Социальная мобильность

В обществе всегда происходят какие–то изменения, перемещения лиц в иерархическом социальном пространстве, изменения их статусов, положения, ролей. Кто–то получил высшее образование, кто–то успешно продвигается по служебной лестнице, кто–то переехал из Москвы в Воронеж, кто–то преумножил свой капитал, а кто–то разорился во время экономического кризиса. Для описания таких и других перемещений индивидов и групп социология использует понятие "социальная мобильность". Его ввел в научный оборот П. Сорокин во второй половине 20–х годов прошлого века. Социальная мобильность представляет собой перемещение индивидов и групп в исторически сложившейся системе социальной стратификации, а также в социальном и географическом пространстве.

Существует несколько типов социальной мобильности. По перемещениям в социальной иерархии выделяют вертикальную и горизонтальную мобильность. Вертикальная мобильность – перемещение вверх по лестнице социальных статусов (восходящая мобильность) или вниз (нисходящая). Факторы вертикальной мобильности многообразны: энергия, усилия индивида, прирост или сокращение материального достатка, капитала, образование (его значение возрастает сегодня), социальные связи (включая родственников, клановые, приятельские, коррупционные), возраст, а также сдвиги в социально–стратификационной и политической системе общества. Горизонтальная мобильность – это передвижение индивидов и групп в социально–горизонтальном пространстве без изменения статуса: переезд на постоянное место жительства из города в село или наоборот, из одного края в другой. Горизонтальная мобильность органически связана с миграцией населения. Наблюдается и сочетание вертикальной и горизонтальной мобильности (смешанный тип): человек переехал в другой город и получил повышение по должности или бизнесмен разорился и подался искать экономическое счастье в другие края.

В каждом поколении индивиды включаются в два типа социальной мобильности в зависимости от стратификационной структуры общества и личностных ресурсов. Статус индивида может повышаться или понижаться в рамках того поколения, в котором человек родился. Это – интрогенерационная (внутрипоколенческая) мобильность индивида. В этом отношении представляет социологический интерес исследование индивидуальной мобильности людей, родившихся в 80–х – 90–х годах ХХ века на крутом переделе российской истории, сравнение динамики их социальных позиций. Существует и межпоколенческая (интергенерационная) социальная мобильность, предполагающая сравнение позиций и стратификационных характеристик разных поколений (например, родителей и детей или нескольких поколений в роду).

В зависимости от размера той дистанции, которую индивид прошел в стратификационных процессах, можно фиксировать мобильность короткую (short–range) или длительную (long–range). В первом случае социальная мобильность характеризуется перемещением индивида на позицию близкую к изначальной (был инженером – стал старшим инженером). Во втором случае (long–range) индивид прошел длительный путь своей профессиональной карьеры (был инженером – стал министром, был олигархом – стал мелким собственником).

Социальная мобильность – важная социологическая категория. Она не только вскрывает перемещения, движения индивида и групп в стратификационной системе, но и характеризует социум, общество. Разные стратификационные системы имеют разные возможности социальной мобильности. Кастовая система вообще не допускает межкастовых перемещений. В рабовладельческой системе такие переходы чаще всего случайны. В сословной она существенно ограничена и перемещения чаще всего осуществляются по воле верховной власти. Классовая система более открыта и создает много векторов социальной мобильности. Но и она имеет свои ограничения. Сын рабочего может стать инженером, но его ресурсы и возможности long–range по вертикали значительно меньше, чем у сына крупного чиновника или бизнесмена. Исторической закономерностью является расширение (трудное, часто конфликтное) пространства социальной и географической мобильности, нарастание многообразия ее форм, векторов, факторов.

5. Социально–стратификационные процессы в современной России

В каждой стране социально–стратификационные процессы, особенно в индустриальной цивилизации, развертываются и протекают, с одной стороны, по общим социологическим закономерностям, но с другой стороны, выявляются и специфические особенности. В США классовая система стратификации складывалась и развивалась несколько иначе, чем в Великобритании или Германии. Ей не предшествовала сословная система. В США намного дольше существовало рабовладение.

Россия несколько позже других европейских стран встала на путь индустриального развития. Сословная система стратификации сохранялась в ней дольше, чем в западных странах. Тем не менее, уже во второй половине XIX века индустриальные факторы ее размывали. Особенно остро и конфликтно социально–стратификационные процессы развертывались в ХХ веке. Они находились под динамическим воздействием, с одной стороны, экономических факторов (прежде всего индустриальных), а с другой, – политики государства. Существенно сказались также разорительные последствия Первой мировой войны, гражданской войны 1918 – 1922 гг., Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.

Перед Первой мировой войной, в 1913 году, в социальном составе населения России было 16 – 18 % рабочих, 14 – 16 % составляли буржуазия, крупные земельные собственники. Очень тонкой была "прослойка" интеллигенции (учителя, врачи, инженеры и т. п.). Более двух третей населения относилось к крестьянству[18].

Первая мировая и гражданская войны разорили экономику (в первую очередь промышленность), дезорганизовали ранее сложившуюся классовую стратификационную систему, привели к деклассированию значительной части населения (прежде всего рабочего класса), резкому падению уровня и качества жизни. В составе населения СССР в 1924 году 8,5 % занимала промышленная и торговая буржуазия, фермеры (кулаки). Доля рабочего класса сократилась более чем в полтора раза и составила 10,4 %. Основная масса населения – это крестьяне–единоличники (не использующие, в отличие от кулаков, наёмный труд) и некооперированные кустари – 75,4 %. Появились кооперированные крестьяне и кустари–ремесленники – 1,3 % [19].

Советское правительство по инициативе В. И. Ленина для восстановления экономики ввело Новую Экономическую Политику (НЭП), допускавшую активность частного промышленного капитала (вопреки первоначальным установкам на его ликвидацию). Появился особый тип промышленных и торговых предпринимателей, так называемых нэпманов. К исходу 20–х годов прошлого века политика сменилась. Был взят курс на свертывание НЭП и на вытеснение частного предпринимательства и ликвидацию буржуазии как класса. В результате такой государственной политики (с ориентацией на построение социализма) доля буржуазии (нэпманов) к 1928 г. сократилась до 4,6 %. Однако сколько–либо значительно доля рабочего класса (классовая опора советской власти) не увеличилась и составила 12,4 % в массе населения. По–прежнему три четверти населения составляли крестьянство и кустари–одиночки. 5,2 % составляли служащие и интеллигенция (против 4,4 % в 1924 г.)[20].

На рубеже 20 – 30 гг. ХХ столетия был взят курс на модернизацию промышленности и на коренное социальное переустройство сельского хозяйства (коллективизацию). Это был тяжелый процесс коренных социалистических преобразований всего общества с опорой только на собственные силы в условиях мирового экономического кризиса и надвигающейся войны. Произошли глубокие качественные сдвиги во всей социальной стратификационной системе. Ее статистические характеристики были выявлены в переписи населения 1939 г. Значительно увеличилась доля рабочего класса: в СССР она составила 33,7 %, в РСФСР – 36,4 %. Заметно повысился уровень его образования. Он был занят на предприятиях государственной собственности. Значительно расширился слой служащих и интеллигенции (главным образом учителя, врачи, инженеры). В 1939 г. в СССР он составил 16,5 %, в РСФСР – 17,2 %[21]. Крестьянство подверглось сложной социально–экономической трансформации и его доля в РСФСР сократилась до 43,9 %. Экономической основой его жизнедеятельности стала кооперативно–колхозная собственность. Перепись 1939 года зафиксировала и небольшую группу (2,69 % в СССР) крестьян–единоличников и некооперированных кустарей. Вне поля зрения официальной статистики находилась "трудовая армия" так называемого ГУЛАГа ("особая страта" осужденных по различным статьям Уголовного кодекса), которая тоже участвовала в создании новой экономики.

В 1930–х годах в России, как и во всем СССР, социальная мобильность характеризовалась крайне противоречивыми процессами. Одновременно целые социальные слои падали в небытие, исчезали (буржуазия, частные предприниматели, кулаки). И вместе с тем, действовали социальные лифты, подымавшие широкие массы к активной трудовой деятельности, к образованию и культуре, к управлению государственными и общественными делами. Интенсивно развивалось образование как фактор восходящей вертикальной мобильности. Гарантировалось право на труд, исчезала безработица.

СССР понес большие экономические, социальные и демографические потери в годы Великой Отечественной войны, особенно Россия, Украина, Белоруссия. Осложнились и приобрели долговременный восстановительный характер социально–стратификационные процессы. В годы войны погибло более 27 миллионов человек (в основном не военнослужащих). В 1940–х годах должно было вступить в активную трудовую и общественную жизнь поколение рожденных в 1915 – 1925 годах. Но оно в значительной степени было выбито, особенно мужчины. Это сократило трудовые ресурсы, нарушило половой баланс и гендерное распределение социальных ролей.

К исходу 1950–х годов завершился послевоенный восстановительный период. Перепись населения 1959 г. выявила значительные количественные сдвиги в классовом составе населения. Значительно возросла доля рабочего класса и составила в СССР 50,2 %, в РСФСР – 56,1 %. Увеличилась и доля служащих и интеллигенции (соответственно в СССР – 18,19 %, в РСФСР – 19,5 %). Сократилась общая численность и доля колхозного крестьянства (в СССР – 47,2 %, в РСФСР – 24,2 %)[22]. Заметно повысился образовательный уровень рабочих: 39,6 % из них в СССР имели высшее, среднее (полное и неполное) образование (в 1939 г. таким образовательным уровнем обладали только 8,4 %). В 1959 г. 22,6 % крестьян–колхозников имели образование выше четырехклассного начального (в 1939 году – 1,8 %). Как в промышленности, так и в сельском хозяйстве, в органах управления существенно сказывался дефицит специалистов с высшим образованием. Только 17, 6 % из них имели законченное высшее образование. Это отрицательно сказывалось на решении экономических, социальных и особенно управленческих проблем.

В 1960–х – 80–х гг. социально–стратификационные процессы находились под воздействием факторов индустриального развития (развертывающейся научно–технической революции) и политики государства на преодоление социально–классовых различий. Система стратификации типологически, качественно не изменилась. В соответствии с методологическими установками классового анализа, господствовавшего в советской социологии, она включала в себя рабочий класс, колхозное крестьянство и служащих. Однако каждая стратификационная группа видоизменялась.

Перепись населения в 1979 году показала, что доля рабочего класса продолжала расти и составила в СССР 60 %, в РСФСР – 63 %. Значительно (почти в 2,5 раза) уменьшилось крестьянство, а также кооперированные кустари: в СССР эта группа составила 14,9 %, в РСФСР и того меньше – 10 %. Заметно увеличилась категория служащих, включая интеллигенцию: в СССР – 25,1 %, в РСФСР – 26 % [23].

Перепись фиксировала социальный состав населения по классовым категориям. Но стратификация советского, включая российское, общества была сложнее и многомернее. Академик Т. И. Заславская по критериям богатства, объема власти, престижа, влияния предложила иную стратификационную модель. Она выделила четыре крупные страты: 1) правящий класс ("номенклатура"), 2) сравнительно небольшой средний класс (директора предприятий, часть научной и творческой интеллигенции), 3) низший класс наемных работников (рабочие, колхозники, интеллигенция средней и низшей квалификации), 4) "социальное дно"[24]. Эта модель вскрывает стратификационное неравенство.

Различие, расслоение общества по доходам не было во второй половине ХХ века значительным. Децильный коэффициент[25] был умеренным и не превышал 7–кратного разрыва. Неравенство было значительным в жилищных условиях, в потреблении товаров (в условиях дефицита), в медицинском обслуживании, в возможности влиять на дела в государстве, в престиже профессий. Это неравенство возрастало к исходу 1980–х годов.

Факторами восходящей социальной мобильности были способности, трудовая активность индивида, образование, особенно высшее, система повышения квалификации и переподготовки кадров. Особым восходящим лифтом были социальные связи, протекционизм (родственный, приятельский, земляческий). Его использование не носило массового характера, но было выражением неравенства в социальной мобильности. Существенным фактором горизонтальной мобильности было мобилизационное перемещение трудовых ресурсов для освоения природных богатств Сибири, Дальнего Востока.

В основе социально–экономической политики советского государства в 1970–х – 80–х годах лежала идеологическая установка на преодоление существенных социальных различий между рабочим классом, колхозным крестьянством и интеллигенцией и переход к социально однородному бесклассовому обществу. Кое–что делалось в этом направлении. Однако все более и более нарастали негативные процессы: снижение темпов экономического роста, низкая восприимчивость экономики к требованиям научно–технической революции, возрастание напряженности между властвующей элитой и обществом, между возросшими материальными притязаниями масс и острым товарным дефицитом. Снижались управляемость социально–экономическими процессами, качество и эффективность государственной политики. Назревала необходимость глубоких демократических реформ всей государственной и общественной системы, включая систему социальной стратификации. В верхних структурах власти развернулась борьба между сторонниками социально–демократических и радикал–либеральных реформ. Верх удержали сторонники радикал–либерализма.

В 1990–х и последующих годах радикал–либеральные реформы, сторонники которых владели государственной властью и доминировали в общественном мнении, взломали систему социальной стратификации советского типа, базировавшейся экономически на общественной, государственной собственности на средства производства; социально – на распределении по труду, всеобщем бесплатном образовании и медицинском обслуживании, постепенном стирании классовых различий; политически – на монопольном положении КПСС в системе власти.

Главным фактором радикальных изменений системы стратификации была политика постсоветского российского государства на приватизацию государственной собственности, идеология дискредитации общественной собственности, абсолютизация регулирующей роли рынка и безусловной эффективности частной собственности. Приватизация и так называемые залоговые аукционы (по сути дела – распродажа многомиллионных объектов госсобственности по бросовым ценам) велись без достаточных рациональных оснований с полным нарушением принципов социальной справедливости и экономической эффективности. Этот процесс обусловил собой глубокое расслоение общества: одни (узкая группа) стремительно богатели, сосредотачивая в своих руках бòльшую часть национального достояния, другие разорялись. Стратифицировалась занятость населения по формам собственности.

Таблица 1.

Среднегодовая занятость в экономике по формам собственности (в %)[26]