Цвет мятежа

В мае 1860 года, сто шестнадцать лет спустя после того, как сельскохозяйственная культура, которую выбрала Элиза Лукас, изменила ход истории американской экономики, некий человек по имени Плауден Вестон выступал перед собравшимися в Индиго-Холле в Джорджтауне, штат Южная Каролина. Речь получилась скучная, и говорил оратор так долго, что публика начала клевать носом. Признаться, я и сама чуть не уснула, когда сто сорок один год спустя читала ее, устроившись в уютном уголке Нью-Йоркской публичной библиотеки. Меня интересовал только один момент – когда Вестон заговорил о ненужности Общества по производству индиго, к членам которого, собственно и обращался:

«Те выдающиеся люди, которые основали общество, скорее всего, считали, что бизнес, с помощью которого они сколотили состояние, переживет эту организацию, но ведь многие уже и не помнят, что значит культивировать индиго».

Аудитория вяло засмеялась. Но спустя всего два месяца те, кто отлично, хотя и не по своей воле, помнил, как культивировать индиго, подняли целый ряд мятежей. Дело в том, что в начале XIX века индиго вновь вернулся в Индию. Великобритания потеряла Америку и большую часть Вест-Индии, но англичанам все еще нужен был синий, и тогда кто-то в Ост-Индской компании решил, что вполне можно удовлетворять спрос красильной промышленности за счет Индии. Короче, индусам просто не повезло.

Вообще-то в индуизме синий считается цветом удачи, цветом бога Кришны. На острове Ява, куда индуизм добрался примерно в IV веке нашей эры, до сих пор можно увидеть кукольное представление театра теней, в котором участвует бог Кришна с синим лицом. Но по иронии судьбы никакой особой удачи на протяжении четырех веков индиго кришнаитам не принес.

В 1854 году молодой художник по имени Грант Коулсворти нанес визит в Индию. Перед отъездом он обещал своим сестрам регулярно писать, а через пять лет его письма и гравюры опубликовали под заголовком «Сельская жизнь в Бенгалии». Я читала их в Национальной библиотеке Калькутты, а вентилятор над головой дул с такой скоростью, что практически переворачивал за меня страницы. Сегодня эти письма – важные свидетельства того, как функционировали плантации индиго, хотя я не могла отделаться от мысли, что сестры дотошного художника наверняка с трудом продирались через страницы текста, изобилующего бессчетными техническими подробностями.

Грант довольно долго (а хозяевам так небось и вовсе показалось, что целую вечность) провел в Мулнате, в доме плантатора по имени Джеймс Форлонг. Хозяин вставал в четыре утра, а потом скакал верхом двадцать миль, отправляясь на инспекцию своих владений, заранее предупредив слуг, где будет в этот раз, чтобы они успели принести (в прямом смысле слова) завтрак. Бедным слугам приходилось идти всю ночь, чтобы встретить хозяина горячими тостами. Грант описал и оживленную работу фабрики по переработке индиго, куда местные крестьяне приносили растения. Платили им за вязанку, объем которой измеряли железной цепью, но при этом частенько жульничали, затягивая цепь слишком туго. В один красильный чан, около семи квадратных метров площадью и метр глубиной, помещалось приблизительно сто вязанок. Грант описывал ужасный запах, от которого хотелось выбежать из цеха. «Сначала в чанах плескалась оранжевая жидкость, потом она постепенно зеленела, а наверх поднимался осадок красивого лимонного цвета». На этой стадии из чана доставали ветки и листья, и начиналось самое интересное. В чан запрыгивали несколько рабочих с веслами в руках и принимались энергично прыгать и колотить по поверхности жидкости. Это действо чем-то напомнило молодому художнику кадриль. После пары часов таких прыжков рабочие вылезали из чанов не менее синие, чем воины Карактака, и дико хохотали.

Но не всем было так же весело. Я имею в виду крестьян, которые выращивали индиго. Им приходилось давать взятки приемщикам на фабрике, чтобы те не занижали объем. Вообще-то крестьяне хотели отказаться от выращивания индиго, но кто бы им позволил. Английским поселенцам разрешалось иметь не более пары акров земли (свежи были воспоминания об утрате Америки), поэтому они уговаривали бенгальских крестьян делать за них всю работу. Местные жители с радостью сажали бы вместо индиго рис, но в ход шли карательные меры.

Джеймс Форлонг, в доме которого жил юный Грант, отличался либеральными нравами и даже открыл для местных больницу, однако таких колонизаторов были единицы. В основном же поселенцы оказались довольно жестокими людьми. Им ничего не стоило бросить индийского крестьянина в тюрьму, прописать ему для сговорчивости розг и заставить отдавать с процентами навязанные долги. Особой лютостью прославился некто Джордж Мире, который регулярно сжигал дотла дома крестьян и в 1860 году добился от властей запрета на выращивание риса на полях, где когда-либо культивировали индиго. Всего лишь несколько недель спустя по стране прокатилась волна так называемых «синих бунтов», которые описал в пьесе «Зерцало индиго» Динабандху Митра. Эта драма, рассказывающая о злоупотреблениях в сфере производства индиго, с успехом шла в Бенгалии, вызвав подъем политической активности, и была переведена на английский миссионером Джеймсом Лонгом. В результате о проблемах стало известно и высшим эшелонам власти, а Лонга, кстати, отправили в тюрьму за то, что он якобы перевел клеветнические измышления.

Конечно, глупо было бы думать, что поселенцы сразу же стали белыми и пушистыми и справедливость восторжествовала, ведь кампания гражданского неповиновения, инициированная Махатмой Ганди в 1917 году в Бихаре, началась с защиты интересов крестьян, занятых на плантациях индиго, которые считали, что с ними обращаются несправедливо. Однако после событий, описанных индийским драматургом, ситуация определенно изменилась к лучшему.