Предприниматели и экономическая жизнь России в первой половине XIX в.

Рассматривая промышленность в качестве важного, но побочного источника доходов, российские помещики не проявили «западной» прыти в том, чтобы лично участвовать в ее развитии, перепоручив это дело своим крепостным. Так зародилось и окрепло поистине феноменальное явление в истории российского предпринимательства — крепостная буржуазия.

Р. Пайпс отмечает, что крепостное предпринимательство — не чисто русское явление, что подобное имело место в Силезии в XVIII в., но ни в какой другой стране оно не приобрело такого колоссального экономического значения, как в России [32]. Капиталистический дух, замечает далее Р. Пайпс, впервые зародился среди оброчных крестьян центральных губерний России, приближенных к Москве. Истоки этого явления следует искать в специфике оброчного хозяйства.

Если барщина как форма трудовой хозразверстки нивелировала крестьян, искусственно сдерживала их дифференциацию («очень богатые крестьяне были ей не нужны, очень бедные были прямо в ущерб»), то оброчная система, предоставляя крестьян самим себе, возбуждала в их среде конкуренцию, дух поиска И предпринимательства. Оброчные крестьяне, по сравнению с барщинными, имели большую свободу в поисках источников средств для уплаты оброков. Да и помещикам было все равно, где и как крепостные добывают средства, лишь бы оброк был уплачен в срок и в установленном размере. Помещики хорошо понимали, что чем больше в их вотчинах будет зажиточных крестьян, тем значительнее окажется размер оброка, ибо богатые крепостные платили не только за себя, но, согласно общинному праву, и за неимущих односельчан. Характерно в этом плане послание графа Н. П. Шереметева из Парижа своему управляющему, в котором он выражал надежду, что богатые крестьяне не доведут вотчину до «скопления недоимок» и выплатят оброк за тех мирян, которые «по воле фортуны впали в неимущее состояние», а за это граф обещал им «свое внимание и милостливое покровительство». Таким образом, сами помещики заинтересованно и активно утверждали крепостной капитализм.

Наиболее энергично крестьянские промыслы и фабричные заведения «размножались» в крупных имениях, обеспеченных «милостливым покровительством» и защитой от «всяких стеснительных норм правительства и посягательства местных чиновников». Комбинируя временные и трудовые ресурсы своей семьи, оброчные крестьяне проявляли чудеса предприимчивости, развивая кустарные и отхожие промыслы, участвуя в посреднической торговой деятельности. А когда Екатерина II в 1766—1767 гг. издала ряд указов, разрешающих создание текстильных мануфактур без регистрации, Наиболее энергичные и дальновидные из оброчных крестьян, нажившие участием в промыслах некоторые капиталы, проявили кипучую деятельность по организации больших фабрик в помещичьих Вотчинах. Из общей массы крепостных крестьян особую изобретательность в предпринимательских начинаниях проявили российские староверы. Их религиозные воззрения (гордый дух свободы, аскетизм, искупление греха каждодневным всеочищаюшим трудом, абсолютная честность, неприятие алчности и др.) в наибольшей степени соответствовали духу подлинного («чистого») капитализма, как его понимал немецкий экономист и социолог М. Вебер, автор знаменитой книги «Протестантская этика и дух капитализма» (1905 г.). Протестантская этика с ее культом честности и старообрядческая этика очень походят одна на другую, поэтому не случайно именно из их среды вышло наибольшее число самых известных предпринимательских фамилий — на Западе и в России.

Крепостная буржуазия быстро росла количественно и, так сказать, «качественно», успешно осваивая все более сложные виды промышленного производства. В своей предпринимательской деятельности она ориентировалась на выпуск массовых, «народных» товаров, т.е. на крестьянский спрос, на рынок городских предместий. Фактически полностью в руках крепостных промышленников оказалась целая отрасль промышленного производства — текстильная, столицей которой стала вотчина графов Шереметевых — село Иваново, выросшее через полсотню лет в город Иваново-Вознесенск — «русский Манчестер», как именовали его англичане. По всей России уже в XIX в. гремела слава ивановских текстильных фабрикантов, выходцев из крепостных крестьян: Бурылиных, Зубковых, Гандуриных, Полушковых, Гарелиных, Грачевых, Куваевых.

Уже в 20-х гг. XIX столетия в Иваново действовало свыше сотни текстильных мануфактур.

Поскольку крепостные предприниматели по закону не имели права владеть фабриками, то во многих случаях они записывали фабрики на имя своих помещиков, выплачивая тем крупные проценты с прибыли. В обмен на это крепостные фабриканты получали полную экономическую свободу, которую они использовали для развития промышленного производства и умножения собственных капиталов. На рубеже XVIII и XIX вв. в России сложилась оригинальная форма оброка, при которой крепостные фабриканты, получая от помещиков крепостных же рабочих, уплачивали за каждую пару рабочих рук своим хозяевам по 100 руб. годового дохода. Сплошь и рядом тиражировалась парадоксальная ситуация, когда крепостной владел… крепостными, причем не единицами, а сотнями и тысячами. Путешествовавший в 40-х гг. XIX в. негоциант из Германии Александр Гакстгаузен с удивлением отмечал в своих записках, что в имении графа Шереметева он встречал крепостных фабрикантов, имевших по 600—700 крепостных.

Сравнительная простота техники, легкий сбыт товара, рассчитанного на широкого потребителя, и обусловленная этими факторами быстрота оборота капиталов вели к быстрому обогащению крепостных капиталистов и расширению их предприятий. Удачливые и трудолюбивые выходцы из низов крепостного мира, которые начинали с простых ткачей и набойщиков, владельцев кустарных «светелок», быстро превращались в фабрикантов с огромными капиталами (в шереметевских владениях их называли «капиталистами» людьми). Помещики делали ставки именно на этих людей во время своих частых и длительных отлучек в «столицы-заграницы». «Капиталистые» управляли имениями, вершили суд да дела, развивали промышленность, покупали на помещичье имя, а фактически для себя имения (нередко — свыше 1000 десятин с 500 душ крепостных), которыми они распоряжались по своему усмотрению. Промышленное предпринимательство породило одно из самых феноменальных явлений крепостного быта России — крепостных помещиков.

Естественно, что самой заветной мечтой крепостных предпринимателей было получить «вольную» с тем, чтобы освободиться от помещичьей власти, стать свободными людьми не только де-факто, но и де-юре, чтобы «нестесненно» дать простор своей деловой инициативе. Известные еще с XVIII в. отдельные случаи выкупа предпринимателями «вольной» в веке XIX стали уже частым явлением. Как писал П. А. Берлин, «всевластный, неограниченный в своих правах… помещичий булат начинал склоняться перед крепостным купеческим златом». Но помещики были не лыком шиты и хорошо знали цену «вольным» — моральную и материальную. Если на грани XVIII и XIX в. довольно распространенным обычаем было определять выкупную сумму в размере капитала, который бы ежегодно приносил проценты в размере оплачиваемого оброка, то уже вскоре помещики вошли во вкус и стали неуклонно повышать ставки выкупов, стараясь не продешевить. Помещики наперебой включались в постыдную торговлю самым священным от рождения правом человека — свободой, и этот факт также не вычеркнуть из истории российского дворянства.

Цена свободы крепостных российских предпринимателей колебалась в зависимости от времени и места сделки, а также от размеров капиталов, рвавшихся на волю. При среднем по России размере годового оброка 5—7 руб., цена «вольной» в Костромской губернии в начале XIX в. колебалась в пределах 200—650 руб., в Ярославской — 219—266 руб.; в Вологодской — 142—500, в Тверской — 270—575 руб.

Подсчитано, что при Александре I выкупилось на волю 28944 души мужского пола. Из них 900 человек заплатили за выкуп по 139-199 руб.; 7122 — по 200-300; …1667 — по 400; …3187 -по 700; 20 — по 1046; …43 — по 1396, 8 — по 4000, 2 — по 5000 руб. [35]. Но были примеры и «покруче». Так, родоначальник славной династии российских купцов и фабрикантов Савва Морозов выложил в 1820 г. своему помещику Н. Г. Рюмину колоссальную по ценам того времени сумму 17000 руб.; в 1818 г. в Костромской губернии князь Шаховской «уволил» (вот первоначальный смысл этого слова!) две души за 10000 руб., а в 1820 г. некий майор Колечев — 8 душ за 320000 руб. Для того, чтобы современному читателю яснее представить, о каких грандиозных суммах выкупа идет речь, — короткая справка о ценах того времени (при соотношении серебряных и ассигнационных рублей 1:3): парная говядина — 2 руб. 10 коп.асе. за 1 пуд (16 кг); паюсная икра мартовская — 33 коп. сер. за фунт (400 г.); белуга — 7 коп. сер. за фунт; мука за мешок в 5 пудов — 8 руб. 40 коп. сер.; годовая плата за квартиру в 5—6 комнат — ПО руб.; годовое жалование поручика — 350 руб. асе. (120 руб. сер.); годовой доход среднего помещичьего хозяйства — 10—30 тыс. руб. асе.; удойная корова-трехлетка — 5—8 руб. асе.; лошадь — 10—15 руб. асе.; крестьянская изба — 8—15 руб. асе.и т.д..

Зная аппетиты своих господ, крепостные капиталисты нередко жили беднее бедных, тщательно скрывая от своих хозяев истинные размеры капиталов, чтобы в случае выкупа «надуть» их. Забавный эпизод на данную тему воспроизведен в книге П. А. Берлина. «У меня был богатый крестьянин, — говорил нам М., — он захотел откупиться. Мы поторговались и согласились на 16 тысяч, но мужик-каналья перехитрил меня: он оказался после в 200-х тысячах. Я мог бы взять с него тысяч пятьдесят! Вот сестра моя была умнее: она не иначе отпустила одного из своих крестьян, как взяв с него 30 тыс. руб., и взяла славно, потому что капитала (у него) оказалось только 45 тысяч». По этому сценарию получили гражданскую и экономическую свободу родоначальники прославленных предпринимательских династий России: Рябушинские, Жуковы, Гучковы, Губонины, Коноваловы, Зимины, Солдатенковы, Абрикосовы, Алексеевы и многие другие.

Устранимся от дальнейших моральных оценок данного явления и вычленим лишь его экономическую суть. Как видно из приведенных примеров, в недрах крепостнической системы сформировался довольно обширный слой промышленной буржуазии, показавшей себя мощной производительной силой, на фоне которой паразитический характер помещичьей власти стал еще более очевиден.

Новый виток развития промышленного предпринимательства в России был вызван ее присоединением к континентальной блокаде. Напомним: континентальная блокада — это система экономических и политических мероприятий, объявленная 21 ноября 1806 г. Берлинским декретом Наполеона Бонапарта и направленная на полную изоляцию извечного врага Франции — Великобритании. После поражения под Аустерлицем Россия, вопреки своим политическим и экономическим интересам, была вынуждена присоединиться к блокаде. Искусственное прекращение торговых отношений с Англией, игравшей ведущую роль во внешнем товарообороте, не принесло пользы экономике России, вызвало расстройство ее финансовой системы. Россия лишилась рынка сбыта ведущей продукции своей казенной промышленности — чугуна (по производству которого она занимала первое место в мире, выплавляя 8 млн. пудов в год); в Россию перестали поступать «произведения» передовой английской промышленности и в первую очередь станки и технологии, а также ткани.

Так из-за не совсем продуманных политических комбинаций императорского двора Россия поставила себя в положение, когда ей оставалось надеяться только на себя, опираться на собственные силы. Именно в годы континентальной блокады, которая продержалась до 1814 г., в России произошел бурный рост заводов и фабрик, призванный возместить русскими товарами все то, что перестало поступать из Англии. Так, если в 1804 г. в России имелось 2423 фабрики (95202 рабочих), то в 1814 г. их насчитывалось на треть больше — 3731 (169530). Причем самый значительный рост отмечен в текстильной промышленности, где число фабрик увеличилось со 199 до 423.

Как справедливо отметил М. И. Туган-Барановский, с начала XIX в. в России преобладающими темпами развивается промышленность, ориентированная на народный, а не правительственный спрос, причем, как и прежде, успешнее развиваются предприятия, избавленные от казенного присмотра. Иначе говоря, предпринимательский, т.е. частнособственнический сектор опережал в своем развитии государственный. Развитие российской промышленности было объявлено патриотическим делом, а сам патриотизм впервые за всю историю России приобрел ярко выраженную национальную окраску. Эти настроения настолько глубоко охватили российскую общественность, что для многих делом национальной чести стало покупать только русские товары, только в русских лавках. Российский промышленный предприниматель (зачастую это был вчерашний крепостной) становился символом национальной гордости. Симптоматичным в этой связи представляется тот факт, что в 1807 г. Александр I разрешил дворянам записываться в 1-ю и 2-ю гильдии, чего не позволяла Екатерина II.

Экономический национализм, вспыхнувший в годы континентальной системы, в дальнейшем не угас, и его генератором была Москва, которая продолжала оставаться центром российской торговли и постепенно становилась центром народной (в позднейшей терминологии: легкой) промышленности.

Нашествие Наполеона лишило Москву значения ведущего центра промышленного предпринимательства. В пожаре Москвы сгорели дотла многие фабрики и заводы вместе с оборудованием, дома предпринимателей вместе с имуществом, но не сгорели надежды на то, что российская промышленность очень скоро, как мифический Феникс, восстанет из пепла.

Функции московских фабрик взяли на себя промышленные заведения крепостных фабрикантов в местностях вокруг старой столицы. Зуевская, Богородская, Никольская, Вышневолоцкая и многие другие мануфактуры, не говоря уже об Ивановской, поднимались, как на дрожжах, превращаясь в оплот крепнущей российской буржуазии.

Именно в это время по инициативе Сергея Ивановича Попова и был учрежден коммерческий банк в Верхотурье. Этому учреждению сопутствовал успех, и в 1843 г. Поповы учредили еще один банк — в Томске. В том же году начал действовать еще один частный коммерческий банк — в городе Порхове (учредитель — Н. Жуков). В следующем году (1844) частные коммерческие банки открылись в столице чайной торговли — приграничном с Китаем городке Кяхта и в Пензе. Дальнейшая динамика роста частных банковских учреждений такова: 1845 г. — Александров, Тула, Иркутск; 1846 — Великий Устюг; 1847 — Либава, Зарайск, Ростов Великий (Ярославская губ.), Коломна, Архангельск; 1849 г. — Ирбит. И везде, где открывались частные кредитные учреждения, отмечались быстрое оживление торговых оборотов, увеличение инвестиций в промышленное производство, рост числа частных богатств, оживление культурной жизни.

В 40-е — первой половине 50-х гг. XIX в. в Министерство финансов от русских предпринимателей и чиновников, а также от иностранцев поступали многочисленные заявки на открытие частных банковских учреждений, однако большинство из них было отклонено. Опасаясь конкуренции, государство цепко и бдительно оберегало свою монополию в кредитном деле.