Периодические издания

649. Азия и Африка сегодня. М.

650. За рубежом. М. 651. Известия. М.

652. Новое время. М.

653. Народы Азии и Африки. М.

654. Наука и религия. М.

655. Правда. М.

656. Советское государство и право. М.

657. Ал-Адала. Абу-Даби.

658. Аль-Ахрам. Каир.

659. Ал-Вай ал-ислами. Эль-Кувейт.

660. Джомхурийе эслами. Тегеран.

661. Ал-Джумхурийа. Багдад.

662. Маджаллат ал-канун. Дамаск.

663. Нахдж ал-ислам. Дамаск.

664. Asien, Afrika, Lateinamerika. В.

665. Dawn. Karachi.

666. Jeune Afrique. Tunis.

[1] Отметим, что А. Массэ для определения шариата пользовался термином «канонический закон» в таком же значении [219, с. 74, 80, 90].

[2] С учетом этого можно поддержать оценку М. Б. Пиотровским фикха как мусульманского канонического права [246, с. 18].

[3] Видный египетский юрист Абд ар-Раззак ас-Санхури также подчеркивал, что при применении общих принципов шариата, которым гражданский кодекс Египта придает значение субсидиарного источника права, судьи должны обращаться к выводам фикха, изложенным в трудах авторитетных мусульманских правоведов (см. [167, с. 87]).

[4] Так, Субхи ас-Салих подчеркивает, что фикх в целом занимает место между собственно правом и «божественным откровением» [471, с. 113—121, 130—147] И. Шахт считает также, что мусульманское право лежит на рубеже ислама и системы юридических норм [614, с. 2; 619, с. V].

[5] Оценивая данный этап развития мусульманского права, А фон Кремер не без основания отмечал, что «юриспруденция того времени была по преимуществу, даже почти исключительно казуистичной, из которой только впоследствии вывели теорию, переходя от конкретного к общему» [202, с. 16].

[6] Отмечая важную роль сунны для развития нормативного состава мусульманского права, французский исламовед А. Массэ пишет: «Если сунна может обойтись без Корана, то Коран не может обойтись без сунны» [219, с. 71—72].

[7] По мнению М. И. Садагдара, в Коране насчитывается около 150 общих предписаний правового характера и не более 100 конкретных норм (см. [267, с. 15—16]).

[8] Высказываются и иные мнения по данному вопросу. В частности, Р. Давид полагает, что «мусульманское право содержит очень мало императивных положений и предоставляет широкие возможности свободной инициативе» 1159, с 399]

[9] В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что ряд советских и зарубежных исследователей предлагают иные классификации отраслей мусульманского права, не обосновывая, правда, своей позиции, отличающейся от утвердившейся среди мусульманских правоведов точки зрения (см. [267, с. 32; 319, с. 36])

[10] Заметим, что без достаточных оснований Р. Шарль рассматривает семейное мусульманское право отдельно от наследственного [319, с. 48—64, 102, 114], а М. И. Садагдар включает их наряду с правом собственности и обязательственным правом в «гражданское право ислама» [267, с. 47—108].

[11] Обращает на себя внимание тот факт, что мусульманские исследователи не видят различий между нормами деликтного права и правилами поведения иных отраслей по их структуре. Учитывая это обстоятельство, а также факт объединения санкций за все правонарушения в одну отрасль, можно предположить, что мусульманско-правовая доктрина выделяла в составе нормы только два элемента — гипотезу и диспозицию (санкцию).

[12] Отметим, что авторы подавляющего большинства опубликованных на русском языке исследований, посвященных мусульманскому праву, не рассматривают международное право в качестве его самостоятельной отрасли.

[13] Такая черта не является чем-то присущим только мусульманскому праву. Так, Н. А. Крашенинникова применительно к древнеиндусскому праву отмечает, что государственное принуждение не выступало главным средством обеспечения его норм в традиционном обществе, где специфические идеологические и социально-психологические факторы порой сводили на нет необходимость государственного принуждения (см. [201, с. 5, 50, 51]).

[14] Особая самостоятельность права личного статуса наглядно проявляется, например, в том, что отношения по наследованию и завещанию, которые обычно регулируются нормами гражданского права, в большинстве рассматриваемых стран не подпадают под действие гражданских кодексов. Специфика этих институтов сближает их с семейным правом, с которым они составляют своего рода комплексную отрасль со своими особенностями в форме, источниках и методах правового регулирования.

[15] Показателен в этом отношении тезис, отстаиваемый Субхи Махмасаниг «Мусульманское право следует изучать, исходя из содержания его книг, источников и корней, давших ему жизнь, а не наблюдая поведение мусульман» [468, с. 166].

[16] Шиитская концепция власти (государства) в традиционном и современном понимании достаточно подробно исследована советскими учеными (см., например, [165, с. 133—136; 186а, с. 24—34, 138—146; 245, с. 240—275; 247; 256; 257]).

[17] Тексты использованных в данном разделе конституций арабских стран см. [96, с. 28—59; 98, с. 31—65; 103; 114]. Текст конституции Пакистана 1973 г., восстановленной в 1985 г., а также внесенных в нее изменений и дополнений см. [122; 125а, 1985, XIII, № 4, 5].

[18] Текст декларации см. [103, с. 218—220].

[19] На возможность толкования конституционной нормы о государственном статусе ислама как признания всеобъемлющего исламского характера государства обращает внимание Г. И. Муромцев, Отмечая, что провозглашение ислама государственной религией или шариата основой законодательства в глазах широких масс может означать наделение государства теократическими чертами. «Придание религии государственного характера в данном случае должно обозначать распространение принципов ислама на организацию власти государства» [230, с. 32].

[20] Текст этого документа, выполняющего роль временной конституции, см. [100, с. 153—166].

[21] Текст конституции ИРИ см. [113].

[22] Следует подчеркнуть, что байа (или мубайаа) означает не только присягу верности тому или иному правителю [151, с. 69], но прежде всего понимается в мусульманском праве как своеобразный договор, по которому прецендент на пост главы государства и община получают определенные права и несут известные обязанности.

[23] Учитывая это, а также принимая во внимание конституционные полномочия руководителя и Совета по соблюдению конституции по отношению к меджлису, можно согласиться с выводом Л. Алексеева, что духовенство в Иране получило контроль над выборными органами власти [128, с. 107].

[24] Иорданский семейный закон 1927 г. в основном воспроизводил положения османского закона. Его основное отличие заключалось в установлении более низкого брачного возраста (16 лет вместо 18 и 17 лет для мужчин и женщин соответственно), а также в отсутствии указания на то, что развод, данный мужем в состоянии опьянения или под принуждением, недействителен.

[25] Не соответствует действительности утверждение Е. В. Гусева о том, что в Египте в 1962 г. были приняты законы о «личном статусе» для мусульман и немусульман (см. [158, с. 136]).

[26] В основу этого закона, состоявшего из 181 статьи и ограничивавшегося вопросами брака и развода, были положены уже упоминавшиеся османский закон 1917 г. и семейный закон 1927 г., а также египетские акты 1920 и 1929 гг. Вместе с тем был закреплен ряд новых по сравнению с содержавшимися в них положений. В частности, закон 1951 г. предоставлял судье право не регистрировать брак, если разница в возрасте супругов превышала 20 лет, а также признавал однократным развод вне зависимости от формы выражения мужем своего желания развестись (см. [352, с. 22—23]).

[27] Неправильной является характеристика мазуна в НДРЙ как «духовного лица» (см. [242, с. 60]).

[28] Неправильно утверждение Е. В. Гусева о том, что иракский закон о «личном статусе» до поправок, внесенных в него в 1963 г., запрещал многоженство [158, с. 137—138].

[29] Интересно, что первоначальный проект египетского закона № 25 от 1929 г. предусматривал возможность заключения нового брака при сохранении предыдущего только по разрешению судьи, если последний убежден в способности мужа содержать всех жен и иждивенцев и справедливо относиться к женам. Однако данная норма не была включена в окончательный текст закона (см. [441, с. 51—58]).

[30] Ошибочно утверждение Е. В. Гусева, что законодательство НДРЙ запрещает многоженство [158, с. 138, 141].

[31] Безосновательным является вывод С. М. Пелевина, что по законодательству НДРЙ, только после второго расторжения брака возможно примирение супругов. Неубедительной представляется также характеристика автором развода, регулируемого данным законодательством, как деликтного, поскольку виновная в разводе сторона якобы должна выплатить компенсацию [242, с. 61]. Закон не требует от виновного компенсации, а лишь дает право суду обязать его предоставить ее в определенных случаях. Кроме того, здесь допускается расторжение брака и по взаимному согласию супругов без установления виновного и выплаты компенсации.

[32] Явным недоразумением является утверждение С. М. Пелевина, будто идда представляет собой «менструальный цикл у женщин в течение одного месяца» [242, с. 61].

[33] Не подтверждается фактами вывод Е. В. Гусева о том, что в Египте даже после ликвидации мусульманских судов решение вопросов брака и развода осталось прерогативой мусульманского духовенства, представленного «церковными советами духовных лиц» [158, с. 136, 141].

[34] Произведения К. Маркса и Ф. Энгельса приводятся по 2-му изданию Сочинений, В. И. Ленина — по Полному собранию сочинений.