической и интуитивной концепций, основано на слабостях традиционной психологии мышления: ведь изучение процесса возникновения догадки недоступно не только эвристическому программированию, но и самой традиционной психологии мышления.

В последнее время разными авторами многократно высказывались мнения о том, что эвристическое программирование не охватывает ключевых звеньев психологической стороны мышления. Но эти мнения чаще всего не подкрепляются доказательствами, ограничиваясь ссылками на то, что такое программирование не вскрывает процесс, приводящий к тем или иным внешним результативным выражениям мышления.

Мы уже говорили, что само по себе указание на необходимость вскрытия процесса мышления важно, но еще недостаточно для решения поставленного вопроса. Для этого необходимо установить, какой процесс имеется в виду: логический (и тот, стоящий за ним психологический процесс, который изучался традиционной психологией мышления) или интуитивный — интимно-психологический.

Но первая тенденция отрицает саму реальность интуиции, считает ее фикцией.

Становится очевидным, что решение вопроса об отношении эвристического программирования к логической и интуитивной концепциям творчества зависит прежде всего от того, как понимается само взаимоотношение этих концепций, как понимается взаимоотношение логического и психологического.

В теоретическом плане трудности решения вопроса взаимоотношения логического и психологического связаны, как нам представляется, с уже рассмотренной нами специфической особенностью современного состояния психологической теории, с пониманием вопроса о природе психического. Серьезным тормозом на пути действенного анализа взаимоотношения логического и психологического оказывается широко распространенное до сих пор неправомерное сведение психического к идеальному.

Это сведение приводит к тому, что микроанализ достижения нового знания выпадает из зоны внимания исследователей. Психические события описываются лишь в их предметной отнесенности как идеальные образы вещей, и единственной формой научного анализа мышления оказывается логический анализ его продуктов, выраженных в данной предметной отнесеииости. Такая подмена и влечет за собой сведение интеллектуального механизма открытий, изобретений всецело к цепи логических операций.

Детальный анализ вопроса об отношении логического и психологического выходит за пределы задачи данной работы. Мы рассмотрим только одно ключевое положение, связанное с выявлением той реальности, которая составляет исходную основу любого предмета логического исследования, положение, связанное с выявлением собственно логического в его исходных формах, т. е. с пониманием логического не как науки о нем, или логического, добытого в специальных теоретических исследованиях, а как явления, непосредственно присущего объективной реальности, вне зависимости от того, исследуется оно познающим человеком или не исследуется.

Однако прежде-чем непосредственно перейти к рассмотрению взаимоотношения психологического и логического, необходимо рассмотреть в самом общем виде вопрос о внутренней неоднородности психического, о наличии внутри его различных структурных уровней организации.

Как уже упоминалось, в онтологическом аспекте психическое рассматривается нами как один из структурных уровней организации жизни, как сигнальное взаимодействие субъекта с объектом. Абстрактно-аналитический подход, распространяясь на аспект развития психического, вскрывает его внутреннюю неоднородность (мы будем рассматривать эту неоднородность в основном на стадии человека), наличие в самом психическом различных структурных уровней организации, взаимоотношения которых отвечают общим принципам взаимодействия и развития.

Во второй главе данной книги мы уже упоминали в общих чертах о целом комплексе внутрипсихических структурных уровней. Однако сейчас мы проведем в этом комплексе лишь самую грубую дифференцировку, обобщенно выделяя лишь два основных уровня.

Главные особенности двух этих уровней отображены в целом ряде понятий. Одна из групп данного ряда уже давно фигурировала в психологии-—это «бессознательное и сознательное», «целенаправленное и нецеленаправленное-*, «преднамеренное и непреднамеренное», «импульсивное и волевое» и т. п. Другая группа понятий, отображающих по существу ту же самую реальность, выдвинута И. П. Павловым — это «первосигнальное и второсигнальное». За обоими уровнями можно было бы закрепить любую пару вышеупомянутых терминов. Однако в контексте абстрактно-аналитического подхода их целесообразнее называть «базальным и надстроечным»⁷.

Рассмотрим общие различия между этими уровнями. Филогенетическое расчленение их очевидно: психическое у животных ограничено теми возможностями, которые характеризуют принципиальные особенности изолированно рассматриваемого базального уровня высшей стадии развития психического (у человека), где над базальным уровнем появляется надстроечный.

Различия двух названных уровней выступают и в особенностях специфических способов, которыми живые системы взаимодействуют с окружающим на стадиях животного и человека.

Животные только приспосабливаются к среде, они не преобразуют среду целенаправленно. Человек наряду с аналогичным приспособлением взаимодействует со средой иным, специфическим только для него способом. Наиболее характерным для этого специфического способа является то, что человек, как говорят, подчиняет природу себе, т. е. сознательно, целе-

Толчком к расчленению базального и надстроечного уровней послужили для нас положения И. П. Павлова о первой и второй сигнальных системах; непосредственным основанием — наши эксперименты по изучению психологической неоднородности результата предметного действия человека. Анализ этих экспериментов показал, что содержание, которое следует вкладывать в понятия базального и надстроечного уровней и особенно в те черты, которые характеризуют их взаимоотношения, несколько отлично от содержания понятий первой и второй сигнальных систем и их взаимодействия.

Мы уже говорили, рассматривая так называемую биосоциальную проблему (с. 113), о том, что понятие «надстроечный уровень» оказывается вполне адекватным лишь относительно той предшествующей конкретной системы, которая преобразуется в новую, развивающуюся. Развитие новой системы идет по принципу «перестройки», но лишь до того момента, пока низшие структурные уровни ие приобретают полной возможности к удовлетворению любых запросов высших.

направленно преобразует среду. Более подробно об этом мы уже говорили в связи с «биосоциальной проблемой».

Типичные черты базального уровня со всей отчетливостью обнаруживаются именно на стадии развития психического у животных, где данный уровень оказывается единственным уровнем психического, включенным в зоологические внутривидовые и межвидовые взаимодействия, которыми он и направляется, регулируется «сверху».

Процесс базального уровня проявляется в том, что чаще всего обозначается терминами «внешняя деятельность», «поведение». В контексте абстрактно-аналитического подхода мы говорим, что данный процесс протекает «во внешнем плане» (имея в виду, что на стадии человека психический процесс может протекать и «во внутреннем плане» — об этом будем говорить позднее).

Объекты базального уровня воплощены только в предметах (явлениях)-оригиналах (этим положением мы утверждаем, что любой вид объектных моделей не имеет на стадии животного специфического сигнального значения). На полюсе субъекта — базальные (первичные, конкретные, изобразительные, непосредственные) модели. Рассмотрим эту сторону вопроса подробнее.

Мы уже говорили, что в неорганической природе процесс отражения не выделен в особый процесс, отличный от физических взаимодействий, т. е. процессы взаимодействия и взаимоотражения вещей тождественны между собой: взаимная передача и преобразование структур взаимодействующих вещей суть внутренняя характеристика, сторона самих физических взаимодействий, которая не имеет никакой дополнительной функции (что имеет место в живой природе). Поэтому и результаты внутренних или же внешних физических взаимодействий совпадают с продуктами отражения в неорганической природе.

До появления жизни структуры одних предметов, отраженные в их отпечатках в других предметах, оставались потенциальными феноменами, не имеющими особого значения. Поэтому и отражения в неживой природе, не включенные в сферу познавательной деятельности человека, можно назвать отражениями, моделями лишь с известной мерой условности: они не выступают в специфической для них функции. Следовательно, такого типа модели являются лишь предшественниками подлинных моделей, как бы прамоделями.

Вместе с тем всякая модель (даже и прамодель), возникающая в неживой природе и не включенная в познавательную деятельность человека, потенциально уже содержит в себе известную структурную информацию о предмете-оригинале (т. е. содержит его копию). Любая прамодель становится моделью в собственном смысле именно тогда, когда потенциально содер-

жащаяся в ней информация выделяется, перерабатывается и используется в специфическом направлении. Мы уже упоминали о плодотворных попытках определить жизнь как высокоустойчивое состояние вещества, использующее для выработки сохраняющих живую систему реакций информацию, кодируемую состояниями элементов этого вещества. Отражение, включающее в себя использование структуры, информации, есть качественно новый тип отражения по сравнению с тем, который свойствен неживой природе. Принцип такого типа отражения характеризует сущность психического отражения.