Лишение возможностей

Можно наказать ребенка, просто лишив его каких‑то возможностей.

Можно поставить ребенка в угол и лишить его возможности передвигаться. Можно лишить его возможности смотреть телевизор. Можно не купить ему то, что он просит. Можно не разговаривать с ним, лишив его возможности полноценного общения. Можно не пустить его гулять или не отпустить в гости.

И мы часто говорим детям: «За то, что ты это сделал (не сделал):

– Я запрещаю тебе брать…

– Я не разрешаю тебе…

– Я не куплю тебе…

– Мы не возьмем тебя…

– Ты не пойдешь…

– Ты не будешь смотреть…

– Ты не будешь играть…»

Все, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, – непрочно, неверно и ненадежно.

Януш Корчак

Мы обладаем властью разрешать или запрещать. И мы манипулируем этой властью, добиваясь от ребенка того, что мы хотим.

Этот метод напрямую работает на подчинение ребенка, на указание – кто в доме хозяин. И в этом его слабая сторона. Потому что, опять же, он не оставляет ребенку чувства собственной ценности, осознание его возможностей и прав. Вот почему, даже подчиняясь нам, признавая нашу власть, ребенок затаивает обиду и несогласие с таким обращением.

Мы часто используем этот метод не по правилам, я бы сказала – нечестно. Именно наше чувство власти над ребенком, ощущение собственной власти в конкретной ситуации заставляет нас «перегибать», давать несоразмерное поступку наказание. И речь идет в первую очередь о том, чего мы лишаем ребенка в ответ на его плохой, с нашей точки зрения, поступок.

Я наблюдала однажды такую ситуацию, смешную и трагичную одновременно. Дочь моих знакомых, двенадцатилетняя девочка, совершила плохой поступок, за который и была наказана: ей не разрешили пойти на день рождения к однокласснице. Она готовила подарок. Собиралась на праздник, как на важное мероприятие. На дне рождения должны были быть значимые для нее сверстники, с кем ей хотелось пообщаться в такой вот «неформальной обстановке». Но родители сказали: «За то, что ты так поступила, ты не пойдешь на день рождения!» И это было очень жестокое наказание, несоразмерное тому, что сделала девочка.

А что же она сделала? Она не захотела есть манную кашу, которую ей приготовили. (Я обращаю твое внимание – двенадцатилетней девочке родители готовят манную кашу, которую она терпеть не может! И она должна ее съесть! Уже одно это вызывает большое сомнение в мудрости родителей, в их уважении к ребенку и признании его прав на элементарное желание – самому решить, что ему есть в этом возрасте!)

Ненавистную кашу девочка есть не хотела. Но знала, что ни ее нытье, ни жалобы, ни уговоры не убедят родителей, она понимала, что кашу все‑таки придется есть. На ее счастье пришла я, родители отвлеклись на разговоры со мной, и она, улучив момент, прокралась на балкон и выбросила кашу.

Хочу обратить твое внимание на то, что ребенок был в самом прямом смысле поставлен в ситуацию, когда он не мог поступить по‑другому. Съесть ненавистную кашу – невозможно. Тихо‑мирно выбросить ее в туалет – нельзя: мы сидим на кухне, мимо нас с тарелкой в туалет не проберешься. Но из комнаты, куда ее отправили есть эту ненавистную кашу, можно незаметно пройти в большую комнату, а там – о счастье! – балкон, с него‑то и можно выбросить кашу. Что она и сделала.

На беду, вся ее затея открылась. Открылась нечаянно и смешно. Когда взрослые вышли на балкон покурить, их взглядам предстала удивительная картина: ель, растущая напротив балкона, была припорошена чем‑то белым, что при более тщательном рассмотрении оказалось манной кашей.

Преступница была выведена на чистую воду. Наказание родилось само – лишить ее того, чего она больше всего хотела. И это было так жестоко. И так несправедливо.

Я пыталась доказать, что этого делать нельзя. Что провинность ребенка не стоит этого наказания. Мало того, эта провинность была создана самими родителями – их «странным» стилем воспитания, когда большую девочку кормят манной кашей, не оставляя ей свободы выбора. Когда она должна отстаивать эту свободу выбора вот такими вот извращенными поступками – обливать роскошную ель манной кашей! Но родители были неумолимы.

«Она должна знать… Она должна осознавать… Она должна прочувствовать…» Это были их аргументы. И я уверена – она «прочувствовала».

Она прочувствовала всю глубину несогласия и несправедливости такого наказания. Прочувствовала боль разрушенных ожиданий. Я уверена – почувствовала даже ненависть к родителям, с такой вот жесткостью лишивших ее того, что ей было важно. И за что? За что, спрашивается?

Однажды я нечаянно воочию увидела чувства, которые испытывает ребенок, властью родителей лишенный возможностей. Я стала их свидетелем нечаянно, невольно – зашла в гости к соседке, у которой в этот момент ребенок стоял в углу, лишенный возможности играть, двигаться. Я в мягких домашних тапочках прошла за чем‑то на кухню, где и стоял наказанный, он просто не услышал, что я вошла, поэтому стоя в углу, продолжал делать то, что делал, пока был в одиночестве. Он бил ногой по стене, бил ритмично и говорил при этом так же ритмично, зло:

– Ненавижу мамку… Ненавижу мамку… Ненавижу мамку…

Я так же тихо, как вошла, ушла обратно, потрясенная этой неприкрытой, такой страшной в устах ребенка ненавистью. И только и смогла сказать его маме:

– Выпусти его, пожалуйста! Выпусти! Ему нельзя там стоять…

И сколько родителей, ставя детей в угол, находятся в иллюзиях, что ребенок сейчас чувствует раскаяние, сожаление, что он стоит и «исправляется»…

Ребенок, в большинстве случаев, испытывает совсем другие чувства! Думаю, они тебе знакомы – из детства. И чтобы ярче вспомнить их, представь, что чувствовал бы ты сейчас, если бы тебе, взрослому человеку, кто‑то большой и важный сказал:

– Ты забыл купить хлеб? За это останешься без своего футбольного матча по телевизору!

– Я пойду в кино, а ты останешься дома, потому что не помыла посуду!

– За то, что ты опоздал, никакого тебе пива!

– Раз ты так мало зарабатываешь – никакого тебе секса!

Как тебе – понравится такое обращение с тобой? Какие чувства ты испытаешь к этому большому и властному человеку? Приятно тебе быть в этой роли?

А может ли твой ребенок так с тобой обращаться? Может ли твой ребенок за твои провинности лишить тебя чего‑то? Ведь мы, родители, ведем себя иногда очень плохо, глупо, иногда просто отвратительно. Нас есть за что наказывать лишением возможностей.

«Мал еще родителей судить!» – скажешь ты. Но почему мал? Чем мал? Мал телом? Да, мал. Но в нем живет та же вечная бессмертная душа, что и в тебе. Он может быть так же недоволен твоим поведением, твоим отношением к нему. Вот только ответить тебе таким же обращением он не может. Иногда я думаю: а жаль, что дети лишены такой возможности.

И опять – дети лишены возможностей…