Пропавшие фонды Сталина

Известный советский поэт‑сатирик Демьян Бедный был в течение многих лет фаворитом Сталина, «поэтом партии». Неожиданно в августе 1938 года «пролетарского» поэта исключили из ВКП(б) и даже из Союза советских писателей. Это было сделано по личной директиве Сталина, но о причинах немилости вождя ни Демьян Бедный, ни его друзья не догадывались. Один из друзей поэта, Иван Тройский, бывший в 1930‑е годы сначала редактором «Известий ВЦИК», а затем редактором «Нового мира», в своих воспоминаниях пишет, что во время встречи со Сталиным и «беседы с глазу на глаз он [Сталин] объяснил, в чем дело. Достал из сейфа тетрадочку. В ней были записаны довольно нелестные замечания об обитателях Кремля. Я заметил, что почерк не Демьяна. Сталин ответил, что высказывания подвыпившего поэта записаны неким журналистом»[69]. Этот эпизод лишний раз подтверждает распространенное среди исследователей деятельности Сталина мнение о том, что он имел собственную, не зависимую от НКВД, сеть секретных осведомителей. Сталин, как человек исключительно подозрительный и недоверчивый, хотел иметь максимальный объем сведений, часто личного характера, о тех людях, с которыми ему необходимо было встречаться или общаться. Если намечался кандидат на тот или иной ответственный пост, то Сталин запрашивал «досье» на этого кандидата в НКВД.

Как показывают реальные «портреты» окружения Сталина, для вождя личная преданность того или иного работника была намного важнее его морального уровня. Наличие у партийного или государственного функционера моральных недостатков, известных Сталину, позволяло ему достаточно легко манипулировать человеком, полностью подчиняя его своей воле. Именно благодаря этому в сталинском Политбюро уже к начале 1930‑х годов были в основном послушные исполнители, хотя и не лишенные ума и организаторских способностей.

В. В. Куйбышев, член Политбюро и Председатель Госплана СНК СССР, был в 1930‑е годы, до своей смерти в 1935 году, одним из наиболее преданных Сталину политиков. Однако когда, находясь в отъезде в сентябре 1933 года, Сталин узнал, что В. М. Молотов, Председатель СНК, которого он обычно оставлял руководить и партийными делами, намерен уехать в отпуск, Сталин пишет ему срочное письмо, в котором, в частности, говорится: «Разве трудно понять, что нельзя надолго оставлять ПБ и СНК на Куйбышева (он может запить) и Кагановича»[70]. Смерть Куйбышева в 1935 году от белой горячки во время запоя была приписана в последующем намеренному отравлению его врачами, так как медицинское заключение о причинах смерти было так или иначе сфальсифицировано.

Лев Троцкий в статье «За стенами Кремля», опубликованной в 1938 году в эмигрантском журнале «Бюллетень оппозиции», утверждает, что Сталин имел в своем распоряжении достаточно компрометирующих данных на М. И. Калинина и К. Е. Ворошилова, чтобы их шантажировать, добиваясь полного послушания. Калинин, ставший после смерти Я. М. Свердлова в 1919 году Председателем ЦИК, то есть формальным главой СССР, был в составе Политбюро представителем интересов крестьянства. Как пишет Троцкий, Калинин в первые годы своего председательства в ЦИК вел себя очень скромно. «Но со временем и под влиянием формальной власти он приобрел рутину “государственного человека” и перестал робеть перед профессорами, артистами и особенно артистками. Мало посвященный в закулисную сторону жизни Кремля, я узнал о новом образе жизни Калинина с большим запозданием и притом из совершенно неожиданного источника. В одном из советских юмористических журналов появилась, кажется в 1925 году, карикатура, изображавшая – трудно поверить! – главу государства в очень интимной обстановке. Сходство не оставляло места никаким сомнениям. К тому же в тексте, очень разнузданном по стилю, Калинин назван был инициалами М. И. Я не верил своим глазам. “Что это такое?” – спрашивал я некоторых близких мне людей, в том числе Серебрякова. “Это Сталин дает последнее предупреждение Калинину”. – “Но по какому поводу?” – “Конечно, не потому, что оберегает его нравственность. Должно быть, Калинин в чем‑то упирается”»[71].

После такого «предупреждения» Калинин, по словам Троцкого, перестал упираться и постепенно стал полностью послушен воле Сталина, подписывая в форме указов любой его проект. Указы Центрального Исполнительного Комитета СССР имели силу закона и подписывались председателем и секретарем. Секретарем ЦИК много лет был друг Сталина А. С. Енукидзе, которого он держал под полным контролем. Чтобы такой указ‑закон вступил в силу, было достаточно этих двух подписей. Формально считалось, что закон принят голосованием всех членов Президиума ЦИК, но на практике согласие большинства членов Президиума ЦИК получали телефонным опросом. Телефонный опрос был обычным методом принятия и указов Президиума Верховного Совета СССР, и этот быстрый способ преобразования директив Сталина в законодательные акты обеспечивался Калининым.

Троцкий также утверждал, что к 1928 году ему стало известно, что «у Сталина есть особый архив, в котором собраны документы, улики, порочащие слухи против всех без исключения видных советских деятелей. В 1929 году во время открытого разрыва с правыми членами Политбюро, Бухариным, Рыковым и Томским, Сталину удалось удержать на своей стороне Калинина и Ворошилова только угрозой порочащих разоблачений»[72].

Как способ, гарантирующий политику полную послушность подчиненных, эта «технология власти» достаточно широко распространена. Группа секретных осведомителей Сталина могла быть очень небольшой. Важным для такой группы был доступ к любым архивам и возможность подкупа и угроз для сбора информации среди обслуживающего персонала кремлевской элиты и работников охраны этой же элиты. По воспоминаниям бывшего личного секретаря Сталина Бориса Бажанова, бежавшего за границу через Туркестан и Персию в 1928 году, в 1920‑е годы двое из личных секретарей‑помощников Сталина, Григорий Каннер и Лев Мехлис, были главными организаторами этой осведомительной сети[73]. Каннер был расстрелян в 1937 году. Очевидно, он слишком много знал. Мехлис оставался доверенным человеком Сталина до своей смерти в феврале 1953 года, а в 1930–1937 годах занимал ключевой для Сталина пост редактора «Правды».

В последующем осведомительская сеть Сталина работала в основном через так называемый Секретный отдел ЦК, переименованный в Особый сектор ЦК в 1934 году. С 1930 по 1952 год бессменным заведующим этим отделом был А. Н. Поскребышев. Он был одним из наиболее преданных Сталину людей, но и его преданность цементировалась шаткостью политического основания. Жена Поскребышева была арестована, так как являлась родной сестрой жены сына Троцкого. Самого Поскребышева «обеспечили» через НКВД новой женой.

По линии НКВД Сталин получал интересующую его информацию через начальника своей личной охраны генерала Н. С. Власика, который одновременно был также и начальником охранной службы НКВД. Рядовые охранники и шоферы других членов Политбюро находились в подчинении у Власика. Он стал охранником Сталина еще со времен Гражданской войны. У Власика были проблемы и с женщинами, и с деньгами, но Сталин ему все прощал до 1952 года.

Ключевые фигуры в репрессивном аппарате Сталина – Генрих Ягода, Николай Ежов и Лаврентий Берия – также имели достаточно темное прошлое (в период до 1920 года) и моральные проблемы, обусловленные доказанной к настоящему времени сексуальной патологией. Сталин выдвинул этих людей на высшие посты в НКВД не потому, что он ничего об этом не знал, а потому, что понимал: именно это сделает их послушными исполнителями любых преступных акций. По сравнению с должностными преступлениями, сексуальные не добавляли слишком много к вынесенному по отношению к этим палачам историческому приговору.

Выбор людей для организации массового террора не мог проводиться по моральным критериям. Такое же объяснение историки сталинских репрессий дают и полной послушности воле Сталина в период террора Генерального прокурора СССР Андрея Вышинского. Вышинский до 1921 года был членом меньшевистской фракции в РСДРП. Он начал работу как юрист еще в 1913 году и был прокурором‑меньшевиком уже в период Временного правительства Керенского. Имелись сведения о том, что летом 1917 года он выписывал в Москве ордера на аресты большевиков[74]. После победы большевиков в октябре 1917 года было достаточно оснований для того, чтобы обвинить Вышинского в контрреволюционной деятельности. Однако Сталин, знавший Вышинского с 1908 года, когда они вместе оказались в бакинской тюрьме[75], обеспечивал ему алиби. Такое же алиби Сталин обеспечивал и Берии по поводу его службы в контрразведке в независимом Азербайджане в 1918–1920 годах. Была создана легенда о том, что Берия был там в качестве секретного агента от бакинской организации большевиков.

А. Авторханов в книге «Технология власти», изданной в 1976 году, ссылаясь на слухи и неидентифицированные источники, приводит некоторые детали подобного морального шантажа, которые обеспечивали Сталину «преданность» некоторых высших партийных и государственных чиновников. Согласно этим данным, Андрей Андреев, верный Сталину член Политбюро с 1926 по 1952 год (в 1926–1932 годах кандидат в члены ПБ), до 1917 года был меньшевиком и «оборонцем» (то есть поддерживал участие России в войне), а после революции был уличен в растрате денег одного из профсоюзов[76].

Для наиболее близких к Сталину в 1952 году членов Политбюро, Маленкова, Берии и Хрущева, не могла быть секретом эта технология создания полной лояльности вождю. Они сами были прочно привязаны к нему мафиозным принципом круговой поруки и тайными «досье», которые, в чем они были уверены, имелись в распоряжении Сталина. Берия в период его работы в НКВД Грузии и в НКВД СССР сам участвовал в обеспечении Сталина подобной информацией. Маленков, бывший в 1934–1939 годах заведующим отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б), также по характеру своей работы должен был не только формировать подобные «досье», но и активно использовать их для решения судьбы того или иного ответственного работника. Маленков в этот период не был ни членом, ни кандидатом в члены ЦК ВКП(б), но его роль в репрессиях 1930‑х годов была ключевой. Сталин наделил Маленкова в этот период чрезвычайными правами, и он часто вместе с Ежовым составлял планы репрессивных кампаний в республиках и областях СССР. Маленков был как бы представителем партийного аппарата в НКВД. После войны именно Маленков и Берия организовали в 1949–1950 годах репрессивные кампании в Ленинграде и в Москве, завершившиеся физической ликвидацией члена Политбюро Н. А. Вознесенского, секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецова и большого числа ответственных партийных работников Ленинграда. Хрущев также был не пассивным, а активным участником репрессивных кампаний 1930‑х и 1940‑х годов. В 1935–1938 годах он руководил репрессиями в Москве и как первый секретарь МК и МГК был членом «московской тройки», утверждавшей смертные приговоры по представлениям НКВД. После назначения на пост первого секретаря ЦК КП(б) Украины в 1938 году Хрущев руководил репрессивными кампаниями и депортациями из западных областей Украины, присоединенных к СССР в 1939 году. Борьба с украинским национализмом была особенно беспощадной в 1944–1949 годах.

Активное участие Маленкова, Берии и Хрущева в репрессиях, часто по собственной инициативе и в связи с собственной борьбой за власть, было, безусловно, широко отражено во многих документах архива НКВД‑МВД, секретных архивах Политбюро, в архивах украинского Политбюро и во многих закрытых областных архивах. Но все эти архивы не могли серьезно беспокоить соратников Сталина, так как никто не предлагал их рассекречивать. Их судьба не была срочным делом, привязанным к смерти Сталина. Сверхгорячей проблемой в начале марта 1953 года была только судьба личного архива Сталина. Полная безнаказанность решений о возможной ликвидации хотя бы части личного архива Сталина обеспечивалась тем, что к этому времени ни одна из ветвей власти, и прежде всего Генпрокуратура, МГБ, МВД и Министерство обороны, не была заинтересована в предании огласке и изучении тех документов, которые могли в нем находиться. Лишь широкие народные массы, загипнотизированные культом личности Сталина, были уверены, что дело Сталина должно развиваться согласно каким‑то им самим созданным предначертаниям, что Сталин оставил какие‑то «заветы» или «политическое завещание». Решение о добавлении отдела Сталина Институту Маркса – Энгельса – Ленина было принято именно с учетом этих настроений.

После окончания войны, и особенно в 1946–1947 годах, возник не очень широко известный конфликт Сталина с высшим генералитетом, который чаще всего объясняют ревностью Сталина, желавшего присвоить себе все лавры военных побед и бессмертную славу «величайшего полководца». При этом главное внимание обращают на то, что маршал Г. К. Жуков, назначенный после возвращения из Германии в апреле 1946 года на пост Главнокомандующего сухопутными войсками СССР, был в 1947 году переведен командовать Одесским военным округом. Большое недовольство среди маршалов и генералов вызвало назначение на пост министра обороны СССР Н. А. Булганина, человека гражданского, работавшего в основном на партийных и советских постах. В предвоенный период, в 1938–1940 годах, Булганин работал председателем правления Госбанка СССР. Уважением военных Булганин никогда не пользовался.

Однако конфликт Сталина с генералитетом, а не только с Жуковым, освещался неверно. Несколько прославленных маршалов и генералов пострадали значительно сильнее Жукова. Любимец Сталина, Главный маршал авиации А. Е. Голованов был в 1947 году уволен из армии и получил небольшой пост в аэропорту Внуково. Командующий кавалерийско‑танковым корпусом генерал‑лейтенант Владимир Крюков, отличившийся в наступлениях последней фазы войны в Польше и в Германии, был в 1946 году арестован и осужден на 25 лет лишения свободы вместе со своей женой, известной всей стране певицей и народной артисткой Лидией Руслановой. Никто тогда не знал, почему знаменитая певица оказалась в ГУЛаге. Список генералов и маршалов, отправленных в различные военные округа на более скромные должности, можно было бы продолжить.

Этот конфликт был связан не столько с ревностью Сталина при разделе военной славы, сколько с генеральскими увлечениями по вывозу в личную собственность трофейного имущества из Германии, главным образом картин известных мастеров и других ценностей, которые не сдавались в Государственное хранение (Гохран), а присваивались. Маршал Голованов вывез из Германии по частям весь загородный дом‑виллу Геббельса, причем это было сделано с помощью находящейся под его командованием авиации дальнего действия. Генерал В. В. Крюков и его жена Русланова вывезли из Германии 132 подлинных живописных полотна и огромное количество других ценностей[77]. Маршал Жуков, бывший в 1945–1946 годах командующим всеми советскими оккупационными войсками в Германии, также не оказался устойчивым к общему увлечению вывозом в собственность немецких трофеев. Агенты МГБ, осуществившие по личному распоряжению Сталина тайный обыск квартиры и дачи Жукова, обнаружили там не только склад трофейных ковров, мехов, золотых часов и прочей «мелочи», но и «55 ценных картин классической живописи в художественных рамках», часть которых, как было определено, была «вывезена из Потсдамского и других дворцов и домов Германии». Копия доклада об этом обыске, представленного в январе 1948 года Сталину министром МГБ Виктором Абакумовым, была обнаружена в архивах КГБ историком Павлом Кнышевским, изучавшим проблему германских репараций и трофеев[78].

Находки такого рода продолжались еще много лет после смерти Сталина. В 1945 году генерал Иван Серов, заместитель наркома внутренних дел, отвечал в Германии и за судьбу трофейного имущества. Серов был «человеком Хрущева», а не Берии. С 1938 года и до начала войны Серов был начальником НКВД Украины. В 1954 году Хрущев назначил И. А. Серова председателем вновь созданного КГБ. В 1958 году было обнаружено, что исчезнувшая среди трофейного имущества корона бельгийской королевы была присвоена в 1945 году Серовым вместе с многими другими ценностями. Обыск на квартире Серова производился с санкции Генерального прокурора. После этого Серов был переведен с должности председателя КГБ на должность начальника Главного разведывательного управления (ГРУ).

Нет сомнений в том, что не только армейские генералы, но и генералы НКВД и СМЕРШ увлекались трофейным «импортом». Вывозить и высылать посылки с разного рода вещами из оккупированной Германии не запрещалось даже солдатам и младшим офицерам. На этот счет имелись определенные тайные инструкции. Но для генералов не было правил. Поэтому для Сталина, который украшал стены комнат на даче в Кунцеве репродукциями картин, вырезанными из журнала «Огонек», этот «трофейный грабеж» был шокирующим. «Трофеи» присваивала партийно‑государственная элита. Немалое число партийных и государственных чиновников заменяли в своих квартирах и дачах казенную мебель на роскошные немецкие гарнитуры. Серьезно наказывались лишь крайние проявления этого грабежа. В умеренных размерах он прощался. Картины известных мастеров, безусловно, приходилось сдавать в разные секретные фонды музеев и галерей. В еще большем масштабе германское имущество конфисковывалось без всяких регистрации в резервы государственной казны, и это делалось с согласия Сталина.

В личном архиве Сталина находилась также его многолетняя переписка со своими ближайшими соратниками. Характерный стиль руководства и Ленина, и Сталина состоял отчасти в написании большого числа писем и записок‑инструкций. Такие записки писались от руки в одном экземпляре и отправлялись адресату с фельдъегерем, а часто с двумя, для полной безопасности. Фельдъегерская служба была создана еще в Чрезвычайной Комиссии, расширена в ГПУ и в НКВД, где был создан особый фельдъегерский отдел.

Среди всех публикаций о Сталине в последние десять лет наиболее ценной для любого биографа Сталина является книга «Письма И. В. Сталина В. М. Молотову», изданная в 1995 году[79]. Это аннотированный сборник писем Сталина Молотову, написанных в 1925–1936 годах, в те осенние месяцы, когда Сталин уезжал на юг отдыхать и лечиться водами, оставляя в Москве Молотова для руководства Политбюро. Письма, написанные рукой Сталина, хранились Молотовым в домашнем сейфе. В декабре 1969 года, когда Молотову было уже 79 лет, он сам сдал в Центральный партийный архив оригиналы писем. Тогда, в связи с 90‑летием со дня рождения Сталина, по инициативе Михаила Суслова готовилась частичная реабилитация Сталина и серия статей о нем в центральной прессе. Молотов полагал, что некоторые отрывки из писем могут быть опубликованы. Но полной реабилитации не произошло, и письма Сталина Молотову, не известные исследователям, пролежали в секретных архивах еще 25 лет. Их сдали в «Особую папку», откуда они перешли в 1992 году в РЦХИДНИ.

Высказанное составителями сборника предположение о том, что Молотов сдал в партийный архив лишь письма Сталина до 1936 года, потому что он не сохранил писем 1937, 1938 и последующих лет, в которых были отражены события террора, необоснованно. Сталин с начала 1937 и до осени 1946 года работал без отпусков, и поэтому ему просто не было необходимости общаться с Молотовым таким способом. По характеру писем видно, что многие из них являются ответами Сталина на письма самого Молотова, информировавшего вождя о партийно‑государственных событиях в Москве, которые не отражались в прессе. Некоторые письма Сталина написаны Молотову, когда тот был в отпуске, а Сталин в Москве. В одном из таких писем Сталин даже шутил: «Молотоштейну привет! Какого черта забрался в берлогу, как медведь, и молчишь? Как у тебя там, хорошо ли, плохо ли? Пиши…»[80]

Изданный сборник, который его составители считают «уникальной и первой не косвенной, а прямой, оригинальной коллекцией, первоисточников… о характере и механизме партийно‑государственного руководства страной в 1920–1930‑е годы и о личности самого Сталина»[81], был бы, безусловно, намного более ценным, если бы переписка в нем была двусторонней, а не односторонней. Письма Молотова Сталину можно было бы найти в личном архиве самого Сталина. Но их никто никогда не находил. Они были уничтожены. Маловероятно, что Сталин сам уничтожал письма соратников, которые он получал по фельдъегерской связи.

К настоящему времени в архивах других партийных лидеров – Калинина, Орджоникидзе, Кирова, Микояна, Куйбышева, Кагановича, Ворошилова – также были найдены письма Сталина и письма, которые члены Политбюро писали друг другу. В архиве Орджоникидзе найдены три письма, отправленные Сталину в 1930 и 1931 годах. Но это письма‑рапорты. Два из них адресованы Сталину в Москву и С. В. Косиору в Харьков. Лишь одно письмо отправлено лично Сталину и написано рукой Орджоникидзе[82]. Оно хранится в фонде Орджоникидзе в РЦХИДНИ.

Помимо фельдъегерской связи, которая использовалась лишь для секретной переписки, составлявшей часть партийной и государственной деятельности Сталина, на его имя за 30 лет поступили и обычной почтой или через экспедицию ЦКВКП(б) миллионы писем. В ЦК ВКП(б) был специальный отдел, в котором инструкторы ЦК вели предварительную сортировку и анализ писем и принимали по ним решения. Письма пересылались в разные инстанции, в местные органы власти и т. д., и иногда по ним давался общий ответ.

Существовал огромный поток писем Сталину от родственников арестованных и от самих арестованных с жалобами на необоснованность обвинений и с просьбами о пересмотре дел. Такие письма до Сталина, конечно, не доходили и в большинстве случаев оставались даже без формальных ответов. Однако деловые письма с серьезными предложениями или от хорошо известных представителей советской интеллигенции часто попадали на стол Сталину. Изредка он отвечал на такие письма, в этих случаях его ответы могли публиковаться в печати. Чаще он давал ответ по телефону. Иногда приглашал авторов писем к себе в Кремль или на дачу для беседы. Хорошо известно, что Сталин читал письма Горького, Михаила Шолохова, Константина Федина, Ильи Эренбурга, Александра Фадеева и некоторых других известных советских писателей. Несколько раз Сталину писал письма‑протесты Михаил Булгаков, и эти письма, как можно судить по их результатам и даже телефонному звонку Сталина писателю, также попадали ему на стол.

Сталин получал и читал письма от известных кинорежиссеров, тем более что он внимательно следил и за их работой. Евгений Громов, изучивший взаимоотношения Сталина с деятелями искусства, пишет, что в 1930‑е годы «письма творческих деятелей, даже не самых видных, доставляли Сталину в то время на письменный стол без промедления. В военные и послевоенные годы ситуация существенно изменится. Сталин подобными письмами теперь интересуется меньше, они зачастую оседают в аппарате»[83].

В 1945–1951 годах, когда резко возросла роль науки в развитии новых отраслей военной технологии, Сталин чаще, чем раньше, читал письма ученых. Регулярно писал письма Сталину академик Петр Леонидович Капица. В период с 1937 по 1950 год Капица отправил Сталину 42 подробных письма, часть из которых вошла в изданную в 1989 году книгу П. Л. Капицы «Письма о науке». Но все эти письма были опубликованы по копиям, сохранившимся в личном архиве Капицы. Ни в одном другом архиве, в котором есть фонды Сталина, не было найдено ни одного оригинала писем Капицы, хотя известно, что Сталин их получал и читал. Один раз Сталин ответил и подтвердил, что получает письма Капицы, и это же в 1949 году подтвердил Маленков в телефонном разговоре с Капицей. Был обнаружен оригинал лишь одного письма Капицы Сталину от 28 апреля 1938 года, но не в архиве Сталина, а в архиве НКВД. Письмо Капицы начиналось словами: «Сегодня утром арестовали сотрудника института Л. Д. Ландау. Несмотря на свои 29 лет, он вместе с Фоком – самые крупные физики‑теоретики у нас в Союзе»[84]. Сталин передал это письмо Капицы в НКВД без резолюции, но, по‑видимому, с устной рекомендацией «разобраться как следует». Ландау в конечном итоге освободили, но без реабилитации, а просто в форме «выдачи на поруки профессору Капице». Ландау к этому времени уже быстро «признался» в своих несуществующих «преступлениях», и НКВД также нужно было как‑то сохранить свое лицо.

Большинство писем работников искусства и ученых Сталину, которые он получал и читал, сохранились и иногда воспроизводились на основании копий, хранившихся у их авторов. Некоторые были найдены в архиве Политбюро с резолюцией Сталина «Ознакомить членов ПБ». Эти резолюции относились к Поскребышеву, готовившему повестки заседаний Политбюро. Если письмо обсуждалось на Политбюро, то оно уходило в архив Политбюро. В 1930‑е годы Сталин читал немалое число писем‑доносов, делал в них пометки и резолюции об ознакомлении членов Политбюро. Несколько таких писем‑доносов на академика Николая Вавилова было обнаружены в архиве Политбюро, переданном впоследствии в АПРФ. Это были письма 1930‑х годов, но решений об аресте Вавилова тогда не последовало. Доносы на академика Вавилова посылались и в НКВД, Ежову, а затем и Берии.

Весьма маловероятно, что Сталин мог уничтожить те или иные письма, которые проходили через его личную канцелярию. У главы партии и государства не могло быть стихийности в судьбе входящих и исходящих бумаг. На стол Сталина попадали письма и документы, которые проходили регистрацию в его личном секретариате. Если с резолюцией Сталина эти материалы отправлялись в то или иное ведомство или ставились на обсуждение Политбюро или Секретариата ЦК, то это передвижение также неизбежно регистрировалось. В тех случаях, когда материалы Сталину уже не были нужны, он сам ставил для Поскребышева резолюцию об отправке документа в тот или иной архив: Министерства обороны, партархив, архив Политбюро, «Особую папку».

Возможно, что некоторые документы уничтожались, но это могло касаться каких‑то бумаг, связанных со «спецакциями», вроде подготовки убийства Троцкого. Письма, например, академика Капицы, по своему характеру не могли отправляться ни в какой архив, и не было никаких оснований для их ликвидации. Наряду с письмами Горького, Шолохова, Ромма, Фадеева и других выдающихся интеллектуалов СССР эти письма, сохраняясь в личном архиве самого Сталина, создавали ему положительный имидж, если он задумывался, что будут говорить о нем историки в будущем. Нет сомнений в том, что Сталин заботился, чтобы о нем помнили грядущие поколения людей. Он уже при жизни поставил себя в один ряд с Марксом, Энгельсом и Лениным.

Сталин был человеком творческим в том смысле, что он свои статьи или выступления писал сам, собственной рукой за письменным столом. Писал он не спеша, часто переделывал написанное. Рукописи его работ, безусловно, сохранялись в его сейфах или в письменном столе. Но большинства этих рукописей сейчас ни в одном архиве нет. Они куда‑то исчезли.

Сохранились, как мы уже упоминали, журналы регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина. Эти журналы велись дежурными секретарями, сидевшими в приемной Сталина в Кремле. Это были технические секретари. Не было общего стиля ведения этих журналов. Часто записи велись в школьных тетрадях, разными чернилами, разными почерками. Иногда перед фамилией стояло «тов.», иногда просто «т.». Были ошибки в написании фамилий, и никогда не писались инициалы. Это говорит о том, что регистрация посетителей была формальностью и ей не придавали особо важного значения. Но регистрация поступающих на стол Сталину документов была намного более ответственным делом и находилась под контролем Особого сектора, возглавлявшегося Поскребышевым. Поток официальных бумаг к Сталину был очень широким, и, безусловно, лишь наиболее важные документы попадали к Сталину для личного рассмотрения. В такой же степени важным был и «отток» документов с резолюциями Сталина. Каждый день к Сталину и от Сталина проходило через канцелярию главы государства намного больше бумаг, чем посетителей. Но списки регистрации тех документов, которые Сталин лично должен был прочитать или просмотреть, пока нигде не обнаружены. Опубликованные списки документов, поступавших, вернее, отправлявшихся Сталину из НКВД‑МВД в 1944–1953 годах, были составлены по копиям и их регистрации, производившейся в аппарате НКВД‑МВД. Неизвестно, какие из этих докладных действительно попадали на стол Сталину.

Сталин всегда готовился к различным заседаниям. Это касается не только Политбюро, но и Оргбюро, заседаний разных комиссий, комитетов (например, по Сталинским премиям и т. д.). Подготовительные записи, по тому же типу, какие были обнаружены в АПРФ – «К заседанию бюро» для 1932–1934 годов – должны были бы существовать и для многих других заседаний. Стенограмм или протоколов таких заседаний, как правило, не велось. Записывались только решения. Исключения составляли переговоры с иностранными официальными лицами и беседы с некоторыми иностранными писателями. В этих случаях соблюдались формальности, и переговоры и беседы стенографировались, причем, естественно, на двух языках.

Но такие стенограммы Сталину не требовалось сохранять в собственном архиве. Они шли в архивы МИДа, Совнаркома, ЦК ВКП(б), Министерства обороны и другие. Все стенограммы таких встреч сохранились и могут быть изучены историками. Это же относится и к дипломатической переписке Сталина.

Сталин уезжал в отпуск на наиболее длительные сроки в 1947–1951 годах. Осенью 1951 года он уехал отдыхать во вновь выстроенный дачный комплекс на озере Рица и провел там шесть месяцев, до начала 1952 года. Следуя своему обычаю писать письма и записки во время отъездов из Москвы своим коллегам по Политбюро, Сталин, безусловно, отправлял письма и записки Маленкову, Берии, Хрущеву, Булганину, Кагановичу, Ворошилову, Швернику, может быть, и Суслову, возглавлявшему идеологический отдел ЦК ВКП(б), министру МГБ Игнатьеву и другим. Соответственно, и все эти соратники Сталина не могли оставлять письма без ответов. От переписки Сталина с соратниками в 1930‑е годы, во время не очень длинных сталинских отпусков, кое‑что все же сохранилось. Переписка Сталина в послевоенные годы, когда он провел на юге в общей сложности почти пятнадцать месяцев, остается практически неизвестной.