Критика общества

Важно то, что поэзия вагантов обрушивается на всех представителей порядка раннего средневековья задолго до того, как это стало общим местом буржуазной литературы, — на церковников, аристократов, даже на крестьян.

В церкви излюбленными мишенями голиардов являются те, кто социально, политически, идеологически наиболее привязаны к общественным структурам: папа, епископы, монахи.

Антипапское и антиримское вдохновение голиардов сближает их, однако не смешивая, с двумя другими течениями. Во-первых, это гибеллины, нападавшие, прежде всего, на мирские притязания папства и державшиеся стороны империи против духовенства. Во-вторых, морализаторское течение, упрекавшее папу и римский двор за компромиссы с духом времени, за роскошь, за корыстолюбие. Конечно, в имперской партии было немало голиардов — хотя бы тот же Архипиита Кельнский, — и их поэзия часто имеет своим истоком антипапские сатиры, даже если последние довольствовались традиционными темами и часто

были довольно беззубыми. Но и по тону, и по духу голиарды явно отличаются от гибеллинов. В римском первосвященнике и его окружении гибеллины видели главу и гаранта социального, политического, идеологического порядка, более того — главу социальной иерархии, тогда как голиарды были не столько революционерами, сколько анархистами. В то время, как папство после григорианской реформы стремится отойти от феодальных структур и опереться не только на старую власть земли, но и на новую власть денег, годиарды разоблачают эту новую ориентацию, не забывая обрушиваться и на старую.

Григорий VII заявил: Гоподь не говорил: «Мое имя Обычай». Голиарды обвиняют его наследников, которые понуждают Господа говорить: Имя мое —Деньги.

СВЯТОГО ЕВАНГЕЛИЯ ОТ МАРКА СЕРЕБРА — ЧТЕНИЕ. Во время оно рече папа к римлянам: «Когда же приидет сын человеческий к престолу славы нашей, перво-наперво вопросите: «Друг, для чего ты пришел?» Но если не перестанет стучаться, ничего вам не давая, выбросьте его во тьму внешнюю. И было так, что явился бедный некий клирик в курию отца, папы и возгласил, говоря: «Помилуйте меня, привратники папские; ибо рука нищеты коснулась меня; я же беден и нищ; а посему прошу, да поможете невзгоде моей и нужде моей». Они же, услышав, вознегодовали зело и рекли: «Друг, бедность твоя да будет в погибель с тобою! Отойди от меня, сатана, ибо пахнешь ты не тем, чем пахнут деньги. Аминь, аминь, глаголю тебе: не войдешь в радость господина твоего, пока не отдашь до последнего кодранта. Бедный же пошел и продал плащ и рубаху и все, что имел, и дал кардиналам, и привратникам, и спальникам; но они отвечали: «Что это для такого множества!» — и выгнали его вон; он же, вышед вон, плакался горько, не имея себе утешения.

После же пришед к вратам курии некий клирик, утучневший, отолстевший и ожиревший, который во время мятежа сделал убийство; сей дал, во-первых, привратнику, во-вторых, спальнику, в-третьих, кардиналам, но они думали, что получат больше.

Отец же, папа, услышав, что кардиналы и слуги прияли от клирика мзду многую, заболел даже до смерти; но богатый послал ему снадобие златое и серебряное, и он тотчас же исцелился. Тогда призвал отец, папа, к себе кардиналов и слуг и вещал к ним: «Смотрите, братие, никто да не обольщает вас пустыми словами, ибо

я дал вам пример, дабы так, как я беру, и вы бы брали» (Пер. Б. И. Ярхо).

От соглашательства с дворянами церковники теперь перешли к сговору с богатеями. Церковь рычала вместе с феодалами, ныне она лает вместе с торговцами. Голиарды, следуя тем интеллектуалам, которые стремились нести в города светскую культуру, клеймили такую эволюцию церкви:

Мир над клиром так глумится, Что у всех
краснеют лица; Церковь, божия девица, Стала
уличной блудницей. (Sponsa Christi fit mercalis,
generosa generalis). (Пер. М. Л. Гаспарова)

Малая роль денег в раннем средневековье ограничивала симонию. Теперь власть денег становится всеобщей.

В духе романского гротеска сатирический бестиарий голиардов строится в виде фриза с изображенными в образах зверей церковниками — на фронтоне общества возникает мир клерикальных химер. Папа — лев всепожирающий; епископ — бык, пастырь ненасытный, шествует перед своим стадом, поедая всю траву; его архидиаконы подобны рысям, преследующим добычу; его настоятель напоминает охотничьего пса, который рвется с поводка и загоняет добычу с помощью чиновников — епископских охотников. Таково «Правило Игры» по описанию голиардов.

Если кюре, считавшийся жертвой иерархии и собратом по нищете и эксплуатации, как правило, не затрагивается голиарда-ми, то на монаха они нападают нещадно. В этих нападках они не ограничиваются традиционным высмеиванием дурных нравов монашества — обжорства, лени, распутства. С точки зрения белого духовенства, — а она близка взгляду мирян, — монахи стали конкурентами бедных приходских священников, отнимающих у кюре пребенды, кающихся, верующих. В следующем веке этот спор обострится в университетах. Кроме того, уже здесь мы находим отрицание значительной части христианства — тех, кто хочет бежать от этого мира, тех, кто отвергает землю, кто в одиночестве предается аскезе, бедности, воздержанию, даже невежеству, понимаемому как отказ от духовных благ. Таковы два типа жизни: доведенное до предела противопоставление деятель-

ной и созерцательной жизни, рай на земле и страстный поиск спасения по ту сторону мира сего — вот что лежит в основе антагонизма монаха и голиарда и делает последнего предшественником гуманиста Возрождения. Поэт, сочинивший Deus pater, adiuva, сочинение, в котором молодого клирика отвращают от монашеской жизни, предваряет атаки Лоренцо Баллы на gens cucullata — расу клобуков.

Как городской житель голиард испытывает презрение к сельскому миру и питает лишь отвращение к его воплощению — грубому мужлану, которого он бесчестит в знаменитом «Склонении мужика»:

Сей подлец

Из мужиков

Отдан бесу

Этот вор

И разбойник-мародер.
Нечестивцы Средь
презренных Сим
безбожникам Лжецам
Окаянным подлецам.

Последней его мишенью становится рыцарь. Голиард отвергает его привилегию рождения.

Благороден тот, кого облагородила добродетель.
Выродок тот, кого не обогатила никакая
добродетель.

Старому порядку он противопоставляет новый, основанный на личных заслугах.

Благородство человека — дух, образ божества.
Благородство человека — именитость добродетелей.
Благородство человека — самообладание. Благородство
человека — возвышение скромного. Благородство
человека — права, полученные от природы. Благородство
человека — не бояться ничего, кроме гнусности.

В благородном он презирает также военного, солдата. Для городского интеллектуала битвы духа, поединки диалектики заменили честь оружия и достоинство военных побед. Архипиита Кельнский говорит о своем отвращении к делам военным (те

terruit labor militarise) так же, как и Абеляр, один из величайших поэтов-голиардов, выражает это в стихах (к сожалению, утерянных), которые читали вслух и пели на горе св. Женевьевы, подобно тому, как сегодня напевают модные песенки.

Этот антагонизм благородного воина и интеллектуала нового стиля нашел наилучшее выражение в области, представляющей особый интерес для социолога, — в области межполовых взаимоотношений. В основе вдохновившего множество поэм спора клирика с рыцарем лежит соперничество двух социальных групп из-за женщин. Голиарды полагали, что им не выразить лучше своего превосходства над феодалами, чем хвастовством своими успехами у женского пола. Женщины предпочитают нас, клирик умеет любить лучше рыцаря. В этом заявлении социолог должен разглядеть замечательное проявление борьбы социальных групп.

В Прении Флоры и Филлиды одна героиня любит клирика, а другая — рыцаря (miles); в заключение подводится итог обсуждения и выносится приговор куртуазного суда:

И собравшися на зов и принявши меры,
Чтобы справедливости соблюсти примеры,
Молвил суд обычая, знания и веры: «Клирик
выше рыцаря в царствии Венеры!».

(Пер. М. Л. Гаспарова)

Несмотря на все свое значение, голиарды существовали на окраине интеллектуального движения. Несомненно, они ввели в оборот темы будущего, которые еще успеют обрести более достойный облик. Они живейшим образом представили среду, которая жаждала свободы. Они передали следующему веку немало идей о естественной морали, свободе нравов и вольномыслии, свою критику религиозного общества — все это мы найдем у университетских профессоров, в поэзии Рютблфа, в Романе о Розе Жана де Мена, в некоторых тезисах, осужденных в Париже в 1277 году. Однако в XIII столетии голиарды исчезают. Их задели преследования и проклятия, но и собственная склонность к чисто разрушительной критике не позволила им найти свое место в строительстве университета, который они так часто покидали, чтобы успеть насладиться жизнью и постранствовать. Закрепление интеллектуального движения происходило в организованных центрах, в университетах, откуда потихоньку удалились эти бродяги.

Абеляр

Петр Абеляр тоже был голиардом, но он был и чем-то много большим — славой этой парижской среды. Первым великим интеллектуалом современного типа — пусть в рамках modernitas XII века. Абеляр — это первый профессор.

Удивляет уже необычность его карьеры. Бретонец из-под Нанта, он родился в Пале в 1079 году и принадлежал к мелкому дворянству, жизнь которого становилась трудной вместе с началом развития денежной экономики. Он с радостью оставляет воинские труды своим братьям и обращается к учебе.

Абеляр отрекся от военных битв, оставив их ради других боев. Вечный спорщик, он станет, по словам Поля Виньо, рыцарем диалектики. Он все время куда-то спешит — туда, где начинается схватка. И всех будоражит, вызывая на каждом шагу горячие дискуссии.

Интеллектуальный крестовый поход фатально влечет его в Париж. Здесь раскрывается другая черта его характера — потребность разбивать идолы. Его вера в себя (de me presumens, как он в том охотно признавался), означающая не самовосхваление, но чувство собственного достоинства, побуждает его атаковать самого известного из парижских мэтров, Гильома из Шампо. Абеляр его провоцирует, припирает к стенке, похищает у него слушателей. Гильом гонит его прочь, однако поздно: молодой талант уже не заглушить, он сделался мэтром. Слушатели отправляются за ним в Мелён, затем в Корбейль, где он формирует школу. Тут человека, живущего одним интеллектом, предает тело: Абеляр заболел и должен был на несколько лет удалиться в Бретань.

Восстановив свои силы, он снова находит своего старого врага Гильома в Париже. Новые столкновения, потрясенный Гильом вынужден подправлять свое учение: он пытается учесть критику молодого противника. Последний этим не удовлетворяется и заходит столь далеко, что, в конце концов, принужден вновь отступить в Мелён. Тем не менее, победа Гильома стала его поражением: его покинули все ученики. Старый мэтр побежден и оставляет преподавание. Абеляр возвращается с триумфом и располагается именно там, откуда удалился его старый противник, на холме св. Женевьевы. Жребий брошен, парижская куль-

тура отныне и навсегда имеет своим центром не остров Сите, а гору, левый берег. Один человек определил судьбу квартала.

Абеляр страдает от того, что теперь у него нет достойного соперника. Его, как логика, бесит то, что теологи возвышаются над всеми прочими. Он дает себе зарок - самому сделаться богословом. И вновь становится студентом: спешит в Лан на лекции самого знаменитого богослова того времени, Ансельма Ланского. Слава Ансельма не смогла долго противостоять иконоборческой страсти горячего антитрадиционалиста.

Итак, я пришел к этому старцу, который был обязан славой больше своей долголетней преподавательской деятельности, нежели своему уму или памяти. Если кто-нибудь приходил к нему с целью разрешить какое-нибудь свое недоумение, то уходил от него с еще большим недоумением. Правда, его слушатели им восхищались, но он казался ничтожным вопрошавшим его о чем-либо. Он изумительно владел речью, но она была крайне бедна содержанием и лишена мысли. Зажигая огонь, он наполнял свой дом дымом, а не озарял его светом. Он был похож на древо с листвой, которое издали представлялось величественным, но вблизи и при внимательном рассмотрении оказывалось бесплодным. И вот, когда я подошел к этому древу с целью собрать с него плоды, оказалось, что это проклятая Господом смоковница или тот старый дуб, с которым сравнивает Помпея Лукан, говоря:

...Встала великого имени тень —

Словно дуб высокий среди плодородного поля.

Убедившись в этом на опыте, я недолго оставался в праздности под его сенью (Пер. В. А. Соколова).

Ему бросают вызов — показать, на что он сам годится. Он поднимает перчатку. Напоминают, что если он обладает глубокими познаниями в философии, то в богословии он невежда. Он отвечает, что будет руководствоваться тем же методом. Следует указание на его неопытность. Я с негодованием ответил, что в моем обычае разрешать вопросы, опираясь не на кропотливый труд, но на разум. Абеляр импровизирует комментарий на пророчества Иезекииля, вызывая восторг у слушателей. Из рук в руки переходят записи этой лекции, их копируют. Рост аудитории побуждает его продолжать комментарии. С этой целью он возвращается в Париж.

Элоиза

Пришла слава, которая была безжалостно прервана романом с Элоизой. Детали нам известны из необыкновенной автобиографии, своего рода исповеди — Historia Calamitatum, Истории моих бедствий.

Роман начался в духе Опасных связей. Абеляр не был повесой. Однако бес одолел этого интеллектуала 39 лет, знавшего любовь лишь по Овидию и по сочиняемым им самим стихам, — стихам голиарда, но по духу, а не по опыту. Он горд, что находится на вершине славы, и сам признается: Я считал уже себя единственным сохранившимся в мире философом... Элоиза — это еще одно завоевание, приложение к завоеваниям разума. Да и само это приключение возникло больше из головы, чем по зову плоти. Он узнает о племяннице каноника Фульберта: ей 17 лет, она очень недурна собой, а знаниями своими уже знаменита по всей Франции. Вот женщина, которая его достойна! Глупую он не потерпел бы, ему нравится, что она к тому же и хороша собой. Это вопрос вкуса и престижа. Он хладнокровно разрабатывает план, который ему более чем удается. Каноник вверяет Абеляру Элоизу как ученицу, ему льстит, что обучать ее будет такой знаменитый мэтр. При обсуждении платы Абеляр охотно принимает предложенные скуповатым Фульбертом стол и кров. Дьявол не дремлет: между учеником и ученицей словно пробегает молния. Интеллектуальное общение скоро переходит в общение плотское. Абеляр забрасывает преподавание, свои труды, ему не до них. Роман продолжается и углубляется. Рождается любовь, которая уже никогда не уйдет. Она переживет и неприятности, и драму.

Первая неприятность: тайное становится явным. Абеляр должен покинуть дом обманутого им хозяина. Они встречаются в другом месте, разлука только укрепляет их любовь. Она выше бесчестия.

Вторая неприятность: Элоиза беременна. Абеляр пользуется отсутствием Фульбера и похищает возлюбленную, переодев ее в монахиню, чтобы спрятать у своей сестры в Бретани. Элоиза рожает сына, получившего вычурное имя Астролябий. Опасно быть сыном пары интеллектуалов...

Третья неприятность: возникает проблема брака. В отчаянии Абеляр готов предложить Фульберту искупить свой грех, женясь

на Элоизе. В своем превосходном исследовании об этой знаменитой паре Этьен Жильсон показал, что отвращение Абеляра к супружеству связано не с тем, что он был клириком. Будучи простым посвященным, он мог жениться по всем канонам. Но он боялся, что, обзаведясь семьей, он подорвет свою карьеру преподавателя, станет насмешкой для школяров.