Даосизм. Однако в полной ли мере конфуцианская гуманность отвечает надеждам и чаяниям китайцев?

Однако в полной ли мере конфуцианская гуманность отвечает надеждам и чаяниям китайцев? Ответ и утвердительный, и отрицательный. Если бы это было так, если бы конфуцианство удовлетворяло запросы подсознания, то в китайской душе не осталось бы места для даосизма и буддизма. Конфуцианский идеал «золотой середины» пре­красно подходит обычному человеку, неважно, носит ли он чиновничий халат или отбивает чиновникам земные поклоны.

Но есть и другие — те, кто не в чиновничьем халате, не отбивает земные поклоны носителям власти. У таких людей душа запрятана глубоко, конфуцианство до нее не доходит. Конфуцианство — в строгом смысле этого понятия — слишком ортодоксально, слишком благоразумно и слишком правильно. У человека могут быть скрытые желания, например, расхаживать по улицам непричесанным, но конфуцианство этого не допускает. Человек, которому нравится ходить растрепанным и босяком, обратился к даосизму. Мы уже отмечали, что отношение к жизни у конфуцианцев позитивное, а у даосов — негативное. Дао­сизм — это Великое Отрицание, а конфуцианство — Великое Утверждение. Конфуцианство ставит на первое место социальный статус и пристойное поведение, оно отстаивает умеренность и цивилизованность, тогда как даосизм воспевает возврат к природе, отвергает и умеренность, и человеческое общество с его цивилизованностью.

Двумя важнейшими добродетелями конфуцианства являются гуманность и справедливость. Однако Лао-цзы саркастически отмечал:

«Есть культура — тогда есть и гуманность, нет гуманности — тогда есть справедливость» (вольный пересказ автором одного из тезисов «Дао дэ цзина). (С. 117-118). Конфуцианство в основном городская философия, а даосизм — деревенская. Современный конфуцианец будет пить пастеризованное молоко первого сорта, которое продают в городах, а даос по-крестьянски зачерпнет молоко прямо из ведра доярки. Потому что Лао-цзы, возможно, скептически отнесся бы к лицензиям на право торговли, мерам дезинфекции и к молоку так называемого первого сорта, поскольку оно утратило естественный аромат и в нем уже ощущается привкус бухгалтерии и банковских лицевых счетов. И кто, попробовав деревенского молочка, усомнится в правоте Лао-цзы? Служащие ведомства могут защитить молоко от тифозной палочки, но они не могут защитить его от крыс цивилизации.

У конфуцианства есть и другие недостатки. Оно слишком реалистично и не оставляет людям ни малейшего пространства для увлечений и воображения. А ведь у китайцев столь богатое, по-детски развитое воображение. Они склонны к тому, что мы называем магией и суевериями! Китайцы всегда способны удивляться, а это качество свойственно молодым людям. Конфуцианство признает существование духов, однако старается держаться от них подальше. Конфуцианство признает также существование духов гор и рек и духов предков, однако для конфуцианца нет ни рая, ни ада, ни иерархии божеств, ни космогонии, его мало интересуют магия и пилюли бессмертия. А ведь даже склонные к рациональности простые китайцы, кроме ученых-конфуцианцев, всегда в душе лелеяли мечту о бессмертии. Для конфуцианца нет злых и добрых волшебников и волшебниц, а для даоса они есть. Короче говоря, даосизм подарил людям детский мир чудес, фантазии и таинственности — именно то, чего не могло им дать конфуцианство.

Даосизм, таким образом, обращен к тем сторонам китайского характера, которые для конфуцианства не существуют. Нация, как и отдельный человек, обладает неким стихийным романтизмом и стихийным классицизмом. Даосизм — это романтическая школа китайской мысли, а конфуцианство — классическая школа. В самом деле, даосизм буквально пронизан романтизмом. Во-первых, он проповедует возврат к природе и романтическое бегство от мирской суеты, восстает против искусственности конфуцианской культуры и бремени налагаемых ею ограничений. Во-вторых, он отстаивает сельские идеалы в жизни, искусстве и литературе, воспевает первозданную простоту. В-третьих, он стоит на страже мира чудес и фантазии с его детски наивной космогонией (С. 118).

Китайцев принято считать практичной нацией. Однако романтическая сторона их характера укоренена глубже, чем практицизм и проявляется в крайнем индивидуализме, свободолюбии и жизнерадостности, что совершенно озадачивает иностранных обозревателей. Мне кажется, что эта черта национального характера еще более возвеличи­вает китайский народ. В душе каждого китайца скрывается скиталец, бродяга. Жизнь, обремененная конфуцианскими ограничениями, была бы невыносима без этой эмоциональной» отдушины. Даосизм создает склонность китайцев к игре, а конфуцианство — к работе. Вот почему каждый китаец, добившийся успеха — конфуцианец, а потерпевший неудачу — даос. Даосский натурализм — это бальзам на больную, страждущую душу китайца.

Интересно, что даосизм выглядит более китайским учением даже по сравнению с конфуцианством. Натуралистическая философия Лао-цзы и народная фантазия, работая вместе, разработали чисто китайскую интерпретацию мира духов. Сам Лао-цзы никогда не занимался ни пилюлями бессмертия, ни магией. Его философия — попустительство в политике и натурализм в этике. Он считал, что идеальное правительство — это «правительство, которое ничего не делает». Человек нуждается лишь в изначальной абсолютной свободе. Лао-цзы писал, что цивилизация есть начало вырождения человечества, конфуцианские мудрецы — это главные преступники, растлевающие народ. А Ницше считал Сократа главным преступником, который развратил Европу. Лао-цзы мудро заметил: «Пока мудрецы не вымрут, разбойникам конца не будет». Его блистательный последователь Чжуан-цзы тоже писал едкие сатиры на конфуцианское лицемерие и никчемность.

Легко было высмеивать конфуцианцев, так как они сами дали повод для этого, поскольку обращали слишком много внимания на мелочи ритуала, различия в церемонии погребения для лиц, занимающих неодинаковое положение в обществе — вплоть до толщины гробовой доски. К тому же многие из них слишком пламенно мечтали о чиновничьей карьере. Ненависть даосизма к конфуцианству — это естественная ненависть романтиков к классикам. Быть может, это и не ненависть, а лишь с трудом сдерживаемая насмешка.

От такого всеохватывающего скептицизма лишь один шаг до побега из этого мира и возврата к природе. Говорят, что Лао-цзы в старости оставил свой пост, он исчез за заставой Ханьгугуань. Чуский князь в свое время предложил Чжуан-цзы высокий чиновничий пост, на что Чжуан-цзы ответил князю: «Будет ли мудрым поступком дать себя запереть как свинью, которую, откормив, потом зарежут на жертвенном алтаре?» (С. 119-120). С тех пор даосизм всегда ассоциировался с отшельничеством, уединением в горах, преклонением перед сельской жизнью, духовным самосовершенствованием и отказом от всех мирских забот и треволнений. Таковы самые характерные черты чарующей китайской культуры — преклонение перед сельской идиллией, искусством и литературой.

Можно задаться вопросом: насколько эти идеалы связаны с Лао-цзы? Если сравнивать трактат Лао-цзы «Дао дэ цзин» с произведением Чжуан-цзы, часто именуемого китайским Ницше, то первый по своим литературным достоинствам несколько уступает второму, однако в нем в большей степени сконцентрирована суть мудрости, исполненной прожженного лукавства. С моей точки зрения, это самая блистательная и озорная философия самозащиты в мировой литературе. Она учит не только попустительству власти и пассивному сопротивлению ей, но и поиску мудрости в глупости, силы — в слабости, пользы — в унижении, учит спасительности притворства. Одно из изречений Лао-цзы гласит: «Никогда не будь в Поднебесной первым», так как в этом случае тебе никогда не будет грозить нападение и, следовательно, никогда не будешь повержен ниц. Насколько я знаю, это единственная миру известная теория, в рамках которой невежество и глупость объявлены наилучшей формой притворства в жизненной борьбе. Сама же теория — высшее достижение человеческой мудрости.

В лице Лао-цзы человеческая мудрость обнаружила грозящие ей опасности и начала проповедовать: «Будь глупым!». Человеческая мудрость глазами Лао-цзы увидела тщету мирской суеты и стала проповедовать недеяние ради сохранения жизненной энергии и продления жизни. Так, позитивное мировоззрение стало негативным, и его влияние распространилось на всю культуру Востока. В романе «Е coy пу янь» и во всех жизнеописаниях великих китайцев можно увидеть, как разбойник или отшельник превращается в человека от мира сего. Он принимает на себя ответственность за ближних, что всегда было свойственно именно конфуцианской мысли, тогда как романтическое бегство от мира всегда было свойственно даосской и буддийской мысли. В китайском языке эти две противоположные позиции именуются «вхождением в мир» и «выходом из мира». Иногда один и тот же человек в разные периоды своей жизни то борется за первенство, как, например, поэт и писатель Юань Чжунлан или ныне здравствующий профессор Лян Шумин. Сначала он был буддистом и жил в горах, но затем обратился к конфуцианству, женился и ныне руководит сельской средней школой в провинции Шаньдун (С. 120).

Сельский идеал жизни, искусства и литературы — столь важная черта китайской цивилизации — в большой мере порожден даосским отношением к природе. В свитках китайской живописи и в росписях на фарфоре доминируют две темы — счастье семейной жизни (изображения женщин и детей на досуге) и радости сельской жизни (изображения рыбака, дровосека или отшельника, сидящего под сосной). Обе темы представляют идеал жизни соответственно конфуцианцев и даосов. Дровосеки, сборщики лекарственных трав, отшельники тесно связаны с даосизмом, о чем иностранцы даже не подозревают. Даосские настроения прекрасно выражены в следующем популярном стихотворении:

Спрашиваю мальчика под соснами.

Он сказал: «Учитель отправился за лекарственнымитравами

Куда-то в эти горы, один,

Окутан облаками. И неизвестно, где он».

Подобными чувствами пронизана практически вся китайская поэзия — важная часть духовного наследия страны. Однако конфуцианцы и здесь сыграли важную роль. Преклонение перед первозданной простотой также есть часть традиционного конфуцианского сознания. Аграрная основа китайской национальной жизни частично построена на семейной системе, которая требует, чтобы земля принадлежала семье, и частично на мечте конфуцианцев о «золотом веке». Конфуцианство всегда грезило о временах императоров Яо и Шуня, считая ту далекую эпоху «золотым веком», когда жизнь была простой, а потребности людей невелики. Говорят, что люди, счастливые и невинные, сидели тогда прямо на земле и, отбивая ритм маленькими палочками, пели песни. Вот слова этих песен:

«Восходит солнце — и мы идем работать.

Садится солнце — и мы отдыхаем.

Копаем колодец, чтобы пить,

Обрабатываем поля, чтобы есть.

Что императорской добродетели до нас?»

Преклонение перед древними тождественно преклонению перед первозданной простотой. В китайском языке эти два понятия тесно связаны, например, в слове гупу (простой, как в старину). В соответствии с конфуцианским идеалом семьи, когда мужчина должен учиться и обрабатывать землю, а женщина должна прясть и ткать. Приведем еще одно стихотворение для сравнения с предыдущим. Оно воспевает простую жизнь и потому, по сути, дополняет даосское стихотворение (С. 121).

Автор — Чэнь Цзижу, ученый XVI в. Стихотворение написано в поучение его детям:

«Жизнь полна, когда у твоих ног дети;

И горсть сена укрывает твою хижину.

Если земля бесплодна, сделай ее плодородной,

И поможет тебе молодой бычок.

Учи также сыновей и внуков читать, когда есть свободноевремя,

Не ради знатности и чиновничьей должности.

Вари вино, сажай бамбук, поливай цветы.

Таков дом для поколений ученых».

Китайский идеал счастья, таким образом, не в «развитии своих способностей», как у эллинов, а в наслаждении простой сельской жизнью в условиях полной гармонии социальных отношений.

Секрет влияния даосизма, особенно среди простого народа, состоит в том, что он дал людям мир непознанного. Конфуцианцы, исходя из здравого смысла, изгнали непознанное из мира идей. В «Лунь юе» («Суждения и беседы») Конфуций очень мало говорит о сверхъестественных силах и духах. В конфуцианской идеологии нет ни ада, ни рая, ни тем более бессмертной души. Конфуцианство разрешило множество вопросов человеческой природы, но оставило в стороне загадки мироздания. Конфуцианцы даже слабо представляли себе, как устроено тело человека. Пробелы конфуцианской философии позволили простым людям приобщиться к тайнам космоса с помощью даосской метафизики.

Работа умов в этом направлении вскоре получила отражение в трактате Хуайнань-цзы (178-122 гг. до н.э.), который соединил философию со страной чудес с ее духами и легендами. Начав с дуалистической идеи о природных началах инь (женское) и ян (мужское), известной еще в эпоху Чжань-го, даосизм вскоре расширил «сферу влияния», заимствовав у варваров древнего Шаньдуна легенды о феях и о сказочной стране в далеких морях. Именно туда на поиски эликсира бессмертия отправил первый китайский император Цинь Шихуан 500 мальчиков и девочек. Такого рода фантазии настолько притягательны, что вплоть до настоящего времени даосизм занимает прочное место в душах китайцев. Особенно это проявилось в эпоху Тан, когда даосизм длительное время рассматривался как государственная религия (которая называлась сюань-сюэ — «учение о сокровенном»), потому что императоры династии Тан носили фамилию Ли — ту же, что и Лао-цзы (С. 122-123). Во времена династий Вэй и Цзинь даосизм был настолько популярен, что отодвинул конфуцианство на второй план. Успехи даосизма былы связаны с первым романтическим движением в китайской литературе и реакцией против конфуцианских догм, заново истолкованных учеными эпохи Поздняя Хань. Один известный поэт сравнил конфуцианцев, идущих по узкой тропке добродетели и справедливости, с клопом, который ползает вдоль швов мужских штанов. Человеческая натура восстала против строгих конфуцианских ограничений и церемоний.

Между тем даосизм расширил сферу своих интересов, включив медицину (тайные знания в области лекарственных трав), физиологию, космогонию (космические явления толковали, исходя из принципов инь и ян и «пяти элементов»), магию, афродизиаки, заклинания, астрологию, иерархию божеств, красивые легенды. Появились даосские монахи, священники и даже «папа». Таким образом, возникла вполне благопристойная, солидная и популярная религия. Даосизм также включил в свой ареал физическую культуру, особенно искусство кулачного боя, которое, в сочетании с колдовством, помогло поднять восстание «желтых повязок» в конце правления династии Хань. Наконец, даосизм предложил формулу укрепления здоровья с помощью глубокого дыхания, которое также ведет к бессмертию и вознесению на Небо верхом на журавле. Самым полезным словом даосской формулы было ци (воздух, дыхание, дух). Невидимая воздушная субстанция вполне допускала «мистическое» толкование. Понятие ци применялось очень широко — в изучении космических явлений, например комет, в искусстве кулачного боя, в практике глубокого дыхания и даже в сексуальных отношениях между мужчиной и женщиной. Искусство глубокого дыхания прилежно практиковалось (предпочтительно с девственницами) для продления жизни. Короче говоря, даосизм давал китайцам возможность попытаться раскрыть тайны природы.