КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
XVII век — самостоятельный этап в истории зарубежных литератур 5 страница
| Глава 6. Литература барокко. Прециозность, вольнодумная поэзия. Бытописательный роман В литературе французского барокко получили отражение настроения сил, оппозиционных абсолютизму и поддерживавших его общественных групп, — с одной стороны, феодальной знати, стремившейся сохранить свою независимость и влияние в государстве, а с другой — широких народных масс и части буржуазии, недовольных усилением налогового гнета, произволом чиновничьего аппарата и т. д. Соответственно в литературе французского барокко можно выделить наряду с аристократическим направлением и демократическое, или «низовое» барокко. Эти два направления внутри одной художественной системы различались не только идеями, но и своеобразными способами организации материала, системой образов и спецификой художественной структуры произведений. Одной из разновидностей французской литературы барокко стала прециозная литература. Прециозность (от фр. précieux — драгоценный, изысканный) — особое, чисто французское культурно-бытовое явление, которое выражало особое мировосприятие и проявилось как в отношениях социальных, так и в своеобразном подходе к литературе и языку. В момент своего возникновения прециозность представляла попытку противопоставить грубости нравов, поведения, языка, оставшихся в наследие от периода войн и неупорядоченности общественной жизни, изысканность, изящество, утонченность чувств и их выражения. В этом отношении прециозная культура имела безусловно цивилизующее значение. Очагом прециозности были аристократические салоны, сыгравшие большую роль в социальной и интеллектуальной жизни своего времени. Они способствовали формированию новой светской культуры, в них создавались и новые литературные жанры — портрет, максимы, разрабатывалась особого рода поэзия. Среди первых салонов был известен салон маркизы де Рамбуйе, который существовал более полувека (1608—1665). По его образцу стали создаваться и другие салоны, многие из которых были оппозиционными по отношению ко двору. Прециозность отражала идеологию аристократии, стремившейся сохранить свое привилегированное положение в обществе. Это проявилось, прежде всего, в целой науке деликатного обхождения в повседневном быту. Социальная замкнутость, элитарность прециозной культуры, ориентированной на узкую аристократическую среду, получили отражение в особом языке, выработанном в прециозных салонах. Поскольку изысканные мысли должны были быть понятны только избранным, язык превращался в подлинную загадку, разрешить которую мог только посвященный. Образные выражения, метафоры, перифразы зашифровывали обычные бытовые понятия. Эта изысканность, которая была вызвана чувством кастовой исключительности, проявляла себя и в специфическом понимании сущности поэзии и ее назначения: поэзия — плод изысканного ума, предназначенный для таких же утонченных читателей; субъективизм здесь главенствовал над объективным отражением действительности. Прециозная литература разрабатывала жанры лирики и прозы. Галантная любовь, красота дам, отдельные эпизоды светской жизни служили материалом для многочисленных мадригалов, сонетов, посланий, рондо. Наиболее значительной фигурой среди прециозных поэтов является Венсан Вуатюр (Vincent Voiture, 1598—1648), постоянный посетитель салона маркизы де Рамбуйе. Некоторые из его стихотворений до сих пор являются украшением антологий французской поэзии (например, сонет «Красавице, встающей рано»), но часто он писал стихи «на случай», в его творчестве возвышенное начало сосуществовало с низменным («Стансы красавице, у которой рукава были засучены и грязны»). Яркое проявление прециозность получила в жанре романа, который пережил в течение века некоторую эволюцию. Первоначально в прециозной литературе получил популярность роман пасторальный. Это была своеобразная реакция на политику абсолютизма, на новые веяния рационализма и здравого смысла. Современную действительность пасторальный роман рассматривал как неприемлемую, враждебную и противопоставлял ей идеальную, иллюзорную действительность, прекрасный мир пасторальной мечты. Лучшим образцом такого рода романа стало обширное пятитомное произведение Оноре д’Юрфе (Honoré d’Urfé, 1568—1625) «Астрея» (1607—1625), героями которого, под видом пастухов и нимф, являются знатные молодые люди. Основное содержание их жизни — любовь, изысканные чувства, доступные лишь избранным. Однако для д’Юрфе, в отличие от его предшественников в жанре пасторального романа, характерно, несмотря на многие условности, стремление к правдоподобию: место действия романа — не химерическая Аркадия, а Галлия, любимая автором и хорошо ему знакомая провинция Форе и берега реки Линьон; названо и время действия — V в. н. э. Однако никаких реальных признаков той эпохи в романе нет. В жизни пастухов словно отразился быт провинциального дворянства XVII в., а нравы при дворе королевы Амазис — это нравы придворной аристократии. Особое значение имеет отражение в «Астрее» нового понимания любви. Страсть, в представлении д’Юрфе — нечто идеальное и одухотворенное; образ женщины в романе одухотворяется, становится предметом возвышенного пульта. Д’Юрфе осуждает грубое влечение страстей, столь обычное в обществе его времени, и прославляет достоинства «порядочной приязни», идею которой воплощает в романе его главный герой — Селадон. Любовь — это особый вид знания, она рождается из ясного понимания совершенства предмета чувства. Успех «Астреи» был огромен и длителен. Начиная с 1630-х годов пасторальный роман сменяется галантно-героическим, с рыцарской, военно-авантюрной или псевдоисторической тематикой. Это имело прямое отношение к политическим событиям во Франции тех лет. В условиях феодальных заговоров, смут, движения Фронды старинный куртуазный идеал начинает противопоставляться новым идеалам. Авторов галантно-героического романа отличала безудержная и вычурная фантазия. Обязательный авантюрный сюжет повествовал о разнообразных приключениях и испытаниях, которые выпадали на долю героя, стремящегося завоевать сердце жестокой красавицы. Эти многотомные романы в своеобразной форме отразили нравы и обычаи своего времени. Немалую роль в них играют исторические события. В романе Марена Леруа де Гомбервиля (Martin Le Roy de Gomberville, 1600—1674) «Изгнание Полександра» (1637—1651), в романах Готье де Кост де Ла Кальпренеда (Gautier de Coste de la Calprenède, 1610—1663) «Кассандра» (1642—1650), «Клеопатра» (1647—1658), «Фарамон» (1661—1670), а также в романах Мадлен де Скюдери (Madeleine de Scudery, 1607—1701), «Ибрагим, или Великий паша» (1641), «Артамен, или Великий Кир» (1649—1653), «Клелия» (1654—1661) авторы не только обращаются к историческому материалу, они по-своему переосмысливают исторические факты, исходя из морально-дидактического задания романа. Конечно, история в романе была чистой условностью, она лишь прикрывала изображение нравов и отношений современного общества. Романы повествовали о конкретных людях и событиях, и намеки эти легко улавливались современниками: они были «романами с ключом». Авторы считали, что их произведения должны иметь воспитательное значение, т.е. учить добродетели, формировать хорошие нравы. В них создавался идеальный тип «порядочного человека», главное для которого — долг. Любовная и героическая жизнь рисовалась в этих романах идеализированно и не всегда убедительно. Создатели их были хорошими психологами и умели описывать душевное состояние героев, но в сюжете, композиции, даже в языке романов нередко обнаруживались неправдоподобие, множество условностей. И хотя романы с достаточной полнотой отразили идеологию определенной части французского общества, именно благодаря им само понятие «роман» скоро стало восприниматься как синоним невероятного вымысла. Демократическая, «низовая» линия французского барокко представлена различными течениями. Видное место среди них занимает поэзия «либертенов» (вольнодумцев). «Либертинаж» представлял собой на протяжении XVII в. весьма влиятельное идейно-философское течение, которое стало своеобразным промежуточным звеном между ренессансным материализмом и мировоззрением просветителей XVIII в. Опираясь в большинстве случаев на философию Гассенди, «либертены» презирали всякого рода авторитеты, в том числе церковь и религию. Но в устах противников «либертинажа» этот термин звучал и как синоним распущенности. Самым талантливым и ярким представителем поэзии «либертенов» был Теофиль де Вио (Théophile de Viau, 1590—1626), автор многочисленных стихов на философские, моральные и любовные темы. Его смелая и дерзкая трактовка философско-религиозных вопросов навлекла на него жестокие преследования церкви. Теофилю де Вио не раз приходилось спасаться бегством, испытывать горечь изгнания. В 1625 г. он был обвинен в безбожии, заочно приговорен к сожжению на костре, потом схвачен и посажен в тюрьму. Смертный приговор был заменен пожизненным изгнанием, но тяжкие условия заключения подорвали здоровье поэта и он умер вскоре после выхода из тюрьмы. В поэзии Теофиля де Вио богатство красок и выразительная образность, присущие барокко, чередуются, а отчасти и сочетаются, как это показал советский исследователь Ю. Б. Виппер, с тенденциями формирующегося классицизма. Кроме лирических стихотворений (од, элегий, стансов) ему принадлежит также трагедия «Пирам и Тисба», написанная в духе барокко. Литература вольномыслия с ее откровенно сатирической направленностью нашла выражение в публицистических тенденциях, в открытом вмешательстве писателей в общественную жизнь. Так, в области поэзии значительную роль играла «бурлескная» поэзия (итал. burla — насмешка, шутка). Она была оппозиционной по отношению к абсолютизму, ибо критике подвергались и пороки буржуазного общества, она была также и протестом литературным: мифологические и героические эпопеи античности выворачивались «наизнанку», возвышенное и величественное нарочито смешивалось с обыденным и заурядным, что подрывало общепринятый в классицизме авторитет античного искусства. Бурлескные поэмы ниспровергали уже установившиеся жанровые каноны классицизма. Их возвышенные герои и те обстоятельства, в которых они действуют,— заурядные, грубые,— создавали сознательный диссонанс стиля и содержания. Таковы поэмы П. Скаррона «Тифон, или Гигантомахия» (1644) и «Перелицованный Вергилий» (1648—1652). Таковы и стихотворные памфлеты («мазаринады») П. Скаррона, Сирано де Бержерака и других авторов, написанные в годы Фронды и направленные против Мазарини. Они отличались яростными нападками на политику первого министра, сатирической остротой, меткостью наблюдений и намеренно вульгаризованным языком. Особую роль в литературе XVII в. сыграл бытописательный роман. Особенностью его был интерес к обыденному быту и жизни простых людей. Отсюда пародийная полемическая направленность и стремление изображать в литературе реальную действительность без всяких прикрас, изнанку жизни. Основной интерес писателей был сосредоточен на судьбе простого человека, что свидетельствовало о процессе демократизации литературы. Одновременно с этим среда перестает быть фоном, писатель начинает улавливать и отражать закономерности общественной жизни, социальные силы, которые определяют судьбу его героев. Интерес к будничному, обыденному, к жизни простонародья, приводил к детальным описаниям различных подробностей действительности. Иногда эта действительность изображалась в карикатурно грубой форме, что было своего рода реакцией на изысканность прециозной литературы. Нарочитой «приземленностью», тягой к эмпиризму описаний бытописательный роман Франции XVII в. существенно отличался от произведений ренессансного реализма предшествующей эпохи, в которых правдивое изображение реалий жизни подчинялось поискам внутренней гармонии, культу красоты человека и природы. Шарль Сорель (Charles Sorel, 1602—1674) — автор большого числа сочинений, среди которых были и стихи, и романы, и теоретические трактаты. Но в истории литературы он остался, прежде всего, автором романа «Правдивое комическое жизнеописание Франсиона» (1623—33), который отличается глубокой жизненностью содержания. Герой его, обычный, заурядный человек («Франсион» — человек из Франции), действующий в обыденных обстоятельствах, часто весьма неприглядных. В приключениях его нет ничего героического. В романе изображены и Париж, и провинция; автор нарочито откровенен в изображении характеров и поступков персонажей. Исходя из убеждения, что «хорошо пишет тот, кто следует природе своего дарования», Сорель отвергает условный мир добродетельных героев, лживые великосветские формы и обращается к правдивому повествованию. Его роман как бы вырос из повседневной жизни, в нем использован самый злободневный материал, притом — откровенно сатирически. Приключения героя дают Сорелю возможности изобразить жизнь различных слоев населения. Он описывает и двор, и придворных, и поместное дворянство, и буржуазный, мещанский мир, не скрывая своего презрения к знати и сочувствия к обедневшим деклассированным дворянам, каковым является его герой. Он сделал крестьянина полноправным литературным персонажем. В романе описаны парижское дно, целые корпорации воров, темный, скрытый от посторонних глаз Париж. Знакомит нас роман и с миром школьным, с коллежами, в которых обучение основано на уродливых, изживших себя традиционных устоях; с миром чиновным, показывая, что подлинные преступления вершатся во Франции именем закона; с миром литературным. Одним словом, в романе дано широкое полотно французской жизни, на фоне которого активно действует главный герой, умный авантюрист, веселый, смелый и по-своему благородный, наделенный практическим здравым смыслом. Другое произведение Ш. Сореля — «Экстравагантный пастух» (1627) — роман полемический, направленный против господствующих литературных тенденций. Для этой цели Сорель воспользовался тем же приемом пародии, что и Сервантес. Герой повествования Сореля — Луи, сын парижского купца, подобно Дон Кихоту начитался романов, на этот раз галантно-пасторальных, и, подобно герою Сервантеса, он решает действовать сообразно с требованиями любимых им произведений. В приключениях Луи высмеиваются ходовые приемы и штампы такого рода сочинений, в частности, «Астреи» д’Юрфе. Свои философские и эстетические воззрения Сорель наиболее полно выразил в трактатах «Всеобщая наука» (1668), «Французская библиотека» (1664), «О знании хороших книг» (1671). Исходным пунктом философии Сореля был материалистический эмпиризм, противопоставление опытного знания схоластике и философским авторитетам. С этим связано и определение Сорелем сущности и значения искусства Отношение искусства к действительности — это «совершенное подражание», что исключает возможность эстетического отбора, деления жизненных явлений на «возвышенные» и «низменные», идеализацию жизни, использование мифологических или исторических сюжетов. Описывая действительно происходящее, писатель, по мысли Сореля, должен отбирать такие лица и события, в которых воплощена сила обобщения, т. е. типическое. Писатель должен исходить из опытного познания фактов, и его творчество принесет пользу лишь в том случае, если будет правдиво изображать свое время. Литература имеет общественное назначение — она должна поучать, воспитывать читателя. Таким образом, эстетические воззрения Сореля в чем-то существенном предвосхищали реалистическую эстетику. Но в своей творческой практике писатель далеко не всегда мог подняться над прямолинейным, мелочно эмпирическим изображением действительности. То же самое можно сказать и о прозе Скаррона. Поль Скаррон (Paul Scarron, 1610—1660), оригинальный бурлескный поэт, драматург, один из предшественников Мольера, автор «Трагикомических новелл» (1656), в своем основном произведении — «Комическом романе» (1651—1657) описал странствования по провинции бродячей труппы комедиантов. Этот роман имел явную пародийную направленность, в нем высмеиваются создатели неправдоподобных романов, пародируются подвиги их героев с помощью изображения неприглядных сторон жизни и грубых комических ситуаций. Одно из главных достоинств «Комического романа» — правдивое изображение в нем провинциальной жизни с ее мелочностью, невежеством, скукой, духом накопительства. В этом бытовом романе достоверно описываются грязные дороги, постоялые дворы, площади и улицы города Манса и его обитатели: паразитическое поместное дворянство, неумело подражающее столичному; циничное и алчное духовенство; консервативные чиновники, у каждого из которых на совести немало темных дел; хозяева постоялых дворов, одержимые манией приобретательства. Им противопоставлены актеры небольшой странствующей труппы — Дестен, Этуаль, Анжелика, Каверн и другие. И хотя профессия актера в те времена все еще считалась презренной, недостойной уважения, Скаррон не скрывает своей симпатии к этим «людям вне общества». Благородные, честные, умные и скромные, актеры являются в романе носителями положительного начала. Романы Сореля и Скаррона являются характерным выражением художественных принципов «низовой» линии барокко: авантюрный сюжет, способы композиции (как правило, нанизывание случайных эпизодов, связанных с формированием героя или сообщества персонажей), неожиданные диссонансы, контрасты как в судьбе героя, так и в его отношении к жизни. Необходимо отметить и воздействие на творчество этих французских романистов литературы испанского барокко, в частности плутовского романа. Эта связь с испанской литературной традицией особенно заметна в «Трагикомических новеллах» и пьесах Скаррона, сюжеты которых заимствованы у испанских писателей того времени. Третий известный автор бытописательного романа — Антуан Фюретьер (Antoine Furetière, 1620—1688) — стоит несколько особняком среди представителей этого жанра. В творчестве его можно обнаружить не только стремление к правдивости, но и реалистические тенденции. Художественная организация его романа явно отлична от системы его предшественников. В «Мещанском романе» (1666) А. Фюретьер изобразил быт и нравы парижской буржуазии середины XVII в. Его литературным принципом, эстетической нормой было изображение обыденного мира, заурядных людей и их привычных дел. Действительность, какова она есть, воспроизводится Фюретьером без грубости и карикатурности, однако при этом преследуются сатирические цели. В романе изображены мещанские нравы, обычаи, стародавние устои; описан Париж, его улицы и дома. В нем обрисованы многие характерные типы. Таков прокурор Воллишон, нечестный и алчный, который наделен «врожденным отвращением к истине» и «смотрит на чужое добро, как кошка на птицу в клетке». Его жена — бережливая хозяйка, строгая мать, при всей своей ограниченности обладающая известным здравым смыслом. Их дочь — Жавотта, воспитанная в строгости и невежестве, а также хитрая и проницательная Лукреция, воспитанием которой вообще пренебрегали,— всем своим обликом и поведением демонстрируют печальные последствия и той, и другой крайности. Перед читателем проходят судейские чиновники и различные типы сутяг; маркизы, писатели, посетители литературного салона. Фюретьер внимательно прослеживает роль человека в обществе и характеры своих героев объясняет их социальным положением и воздействием на них окружающей среды. Он стремится уловить закономерности общественной жизни и рисует человека как существо социальное, наделяя его чертами, типичными для определенной группы. Движущее начало поступков его героев — жажда денег. Автор романа показывает не только сословные различия, но и их стирание как результат исторического процесса. Неприятие им самого духа прециозного романа вызывалось его реалистическими, а не пародийными установками. Эти реалистические принципы проявились при анализе социально-бытовых противоречий личности и общества. Публицистические тенденции, свойственные литературе XVII столетия и связанные с критическим отношением к действительности, нашли выражение и в жанре утопического романа, имевшего глубокое историческое значение. В романах-утопиях подвергались переоценке традиционные воззрения, устои, институты, в них решались философские, естественно-научные вопросы. Сирано де Бержерак (Cyrano de Bergerac, 1619—1655), драматург и романист, в своих утопиях «Государства и империи Луны» (1657), «Государства и империи Солнца» (1662), опубликованных посмертно, выразил самые передовые научные, философские идеи своего времени. Его любознательные герои с помощью изобретенных ими механизмов попадают на Луну, где общаются с ее обитателями. Основной интерес в романах Сирано де Бержерака представляют беседы и споры его героев с загадочными существами и с философами, с которыми их сталкивает путешествие. Схоластической философии, религиозному мировоззрению Сирано де Бержерак противопоставляет веру в силу разума и науки. Убежденный сторонник передовой философии П. Гассенди, воззрения которого излагаются в его романах в беллетристической форме, Сирано де Бержерак — материалист, признающий вечность материи и ее атомное строение, единство материального мира; он сенсуалист в теории познания. В своих натурфилософских взглядах Сирано де Бержерак утверждает принцип гелиоцентризма. Взглядам Сирано де Бержерака был свойствен эволюционизм: для него эволюция материи проявляется в иерархии форм ее существования, возникших в результате ее развития; создание человека — это лишь изменение материи, свидетельство усложненности ее организации. Сирано де Бержерак отрицал бессмертие души, высмеивал догматы Священного писания, сатирически рисовал духовенство, видя в нем душителя свободной мысли. Он выявлял политическую сущность церкви, которая вместе с государственной системой подавляет человека. Главными пороками современного общественного устройства он считал сословное неравенство, неограниченное господство частной собственности, невежество и предрассудки, которые тормозят прогресс. В идеальном государстве он хотел бы видеть всех граждан философами, которые руководствовались бы разумными началами. Главный путь к достижению общественного идеала Сирано де Бержерак усматривал в развитии наук и просвещения. Сирано де Бержерак был не единственным автором утопий. Дени Верас д’Алле (Denis Veiras d’Alais, ок. 1630—ок. 1700), автор «Истории севарамбов» (1677—1679), и Габриель де Фуаньи (Gabriel de Foigny, ок. 1630—1692), автор «Приключений Жака Садёра с открытием Южной земли» (1676), использовали прием путешествия в воображаемую новооткрытую страну. В «правдивых записках» капитана Седена Верас рисует общество, основанное на коммунистических началах, без сословного деления и частной собственности; в идеальном государстве Фуаньи также царит всеобщее равенство, все блага распределяются поровну, а отношения между людьми строятся на основах разума и справедливости. Обращение писателей к жанру утопии объяснялось не только недовольством общественными порядками, но и тем, что в социальной действительности XVII в. отсутствовали конкретные условия для преобразования общества. |
| Глава 7. Драматургия Пьера Корнеля Художественная система французского классицизма получила наиболее полное законченное выражение в жанре трагедии. Ее создателем по праву считается Пьер Корнель (Pierre Corneille, 1606—1684). И хотя сам он в своих теоретических трудах нередко полемизировал с последовательными приверженцами классицистской доктрины, а его пьесы позднего периода обнаруживают явное тяготение к принципам барочной драматургии, именно произведения Корнеля определили в 1630-х годах наиболее общие типологические черты французской классицистской трагедии. В развитии французской драматургии XVII в. Корнель и Расин знаменуют два существенно различных этапа. Они сами ощущали это довольно остро и выступали как противники и в теоретических вопросах, и в реальной художественной практике. Но в масштабах мировой драматургии они воспринимались как два последовательных звена единой системы, единого типа драматического искусства, противопоставляемого (сочувственно или критически) принципиально иному типу драмы — шекспировской или, позднее, романтической. Творчество Корнеля складывалось в атмосфере напряженной политической борьбы 1620—1640-х годов, когда французский абсолютизм стремился к утверждению своего авторитета, когда кардинал Ришелье, всесильный министр при слабом короле, беспощадно расправлялся с любыми проявлениями своеволия и оппозиции, откуда бы они ни исходили — из среды старой феодальной аристократии или из гущи взбунтовавшихся крестьянских масс. Активизация политической мысли, вдохновляемая самим Ришелье, должна была создать идеологическую опору и обоснование королевской власти, она поставила в центре внимания литераторов общественно-политическую проблематику. Трагедия Корнеля выросла на этой основе, и он сохранил верность избранному им кругу проблем на всем протяжении своей творческой жизни. Биография Корнеля небогата внешними событиями. Он родился в Руане, главном городе Нормандии, в семье адвоката. Как и большинство молодых людей его круга, обучался в иезуитском коллеже, откуда вынес хорошее знание латыни, римской истории и литературы. Здесь же сформировались и философские основы его мировоззрения, получившие отражение в его творчестве. Это были идеи неостоицизма в обоих его вариантах — светском, почерпнутом из учения римских философов-стоиков (прежде всего Сенеки, который был близок Корнелю и как драматург), и духовном — католической концепции свободной воли, которую усердно разрабатывали в своих сочинениях иезуиты. По окончании коллежа он изучал право и готовился стать адвокатом, но его юридической карьере помешало полное отсутствие ораторских способностей. Первыми литературными опытами Корнеля были мелкие галантные стихи, эпиграммы и другие незначительные поэтические произведения. В 1629 г. он написал свою первую комедию в стихах «Мелита, или Подложные письма», которую решился показать известному парижскому актеру Мондори, гастролировавшему со своей труппой в Руане. Мондори опытным глазом актера и главы труппы сумел оценить новизну пьесы и поставил ее в Париже, где она была хорошо встречена публикой. Ободренный успехом молодой автор, последовавший за труппой в столицу, поставил в этом театре еще несколько комедий: «Вдова», «Галерея Суда», «Компаньонка», «Королевская площадь» (1632—1635), а также трагикомедию «Клитандр» (1630). Пьесы Корнеля заметно выделялись на фоне современного комедийного репертуара тонкостью психологических зарисовок, изяществом поэтической формы, постановкой нравственных вопросов. Корнель решительно отошел от примитивных приемов, характерных для комедии того времени, — от непристойных шуток и намеков, палочных ударов и прочих грубоватых эффектов, идущих от традиций народного фарса. Его персонажи — благовоспитанные светские молодые люди и девицы, ведущие изящную любовную игру, в которой минутный каприз, случайные размолвки, смена настроения не могут служить сколько-нибудь серьезным препятствием для счастливого соединения влюбленных пар. Однако наряду с этим намечаются и более серьезные нравственные и социальные проблемы. Так, в «Компаньонке» красивая, остроумная, хорошо воспитанная девушка, живущая на положении бедной родственницы-компаньонки при богатой невесте, с горечью убеждается, что все ее достоинства оказываются бессильными в сравнении с внушительным приданым соперницы. Кавалерами, галантно ухаживающими за ней, руководит отнюдь не любовь, а трезвый практический расчет, заставляющий их домогаться руки богатой наследницы. В «Королевской площади» глубокое чувство героини наталкивается на черствый эгоизм и вероломство ее возлюбленного, превыше всего ставящего свою «свободу» — в том числе и от моральных обязательств. Ранние комедии Корнеля, как и более поздняя и самая известная, «Лжец» (1643, по мотивам комедии испанского драматурга Аларкона «Сомнительная правда»), еще лишены той сатирической остроты в постановке социальных проблем, которая будет присуща комедиям Мольера. Комедии Корнеля затрагивают более второстепенные аспекты нравственной жизни общества, но отражают их психологически достоверно и тонко. Компактно построенное лаконичное действие, умелое раскрытие характеров, принадлежащих определенной, точно обозначенной социальной среде, гибкий изящных стих — все это определило их новизну и вместе с тем подготовило почву для того расцвета классической комедии, который мы увидим четверть века спустя в творчестве Мольера. Для самого Корнеля эти первые театральные опыты стали хорошей школой драматического мастерства. Он научился писать «правильные» пьесы, соблюдать правило трех единств, о котором узнал впервые только приехав в Париж, усвоил приемы психологического анализа, так пригодившиеся ему впоследствии в его серьезных пьесах. Первым опытом Корнеля в трагическом жанре явилась «Медея» (1635), написанная на основе одноименной трагедии Сенеки. В древний мифологический сюжет Корнель вложил современное содержание — столкновение страстного чувства оскорбленной и покинутой женщины с холодным расчетом политического честолюбца. В обобщенной, казалось бы, вневременной оболочке античного мифа отчетливо проступают черты современной психологии, актуальных нравственных проблем. Однако подлинный триумф принесла Корнелю не «Медея», а трагикомедия «Сид» (1637), открывшая новую эру в истории французского театра и драматургии. Поставленная той же труппой Мондори, она имела успех, какого до тех пор не знала французская сцена. В этой трагедии Корнель впервые воплотил основную морально-философскую проблему французского классицизма — борьбу долга и чувства, которая стала средоточием драматического интереса. Вопреки уже сложившейся традиции, Корнель обратился не к античным источникам, а к пьесе современного испанского драматурга Гильена де Кастро «Юность Сида» (1618). Романтическая история любви испанского рыцаря, будущего героя реконкисты Родриго Диаса к донье Химене, дочери убитого им на поединке графа Гормаса, послужила основой для напряженной нравственной коллизии. Взаимное чувство молодой пары, вначале ничем не омраченное, вступает в противоречие с феодальным понятием родовой чести: Родриго обязан отомстить за незаслуженное оскорбление — пощечину, нанесенную его старому отцу, и вызвать на дуэль отца своей возлюбленной. Это решение он принимает после тяжелой душевной борьбы, о которой говорится в его знаменитых «стансах»: Я сам с собой в войну вступил: Помериться любовь решила с долгом силой. Чтоб за отца отмстить, проститься надо с милой. Тот будит гнев во мне, та сдерживает пыл. Что я ни изберу — разрыв навек с любимой Иль срам неизгладимый, Мне все равно от долгих мук сгорать. (I, 6. Пер. Ю. Корнеева) В данном случае Корнель отступает от.ставшего строго обязательным в трагедии александрийского стиха (двенадцатисложный стих с парными рифмами и цезурой после 6 слога) и обращается к более сложной, строфической форме с чередованием разностопных строк и варьированным расположением рифм. Каждая строфа заканчивается именем Химены, образующим тематический центр всего монолога. Основной композиционный прием — антитеза, выражающая борьбу в душе героя. Все эти приемы, при общем рационалистическом характере психологического самоанализа, вносят в трагедию струю лиризма и взволнованности, в целом несвойственную стилю французской классической трагедии. Убийство на поединке графа Гормаса переносит внутренний драматический конфликт в душу Химены: теперь она, как некогда ее возлюбленный, оказывается перед таким же мучительным решением проблемы чувства и долга. Она обязана отомстить за отца и потребовать казни Родриго, чтобы соблюсти долг чести и остаться достойной любимого: Я в твердости с тобой обязана сравниться. Достоин стал меня ты, кровь мою пролив; Достойна стану я тебя, тебе отмстив. (III, 4. Пер. Ю. Корнеева) Этот симметрично выступающий в пьесе нравственный конфликт в обоих случаях решается в духе морально-философской концепции «свободней воли» — разумный долг торжествует над «неразумной» страстью. Внешне в своем поведении герои неукоснительно следуют этому принципу. Но если бы Корнель ограничился внешним поведением, «Сид» вряд ли стал бы той эпохальной пьесой, которая на два века определила тип и характер французской трагедии. Художественная правда ставит под сомнение отвлеченную моральную схему. Для Корнеля долг родовой чести не способен уравновесить силу живого чувства двух любящих. Долг этот не является безусловно «разумным» началом — ведь источником конфликта послужило не противоборство двух равноправных высоких идей, а всего лишь оскорбленное тщеславие графа Гормаса, обойденного монаршей милостью: король избрал воспитателем своего сына не его, а отца Родриго. Акт индивидуального своеволия, зависть честолюбца приводит к трагическому столкновению и разрушает счастье молодой четы. Корнель не мог признать абсолютную ценность этого индивидуалистически понимаемого долга и свести содержание пьесы к стоическому отречению героев от любви: вопреки своим поступкам, они продолжают любить друг друга. Психологическое, идейное и сюжетное разрешение конфликта Корнель находит, вводя в пьесу истинно высокое сверхличное начало, высший долг, перед которым вынуждены склониться и любовь, и родовая честь. Поворот в судьбах героев определяется патриотическим подвигом Родриго, геройски сразившегося с войском мавров и спасшего свою страну. Этот мотив вводит в пьесу истинную нравственную меру вещей и одновременно служит толчком к благополучной развязке: национальный герой поставлен над обычными правовыми нормами, над обычным судом и наказанием. Химена вынуждена отказаться от мести за отца, подчиниться воле короля и согласиться стать женой спасителя отечества. Таким образом, счастливый конец пьесы, за который критика сурово упрекала Корнеля, не является ни внешним искусственным приемом, ни моральным компромиссом героев, якобы поступившихся своими принципами в угоду чувству. Так же как ранее чувство было принесено ими в жертву феодальной чести, фамильному долгу, так сейчас этот долг отступает перед более высоким государственным началом. Принципиальная новизна «Сида», заключенная в остроте внутреннего конфликта, определила небывалый успех пьесы. Но она же вызвала настороженное и неприязненное отношение к «Сиду» кардинала Ришелье. Героизация феодальной рыцарской чести представлялась в политической обстановке 1630-х годов крайне несвоевременной, а защита ее на поединке вступала в прямое противоречие с официальным запретом дуэлей, которые сурово карались законом. Королевская власть выступала в пьесе как совершенно второстепенная сила, лишь формально участвующая в действии. Наконец, не последнюю роль в недовольстве министра играло и само обращение к испанскому сюжету и персонажам в тот момент, когда Франция вела долгую и изнурительную войну с Испанией, а при дворе действовала враждебная Ришелье «испанская партия» королевы Анны Австрийской. Официальное недовольство «Сидом» нашло опору и в литературной среде. Ошеломляющий успех пьесы, сразу выдвинувший Корнеля на первое место среди его собратьев по перу, вызвал множество злобных и несправедливых нападок на драматурга. На протяжении одного года появилось свыше двадцати критических сочинений, составивших так называемую «битву по поводу „Сида”». Главный противник Корнеля драматург Жорж Скюдери обратился за поддержкой к Французской Академии. Тем самым «битва» вышла за пределы литературной среды и приобрела широкий общественный резонанс. Академия находилась под непосредственным контролем Ришелье. Она трижды представляла ему свое суждение о «Сиде», но лишь третий вариант, составленный секретарем Академии Шапленом, был одобрен министром и опубликован в начале 1638 г. под названием «Мнение Французской Академии о трагикомедии „Сид”» (жанровое определение пьесы, данное самим Корнелем, объясняется прежде всего благополучным концом, нетрадиционным «романическим» сюжетом и тем, что главные персонажи не принадлежали к «высокому» разряду царей или героев). Признавая отдельные достоинства пьесы, Академия подвергла придирчивой критике отклонения от правил — перегруженность действия внешними событиями, требовавшими, по ее подсчетам, не менее 36 часов (вместо дозволенных 24), введение второй сюжетной линии (неразделенная любовь инфанты к Родриго), использование свободных строфических форм и т. д. Но главный упрек, вслед за Скюдери, был адресован «безнравственности» героини, нарушившей, по мнению Академии, правдоподобие пьесы. То, что эпизод женитьбы Родриго на дочери убитого им графа представлен во многих более ранних источниках, не мог, по мысли авторов, служить поэту оправданием, ибо «разум делает достоянием эпической и драматической поэзии именно правдоподобное, а не правдивое... Бывает такая чудовищная правда, изображения которой следует избегать для блага общества». Изображение облагороженной правды, ориентация не на исторически достоверное, а на правдоподобное, т. е. на общепринятую нравственную норму, стала в дальнейшем одним из главных принципов классицистской поэтики и основным пунктом расхождения с ней Корнеля. Упреки, брошенные «Сиду», отражали реальные особенности, отличавшие его от современных «правильных» трагедий. Но именно эти особенности определили драматическое напряжение, динамизм, обеспечившие пьесе долгую сценическую жизнь. «Сид» и поныне входит в мировой театральный репертуар. Эти же «недостатки» пьесы были два века спустя после ее создания высоко оценены романтиками, исключившими «Сида» из числа отвергаемых ими классицистских трагедий. Необычность его драматической структуры оценил и молодой Пушкин, писавший в 1825 г. Н. Н. Раевскому: «Истинные гении трагедии никогда не заботились о правдоподобии. Посмотрите, как Корнель ловко управился с Сидом “А, вам угодно соблюдение правила о 24 часах? Извольте” — и нагромоздил событий на 4 месяца» [9]. Дискуссия о «Сиде» послужила поводом для четкой формулировки правил классической трагедии. «Мнение Французской Академии о трагикомедии “Сид”» стало одним из программных манифестов классической школы. Под впечатлением от столь суровой критики Корнель покинул Париж и вернулся в Руан. Он подумывал даже отказаться от литературной деятельности. Однако менее чем через три года он вновь появился в столице с двумя трагедиями из римской истории: «Гораций» и «Цинна». Обе они были поставлены в 1640 г. в том же театре Марэ, что и предыдущие пьесы Корнеля. Морально-философский конфликт между страстью и долгом переносится здесь в иную плоскость: стоическое отречение от личного чувства совершается во имя высокой государственной идеи. Долг приобретает сверхличное значение. Слава и величие родины, государства образуют новую патриотическую героику, которая в «Сиде» еще только намечалась как вторая тема пьесы. Сюжет «Горация» заимствован у римского историка Тита Ливия и относится к полулегендарному периоду «семи царей». Однако тема монархической власти как таковой не ставится в трагедии, а царь Тулл играет в ней еще менее значительную роль, чем кастильский король Фернандо в «Сиде». Корнеля интересует здесь не конкретная форма государственной власти, а государство как высший обобщенный принцип, требующий от отдельной личности беспрекословного подчинения во имя всеобщего блага. Классическим примером могучей державы считался в эпоху Корнеля древний Рим, а источник его силы и авторитета драматург видит в стоическом отречении граждан от личных интересов ради пользы государства. Эту нравственно-политическую проблему Корнель раскрывает, избрав лаконичный напряженный сюжет. Источником драматического конфликта служит политическое соперничество двух городов — Рима и Альбы-Лонги, жители которых издавна связаны родственными и брачными узами. Члены одной семьи оказываются втянутыми в конфликт двух враждующих сторон. Одна из героинь трагедии альбанка Сабина, жена римлянина Горация, с горечью говорит об этой вражде и о своих страданиях: Пусть на тебя, о Рим, восстанет вражий меч, Который ненависть во мне бы мог зажечь! Но рать альбанская с твоей сразится ратью, В одной из них мой муж, в другой родные братья... Кто бы ни победил сегодня в ратном споре, От славы отвратясь, я буду там, где горе. Среди жестоких бед, о сердце, уготовь Повергшим — ненависть, поверженным — любовь! (I, 1. Пер. Н. Рыковой) Судьба городов должна решиться в тройном поединке выставленных каждой стороной бойцов — породнившихся между собой римлян Горациев и альбанцев Куриациев. Оказавшись перед трагической необходимостью — сразиться во славу отечества с близкими родичами, герои Корнеля по-разному воспринимают свой гражданский долг. Гораций гордится непомерностью предъявленного ему требования, видит в этом проявление высшего доверия государства к своему гражданину, призванному защищать его: Но смерть нести врагу за честь родного края, В сопернике своем себя же узнавая, Когда защитником противной стороны — Жених родной сестры, любимый брат жены, И в бой идти скорбя, но восставая все же На кровь, которая была своей дороже,— Такая мощь души лишь нам судьбой дана… (II, 3. Пер. Н. Рыковой) Куриаций, покоряясь велению родного города, внутренне, однако, протестует против него, не может и не хочет подавить в себе человеческое начало — дружбу и любовь: Мне выбор показал, что Альбою ценим Не меньше я, чем вас надменный ценит Рим. Я буду ей служить, как ты — своей отчизне; Я тверд, но не могу забыть любви и жизни... Мне дружбы нашей жаль, хоть дорога награда, А если большего величья Риму надо, То я не римлянин, и потому во мне Все человечное угасло не вполне. (II, 3. Пер. Н. Рыковой) В этой сцене мы видим характерный для драматической техники Корнеля прием контрастного противопоставления двух позиций, которые реализуются не в поступках героев, а в их словах. Если в «Сиде» Родриго и Химена, оказавшись в одинаковой ситуации, вели себя одинаково и обосновывали принятое решение одними и теми же доводами, то в «Горации», при одинаково принятом решении, оценка героями и самой ситуации, и своего поведения оказывается принципиально разной. Политическая идея слепого подчинения индивида воле государства, воплощенная в одном из героев — Горации, вступает в конфликт с гуманистической этикой, с признанием естественных человеческих чувств в лице Куриация. И в отличие от «Сида», конфликт этот не получает благополучного разрешения. Гораций выходит победителем из поединка, он убивает на поле сражения всех трех братьев Куриациев, в том числе жениха своей сестры Камиллы, которая встречает его гневным проклятием (IV, 5). Этот знаменитый монолог, служивший школой декламационного искусства многим поколениям актрис, обращен одновременно к Горацию, упоенному своим жестоким торжеством, и к той силе, которая послала его на бой с близкими — неумолимому в своем властолюбии Риму. Проклятие Камиллы построено на риторическом эффекте «пророчества» крушения Римской империи под натиском внешних и внутренних врагов. Смысл этого пророчества возвращает нас к основной трагической дилемме пьесы: суровое подавление всего человеческого, которое было источником мощи поднимающегося молодого государства, станет когда-нибудь источником его падения и гибели. Оскорбленный в своих патриотических чувствах Гораций убивает сестру. Однако так же, как в «Сиде», к спасителю отечества неприменимы обычные нормы правосудия. Защитником Горация выступает его старик-отец, оправдывающий убийство Камиллы патриотическим негодованием воина-победителя. Таким образом, трагедия кончается благополучно для главного героя, дважды избежавшего смерти — на поле сражения и на людском суде. Но основной драматический конфликт не получает гармонического разрешения. Центральная проблема пьесы — взаимоотношения личности и государства — предстает в трагическом аспекте, и конечное торжество стоического самоотречения и утверждение гражданственной идеи не снимает этого трагизма. Тем не менее на протяжении долгой сценической жизни «Горация» именно эта гражданственность пьесы определяла ее общественную актуальность и успех; так было, например, в годы Французской буржуазной революции, когда трагедия Корнеля пользовалась большой популярностью и многократно ставилась на революционной сцене. По своей структуре «Гораций» гораздо больше отвечает требованиям классической поэтики, чем «Сид». Внешнее действие здесь сведено к минимуму, оно начинается в момент, когда драматический конфликт уже налицо и дальше лишь происходит его развитие. Никакие посторонние, привходящие фабульные линии не осложняют основной; драматический интерес сосредоточен вокруг трех главных персонажей — Горация, Камиллы и Куриация. Обращает на себя внимание и симметричная расстановка действующих лиц, соответствующая их родственным отношениям и происхождению (римляне — альбанцы). На фоне этой строгой симметрии особенно отчетливо проступает противоположность внутренних позиций героев. Прием антитезы пронизывает всю художественную структуру пьесы, включая и построение стиха, как правило распадающегося на два противоположных по смыслу полустишия. «Гораций» окончательно утвердил канонический тип классической трагедии, а следующие пьесы Корнеля — «Цинна» и «Полиевкт» закрепили его. В «Цинне» Корнель, развивая тему взаимоотношения государственного и личного начал, вновь обращается к римской истории, на этот раз — к Риму эпохи становления империи. Полное название трагедии — «Цинна, или О милосердии Августа». Сюжет ее заимствован из трактата Сенеки «О милосердии». Но были и другие, более актуальные предпосылки для избрания столь необычной темы. 1630-е годы в истории Франции отмечены многочисленными жестокими репрессиями по отношению к участникам заговоров, кровавой расправой с восставшими нормандскими крестьянами (так называемое «восстание босоногих» в 1639 г.). Корнель писал свою трагедию в родном Руане, где на главной площади совершались пытки и казни мятежников Проблема сильной и одновременно милосердной, гуманной власти решается Корнелем на материале начального периода царствования Августа, первого римского императора. Узнав о заговоре, угрожающем его власти и жизни, Август сперва хочет беспощадно расправиться с виновными, как он это делал уже не раз. Он действует под влиянием своих «страстей» — честолюбия, мстительности, страха за свою безопасность. Но его жена Ливия взывает к голосу «разума», предостерегая Августа от продолжения кровопролития и жестокостей. Таким образом, в «Цинне» гуманное и государственное начала не противопоставлены друг другу, как в «Горации», не порождают трагический конфликт, а гармонически согласуются. Государственная мудрость, благо государства и правителя заключаются в милосердии. Прощение заговорщиков, посягавших на жизнь императора, — не только акт гуманности, но и благоразумный политический шаг, способный снискать популярность новому властелину и укрепить его еще шаткий трон. Истинным героем пьесы является не Цинна, имя которого вынесено в заглавие, а Август. Именно он стоит перед решением нравственной и политической проблемы, составляющей идейный стержень трагедии, и следовательно, его воля определяет развитие действия и развязку. По сравнению с Августом Цинна выглядит слабым и колеблющимся в своих убеждениях. Главный мотив его борьбы против Августа — не столько приверженность республиканским свободам, попранным Августом, сколько любовь к Эмилии, жаждущей отомстить императору за казнь своего отца. Все трое заговорщиков — Эмилия и влюбленные в нее Цинна и Максим — хотя и произносят пламенные патетические монологи в защиту свободы, действуют, по сути дела, под влиянием личных мотивов — любви, мести, соперничества, иными словами — следуют «страстям», а не «разуму». Соответственно их нравственное «перерождение» в конце трагедии, под влиянием гуманного акта императора, простившего заговорщиков и соединившего Цинну и Эмилию (Максим, узнав о раскрытии заговора, кончает с собой), выглядит чересчур поспешным и психологически мало убедительным. Между тем, «перерождение» самого Августа — плод размышлений, внутренней борьбы, подавления «страстей» во имя торжества разума и справедливости. В «Цинне» в отличие от «Горация», трагизм снимается не только благополучной для главных героев развязкой, но и внутренним торжеством разумного и гуманного принципа. Однако иллюзорность такого оптимистического решения серьезной нравственно-политической проблемы слишком явно выступала на фоне реальной политической обстановки времени. Идеализированный образ милосердного и разумного государя не имел никакой опоры в современной действительности — ни слабый и ничтожный, подозрительный и капризный Людовик XIII, ни неумолимый в своей жестокости кардинал Ришелье не соответствовали главному герою корнелевской трагедии. Новый подход к разрешению драматического конфликта отразился и на внешней форме трагедии. Действие здесь сведено к минимуму (даже то действие за кулисами, которое не показывалось на сцене, но о котором, согласно правилам классической поэтики, только рассказывалось); оно гораздо беднее событиями, чем в «Горации». Зато чрезвычайно разрастаются рассказы об исторических событиях предшествующих лет, создающих предпосылку исходной драматической ситуации. Ретроспективный обзор политической борьбы, ее оценка с разных позиций занимают непропорционально большое место и в последующих трагедиях Корнеля, что вызвало позднее упрек Буало («Как скучен тот актер, что тянет свой рассказ и только путает и отвлекает нас!»). Сценическая выразительность «Цинны» создается не острым сюжетным или психологическим конфликтом, а патетическим красноречием, с которым персонажи излагают свою точку зрения на общие государственные и моральные проблемы. В этом смысле «Цинна» предвосхищает трагедии просветительского классицизма XVIII в. Четвертая трагедия, составляющая «классический канон» Корнеля, «Полиевкт», была поставлена в сезоне 1641/42 г. На этот раз традиционный конфликт между чувством и долгом развертывается на религиозной почве. Время действия — эпоха раннего христианства, место — древняя Армения, покоренная Римом и управляемая римским наместником. Из корыстных соображений он выдал дочь замуж за армянского вельможу Полиевкта, воспрепятствовав ее любви к простому римскому воину Северу. Но когда становится известным, что Полиевкт принял христианскую веру, преследуемую языческим Римом, такой зять оказывается помехой для карьеры честолюбивого и вероломного Феликса. Пользуясь своей властью, Феликс обрекает его на мученическую казнь и одновременно готов способствовать новому браку своей дочери с ее прежним возлюбленным, ставшим прославленным военачальником. Но, хотя Паулина и Север продолжают любить друг друга, они отвергают возможность счастья, купленного ценой предательства. Под впечатлением мужественного поступка Полиевкта, верного своим убеждениям и идущего ради этого на смерть, Паулина принимает христианство. Однако собственно религиозная тема заслонена здесь более общим моральным конфликтом. Как и в предыдущих трагедиях Корнеля, этот конфликт решается в духе стоического учения о свободе воли, которое выступает здесь в двух своих вариантах — светском и религиозном. Драматический интерес сосредоточен на первом — именно Паулина является подлинной героиней, ибо она переживает мучительную внутреннюю борьбу между своей прежней любовью и нравственным долгом по отношению к мужу, борьбу, в которой побеждает долг. Полиевкт же как христианский герой-мученик принимает свое решение сразу, бесповоротно, без колебаний и борьбы. Впоследствии великий немецкий просветитель XVIII в. Лессинг говорил о «нетеатральности» христианского героя, о статичности «мученической» драмы, прославляющей пассивный героизм и мужество страдания вместо активного героизма борьбы, составляющего истинный смысл и назначение драматического искусства. После «Полиевкта» в творчестве Корнеля намечается перелом. С начала 1640-х годов в его трагедиях все явственнее проступают черты барокко (этот период иногда называют «второй манерой» Корнеля). Соблюдая внешне правила классицистской поэтики (обращение к античному материалу и высоким героям, сохранение трех единств), Корнель фактически взрывает их изнутри. Из обширного арсенала событий и героев древней истории он выбирает наименее известные, которые легче поддаются преобразованию и переосмыслению. Его привлекают усложненные сюжеты с запутанными исходными драматическими ситуациями, требующими обстоятельного объяснения во вступительных монологах. Тем самым формальное единство времени (24 часа) вступает в противоречие с реальным сюжетным наполнением пьесы. Это противоречие Корнель решает теперь иначе, чем в «Сиде», — экспозиция, вынесенная за рамки сценического действия, непропорционально разрастается за счет рассказа о давно прошедших событиях. Тем самым слово постепенно становится главным выразительным и изобразительным средством, мало-помалу вытесняя внешнее действие. Это особенно заметно в «Родогуне» (1644) и «Ираклии» (1647). Сюжетные ситуации и повороты в судьбе героев поздних трагедий Корнеля определяются не обобщенно типическими, «разумными», а из ряда вон выходящими, исключительными, иррациональными обстоятельствами, нередко игрой случая — подменой детей, вырастающих под чужим именем в семье врага и узурпатора престола («Ираклий»), соперничеством близнецов, права которых решаются скрытой от всех тайной первородства («Родогуна»). Корнель охотно обращается теперь к династическим переворотам, мотивам узурпации власти, жестокой и противоестественной вражды близких родственников. Если в его классицистских трагедиях сильные люди нравственно господствовали над обстоятельствами, пусть даже ценою жизни и счастья, то теперь они становятся игрушкой неведомых слепых сил, в том числе и собственных, ослепляющих их страстей. Мировоззрение, характерное для человека барокко, оттесняет классически строгое «разумное» сознание, и это получает отражение во всех звеньях поэтической системы. Герои Корнеля по-прежнему сохраняют силу воли и «величие души» (как писал о них он сам), но эта воля и величие служат уже не общему благу, не высокой нравственной идее, а честолюбивым устремлениям, жажде власти, мести, нередко оборачиваются аморализмом. Соответственно и центр драматического интереса перемещается с внутренней душевной борьбы героев на борьбу внешнюю. Психологическое напряжение уступает место напряжению сюжетного развития. Идейно-художественная структура трагедий Корнеля «второй манеры» отражает ту атмосферу политического авантюризма, интриг, нарастающего хаоса политической жизни, которые в конце 1640-х годов выливаются в открытое сопротивление королевской власти — Фронду. Идеализированное представление о государстве как защитнике всеобщего блага сменяется откровенной декларацией политического своеволия, борьбы за индивидуальные интересы тех или иных аристократических группировок. Немалую роль в них играли женщины-фрондерки, активные участницы и вдохновительницы борьбы. В пьесах Корнеля все чаще появляется тип властной, честолюбивой героини, своей волей направляющей действия окружающих людей. Наряду с общими типическими чертами эпохи современники склонны были усматривать в трагедиях Корнеля и прямое отражение событий Фронды. Так, в трагедии «Никомед» (1651) они увидели историю ареста и освобождения известного полководца, принца Конде, возглавлявшего так называемую «Фронду принцев», а в действующих лицах пьесы — Анну Австрийскую, министра кардинала Мазарини и других. Внешняя расстановка персонажей, казалось, давала повод для таких сопоставлений, однако по своей идейной проблематике «Никомед» выходит далеко за пределы простой «пьесы с ключом». Политическая реальность эпохи отражается в пьесе не прямолинейно, а опосредованно, сквозь призму истории. Здесь ставятся такие важные общеполитические проблемы, как взаимоотношения великих и малых держав, «марионеточных» государей, предающих интересы своей страны ради личной власти и безопасности, вероломная дипломатия Рима в подвластных ему государствах. Примечательно, что это единственная трагедия Корнеля, где судьба героя решается восстанием народа (правда, оно не показано на сцене, но отзвуки его слышны во взволнованных репликах персонажей). Мастерски обрисованные характеры, меткие лапидарные формулы политической мудрости, компактное и динамичное действие выделяют эту трагедию среди других произведений Корнеля этого периода и возвращают к драматическим принципам его классических пьес. В те же годы и под влиянием тех же событий написана и «героическая комедия» «Дон Санчо Арагонский» (1650), отмеченная своеобразным демократизмом. Хотя герой ее, мнимый сын простого рыбака Карлос, совершивший боевые подвиги и пленивший сердце кастильской принцессы, в финале оказывается наследником арагонского престола, на протяжении всей комедии он считает себя плебеем, не стыдится своего происхождения, утверждает личное достоинство в противовес сословной спеси своих соперников — кастильских грандов. Новшества, введенные в эту пьесу, Корнель попытался теоретически обосновать в посвящении. Требуя пересмотра традиционной иерархии драматических жанров, он предлагает создать комедию с высокими персонажами царственного происхождения, в трагедии же показать людей среднего сословия, которые «более способны возбудить в нас страх и сострадание, чем падение монархов, с которыми мы не имеем ничего общего». Это смелое заявление ровно на сто лет предвосхищает реформу драматических жанров, предложенную просветителем Дидро. «Никомед» и «Дон Санчо Арагонский» знаменуют последний взлет творчества Корнеля. В эту пору он признанный первый драматург Франции, его пьесы начиная с 1644 г. ставятся в лучшей театральной труппе столицы — Бургундском отеле; в 1647 г. он избран членом Французской Академии. Однако уже следующая за «Никомедом» трагедия «Пертарит» (1652) терпит провал, болезненно воспринятый Корнелем. Он вновь уезжает в Руан с намерением отойти от драматургии и театра. В течение семи лет он живет вдали от столицы, занимаясь переводами латинской религиозной поэзии. Возвращение к драматургическому творчеству и театральной жизни столицы (трагедия «Эдип», 1659) не вносит ничего нового ни в его творчество, ни в развитие французского театра. Десять трагедий, написанных между 1659—1674 гг., преимущественно на исторические сюжеты, уже не ставят больших нравственных и общественных вопросов, диктуемых временем. Поднять эти проблемы было призвано новое, молодое поколение в лице Расина. Исключительность героев и напряженность ситуаций сменяется в поздних трагедиях Корнеля вялостью сюжетов и характеров, которая не ускользнула от внимания критиков. Авторитет Корнеля сохраняется преимущественно среди людей его поколения, бывших фрондеров, неохотно принимающих новые веяния и вкусы двора Людовика XIV. После громкого успеха расиновской «Андромахи», совпавшего с провалом его очередной трагедии, стареющий драматург вынужден был ставить свои пьесы уже не в Бургундском отеле, а в более скромной труппе Мольера. Неудачное состязание с Расином в написании пьесы на один и тот же сюжет («Тит и Береника», 1670) окончательно подтвердило его творческий упадок. Последние десять лет жизни он уже ничего не писал для театра. Эти годы омрачены материальными лишениями и постепенным забвением его заслуг. Своеобразие идейно-художественной структуры корнелевских трагедий, в особенности «второй манеры», получило отражение в его теоретических сочинениях — трех «Рассуждениях о драматической поэзии» (1663), в «Разборах» и предисловиях, предпосланных каждой пьесе. Темой трагедии должны быть, по мнению Корнеля, политические события большой государственной важности, любовной же теме должно быть отведено второстепенное место. Этот принцип Корнель последовательно проводил в большинстве своих пьес. Сюжет трагедии не должен быть правдоподобным, ибо она поднимается над повседневным и обыденным, изображает необыкновенных людей, которые могут проявить свое величие лишь в исключительных ситуациях. Отступление от правдоподобия, как его понимала классическая доктрина, Корнель стремится оправдать верностью «правде», т. е. реально подтвержденному историческому факту, который уже в силу своей достоверности заключает в себе внутреннюю необходимость, закономерность. Иными словами, действительность представляется Корнелю богаче и сложнее, чем ее обобщенное абстрактное истолкование по законам рационалистического сознания. Это положение распространяется и на трактовку драматического характера. Корнель различает правдоподобие «общее» — то, что «может совершить монарх, полководец, влюбленный, честолюбец», — и «частное» — то, что «мог или должен был совершить Александр, Цезарь, Алкивиад». Конкретная в своей человеческой сущности и поведении личность (разумеется, исторически известная) представляет больший интерес для драматического воплощения, чем абстрактный обобщенный характер. Эти взгляды Корнеля полемически направлены против основных устоев классицистской доктрины и, несмотря на многочисленные ссылки на Аристотеля, резко выделяют его позицию среди современных теоретиков. Они вызвали резкое неприятие со стороны представителей зрелого классицизма — Буало и Расина. За пределами Франции популярность Корнеля особенно возросла в XVIII в., когда достижения французской классицистской литературы и театра воспринимались как образец для других национальных культур. Пьесы Корнеля ставились на всех сценах Европы и оказали заметное влияние на развитие драматургии эпохи Просвещения. В России его переводил Я. Б. Княжнин, а в начале XIX в. П. А. Катенин создал перевод «Сида», высоко оцененный Пушкиным. В дальнейшем Корнель разделил судьбу других французских классицистов. Если во Франции романтики высоко ценили «Сида» и «Дона Санчо», то в других странах, в том числе и в России, развитие романтизма, преклонение перед Шекспиром, а затем реалистические тенденции в литературе и критике вызвали резко отрицательные суждения о пьесах Корнеля, как о «напыщенных», «надуманных» и неправдоподобных. Лишь в 1930-х годах эта устойчивая традиция была преодолена с помощью подлинно исторического подхода к великому драматургу XVII в. [9] Пушкин А. С Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Л., 1979. Т. X. С. 609. |
Дата добавления: 2015-01-19; просмотров: 158; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |