Уголовное право. В настоящее время кажется само собой разумеющимся, что уголовный закон должен быть определенно сформулирован и что только те действия влекут за собой

В настоящее время кажется само собой разумеющимся, что уголовный закон должен быть определенно сформулирован и что только те действия влекут за собой уголовное преследование, которые прямо и недвусмысленно предусмотрены законом как преступные.

Средневековая юстиция смотрела на это по-другому. Хотя и кутюмы и законы предписывали наказание за известные действия, судья не был связан этими предписаниями, особенно в том, что касалось преступлений, квалифицируемых как политические и религиозные.

То же самое следует сказать и о наказаниях. Каждый раз, когда преступление заслуживало особого наказания, судья изобретал казнь, которая должна была поразить воображение, была бы достаточно длительной, достаточно мучительной.

Мы уже не говорим о внесудебных расправах, о массовых избиениях, сопровождавших всякую попытку возмущения, всякое отступление от католичества. В 997 году французские крестьяне, виновные в возмущении против гнета, были подвергнуты массовому искалечению: им отрубили руки и ноги. При подавлении ереси на юге Франции уничтожались все без разбора: «Господь на небесах разберется, кто католик, а кто еретик». О том, что последовало после поражения крестьянских восстаний в Англии и Германии, нельзя и сейчас читать без содрогания. Ни о каком суде не было и речи.

Преступлением считалось всякое проявление «неверности» по отношению к королю, сеньору, цеху, гильдии. Но что такое «верность», не было определено достаточно точно, и потому всегда существовала возможность произвола. От этого особенно терпели города, когда они были вынуждены бороться за вольности.

Таким же неопределенным было понятие «государственной измены» в английском уголовном праве. Государственной изменой считалось одно время одобрение первого брака короля Генриха VIII и осуждение брака с фрейлиной Анной Болейн (за это поплатился головой Томас Мор). Потом, когда Болейн надоела королю, приказано было считать изменой сожаление по поводу ее казни.

Можно указать на множество действий, считавшихся преступлениями, которые не назовет преступными ни один современный суд. Так, анатомирование трупов рассматривалось как преступление, за которое вплоть до XVI века была установлена смертная казнь.

Когда в начале XV века народ Милана, разоренный бессмысленной войной, вышел на демонстрацию с криками «мир!», было объявлено, что произнесение слов «мир» или «война» есть государственное преступление. Дело дошло до того, что священникам пришлось, вместо слов молитвы «дай нам мир», провозглашать «дай нам тишину».

В то же время многие деяния, признаваемые преступными любым современным законодательством, не считались таковыми в средние века. Это прежде всего открытый грабеж на больших дорогах, которым систематически занимались конные отряды рыцарей, пленение и заточение в целях получения выкупа, так называемое право первой ночи, бывшее легализованным изнасилованием, и т. п.

Распространение инквизиции и преследование так называемых религиозных преступлений привело к необычайному расширению феодальной репрессии. Под видом еретиков истреблялись и уничтожались все те, в ком видели опасность существующим порядкам, все наиболее передовые умы, восстававшие против схоластики и суеверий.

Используя невежество и фанатизм, церковь сумела придать популярность своим зверствам. Верили, что «колдовство» и вероотступничество могут навлечь «гнев божий» на всю страну, на весь народ. Об этом без конца повторяется в Библии. Не удивительно, что в каждом стихийном несчастье видели «божье наказание» за ересь.

Со спокойной совестью король Испании Филипп II, дегенерат и садист, утвердил приговор инквизиции, которым осуждался на смерть весь народ Нидерландов, боровшийся за национальную свободу. Было казнено около 25 тысяч человек. Светские суды мало в чем уступали судам церковным. В Англии, где инквизиции не было, но преследования за ересь были не менее жестокими, общее число казненных - по всем видам преступлений - было очень велико: из 4-5 миллионов человек населения было отправлено на смерть: при Генрихе VIII - 72 тысячи человек, при его дочери Елизавете (XVI век) - 89 тысяч.

В Германии судья Карпцов послал на казнь, по его собственному признанию, 20 тысяч человек. И это только один судья!

Не существует возрастного предела, ограничивающего или исключающего применение уголовного наказания, особенно казни, в отношении детей. Епископ Вюрцбургский, например (XVII в.), приговаривает к сожжению девятилетнюю девочку, заподозренную в «колдовстве», и она была сожжена вместе со своей младшей сестрой.

Объективное вменение, то есть наказание без вины, наказание единственно с целью устрашения и мести, широко применяется при каждом крупном политическом процессе, при преследовании еретиков и «колдуний».

Массовые избиения семей и друзей политических противников были заурядным явлением во время борьбы между гвельфами и гибеллинами во Флоренции (Италия): пока та или другая партия стояла у власти, она давала полную волю страстям.

В 1721 году в Париже на Гревской площади вместе со знаменитым разбойником Картушем был казнен его брат, совсем ребенок, никак не причастный к преступлению.

Английское право, впрочем, довольно рано обогатилось понятиями, заключавшими в себе идею группировки преступлений в зависимости от их тяжести. Самым тяжким стали признавать «тризн» - государственную измену (главным образом неверность сеньору); термином «фелония» охватывались особо тяжкие преступления против личности (убийство, изнасилование) или собственности (поджог).

Это ничуть не мешало тому, чтобы приговаривать к смерти за убийство кролика на чужой земле, за кражу носового платка из кармана и пр.

Особую группу деяний, квалифицируемых как преступные, составляли те, в которых выражался протест угнетенного народа против эксплуатации.

Многочисленные постановления, касающиеся преследования крестьянских «разбоев», указывают на одну из наиболее распространенных, хотя и примитивных, форм сопротивления гнету. Но в то время, как законодательство и суд изощрялись в наказаниях для «разбойников», народные симпатии были на стороне последних.

Всем известна легенда о Робин Гуде из Шервудского леса (Англия). Враг попов, дворян и купцов, друг и защитник простого человека - так выглядит «разбойник» в глазах народа и таким он запечатлен в народной памяти.

С необыкновенной жестокостью, как мы уже говорили, подавлялись восстания против феодального строя. В начале XIV столетия по всей Италии гремела слава Дольчино - великого крестьянского вождя. Стоя во главе крестьянской армии, Дольчино добивался осуществления коммунистического идеала, как он ему рисовался. И он и его солдаты («апостольские братья») бились до конца. Дольчино и его подруга Маргарита были схвачены и подвергнуты пытке. От них требовали отречения. Им при жизни сдирали кожу, скручивали, раздробляли конечности, вырывали мясо. Оба молчали с непередаваемой твердостью. Маргариту казнили позднее, чтобы она могла видеть агонию Дольчино.

Способствуя развитию буржуазных отношений (до известного времени), европейский абсолютизм использует уголовное законодательство с тем, чтобы принудить работника (особенно разоренного огораживанием крестьянина) принимать навязываемые ему условия работы. Так вырастает «кровавое законодательство», наиболее яркий пример которого дает Англия XVI века. Законы 1536, 1547, 1572 годов, изданные королями династии Тюдоров, предписывали отрезание ушей у так называемых закоренелых бродяг и смертную казнь при рецидиве; всякого человека, отказавшегося от работы на предложенных ему условиях, разрешалось обращать в рабство. Для этих категорий преступников закон предписывал унизительные телесные наказания: кнут, клеймение, заковывание в цепи.

В официальной теории непреложной истиной считалось, что устрашение (или, как мы сказали бы сейчас, общая превенция, предупреждение) является главной целью наказания («чтоб иным, на то смотря, не повадно было так делать», говоря языком старого русского права). Во Флоренции был даже, рассказывают, обычай «увековечивать» каждый случай публичной казни картиной.

Следуя этому убеждению, смертную казнь стремились осуществлять в наиболее мучительных формах. Применялись кипячение в масле (при этом тело казнимого опускалось в котел не сразу, а постепенно - начиная с ног), колесование, четвертование, разрывание, распятие на кресте, закапывание живьем, вытягивание внутренностей из живого тела, вливание в горло расплавленного металла, засечение и т. п.

Смертный приговор, предписывавший казнь, определял, по обыкновению, и способ ее, при этом не возбранялось соединять многие мучительные средства.

Вот как казнили, например, Равальяка за убийство короля Генриха IV во Франции (1610 г.): убийцу положили спиной на эшафот и крепко привязали; в руку его вложили нож (орудие преступления) и сожгли ее серным огнем; клещами рвали тело и лили в раны расплавленный свинец, масло и серу; затем конечности Равальяка привязали к лошадям и стали рвать сначала слабо, затем сильнее, пока не оторвали.

Во многих случаях наказание, помимо устрашения, заключало в себе заметный элемент мщения, как бы его ни прикрывали «священным писанием» или «государственным интересом».

Когда по приказу Людовика XI казнили герцога Немурского, под эшафотом поставили его малолетних детей, чтобы на них упали капли отцовской крови.

После казни не спешили убирать трупы. Они неделями висели на пиках, на стенах городского вала, на базарной площади, целыми или расчлененными.

Своеобразным обобщением средневековой теории и практики наказаний явилась так называемая «Терезиана» - австрийский кодекс 1768 года, сменивший «Каролину» в землях австрийской монархии.

В XVIII веке не только Австрия, но и другие германские государства выработали свои кодексы, сменившие «Каролину».

«Терезиана» не только узаконила пытку - это не было новшеством, - она содержала иллюстрации, разъяснявшие, как и какими средствами следует пытать. ^В том, что касается наказаний, авторы кодекса дали волю самому изощренному воображению. Разрешалось вырезывание ремней из человеческой кожи и т. п., и все это как дополнение к смертной казни.

При «просвещенном» короле Иосифе II «Терезиана» была заменена другим кодексом, несколько смягчавшим наказания (1777 г.).

Пройдет время, и мир узнает о формах и методах пыточного процесса, применявшихся сталинским КГБ. Не думаю, чтобы они отличались от средневековых в чем-либо существенном.

Упование на суровость наказания как на самое верное средство предотвращения преступлений проходит через всю историю феодального права.

Между тем опыт самой же средневековой юстиции служит наиболее ярким свидетельством ошибочности этой точки зрения.

Никакие репрессии не могут остановить классовой борьбы, порождающей бесстрашные натуры. Но репрессии сами по себе не могут подавить и общеуголовную преступность, хотя способны в какой-то мере и на какой-то срок (3-4 года в среднем) уменьшить количество преступлений.

Самые суровые казни не производили должного впечатления на преступников. Карманные воры продолжали красть у самого эшафота, пользуясь стечением публики (несмотря на то, что им самим грозил эшафот); в г. Тулузе (Франция) незадолго до революции банда убийц скрывалась за забором городской виселицы.

Сообщая об этом случае, Ж.П. Марат пишет: «Заблуждением является думать, что злодея обязательно удержит суровость угрожающей меры: воспоминание о ней очень скоро испаряется, между тем как неотвязные побуждения и нужды несчастного не покидают его ни на миг».

По наблюдениям священников, принимавших последнюю исповедь обреченных, большая часть преступников неоднократно присутствовала при казнях. Но каждый раз, совершая преступления, они надеялись на принятые ими предосторожности. Эта надежда была сильнее страха.

Не следует преувеличивать также положительное воздействие смертной казни на публику. Следуя одна за другой, казни быстро превращаются в зрелище. Не раз было замечено, что когда казнимая молода и красива, а казнимый имеет за собой славу «героя» да еще мужественно держится, зрители выражают свое сочувствие преступникам.

Оказываясь в центре внимания, осужденный нередко ведет себя вызывающе. Долго сохранялись в народе ужасные шутки осужденных, произнесенные на эшафоте или на пути к нему. Один просил палача вести его по той улице, где он не встретится с кредитором, другой предупреждал, что не любит, когда касаются шеи, ибо боится щекотки, и пр.

Необыкновенную убедительность приобретают столь частые уверения в невиновности, когда они произносятся с высоты эшафота; ужасное впечатление производит зрелище борьбы между палачом и преступником, когда последний, собрав силы, оказывает сопротивление.

Любопытно отметить то высокое положение, которое занимал в средневековом обществе палач; его одаривают деньгами, присваивают дворянский титул (например, в Германии) и пр. Он считается «последним судьей» (Nachrichter).

Как отмечал русский криминалист Таганцев, в XIX веке отношение общества к палачам уже совсем другое. С ними не хотят иметь дела. Их подбирают нередко из рецидивистов, которым за то прощают преступление. Но много раз случалось, что убийцы и грабители предпочитали идти на казнь, чем принимать на себя обязанности палача.

Среди прочих наказаний, применявшихся феодальными судами, следует выделить ссылку на галеры.

Галеры - это гребные суда. На каждой галере находилось до 300 гребцов. Каждые 5-6 человек были прикованы к одной скамье и одному веслу. Здесь они ели и спали.

Ссылку на галеры стали применять начиная с XV-XVI веков. Она была, как правило, бессрочной - до смерти. Больных сносили в трюм, где, лишенные воздуха, света и нужной пищи, они быстро погибали. Трудно сказать, какая смерть была предпочтительней: на галерах или на эшафоте.

При Людовике XIV на галеры стали ссылать не столько преступников, сколько протестантов, не желавших менять веры, а также авторов и издателей книг, почему-либо не понравившихся правительству.

С течением времени галеры стали заменяться каторжными работами в портах.

Излюбленным средством наказания в Германии было прогнать через строй. Оно применялось по отношению к лицу «податного сословия». Во Франции прогоняли через строй виновных солдат.

Тюрьма становится орудием наказания не ранее XVI века (до этого времени она только место задержания до суда).

В настоящее время трудно вообразить себе, чем была средневековая тюрьма в Англии, Франции и во всех других странах Европы.

«Мы с любопытством осматриваем теперь, - пишет выдающийся русский дореволюционный криминалист Таганцев, - в более старых городах Европы или в развалинах замков эпохи феодальной подземные каменные гробы, лишенные света и воздуха, или такие же клетки с раскаляющейся свинцовой кровлею... но представим мысленно то время, когда... в них проводили годы, десятки лет, целую жизнь заживо погребенные, прикованные к стене или хотя и пользующиеся свободой движения в двух-, трехсаженном логовище, но среди скученных товарищей по несчастью - живых, а нередко и мертвых, по неделям остававшихся без погребения, без всякой одежды или в разодранных лохмотьях, покрытых насекомыми всякого рода, в удушливой атмосфере сырости, плесени, не выносившихся нечистот, поддерживая свои силы заплесневевшим хлебом да какой-нибудь похлебкой, мало отличной от помоев».

Женщины и мужчины, взрослые и дети, новички и закоренелые преступники содержались вместе. О том, чтобы занять арестантов работой, никто и не помышлял.

Весьма нередко (особенно в Англии) в одной и той же тюрьме, в одной и той же камере помещались неоплатные должники и уголовники-рецидивисты, ждущие суда за преступления.

Для того чтобы арестованные не пытались бежать, применялись кандалы и приковывание.

«В Кембриджском графстве, - продолжает Таганцев, - арестантов, напр., клали спиной на железные полосы, укрепленные на полу, приковывали цепью, надевали на шею железное, с большими иглами, кольцо, мешавшее наклонять голову к земле, и покрывали еще другою тяжелою полосою ноги».

Нередко оказывалось, что в таких условиях многие годы находились заключенные незаконно, случайно.

Основную массу арестантов составляли мелкие преступники, виновные в незначительных кражах и т. п.; виновные в немногим более тяжких преступлениях наказывались смертью.

В Древней Греции, равно как и в рабовладельческом Риме, уголовному преследованию подвергались и животные. Средние века сохранили и «упрочили» этот обычай.

Объясняли его по-разному. Одни - тем, что всякое преступление нуждается в очистительном наказании, другие - тем, будто нельзя сомневаться в наличии сознания, психической деятельности у животных.

В XIV и XV веках животные, виновные в смерти людей, приговаривались обыкновенно к повешению. Перед этим их подвергали заключению и пытке. Крик боли принимался за признание вины. Во время казни животных одевали в человеческое платье. Казнь животных была чаще всего квалифицированной: вешали за задние ноги.

Весьма обыкновенным было обвинение животных в «колдовстве»: в XV веке был сожжен петух, которого обвиняли в том, что он снес яйцо (следовательно, находился в союзе с дьяволом); церковные суды нередко разбирали дела о преступлениях, совершенных насекомыми, грызунами, когда они причиняли вред земледелию, и т. п. Комментарии излишни.