За Джаббу ответишь

Австрийские турки обиделись на Lego за дворец из «Звездных войн»

· Антон Меснянко

Компания Lego снимает с продажи конструктор «Дворец Джаббы Хатта», созданный по мотивам киносаги Джорджа Лукаса «Звездные войны». Причиной этого стали жалобы турецкой общины Австрии. Ее представители увидели в игрушке «воплощение самых негативных предрассудков в отношении мусульман».

Компания Lego снимает с продажи конструктор «Дворец Джаббы Хатта»

Фото: lego.com

Политкорректность и священное право на свободу вероисповедания принимают в Европе все более причудливые формы. Повести себя нетолерантно – худший из проступков. При этом поводом для обиды может стать все что угодно – от неосторожно сказанного слова до детской игрушки.

У всех на памяти громкие истории с карикатурами на пророка Мухаммеда и с фильмом «Невинность мусульман». В них содержались неприкрытые выпады в сторону последователей ислама. Но в очередном скандале на почве оскорбления религиозных чувств ничего подобного не было и близко. Сыр-бор разгорелся из-за невинного детского конструктора «Лего». В Турецкую культурную общину Австрии обратился разгневанный отец ребенка, которому на Рождество (что само по себе парадоксально) подарили набор кубиков, из которых можно собрать дворец Джаббы Хатта – огромного слизнеподобного злодея-инопланетянина из космической оперы Джорджа Лукаса «Звездные войны». Изучив конструктор, члены общины пришли к выводу, что он оскорбителен для мусульман.

По заявлению секретаря организации Мелиссы Гюнес, игра вызывает сомнительные культурные ассоциации, она является «педагогической взрывчаткой». Австрийские турки уловили фотографическое сходство между дворцом Джаббы, собором Святой Софии в Стамбуле и мечетью Джама аль-Кабир в Бейруте. Башня в логове гангстера им напомнила минарет, а стражник с пулеметом – муэдзина. По мнению представителей общины, у детей может сложиться неверное представление, что мечеть – это прибежище разбойников, а муэдзин – вооруженный бандит.

В образе преступника Джаббы Хатта, который по фильму живет в этом здании, курит кальян и держит наложниц, исполняющих танец живота, воплощены все самые оскорбительные стереотипы о жителях мусульманских стран. Многими на Западе они воспринимаются как террористы и рабовладельцы, отметили в организации. Даже к имени злодея у ее членов возникли претензии. По их словам, оно напоминает арабское слово «аль-джаббар» – «Всемогущий», а это одно из 99 имен Аллаха в Коране. Такие ассоциации разжигают межнациональную рознь и разрушают мирное сосуществование культур в Европе, заключили в этническом центре.

В силу отмеченных фактов австрийские турки потребовали от компании Lego снять с производства конструкторы с дворцом Джаббы, изъять все готовые наборы из продажи, а также извиниться за оскорбление восточной культуры и религиозных чувств. Мусульманская община попыталась вызвать праведный гнев и у представителей других конфессий, чтобы они присоединились к жалобе. В пластмассовом сооружении усмотрели очертания церкви эпохи Каролингов, Пантеона в Риме и даже буддийского и индуистского храмов. Однако последователи других религий оскорбленными себя не сочли.

Вполне возможно, что в США лучше бы поняли негативные чувства людей, которых якобы уподобили Джаббе Хатту. После выхода картины Лукаса имя этого злодея в Америке стало нарицательным. Оно широко употребляется в публицистике для гротескного изображения человека, обладающего такими качествами, как крайняя степень ожирения, властолюбие, жадность. Это действительно обидно, однако, чтобы усмотреть взаимосвязь Джаббы с исламом, нужно было сильно постараться.

В компании Lego сначала отмахнулись от обращения, не поверив, что кого-то всерьез мог обидеть дом из кубиков. К тому же, как отметили в Lego, их дворец Джаббы в точности повторяет картинку из кинофильма. Дизайнеры старались воспроизвести декорации как можно точнее, а любые возможные сходства с реальными объектами возникли абсолютно случайно, добавили в компании. Так что претензии логично предъявлять не к изготовителям конструктора, а к авторам картины. Однако им община никаких протестов не заявила, а пригрозила пожаловаться в прокуратуру на Lego.

Производитель игрушек в конце концов пошел навстречу оскорбленным гражданам. Представители компании встретились с делегацией общины и по итогам встречи пообещали снять дворцы Джаббы с производства до конца этого года, а также убрать конструкторы с прилавков магазинов, сообщил глава австрийских турок Бирол Килич. Венских мусульман такой поворот дела устроил. Вместе с тем представитель Lego Роар Трангбек заявил, что решение о прекращении выпуска дворцов Джаббы никак не вызвано переговорами с исламскими активистами. Завершение производства этого товара было и ранее запланировано на конец года, сообщил Трангбек. Вряд ли мы узнаем, чья версия является правдой. Но обе стороны в любом случае остались не внакладе: одни добились своей цели, вторые попытались сохранить лицо.

Стоит отметить, что оскорбление чувств верующих – очень серьезное обвинение в европейских странах. Оно может нанести сокрушительный удар по бизнес-репутации. Именно поэтому в Lego удовлетворили явно надуманные требования турецкой общины, хотя и не были согласны с ними. Скандал обошелся бы компании куда дороже, чем нераспроданные дворцы Джаббы.

«Исламу придётся идти по пути модернизации»

Российский ислам представляет собой расколотое на мелкие фрагменты сообщество. Идущие в нём дезинтеграционные процессы выступают основой для формирования радикальных кругов, влияние которых ощущается уже далеко за пределами Северного Кавказа. Чтобы переломить эту ситуацию, ислам должен преодолеть последствия интеллектуального застоя, считает один из ведущих исламоведов юга России Ринат Патеев

Прошлый год был отмечен небывалым прежде накалом напряжения вокруг религии. Дело Pussy Riot, обозначившее новую линию конфронтации в российском обществе, — это лишь один из симптомов того, что религия стала в нём слишком влиятельным фактором. Тревожные события в 2012 году разворачивались не только вокруг «титульной» российской религии — православия, в исламском сообществе тоже хватало поводов для беспокойства. Летнее покушение на руководство Духовного управления мусульман Татарстана, в результате которого погиб заместитель муфтия республики Валиулла Якупов, и смерть в результате теракта самого уважаемого дагестанского шейха Саида-Афанди Чиркейскогопродемонстрировали, что экстремисты под лозунгами «чистого» ислама готовы практически на всё. Прокомментировать ситуацию, сложившуюся сегодня в российском исламе, «Эксперт ЮГ» попросил доцента Южного федерального университета, кандидата политических наук Рината Патеева, автора двух монографий — «Ислам в Ростовской области» и «Политические аспекты мусульманского образования в России: история и современность», двух десятков научных статей и нескольких публикаций на иностранных языках.

Ислам как поп-продукт

— За последние несколько лет ислам стал очень заметным явлением в жизни российского общества — и не только в традиционно мусульманских регионах, то есть в Поволжье и на Северном Кавказе. Можно ли рассматривать это расширение влияния «исламского фактора» в России как отражение общемировых процессов активизации мусульманского мира?

— Я бы не стал соотносить или отождествлять те процессы, которые сегодня происходят в странах Ближнего Востока и, скажем, на Северном Кавказе. В первом случае доминирующим фактором «арабской весны» стал социальный бунт, протест под религиозными лозунгами, в который были втянуты достаточно большие социальные группы. К тому же там довольно чётко прослеживаются определённые политические интересы Запада. Политизированная часть российских мусульман активно поддерживает то, что там происходит, но значительная часть мусульманского сообщества на это никак не ориентируется. В случае с развитием событий на Северном Кавказе большая часть общества живёт своими личными проблемами — нельзя говорить о стихийном протесте и социальном бунте. Протестующие здесь — это в основном отдельные представители определённых религиозных течений и групп.

— Тем не менее, прошлогоднее покушение на муфтия Татарстана Ильдуса Файзова и его заместителя Валиуллу Якупова стало свидетельством того, что в российском исламе идут скрытые процессы, существование которых власти, похоже, предпочитали замалчивать. Или в Татарстане просто «проспали» распространение радикального ислама?

— Духовное управление мусульман Татарстана — одно из немногих духовных управлений, которое после прихода на пост муфтия Ильдуса Файзова не только имеет чётко сформулированные цели борьбы с радикальными проявлениями, но и до последнего времени последовательно их реализовывало. К сожалению, июльские события в Татарстане стали реакцией на эту работу. Зачастую радикально настроенные группы вырывают основные мусульманские идеи из контекста и накладывают на конкретную политизированную теорию, которая распространяется среди людей с низкой социальной удовлетворённостью. В Татарстане произошло примерно такое развитие ситуации: представители уголовной среды нахватались религиозных идей и начали подключать их к своим личным целям. Но почему не уберегли людей, которые стояли в авангарде борьбы с этими реакционными силами, — это уже вопрос к правоохранительным органам.

— Власти, в том числе на Северном Кавказе, тоже часто говорят о том, что радикальный ислам — это прикрытие обычной уголовщины. Что здесь всё-таки первично?

— Радикальные идеи полностью делегитимизируют любую государственную систему, поскольку это идеи утопического характера. Вспомните наш пролетариат, который сто лет назад строил коммунизм, — это очень похожий процесс. С другой стороны, обратите внимание на содержание этих идей — они всегда очень доступны, просты для понимания и направлены на решение вопросов социальной справедливости. Экстремистские силы вообще беспрекословно верят в законы этой справедливости. Эта схема функционирования радикальной идеологии может воспроизводиться в разных исторических ситуациях, и сегодня подобная идеология — весьма популярный продукт, а в некоторых случаях он вообще становится «попсовым». Такая идеология объясняет не только глобальные философские вопросы, но и личные житейские проблемы — но это если речь идёт об исполнителях, а люди, которые возглавляют подобные группы, имеют, безусловно, свой взгляд на понимание ситуации.

Логика дезинтеграции

— Среди террористов сегодня всё больше становится этнических русских — взять хотя бы убийство шейха Саида-Афанди Чиркейского в Дагестане, которое совершила русская женщина, обращённая в ислам. Насколько, на ваш взгляд, это угрожающая тенденция?

— Действия, инициированные этнически русскими экстремистами, всегда значительно радикальнее, нежели акции, проведённые «этническими» мусульманами. Такие люди решаются как бы на двойной протест — я не только полностью разрываю все связи с русским социумом, но ещё и протестую. Но я не думаю, что в русской среде процесс исламизации может зайти далеко, хотя некие радикальные идеи всегда будут воспроизводиться у определённых слоёв. К тому же число русских, состоящих сегодня в неопротестантских группах, гораздо больше, чем число русских, принявших ислам. Процессы, идущие сейчас на Кавказе, скорее говорят, что эти радикальные идеи, растворяясь в социокультурном пространстве, ведут к расколу общества по другой линии: истинный или неистинный мусульманин, а не только русский или нерусский. Этот процесс ведёт к размежеванию внутри самого мусульманского сообщества, и это не менее опасная ситуация.

— Насколько, по вашему мнению, была продуктивной та попытка диалога в Дагестане между «официальным» исламом и умеренными салафитами, за которой стоял покойный Саид-Афанди?

— Я достаточно противоречиво отношусь к этой идее. Но не потому, что я ярый противник переговоров. Их инициировали, с одной стороны, представители Духовного управления мусульман Дагестана,а с другой, конкретные представители организации «Ахлю-Сунна валь джамаа». Но это лишь небольшой срез всего религиозного сообщества на территории Дагестана, в то время как представителей исламского мира на Северном Кавказе огромное количество, и контролировать это мозаичное сообщество невозможно. Духовные управления в лице муфтиев не контролируют своих имамов, а имамы нередко не могут контролировать даже то, что происходит у них в мечети. Ситуация развивается хаотично, вряд ли одними переговорами можно её изменить.

— В чём основные причины этого? В том, что ислам, в отличие от христианства, изначально не предполагает строгой иерархии духовных чинов?

— Здесь есть субъективные и объективные причины. К субъективным можно отнести внешнюю идеологическую экспансию, о которой было много сказано и написано. Что касается объективных причин, то они отсылают к 90-м годам — в этот период переструктурировались духовные управления, начала развиваться система исламского образования, массово стали строиться мечети. Например, в Дагестане сейчас более двух тысяч мечетей, до некоторых пор там функционировало около 15 учебных заведений, претендовавших на звание исламских вузов, они выпускали большое количество специалистов. В результате сейчас перед нами парадоксальная ситуация. Говорят о дефиците кадров, нехватке имамов и религиозных преподавателей. Если мы имеем в виду образованную часть мусульманской интеллигенции, то это действительно так. Однако при количественном анализе понятно, что уже к 2000 году значительная часть людей, получивших образование в исламских вузах, оказались не востребованы как специалисты в религиозных структурах по причине откровенного переизбытка кадров. А дальше большая часть обученных в тот период людей стала проводить самостоятельную религиозную деятельность — естественно, находились и те, кто вооружался радикальными идеями и обретал своих сторонников. И в результате сегодня огромное количество людей выступает от имени ислама — как правило, они имеют лишь начальное религиозное образование, но при этом проводят активную религиозную деятельность и объявляют себя амирами, муфтиями или имамами. Вот наглядное сравнение: несмотря на то, что Россия — преимущественно православная страна, количество духовных иерархов, представляющих РПЦ, в несколько раз меньше, чем представителей мусульманского духовенства. Распространена, к примеру, ситуация, когда в одном субъекте федерации находится один руководитель православной епархии и несколько муфтиев.

— Какова процедура назначения муфтиев? Можно ли говорить о какой-то «вертикали власти» в российском исламе?

— В исламе нет института церкви как такового, нет строгой централизованной структуры управления. Поэтому исполнять религиозные обязанности может любой религиозно грамотный представитель общины. И не приходится удивляться, что в такой ситуации мы имеем огромное количество людей, которые не просто выступают от имени ислама, а ещё и подчёркивают, что только им ведомы религиозные истины учения. К тому же процессы назначения религиозных деятелей везде разные. В разных субъектах есть свои духовные управления, отношения между которыми очень сложные. И эти дезинтеграционные процессы служат серьёзной основой для формирования радикальных кругов.

Организованный хаос

— Можно ли сравнивать эту дезинтеграцию в мусульманском сообществе — причём не только в российском — с теми процессами, что происходили в христианстве в период Реформации? Тогда ведь тоже было огромное количество сект и проповедников, а ориентация на «традиционное» начало, к которой сегодня призывают салафиты, для протестантов тоже была чрезвычайно характерна.

— Если сравнивать идущие сейчас в исламе процессы с западной Реформацией, то между ними есть коренные различия. На Западе многие реформационные процессы происходили вне религиозного контекста, и современное западное общество возникло в результате разделения институтов государства и церкви — религия здесь стала сферой частного. В исламском же мире ситуация совершенно другая. Здесь все процессы развиваются в основном под религиозными лозунгами, хотя критика вертикали духовенства тоже присутствует. Но здесь немыслимо появление Вольтера, который по поводу церкви требовал «раздавить гадину», то есть вытеснить институты религии из политики. Что касается салафизма, то насколько это «традиционное» направление для ислама — это глубоко научный вопрос, здесь могут быть разные академические гипотезы и выводы. Главное, что салафизм, как и ваххабизм, — это в первую очередь течение с отдельными своеобразными идеологическими установками, которые могут активно радикализироваться, и в этом смысле неважно, как мы его называем и к чему относим.

— Тем не менее, на стороне радикалов — и не только в России — сегодня, скажем так, эмоциональное преимущество. Запад потерял моральные основания на мировую гегемонию, и это даёт исламу серьёзное преимущество в борьбе за умы.

— В том-то и дело. Возьмём, к примеру, Европу, где, с одной стороны, запрещают ношение хиджаба, а с другой, легализуют однополые браки. Как мусульмане будут на всё это смотреть? Запад для мусульман выступает фактически варварским миром, и современный терроризм — это во многом реакция на диктат западных ценностей. Нет диалога, какой-то попытки обменяться идеями. Все говорят о диалоге цивилизаций, но на практике мы его не наблюдаем. Попробуйте посадить рядом представителей ислама и православной церкви и попросите их поговорить по основным теологическим вопросам — скорее всего вы получите скандал. И даже если вы посадите вместе представителей одной мусульманской общины — вы и тогда увидите определённое количество противоречий по отдельным вопросам. Даже Организация исламского согласия не в состоянии решить эту проблему. В какой-то степени это пока организованный хаос, который, к сожалению, очень часто управляем определёнными силами. И в геополитическом масштабе эти силы пытаются через исламский фактор достаточно цинично действовать против России.

— Несколько лет назад в Москву приезжал один из руководителей ордена иезуитов с большой публичной лекцией о том, как иезуиты успешно боролись с мафией на Сицилии. Может ли «официальный» ислам внести такой же вклад в борьбу с терроризмом на Северном Кавказе?

— Это может произойти, если исламскому духовенству удастся преодолеть все свои внутренние противоречия, консолидироваться и начать нести людям простые истины. Об этом, кстати, говорил и покойный муфтий Кабардино-Балкарии Анас Пшихачев. К сожалению, официальное духовенство не всегда может перехватить инициативу у радикалов — в том числе из-за внутренней конкуренции в исламских кругах. Что может старенький мулла, который учился у своего дедушки, противопоставить матёрым проповедникам? Причём угрозы получают не только представители «официального» ислама — умеренные салафиты также могут пострадать от своих более радикальных собратьев.

Шариат и современность

— Сегодня федеральными властями предпринимаются попытки создания факультетов теологии в вузах, в том числе в ЮФУ, причём православная церковь очень активно идёт на это сотрудничество. Сделают ли ответный шаг представители ислама?

— В начале 2000-х в России уже предпринимались попытки создать модернизированную светскую программу религиозного образования. Идея сводилась к созданию прослойки религиозных деятелей, которые смогли бы представлять просвещённую религиозную традицию. Но эти планы были реализованы лишь частично. В случае с исламом обусловлено это двумя моментами. Во-первых, интеллектуальная исламская традиция, в своё время оказавшая влияние на развитие мировой философской мысли, не будет воспринята массами — в отличие от радикальной идеологии. Второй момент: во всём исламском мире отношение к светскости и секуляризации крайне противоречиво, зачастую они воспринимаются как нечто аморальное и близкое к атеизму. Хотя идеи секуляризации направлены лишь на разделение государства и церкви. Но в целом идея создания факультетов теологии очень интересна и имеет, безусловно, благую цель. Ведь морально-нравственное состояние общества сегодня оставляет желать лучшего. Но как всё это будет функционировать, например, в ЮФУ, пока сказать достаточно сложно, поскольку подобные мероприятия потребуют привлечения большого количества кадров, в том числе из других регионов. Если эти кафедры будут ориентированы на светскую часть учёных, преподавателей, журналистов, то здесь есть действительно большой спектр работы, и это будет интересно. Но не думаю, что сейчас эти кафедры окажутся широко востребованы религиозной средой.

— А насколько мусульманское духовенство готово участвовать в преподавании основ религиозной культуры в школах?

— Я уверен, что ни православная церковь, ни мусульманские структуры не в состоянии обеспечить этот процесс кадрами — нет у них большого количества специалистов такого уровня, которые могли бы работать в детских коллективах, быть педагогами в школах. Поэтому здесь должен быть общий религиоведческий курс. Возможно, после ознакомления с религиозными традициями в классе следует для желающих проводить экскурсии в мечеть или христианский храм, где можно пообщаться с духовенством. Нет ничего плохого в том, чтобы поговорить с человеком, который стоит на других религиозных позициях. Может быть, как раз это и подтолкнёт к пониманию того, что мир очень разнообразен. И здесь, конечно же, очень велика роль государства — сегодня не стоит идти по пути привнесения религиозных институтов в образование. Они вряд ли обеспечат собственно образовательный процесс. Однажды я разговаривал на эту тему с представителем минобразования Литвы — там была попытка внедрить в школы религиозные курсы, которые преподавали представители церкви, но в итоге всё кончилось фиаско. Думаю, если мы пойдём по этому пути, тоже вряд ли добьёмся успеха.

— Как на всё это посмотрят представители религиозных кругов?

— Пока есть определённый скепсис в отношении светского преподавания религии: мол, что эти люди могут знать, и вообще они атеисты. Это, конечно, мнение клерикальных кругов — простые люди живут обычной жизнью, им нет дела до выяснения отношений между различными религиозными группами.

— Есть ли внутри мусульманского сообщества понимание необходимости вырабатывать совместно с государством концепцию нравственного укрепления общества?

— Пока, к сожалению, какой-то значительной работы проведено не было. Хотя потребность в этих мерах велика, поскольку в связи с внешнеполитической нестабильностью духом времени востребованы радикальные идеи. Вероятно, в будущем придётся пересмотреть достаточно большое количество богословских учений, провести такой ревизионистский процесс. Но пока государство и религиозные институты работают разнонаправленно.

— А в России в регионах, где преобладает ислам, была бы, на ваш взгляд, уместна какая-либо легализация отдельных шариатских норм, которые и так работают на неформальном уровне?

— Да, неформальная система права в том же Дагестане очень активно действует. Хотя, с другой стороны, в Саудовской Аравии — по сути, шариатском государстве — активно развиваются светские политические институты управления. А Иран — это вообще республика с парламентом и прочими привычными атрибутами светского государства. Но при этом шариат как религиозное право в этих странах продолжает оказывать значительное влияние. Поэтому здесь может иметь место определённая дискуссия. Но в её рамках важно обозначить вопрос: как шариат, созданный в средние века, может регулировать всю сложность современной ситуации? Более того, уже тогда этот свод предписаний был на две трети сконцентрирован на регулировании религиозной жизни человека, а остальная треть представляла собой описание гражданских и других правовых норм. В своё время это было прорывной системой права, но сегодня понятно, что рано или поздно придётся идти по пути модернизации. Кроме того, важно понимать, что в западной традиции правовая система строится по принципу «разрешено всё, что не запрещено». Шариат же даёт более детальную систему правовых отношений и более регламентированную систему санкций: например, есть понятие «харам» — полный запрет на действие, а есть «макрух» — порицаемое действие. Скажем, курение для мусульманина не запрещено строго, но не приветствуется. И в такую детализированную мировоззренческую систему вписать современную систему права очень сложно. Если вернуться к Северному Кавказу, то большая часть населения там сегодня живёт в рамках светского законодательства и при этом свободно практикует своё религиозное мировоззрение в рамках неформального функционирования шариата в религиозной жизни. Другое дело, что этноконфессиональные отношения здесь всячески политизируются.

— Вы можете реконструировать ситуацию, в которой начался этот процесс?

— Это опять же начало 90-х годов, когда религия стала не просто сферой реализации духовных потребностей, но и политическим инструментом. В этой сфере многие пытаются ловить рыбу в мутной воде, а идейная опустошённость людей здесь оказывается очень хорошей основой. Не зря многие из радикальных проповедников претендуют почти на пророческую истину.

— Прошлогодняя история с запретом на ношение хиджабов для школьниц в Ставропольском крае — тоже прежде всего политика?

— Формально по законам шариата права девочек не были нарушены, так как голову должны покрывать совершеннолетние девушки, то есть вступившие в репродуктивный возраст. Но есть объективная сторона событий — рост мусульманского населения в Ставропольском крае. Обусловлено это естественным фактором исхода жителей из горных районов на равнину, что вызывает большое беспокойство среди русского населения. Конфликт вокруг хиджабов на этом напряжённом фоне имеет, в том числе, политизированные корни, поэтому ситуацию пришлось комментировать даже президенту. И здесь многое зависит от степени социокультурной интеграции того или иного региона. Например, татарское общество сильно интегрировано в социокультурное пространство России — значительно сильнее, чем северокавказское. Татарстан во многом остаётся образцом мусульманской России — когда приезжаешь туда, чувствуешь, что процесс исторического совместного проживания русских и татар оказал своё воздействие и внёс много полезного. Общество в Татарстане действительно модернизировано, есть передовые научные центры, высокотехнологичное производство. Наше советское прошлое для многих мусульманских территорий вообще дало очень много хорошего — взять те же республики Средней Азии.

Исламу нужна «перезагрузка»

— Тем не менее, сейчас мы видим обратный процесс: ислам становится всё более заметен в тех регионах России, где его раньше не было, и это порождает исламофобию среди русского населения. Не находимся ли мы на грани взрыва?

— Взорваться может всё что угодно и в любой момент — достаточно объявиться какому-нибудь одиночке, который насмотрится интернет-роликов. Сейчас ведь доступны любые идеи и любая информация. Можно долго высчитывать, сколько человек бегает по лесам в Дагестане, но никто не застрахован от того, что в любом месте может появиться некто взявший на вооружение радикальные лозунги — и это может привести к самым плачевным последствиям. Тем более фактором конструирования конфликтов сегодня выступают СМИ — любая стычка на бытовой почве завтра может быть истолкована в прессе как столкновение цивилизаций.

— А насколько к исламу вообще сегодня применимо понятие «модернизация»? Как, например, согласуются с исламской хозяйственной этикой те принципы развития экономики, которые государство решило распространить на Северный Кавказ?

— Этот вопрос не стоит соотносить только с религиозной принадлежностью общества — очень большое влияние на Кавказе оказывают и этноклановые отношения. Причём, как показала практика, в хозяйственной деятельности эти этноклановые системы в современных условиях рыночной экономики зачастую становятся более конкурентоспособными. В привычной для модернизированного общества схеме человек, который хочет открыть бизнес, идёт в банк, берёт для этого сумму под проценты, потом долго расплачивается. А в этноклановых сообществах подобные вопросы решаются в рамках узкого круга людей — в большинстве случаев это личное знакомство и протекция, юридически эти отношения не оформляются. Это очень распространённая схема развития бизнеса на Северном Кавказе. Именно поэтому все официально публикуемые статистические показатели региона говорят об очень напряжённой экономической ситуации, а в реальности мы имеем весьма развитый сектор торговой экономики. Но для современных стандартов экономики эта система исчерпала себя, так как с её помощью невозможно создать высокотехнологичные производства или масштабные промышленные предприятия — только мелкие кустарные производства.

— Возможно ли в таком случае развитие на Северном Кавказе типичных для исламского мира форм финансовой деятельности — так называемого исламского банкинга?

— По мнению специалистов в этом секторе, исламский банкинг занимает весьма скромную часть во всемирной финансовой системе. Формально он позволяет обойти богословский запрет на процент, но, с другой стороны, редко кто из богословов рассматривает проблему инфляции, так как шариат не предусматривал такой феномен. Вообще, рационально-критическое осмысление действительности пока находится на задворках исламской религиозно-философской мысли. Мыслить критически не принято — в таком случае придётся отвечать на многие непростые вопросы, и богословы пока к этому не готовы. Показателен такой пример: по результатам исследования Исламской организации образования, науки и культуры (это исламский аналог ЮНЕСКО), в начале 2000-х годов общий научный вклад всего мусульманского сообщества в развитие инноваций и технологий был сопоставим с результатами работы такого небольшого европейского государства, как Бельгия. То есть интеллектуальная ситуация в исламском мире достаточно сложная, сегодня мусульманские государства всё чаще работают с импортом технологий, достаточно вспомнить Турцию или Индонезию. И чтобы преодолеть последствия этого интеллектуального застоя, понадобятся десятки лет, если не сотни.

— На эту тему в российском исламском сообществе сегодня ведутся дискуссии?

— К сожалению, запоминающихся моментов нет. Если слушать духовенство, то, как правило, оно излагает ортодоксальные концепции, похожие скорее на лозунги, чем на попытку осмысления происходящего. Зачастую эти лозунги политизированы. Но это точно не стремление разобраться.

— А у вас лично есть единомышленники в исламской среде?

— Такая тенденция просматривается, исторически такие мысли развивались — можно, скажем, вспомнить джадидизм («обновленчество») — прежде всего в академических кругах, которые мыслят примерно так же. Например, покойный Валиулла Якупов защитил диссертацию и был кандидатом исторических наук, у него была похожая установка. Но я пока не чувствую себя человеком, который окружён сторонниками, такая позиция не востребована широко, и это вполне естественно. Недавно я создал некоммерческую организацию «Центр эффективных стратегий» для реализации проектов в сферах образования, науки и культуры, в том числе проектов, связанных с исламом. Надеюсь, что мы наладим определённую работу с представителями и науки, и аналитических, экспертных кругов. Но важно вновь не упереться в политику, а такой риск есть.

— На каком уровне вообще находятся исследования российского ислама?

— Исторически у нас сложилась мощная исламоведческая школа, которая развивалась в рамках востоковедческой традиции. Сейчас существуют исламоведческие центры, фонды, издаётся научная литература, но, как это ни парадоксально, системного изучения ислама нет. К сожалению, наши специалисты, которые работают в основном в академической среде, делают это, как правило, по собственной инициативе. Нередко в академических кругах исследователям сверху говорят: вы там что-нибудь напишите, что считаете нужным, — в общем, создавайте видимость того, что занимаетесь научной деятельностью. В результате некоторые руководители научных центров просто не понимают, какие существуют приоритеты в области исследований ислама, эксперты же знают много теоретических, концептуальных вещей, но не владеют ситуацией в конкретных общинах, а она зачастую более показательна. Более того, исламом на постсоветском пространстве чаще интересуются наши зарубежные коллеги, они реализуют больше проектов в этой сфере, чем мы сами. Но там немного другие цели и задачи. Ислам в России для Запада — это как внутренний, так и внешний PR-продукт: «Мусульмане, чьи права попираются режимом Путина». Отсюда и множество правозащитников, которые, скорее, спекулируют на теме прав человека. Это такой системный пиар, который, с одной стороны, создаёт образ России, где все мусульмане в той или иной степени ущемлены, а с другой, оправдывает жёсткие шаги и заявления в адрес России.

— А насколько проницаема для исследователя исламская среда?

— Это отдельный вопрос, этически сложный. Зачастую человек извне, который приходит в какую-либо общину побеседовать, воспринимается как «засланный казачок». Объяснять, что ты представляешь академические структуры, в такой ситуации уже бесполезно. И даже если вам удастся взять интервью, не факт, что вы услышите откровенные высказывания. При системной работе, я думаю, эти сложности можно решить, но пока мало что получается. Мне кажется, в исследованиях ислама должна быть востребована некая интеллектуальная традиция, рационально-критические концепции, которые позволяли бы более широко смотреть на процессы, происходящие в мире. Здесь много концептуальных проблем, и одной поддержкой государства тут не обойтись — должен быть внутренний динамизм в духовных управлениях, в духовной среде. Я думаю, что рано или поздно мусульманам придётся пересмотреть многие вещи и искать новые ответы на непростые вопросы современности.