Психоанализ в социологии 9 страница

Взаимность перспектив рассматривается как их взаимозаменяемость, находящая отражение во взаимозаменяемости точек зрения: если я поме-, няюсь местами с другим человеком, то буду воспринимать ту же самую часть мира в той же перспективе, что и он. Следовательно, структурная социализация знания, т.е. его усвоение и освоение как социального опы­та, осуществляется благодаря относительно одинаковому восприятию этих знаний как мной, так и другими людьми.

Рассматривая второй аспект социализации повседневного знания — его социальное происхождение, Шюц отмечает, что лишь очень малая часть знания о мире и о людях рождается в личном опыте. Большая его часть пе-

Глава 27 Феноменологическая социология и этнометодология

редается родителями, друзьями, педагогами и, стало быть, имеет социаль­ное происхождение. В этом процессе в качестве средства, механизма высту­пает словарь и синтаксис повседневного языка. Диалект повседневности, считает социолог, — это по преимуществу язык имен, вещей и событий.

В отношении третьего аспекта социализации знания — его социального распределения — позиция социолога состоит в следующем. Знание следуег рассматривать как форму связи между людьми. О нем мы можем говорить только гогда, когда оно релевантно (соотносимо) другому знанию, точнее, знанию другого человека. Это и есть социальное распределение знания. В связи с поставленной таким образом проблемой Шюц подчеркивает: «Любой индивидуальный запас наличных знаний в тот или иной момент жизни разграничен на зоны в различной степени ясности, отчетливости, точности. Эта структура порождается системой преобладающих релевант-ностей и, таким образом, биографически детерминирована. Знание этих ин­дивидуальных различий само по себе уже элемент обыденного опыта: я знаю, к кому и при каких типичных обстоятельствах я должен обратиться как к компетентному доктору или юристу. Другими словами, в повседнев­ной жизни я конструирую типологию знаний другого, их объем и структу-v ру. Поступая таким образом, я предполагаю, что он руководствуется опреде­ленной структурой релевантностей, которая выражается у него в наборе постоянных мотивов, побуждающих его к особому типу поведения и опре­деляющих даже его личность» [Шюц. 1988. С. 132]. Социолог отмечает, что запас наличного знания у людей различается его объемом, качеством и структурой. В чем-то человек является экспертом, в чем-то — дилетантом.

Социализация знания, в том числе и его социальное распределение, имеет место оттого, что каждый из нас как бы «разделяет» время и прост­ранство другого, находящегося в той же системе отношений, что и мы. Здесь приобретает важность следующее суждение Шгоца: «Временная общность — здесь имеется в виду не только внешнее (хронологическое), но также и внутреннее время — означает, что каждый партнер соучаствует в непосредственно текущей жизни другого, что он может схватывать в живом настоящем мысли другого шаг за шагом, по мере их смены. Происходят со­бытия, строятся планы на будущее, возникают надежды, беспокойство. Ко­роче говоря, каждый из партеров включается в биографию другого; они вместе взрослеют, старятся; они живут в чистом "мы-отношении"» [Там же. С. 133J. Аналогичные суждения могут быть отнесены и к пространственной общности индивидов, которая связывает их не просто в силу территориаль­ной близости, контактов, связей, но главным образом благодаря обоюд­ному восприятию знаний, отражающих пространственную включенность людей в жизнь и биографию друг друга.

Размышления Шюца приводят нас к осознанию того, что мы отчетли­во осмысливаем общее и различное между нами и другими людьми. При всей уникальности жизненного пути, биографического опыта, образова-

Часть II. Современный этап

ния, воспитания, социального окружения, профессионального и социаль­ного статуса каждого из нас, при всем понимании того, что мы смотрим в разные стороны, стоя фактически лицом друг к другу, нам удается без труда действовать совместно, заключать сделки, получать услуги, оказы­вать их самим и т.д. Решающую роль здесь играет повседневное знание, которым владеет каждый из нас на уровне, необходимом для достижения различных целей. Этот уровень мы можем вслед за Шюцсм определить как повседневное знание личности в рамках его определенной типизации.

Таким образом, особую роль приобретает типизация повседневного, обыденного знания, к которой прибегает австрийский социолог. Речь идет о том, что это знание не индивидуальных особенностей и характери­стик, а типов личности (например, тин «продавец», тип «страховой агент», тип «парикмахер», тип «клиент» и т.д.), из которого складывается запас наличного знания, являющийся основой социального мира. Эти ти­пы являются «кровью повседневной жизни» (по мнению одного из иссле­дователей творчества Шюца).

Человек ориентируется в социальном мире, взаимодействует с други­ми людьми прежде всего благодаря тому, что обладает запасом знания о многочисленных типах личности. Именно такое знание и лежит в основе научных абстракций. Научная типология знания, в соответствии с пози­цией австрийского социолога, не появляется на голом месте, сразу и из ничего. Она строится прежде всего на элементарных типах повседневно­го знания. Следовательно, его типизация, отражение ее в сознании людей являются основным инструментом получения научного знания, которое базируется на обыденном, повседневном знании.

Обращение социолога к анализу структур жизненного мира, обыден­ного знания, его стремление рационализировать это знание путем его раз­личных типизации и доказать, что на такой основе возникает научное зна­ние, позволяет говорить о создании, особой концепции, даже методологии, которая затем активно применялась рядом социологов, та­ких, как П. Бергер и Т. Лукман. Но прежде чем мы перейдем к рассмотре­нию их взглядов, остановимся еще на одной концепции Шюца, тесно свя­занной с его феноменологией и вытекающей из нее. Речь идет о концепции «возвращающегося домой».

Концепция «возвращающегося домой»

«Возвращающийся домой» — так называется одна из работ Шюца, посвя­щенная описанию и анализу взаимопонимания между людьми, процесса возвращения домой человека, который в нем давно не был. В основе ее — автобиографические наблюдения и воспоминания, фрагменты собствен­ной жизни социолога периода Первой мировой войны: в качестве солдата австрийской армии он успел принять участ ие в последних боевых дейст­виях. Молодой Шюц испытал на себе все трудности и самой войны, и воз-

Глава 27. Феноменологическая социология и этномстодология

вращения домой после ее окончания. Причем речь идет не столько о труд­ностях житейских, бытовых, чисто физических страданиях, сколько о яв­лениях социально-психологического порядка, связанных с установлением взаимопонимания, диалога с близкими людьми по возвращении домой.

Неожиданно оказалось, что эта проблема вообще в высшей степени акту­альна и для личности, и для общества в лице тех или иных социальных общ-посгей, фупп, институтов. Ведь в принципе человек возвращается домой не только после войны, но и после длительного отсутствия, связанного с иными причинами. Это могут быть путешествия, эмиграции, продолжительные ко­мандировки и т.д., в ходе которых индивид лишен тесной связи с домом. И каждый раз возвращение в него чревато непредсказуемыми последствиями.

Другими словами, концепция «возвращающегося домой» дает возмож­ность социологического исследования поведения различных групп людей (военнослужащих, эмигрантов, чужестранцев, путешественников, обучаю­щихся в других городах и странах студентов, находящихся в деловых коман­дировках людей и т.д.), выключенных на длительное время из привычной для них повседневной жизни вдали от своего дома и затем включающихся в нее. Более того, речь может идти о только появляющихся социальных груп­пах, в том числе маргинальных, у которых возникают свои образы новой со­циальной реальности, несовместимые с первой, старой, домашней, привыч­ной для них в прошлом. Следовательно, феноменологическая социология позволяет изучать, как представители определенных социальных групп сквозь призму своих биографий (или биографических ситуаций) интерпре­тируют социальные связи и отношения, многие социальные объекты и явле­ния, а также то, к каким возможным социальным действиям ведет несовпа­дение различных образов социальной реальности, включая реальность дома.

В связи со сказанным возникает вопрос, что такое «дом», что стоит за этим понятием. Под ним Шюц понимает определенный образ, или спо­соб, жизни, который «составляется» индивидом из привычных для него человеческих связей и отношений, существующих в семье, дружеской среде, включая привычные повседневные вещи, общение, разговор и т.д. «Составляется» не в смысле «создастся», поскольку человек застает гото­вым все это и просто воспринимает его как данность, формируя, склады­вая в своем сознании привычную картину образов и отношений. Понят­но, что человек знает прежде всего свою социальную реальность. Он в ней формируется, проходит основные фазы социализации, из этой реальнос­ти уходит в другую, привыкает к другой (или не привыкает, если это, к примеру, война — разве можно привыкнуть к ней, забыв все остальное?).

Но потом наступает время возвращения в первую, начальную социаль­ную реальность, с которой связана прежняя жизнь, — домой. «Дом, — пи­шет Шюц, — это то, с чего мы начинаем, сказал бы поэт. Дом — это место, куда каждый намерен вернуться, когда он не там, — сказал бы юрист. Мы будем понимать под домом нулевую точку системы координат, которую

Часть II Современный этап

мы приписываем миру, чтобы найти свое место в нем. Географически это определенное место на поверхности земли. Но дом — это не только приста­нище: мой дом, моя комната, мой сад, моя крепость. Символическая харак­теристика понятия "дом" эмоционально окрашена и трудна для описания. Дом означает различные вещи для разных людей. Он означает, конечно, отцовский дом и родной язык, семью, друзей, любимый пейзаж и песни, чго пела нам мать, определенным образом приготовленную пищу, привыч­ные повседневные вещи, фольклор и личные привычки, — короче, особый способ жизни, составленный из маленьких и привычных элементов, доро­гих нам. ...Дом означает одно для человека, который никогда не покидает его, другое — для того, кто обитает вдали от него, и третье — для тех, кто в него возвращается» [Шюц. 1995. С. 139].

Что значит с социологической точки зрения жизнь дома и жить дома? Здесь мы вновь должны обратиться к цитированию Шюца, который пишет, что «жизнь дома означает по большей части жизнь в актуальных или потен­циальных первичных группах (здесь он ссылается на Ч. Кули. — Г.З.), т.е. в общем с другими пространстве и времени, в общем окружении объектов как возможных целей, средств и интересов, основанных на непрерывной системе релевантностей. Жить дома — это значит воспринимать другого как уникальную личность в живом настоящем, разделять с нею антиципа­ции будущего в качестве планов, надел<д и желаний, наконец, это означает шанс восстанови гь отношения, если они прерваны. Для каждого из партне­ров чулсая жизнь становится частью его авгобиографии, элементом личной истории» [Там лее. С. 140].

Жизнь дома с другими Шюц связывает с возникновением общего про­странства и времени. При этом «общность пространства означает, что оп­ределенный сектор внешнего мира доступен всем участникам отношения лицом-к-лицу. Внутри этого общего горизонта есть объекты общего инте­реса и общей релевантности. Общность времени не простирается столь далеко и не означает внешнего (объективированного) времени, разделяв-; мого с партнером, но она означает, что каждый из них участвует во внут­ренней жизни другого» [Там же. С. 139].

Возвращение домой определяет, детерминирует новое восприятие со­циального мира. Так, в армии солдат привык подчиняться приказам ко­мандиров и действовать в условиях заданных свыше порядков, в которые он сам не молсет вмешаться и должен пассивно выполнять чью-то волю свыше. Возвратившись (или возвращаясь) домой, он попадает в изменив­шуюся ситуацию собственного выбора целей и средств их достижения. Шюц доказывает, что новая ситуация обнаруживается не только возвра­тившимся (возвращающимся), но и теми, кто «составляет» дом, в кото­рый приходит солдат. Социолог в связи с лгим пишет, что «поначалу не только родина покажет возвращающемуся домой незнакомое лицо, но и он покажется странным тем, кто его ждет». Для всех — и для возвращаю-

Глава 27. Феноменологическая социология и этнометодология 499

щегося, и для тех, к кому он приходит, — становится очевидным, что он уже не тот, прежний, а другой.

Здесь необходимо сказать о термине «возвращающийся». Он фигури­рует в виде возвратного несовершенного причастия, с помощью которого передается процесс, длящийся во времени. Человек физически улсе вернул­ся, он дома, но феноменологически, психологически, социально он еще дол­го будет «возвращаться», если «вернется» вообще. Здесь Шюц говорит о практических шагах, которые должны быть осуществлены, чтобы это про­изошло: «Многое сделано, но еще больше предстоит сделать, чтобы подго­товить возвращающегося домой ветерана к необходимости прилаживания к дому. Равно необходимо подготовить к его приходу и домашнюю группу. Через прессу и радио следует разъяснять домочадцам, что человек, которо­го они ждут, уже не тот, другой, и даже не такой, каким его воображают. По­вернуть пропагандистскую машину в противоположном направлении, раз­рушить псевдотипы батальной жизни и жизни солдата вообще и заменить pro на правду — не простая задача» [Там же. С. 142].

¹' Рассматривая взгляды ученого па проблему «возвращающегося до-) мой», нельзя не отметить ее актуальности в наше время. Более того, мож­но, с нашей точки зрения, говорить о росте этой актуальности, о значи­тельном увеличении числа людей, которые находятся в состоянии «возвращения домой». Концепция Шюца являет собой пример социоло­гической теории, направленной на решение конкретной жизненной мас­совой ситуации. Она ориентирована на достижение взаимопонимания людей, диалог между ними. Потребность в решении подобных проблем породила становление неклассической парадигмы социального знания и, как одну из ее разновидностей, феноменологическую социологию.

§ 3. Проблемы феноменологической социологии в творчестве П. Бергера и Т. Лукмана

Краткий биографический очерк

Одними из наиболее крупных представителей феноменологической со­циологии, прежде всего социологии знания, являются Питер Бергер и То­мас Лукман, а их совместная работа «Социальное конструирование ре­альности» (опубликована на английском языке в 1966 г., на русском — в 1995 г.) признана классической и стала в один ряд с социологическими «бестселлерами» второй половины XX в.

Бергер родился в Вене в 1929 г. В 1946 г., после непродолжительного обучения в Лондонском университете, эмигрировал в США, где через пять лет получил гражданство. Учился в Нью-Йорке, в Новой школе социаль­ных исследований у А. Шюца, в 1954 г. получил степень доктора филосо­фии. В 1950—1960-х гг. преподавал в ряде американских университетов и

Ш

Часть II. Современный этап

колледжей, был директором Института церкви и общины. Написал ряд яр­ких работ по социологии религии (в частности, «Шум торжественных ас­самблей» и «Двусмысленное видение»). Затем появилась книга «Пригла­шение в социологию» (на русский язык переведена в 1996 г.), быстро ставшая очень популярной. В этой книге предметом социологии выступает взаимосвязь между «человеком в обществе» и «обществом в человеке». В 1960-е гг. начинается многолетняя творческая дружба с Лукманом. Об­щие интересы обоих социологов касались как феноменологической социо­логии знания, так и социологии религии. В настоящее время Бергер воз­главляет Институт изучения экономической культуры Бостонского университета, а его научные интересы связаны с анализом социокультур­ных и экономических проблем современного мира.

Лукман родился в 1927 г. в Югославии. В 1957 г. стал магистром в Но­вой школе социальных исследований в Нью-Йорке. Работая под руковод­ством Шюца, он там же становится доктором философии (1956). Его пре­подавательская работа была связана с университетами Нью-Йорка, Фрайбурга, Франкфурта. С 1970 г. по настоящее Езремя Лукман - про­фессор социологии в университете г. Констанца (ФРГ). Написал ряд ра­бот в области социологии религии, социологии языка (монография «Со­циология языка»). Но главные его работы связаны с феноменологической социологией знания. Несмотря на то что Лукман и Бергер живут в разных странах, это не мешает им регулярно встречаться и вместе писать — как па английском, так и на немецком языках. В этой связи интересно отметить, что работа, на которую далее будут идти постоянные ссылки («Социаль­ное конструирование реальности»), появилась сначала на немецком, а за­тем уже — на английском языке.

Социальное конструирование реальности

Находясь под влиянием идей Шюца, Бергер и Лукман выделяли среди мно­жества реальностей одну как наиболее значимую — реальность повседневной жизни. Она представляется как интерсубъективный мир, т.е. мир, который человек разделяет с другими людьми. В этом мире господствует повседнев­ное знание, т.е. знание, которое человек разделяет с другими людьми в при­вычной самоочевидной обыденности повседневной жизни. Ее реальность, считают социологи, конструируется интерсубъективным человеческим со­знанием. Поэтому вопрос о качественном различии между объективной и субъективной реальностью повседневной жизни, но существу, снимается.

В реальности обыденного бытия и ее знании одной из центральных яв­ляется проблема пространственной и (особенно!) временной структуры ми­ра повседневной жизни. Последняя необычайно сложна, считают Бергер и Лукман, поскольку сталкиваются различные уровни эмпирической темпо-ралыюсти. Прежде всего они говорят о том, что человек воспринимает вре­мя как непрерывное и конечное. Но на время жизни человека и его воспри-

Глава 27. Феноменологическая социология и этнометодология

ягие накладывает печать временная структура жизни общества с его рево­люциями, кризисами, достижениями и т.д. Все это в большой степени опре-деляе г характер социального взаимодействия людей в повседневной жизни.

Другой фактор, обусловливающий в значительной степени этот про­цесс, - язык. «Очень важная характеристика языка схвачена в выраже­нии, что люди должны говорить о себе до тех пор, пока они себя как сле-дус! не узнают» [Бергер, Лукман. 1995. С. 67]. В атом смысле «язык делает мою субъективность "более реальной" не только для моего партне­ра по беседе, но и для меня самого» [Там же. С. 66).

Язык объективен как знаковая система (в отличие от речи). При этом он выполняет важные функции соединения различных реальностей по­вседневной жизни. «Хотя язык может использоваться и но отношению к другим реальностям, по даже и тогда он сохраняет свои корни в реально­сти повседневной жизни» [Там же. С. 67]. Вместе с тем с помощью языка весь мир (для меня) moxci актуализироваться в любое время, даже если я не беседую с кем-либо в данный момент.

Что же представляет собой, но Бергеру и Лукману, мое знание повсед­невной жизни? Как считают социологи, оно напоминает инструмент, про­рубающий дорогу в лесу и проливающий узкую гюлосу света на то, что на­ходи 1ся впереди и непосредственно рядом, между тем как со всех сторон дорогу обступает темнота. «Мое знание повседневной жизни, — пишут со­циологи, — организовано в понятиях релевантностей. Некоторые из них определяются моими непосредственными практическими интересами, дру-|ие — всей моей ситуацией в обществе. Мне неважно, каким образом моя жена го i овит- мой любимый гуляш, если он получается хороню. Меня не интересует то, что акции общества падают, если я не владею этими акция­ми; что католики модернизируют свое учение, если я атеист; что можно ле­теть без пересадки в Африку, если я туда не собираюсь» [Там лее. С. 77]. Вместе с тем мои релевантные структуры во многом пересекаются с реле­вантными структурами других. Знание этих структур есть важный элемент моего знания повседневной жизни.

Знание повседневной жизни связано и с проблемой социального распре­деления знания. Оно начинается с того простого факта (и его признания), что я не знаю всего того, что знают мои партнеры, и наоборот. В повседнев­ной жизни знание социально распределено в том смысле, что разные инди­виды и типы индивидов обладают им в различной степени. Кроме того, у каждого может быть такое знание, которое он с кем-то разделяет и которое он не разделяет ни с кем. Здесь имеет еще значение социально доступный запас знания, который тоже как бы «участвует» в социальном распределе­нии знания. «В повседневной жизни я знаю (хотя бы приблизительно), — пишут социологи, — что и от кого я могу скрыть, от кого я могу получить ин­формацию, которой не располагаю, и вообще какого рода знаний можно ожидать от разных людей» [Там же. С. 79].

Часть II. Современный этап

По мнению ученых, знание в обществе — это совокупность того, каждый знает о социальном мире: правила поведения, моральные принцй пы, предписания, ценности, верования, пословицы, поговорки и т.д. Такс знание составляет мотивационную динамику институционализированного поведения и является «реализацией в двойном смысле слова — в смысле понимания объективированной социальной реальности и в смысле непре­рывного созидания этой реальности» [Бергер, Лукман. 1995. С. 111].

Повседневное знание тесно сопряжено с повседневной деятельностью, которая, как полагают социологи, постоянно подвергается габитуализации (т.е. опривычиванию). Отсюда большое внимание уделяется понятию «га­битус» (его ввел в широкий научный оборот французский социолог П. Бур-дье, хотя и до него термин использовался М. Вебером, Э. Дюркгеймом и другими учеными; подробнее концепцию габитуса Бурдье мы будем специ­ально рассматривать в следующей главе). На самом деле привычная дея­тельность всегда способствует появлению повседневного знания. Отсюда появляются стандартные значения вариантов поведения.

Бергер и Лукман рассматривают не только повседневное, обыденное знание, но и теоретическое, значение которого они, по всей видимости, принижают. Теоретическое знание, говорят социологи, «лишь небольшая и отнюдь не самая важная часть того, что считается знанием в обществе» [Там же. С. 109]. С этим утверждением, особенно второй его частью, вряд ли можно согласиться в начале XXI в., когда роль науки и научного зна­ния невиданно возросла и имеет поистине необозримые перспективы. Однако не следует удивляться проанализированному выше подходу, ведь он в полной мерс соответствует сути феноменологической социологии и гипертрофированию роли повседневного знания.

Проблема социализации и роль знания в ее анализе

Феноменологическая характеристика повседневного знания в творчестве Бергера и Лукмана тесно связана с анализом ими проблемы социализации. Отметим прежде всего, что социологи, рассматривая понятие социализа­ции, стремились исходить из уже имевшихся к тому времени философско-социологических взглядов на него. В примечаниях к третьей главе «Соци­ального конструирования реальности» (в которой развернуто их описание социализации в связи с анализом общества как субъективной реальности) они пишут: «Наши определения социализации и двух ее подтипов (первич­ной и вторичной. — Г.З.) соответствуют современному их употреблению в социальных пауках. Мы лишь приспособили словесное их выражение к це­лям нашего общетеоретического подхода» [Бергер, Лукман. 1995. С. 317].

Действительно, во взглядах социологов можно обнаружить-немало сходства с подходами к социализации У. Джемса, Дж. Дьюи, Э. Дюркгей-ма, М. Вебера, Дж. Мида. Бергер и Лукман считают, что человек не рож­дается членом общества, а появляется на свет лишь с предрасположенно-

Глава 27. Феноменологическая социология и этнометодология 503

стыо к социальности. Членом общества он становится лишь в ходе дли­тельного процесса социализации, отправным пунктом которого является интернализация. Последняя означает прелсде всего постоянную, непре­рывную идентификацию людей друг с другом, поскольку каждый из них участвует в бытии другого.

Социализацию социологи определяют как «всестороннее и последова­тельное вхождение индивида в объективный мир общества или в отдель-мую его часть» [Там же. С. 212]. В этом «вхождении» следует различать •первичную социализацию, которой индивид подвергается в детстве и вследствие чего он становится членом общества, и вторичную социализа­цию, благодаря которой уже социализированный индивид включается в «новые сектора объективного мира общества». Первичная социализация •рассматривается социологами как «нечто гораздо большее, чем просто ког­нитивное обучение». Решающей ее фазой является формирование в созна­нии индивида образа обобщенного другого. Эта кристаллизация происхо­дит наряду с интернализацией языка, который, по мнению социологов, представляет собой наиболее значимую часть и наиболее важный инстру­мент социализации [Там же. С. 217].

Целью процесса первичной социализации является конструирование первого мира индивида, который обладает особым качеством устойчивос­ти, поскольку в ходе этого процесса ребенок интернализует мир своих зна­чимых других как единственно возможный для себя мир; ведь выбора зна­чимых других у него нет. Следовательно, считают Бергер и Лукман, мир, интернализуемый в ходе первичной социализации, укореняется в созна­нии прочнее, чем миры, конструируемые в процессе вторичной социализа­ции [Там же. С. 219]. Однако понимание процесса социализации в его трактовке социологами для нас важно не как самоцель. Главное — роль и место знания, определяющего процесс социализации.

В этом плане нужно обратить внимание на рассмотрение социологами проблем социализации сквозь призму социального распределения зна­ния. Отличие вторичной социализации от первичной, выясняется далее, состоит в том, что она выступает как «приобретение специфически роле­вого знания, когда роли прямо или косвенно связаны с разделением тру­да» [Там же. С. 225]. Здесь имеет значение указание социологов на то, что характер вторичной социализации зависит от статуса связанной с ней си­стемы знания.

Другой вопрос — об институциональном распределении знания между первичной и вторичной социализациями. Если распределение знания являет­ся относительно простым, можно использовать одни и те же институциональ­ные средства как в первичной, так и во вторичной социализации. Если оно оказывается сложным, необходимы специальные механизмы вторичной со­циализации с подготовленным для этой цели персоналом. По мнению социо­логов, лучшей иллюстрацией вторичной социализации, осуществляющейся

Часть П. Современный этап

при содействии вспомогательных специализированных средств, является развитие современного образования [Бергер, Лукмап. 1995. С. 238—239).

В связи с анализом распределения знания появляется третий вопрос. Он касается социального взаимодействия между учителями и учениками, которое имеет формализованный характер вследствие того, что предназ­начением педагогов как институциональных функционеров является пе­редача социального знания. Здесь, однако, важен вопрос о характере об­разования. Бергер и Лукман в качестве примера проводят различие между инженерным и музыкальным образованием. Они пишут: «Инже­нерное образование можно получить в процессе формального, весьма ра­ционального, эмоционально нейтрального обучения. Музыкальное же об­разование обычно включает более высокую степень идентификации с маэстро и гораздо более глубокое погружение в реальность музыки. Это различие — результат внутренних различий между инженерным и музы­кальным знанием, а также между образами жизни, соответствующими этим двум системам знания» [Там же. С. 235].

Как видно, в основу того или иного вида образования кладется зна­ние, обладающее определенной спецификой, и образ жизни, соответству­ющий ему. Следует отметить, что, к сожалению, такой подход к соотно­шению образования и знания ни в зарубежной, ни в отечественной литературе не принят. Доминирует иная позиция по вопросу-о диффе­ренциации профессионального образования на определенные виды, в со­ответствии с которой последняя обусловлена характером и содержанием труда, а также потребностями производства. Социологи предлагают иной вариант трактовки дифференциации профессионального образова­ния, исходя из феноменологической социологии знания, для которой ре­альность социального мира состоит прежде всего в совокупности знаний о нем и конструировании этой реальности на их основе. В таком случае профессиональное образование и его дифференциация должны рассмат­риваться как следствие развития знания и его дифференциации (а не как результат развития труда и производства).