Я УВОЛЬНЯЮСЬ

Увольнение Бруно произвело в МЕЙН эффект разорвавшейся бомбы. Компания гудела от споров и слухов. Само собой разумеется, у Бруно были свои враги, но даже они пришли в смятение. Для многих сотрудников было ясно, что основной причиной увольнения была зависть. В беседах за обеденным столом или за кофе они признавались, что, по их мнению, Холл почувствовал угрозу, исходящую от этого человека, который был на двадцать с лишним лет моложе его и вывел прибыли фирмы на новую высоту.

- Холл не мог позволить, чтобы Бруно выглядел таким молодцом, - сказал кто-то. - Он не мог не знать, что Бруно займет его место и что старика отпустят на подножный корм - это был всего лишь вопрос времени.

Как будто в доказательство этой версии Холл назначил новым президентом Пола Придди. Пол много лет занимал должность вице-президента. Это был дружелюбный человек, знающий инженер. Правда, на мой взгляд, это был вялый соглашатель, не знающий слова «нет». Он всегда прогнется перед боссом и уж не станет грозить ему взлетевшими прибылями.

Для меня увольнение Бруно было сокрушительным ударом. Он был моим наставником и играл решающую роль в наших международных проектах. Придди, напротив, занимался только внутренними проектами и знал очень мало, если вообще что-то знал, о настоящем содержании нашей работы за рубежом. Я не мог представить, в каком направлении будет двигаться компания. Позвонив Бруно домой, я нашел его пребывающим в философском настроении.

- Да, Джон, он же знал, что у него нет никаких причин уволить меня, - сказал он о Холле. - Поэтому я настоял на очень выгодном выходном пособии - и получил его. Мак контролирует значительную часть голосующих акций, и, раз он принял такое решение, я уже ничего не мог сделать. - Бруно сообщил, что получил несколько предложений на руководящие посты в транснациональных банках, которые были нашими клиентами.

Я спросил его, что, по его мнению, мне следует делать.

- Будь осторожным, - посоветовал он. - Мак Холл утерял связь с действительностью. Но этого ему никто не скажет - особенно теперь, после того, что он сделал со мной.

В конце марта 1980 года, все еще под впечатлением от этого увольнения, получив отпуск, я отправился на яхте на Виргинские острова. Со мной была «Мери» - сотрудница МЕЙН. Хотя, выбирая место для путешествия, я не задумывался над этим, но сейчас я понимаю, что прошлое тех мест сыграло свою роль в принятии решения, положившего начало исполнению моего новогоднего желания. Первый намек появился, когда мы, обогнув остров Сент-Джон, взяли курс на пролив Сэра Фрэнсиса Дрейка, отделяющий Американские Виргинские острова от Британских. Канал носил имя англичанина, грозы испанского флота. Это напомнило мне о моих частых размышлениях о пиратах и других исторических личностях, таких, как Дрейк и сэр Генри Морган, которые грабили и воровали и все-таки были удостоены похвал - и даже посвящены в рыцари - за свои дела. Я часто спрашивал себя, почему, учитывая, что я воспитывался в уважении к этим людям, я все-таки испытывал угрызения совести при мысли об эксплуатации таких стран, как Индонезия, Панама, Колумбия и Эквадор. Многие из моих героев: Этан Аллеи, Томас Джефферсон, Джордж Вашингтон, Дэниел Бун, Дэйви Крокет, Льюис и Кларк - назову всего лишь несколько имен, - эксплуатировали индейцев, рабов, захватывали не принадлежавшие им земли. Я цеплялся за эти примеры, чтобы облегчить свое чувство вины. Теперь, взяв курс на пролив Сэра Фрэнсиса Дрейка, я осознал глупость моих прошлых оправданий.

Я вспомнил некоторые вещи, на которые долгое время не обращал внимания. Этан Аллен провел несколько месяцев в тесных вонючих британских «плавучих тюрьмах», большую часть времени закованный в тридцатифунтовые кандалы, а затем был заключен в тюремный каземат в Англии. Он попал в плен в 1775 году в битве при Монреале, борясь за такие же идеалы, за какие сейчас боролись Хайме Ролдос и Омар Торрихос. Томас Джефферсон, Джордж Вашингтон и другие отцы-основатели рисковали своими жизнями за эти же идеи. Революция могла и не победить; они понимали, что, если проиграют, их повесят как предателей. Дэниел Бун, Дэйви Крокет, Льюис и Кларк тоже пережили немало и многое принесли в жертву. А Дрейк и Морган? Я не очень уверенно ориентировался в этом периоде истории, но помнил, что протестантская Англия считала, что ей смертельно угрожает католическая Испания. Вполне возможно, Дрейк и Морган занялись пиратством не из тщеславия, а чтобы ударить прямо в сердце Испанской империи - в корабли с грузом золота - и защитить святую Англию и ее веру.

Эти мысли не покидали меня, пока мы шли по проливу, постоянно меняя галс, чтобы поймать ветер, медленно подходя к горным вершинам, выступающим из воды, - остров Грейт- Тэтч к северу и Сент-Джон к югу. Мери принесла мне пиво и включила песню Джимми Баффетта погромче. И все-таки, несмотря на окружавшую меня красоту и чувство свободы, кото- рое возникает, когда идешь под парусом, я чувствовал злость. Я пытался стряхнуть это ощущение. Я с трудом проглотил пиво. Однако злость не отступала. Меня злили эти голоса из прошлого и то, что я использовал их, чтобы оправдать свою жадность. Я был зол на моих родителей, на Тилтон - за то, что они нагрузили меня этими историческими знаниями. Я открыл еще пива. Я готов был убить Мака Холла за то, что.он сделал с Бруно. Мимо нас прошел деревянный парусник под флагом всех цветов радуги со вздымавшимися от ветра парусами по обеим сторонам. Поймав ветер, он шел по проливу. С борта нам махали человек шесть молодых мужчин и женщин - хиппи. На них были яркие саронги. На передней палубе возлежала совершен- но голая парочка. И парусник, и вид этих молодых людей говорил о том, что они жили на борту яхты коммуной - современные пираты, свободные, наслаждавшиеся полной свободой.

Я попытался помахать им в ответ, но рука не слушалась меня. Я почувствовал, как меня захлестнула зависть. Стоя на палубе, Мери наблюдала за ними, пока парусник не исчез из виду.

- Тебе бы понравилась такая жизнь? - спросила она.

И тогда я понял. Это не имело отношения к моим родителям, школе Тилтон или Маку Холлу - я ненавидел свою жизнь. Свою. Ответственность за все нес я сам.

Мери что-то прокричала, показывая рукой перед собой. Она подошла поближе ко мне.

- Лейнстер-Бэй, - сказала она. - Сегодняшняя стоянка. Вот она. Маленькая бухточка в береговой линии острова Сент-Джон, в которой пиратские корабли поджидали свою добычу - галеоны с золотом, проходившие мимо них по вот этому самому месту. Я подошел ближе, затем передал румпель Мери и направился на переднюю палубу. Пока она направляла нашу яхту в красивый залив и обходила банку Уотермелон, я наклонил и зачехлил кливер и вытащил якорь из якорного отсека. Она ловко опустила основной парус. Я столкнул якорь; цепь с грохотом упала в кристально чистую воду, и яхта остановилась. Когда мы устроились, Мери искупалась и пошла вздремнуть. Оставив ей записку, я на небольшой лодке на веслах добрался до берега и причалил как раз под развалинами стены старой сахарной плантации. Я долго сидел у воды, пытаясь ни о чем не думать, отбросить все чувства. Но ничего не получалось. Поздно днем, поднявшись по крутому холму, я обнаружил, что стою на раскрошившейся стене старинной плантации, глядя вниз на наш парусник. Я наблюдал, как солнце двигалось к закату по направлению к Карибскому морю. Картина казалась идиллическои, но я знал, что лежавшая вокруг меня плантация была средоточием невысказанного страдания. Здесь погибли сотни африканских рабов, которые под ружейным прицелом строили роскошный особняк, убирали сахарный тростник, управляли приспособлениями, которые превращали сахар-сырец в ром. За спокойствием этого места пряталось прошлое, полное жестокости, так же как за ним пряталась ярость, бродившая внутри меня. Солнце исчезло за гористым островом. Широкая ярко- красная арка перекинулась через небо. Море стало темнеть.

Мне стало вдруг предельно ясно, что я тоже являлся таким же работорговцем, что моя работа в МЕЙН не ограничивалась только вовлечением бедных стран в глобальную империю с помощью огромных займов. Мои дутые прогнозы не были просто средством гарантировать, что, когда моей стране была нужна нефть, она могла востребовать свой фунт живой плоти. Мое по- ложение партнера вовсе не ограничивалось увеличением прибыльности фирмы. Моя работа затрагивала людей и их семьи; людей сродни умершим на строительстве стены, на которой я сейчас сидел; людей, которых я эксплуатировал.

В течение десяти лет я был последователем работорговцев, которые приходили в африканские джунгли, хватали мужчин и женщин и тащили на поджидавшие их корабли. Мой подход был, конечно, посовременней и потише - мне не приходилось видеть умирающих людей, чувствовать запах разлагающейся плоти или слышать крики агонии. Но то, что я делал, было не менее страшно. И то, что я мог дистанцироваться от всего этого, что я мог не думать в своей работе о живых людях: о телах, о плоти, о предсмертных криках, - в конечном итоге делало меня еще большим грешником. Я опять посмотрел на яхту, борющуюся с отливом. Мери отдыхала на палубе, наверное, потягивала «Маргариту» и поджидала меня, чтобы вручить и мне бокал. И в этот момент, видя ее там в последнем свете уходящего дня, такую расслабленную, доверчивую, я почувст- вовал угрызения совести: что же я делаю с ней и со всеми моими сотрудниками, которых я превращал в ЭУ. Я делал с ними то же, что Клодин сделала со мной, но только без прямоты Клодин.

Я убеждал их стать работорговцами, соблазняя повышением зарплаты и продвижением по службе. При этом они, как и я, сами были прикованы к системе. Они тоже были рабами. Я повернулся спиной к морю, заливу, ярко-красному небу. Я закрыл глаза, чтобы не видеть стены, построенные рабами, оторванными от своих домов в Африке. Я хотел выбросить все из головы. Открыв глаза, я увидел огромную сучковатую палку, толщиной с бейсбольную биту, но раза в два длиннее. Я вскочил, схватил палку и начал колотить ею по каменным стенам. Я колотил по ним до тех пор, пока не упал в изнеможении. После этого я повалился в траву и лежал, наблюдая за плывущими надо мной облаками.

Наконец я побрел обратно к лодке. Я стоял на берегу, смотрел на яхту, застывшую на якоре на лазурной воде, и я знал, что мне надо сделать. Я знал, что, если я снова вернусь к своей прежней жизни, к МЕЙН и всему тому, что она представляла, я буду потерян навеки. Повышения зарплаты, пенсии, страховка, привилегии, акции... Чем дольше я буду оставаться, тем труд- нее будет выбраться оттуда. Я стал рабом. Я мог продолжать са- мобичевание, я мог бы бить себя так, как колотил эту каменную стену, или я мог бежать.

Через два дня я вернулся в Бостон. 1 апреля 1980 года я вошел в кабинет Пола Придди и положил перед ним заявление об уходе.

ЧАСТЬ IV: