Стефаненко Т. Этнопсихология

Этический историзм как таковой признает факт возник­новения нравственности и ее качественного изменения, иными словами, понимает нравственность не как стати­ческую, раз и навсегда данную систему, а как эволюци­онный творческий процесс, который имеет необходимое начало и, весьма вероятно, конец. Проблема происхож­дения нравственности вызвала живой интерес с появле­нием эволюционной теории Ч. Дарвина и с конца XIX в. стала традиционной для этики.

В отечественной науке после работ П.А. Кропоткина к про­блеме генезиса морали обращались многие: О.Г. Дробниц-кий, А.А. Гусейнов, А.И. Титаренко, Д.Ж. Валеев, Ю.И. Семе нов, А.Г. Спиркин и др. Осознание сложности морали вы разилось в постепенном приближении времени появления морали к стадии цивилизации. Если П.А. Кропоткин был убежден, что нравственность присутствует в поведении многих животных, что у них имеется «начало и даже раз­витое чувство равноправности и справедливости»³⁵; то О.Г. Дробницкий относил формирование специфических нравственных механизмов — противопоставления долж­ного и сущего — к периоду разложения родового строя.

Наиболее убедительна гипотеза о том, что мораль как осо­бый культурный феномен складывается в эпоху верхнего палеолита, в промежутке от 35 до 12 тыс. лет назад. В этот период завершается формирование вида Homo sapiens, способного быть ее носителем. Верхнепалеолитический человек, по косвенным данным, обладал речью, сознани­ем, ритуальной организацией жизни. Гипотеза о том, что нравственность возникает уже в поведении животных, не учитывает качественного различия между душевным и духовным уровнем бытия. Она пытается разглядеть мо­ральную мотивацию там, где нет еще и первых пробле­сков духа. Гипотеза о сравнительно позднем происхож­дении нравственности затушевывает то обстоятельство, что способность к нравственной регуляции является сущ­ностной характеристикой человека. Если следовать по­добной логике, то придется согласиться с тем, что суще­ство, жившее многие тысячелетия до разложения родово­го строя, не было человеком в полном смысле слова, ибо не знало нравственности.

Качественное различие между поведением животных и че­ловека неоспоримо. Так же, как и человек, животные спо­собны и к насилию, и к обману, но они не могут сделать отказ от насилия или обмана правилом своих действий. Они вообще лишены возможности устанавливать какие бы то ни было правила, а поступают сообразно своей приро­де. Нравственность создает в отношениях между людьми особый порядок, отличный от естественно-биологическо­го. Она возникает на основе животных механизмов пове­дения, использует их в своем функционировании, но к ним ни в коей мере не сводится.

Но они — только материал, из которого нравственность строит свою сложную систему в ходе длительного разви­тия. Очень важно уяснить, что из этого материала нравственность не возникает сама собою. Опыты Л. Пастера в XIX в. показали, что живое в обычных условиях не воз­никает из неживого. Жизнь рождается только от другой жизни. XX век открыл нам, что и дух возникает только от другого духа, только в диалоге — как ответ на призыв, идущий извне. Для формирования нравственных способ­ностей необходимо актуальное взаимодействиелюдей жизнь в обществе. Развитие вне общества делает чело­веческого ребенка внеморальным существом, т.е. особо­го вида животным. Люди, воспитанные животными, при­обретают повадки именно этих животных. От рождения у них есть все необходимое для духовной жизни, но в ви­де разрозненных компонентов, которые сами по себе со­единиться не могут. Необходимо внешнее воздействие, которое связало бы их. Нравственным существом делает человека сообщество, в котором он растет, и культура, ко­торую он усваивает.

Нравственность возникает в человеческом обществе од­новременно с появлением духа: сознания и слова. Ис­ходными формами нравственного поведения являются словесные контакты между людьми, обмен информацией в форме приказа, просьбы, совета и обещания. Все пред­шествующие способы поведения, сколь бы сложными они ни были, могут считаться только движением в сторону нравственности, но не ею самой. Нравственное поведе­ние строится на основе правил и принципов, а они невоз­можны без соглашений между людьми. Неудовлетвори­тельность многих попыток решить проблему происхож­дения нравственности объясняется именно недооценкой роли языка в этом процессе. Разумеется, не язык сам по се­бе вызывает к жизни нравственную регуляцию. Развора­чивающаяся на его основе семиотическая деятельность ведет к развитию религии и особой общественной орга­низации.

Начало диалогу, в котором из «сырого» психического ма­териала кристаллизуется духовный субъект, дают отно­шения к родным. Поэтому важнейшим социокультурным основанием, на котором формируется нравственность, вы­ступает родовой строй.Ключевым для возникновения нравственности стало представление о родственных свя-

164 Тема 6. Происхождение и историческое развитие нравственности

зях, позволяющее различать «свое» и «чужое». Нравст­венность начинается с того момента, когда один человек признает ценность другого человека, пусть пока только кровного родственника или брачного партнера. Ее фор­мирование протекает одновременно с образованием та­ких социальных структур, как род (клан), семья и терри­ториальная община. Первая из них является обществен­ной организацией совершенно нового типа, не имеющей аналогов в животном мире. Существование рода возмож­но только благодаря знаковой деятельности, которая фик­сирует родственные отношения. Исторически нравствен­ность формируется не раньше, чем объективное значение поведения становится его мотивирующим основанием. Чтобы возникла мораль, другой человек должен приоб­рести значимость, которая не исчерпывается его при­надлежностью к одному виду. Исходной формой такой ценности и является место определенного лица в си­стеме родственных и брачных отношений.Точкой от­счета для возникновения нравственности можно считать момент, когда дополнением иерархической организации животного сообщества становится родовой строй с соот­ветствующим ему распределением статусов, ролей и обя­занностей.

Чтобы установить значение рода в генезисе нравственно­сти, надо понять, что род, или клан, является не реальной, а идеальной или знаковой общностью людей. Он не мо­жет существовать как самодостаточная социальная груп­па. Отличие человеческого рода от любого животного со­общества состоит в том, что он возможен только в соотне­сении с другим родом. Он не может совпадать с общиной, с любой формой территориально обособленной общно­сти, потому что для общины необходимы как минимум два рода, члены которых могли бы вступать в брак друг с другом. Родство держится на обязательных правилах брака, социальной и территориальной принадлежности рождающегося потомства. Чем элементарнее культура, тем с большим рвением ее представители устанавлива­ют, сохраняют в памяти и извлекают из нее информацию о том, кто с кем в каких родственных связях состоит. Ма-ориец чувствует себя неловко, если не может (а он того желает) до мельчайших деталей очертить родственные связи, соединяющие его с рыбами океана, либо с путеше­ственником, которому он оказывает гостеприимство³⁶. В подобном рвении нет ничего удивительного, ибо родст­во образует фундамент этой культуры. Степень родства определяет характер отношений между лицами: чем бли­же родство, тем больше круг обязанностей и тем более они непреложны. Наиболее близкой является связь меж­ду матерью и детьми. Именно в этом отношении следует искать исходное ядро нравственности, по крайней мере, одно из таковых.

3. Фрейд и его последователи обратили внимание на ту ог­ромную роль, которую сыграл в становлении культуры запрет на инцест. Латинское слово «incestum» образова­но путем отрицания из прилагательного «castus» («чис­тый», «невинный») и означает «кровосмешение» — брак или половую связь ближайших кровных родственников: матери и сына, брата и сестры, отца и дочери и т.п. В рас­ширительном смысле инцестом называется всякий ин­тимный союз лиц противоположного пола, слишком близ­ких друг другу по принятой классификации родства. За­прещение инцеста небезосновательно считается одним из древнейших культурных правил. С него начинается деление половых связей на «чистые» и «нечистые», доз­воленные и запрещенные.

Возникновение и повсеместное распространение запрета на инцест связано с тем, что феномен родства при нали­чии инцестуозных связей невозможен, поскольку тогда происходит смешение, т.е. устраняется различие между «своей» и «чужой» кровью. Инцест вреден биологичес­ки. Он уменьшает генетическое разнообразие и через не­сколько поколений ведет к вырождению замкнутых по­пуляций. У некоторых высших животных, но только у са­мок, наблюдается инстинктивное отвращение к половой связи с сыновьями и братьями. Сама природа ищет альтер­нативу инцесту, вызывая повышенный сексуальный ин­терес к чужим, незнакомым особям. Но культурный вред кровосмешения многократно превышает биологический, ибо оно разрушает основание, на котором возводится че­ловеческое общество. С запретом на инцест как-то связана экзогамия — социокультурное установление, предписы­вающее выбирать брачного партнера за рамками собст­венной группы. Благодаря экзогамии род четко очерчи­вает и сохраняет свои границы.

В силу естественных причин исходным стало матрилиней-ное родство. Феномен материнства намного глубже и проч­нее укоренен в бытии, чем отцовство, и поэтому перво­начально родство отсчитывалось по матери. Осознание огромной важности матрилинейного родства вылилось в ту роль, какую приобрел архетип Матери в системе бес­сознательных устоев нравственности. Этот архетип проч­но связал друг с другом образы рождения и кормления (заботы). На протяжении многих веков он питал ключе­вые символы материнского лона и земных недр, откуда появляется на свет все живое. Греческий образ Антея, вся сила которого заключена в связи с Матерью-Землею — одна из множества вариаций этого мифологического сим­вола. В высокой сакральное™ материнского образа скон­центрировались многие аспекты родового уклада, в том числе запрет на инцест. Половая связь с матерью, даже не­осознанная, обрела форму величайшего морального зла. Фиванский царь Эдип, убивший своего отца и женивший­ся на своей матери, стал символом вынужденного разры­ва всех нравственных связей.

Осознание культурной роли материнства произвело в XIX в. столь ошеломляющее воздействие, что благодаря усили­ям швейцарского ученого Й. Бахофена широко распро­странилась идея матриархата — такого периода в ис­тории человечества, когда власть в обществе принадле­жала женщине-матери. Очарованию этой идеи поддались очень многие ученые и в XX в., хотя ни одной реальной культуры и ни одного общества с такой властной струк­турой обнаружено не было. Гипотеза о матриархате ос­нована на недоразумении: на смешении идеальной родо­вой структуры с реальным первобытным социумом, ро­да—с территориальной общиной. Ни в одном реально функционирующем обществе родственные отношения не вытесняют и не могут вытеснить иерархической организации. Родство является дополнением к властной иерархии, а не заменой ее.Нравственность возникает из необходимости разрешать противоречие между ие­рархической системой распределения статусов, главным механизмом которой было состязание личных качеств членов сообщества: силы, агрессивности, практическо­го интеллекта, умения пользоваться словом (приказы­вать, запрещать и советовать), с одной стороны, и сис­темой родственных отношений, где место каждого чле­на не зависело от его личных качеств, но определялось исключительно классификационными принципами — с другой. Иерархический порядок определял конкрет­ный объем привилегий: количество и качество жен, ха­рактер жилища, долго в общей добыче и т.д. Через род­ственные отношения шло распределение взаимных обя­занностей. Нравственность стала своеобразным синтезом той и другой стороны: иерархии и родства, привилегий и обязанностей.

О том, что подобный синтез был необходим, говорит повсе­местное распространение обряда кувады. Этот экзотиче­ский по своему оформлению обычай состоял в том, что непосредственно во время родов будущий отец, находясь в соседнем помещении, совершал действия, подражающие акту рождения: корчился, издавал душераздирающие кри­ки и т.п. Такое странное его поведение носило знаковый характер: подражанием он демонстрировал свое участие в рождении, чтобы в дальнейшем между ним и родившим­ся ребенком устанавливалась родственная связь. Только в этом случае у него появлялась возможность и обязан­ность заботиться о своих детях, а не о детях своей сест­ры. Через обряд кувады родственные отношения приоб­рели, наряду с матрилинейным, также и патрилинейный классификационный принцип, т.е. стали отсчитываться не только по матери, но и по отцу. Эти культурные транс­формации, в конечном счете, ведут к такому синтезу ие­рархической организации и родственных отношений, ког­да какой-то один патрилинейный род приобретает до­минирующее положение и закрепляет его за собой через принцип наследования сыновьями ранга и властных пол­номочий своих отцов.

Соединение родства и ранговой структуры придает пове­дению знаковый характер. Символическим выражением структуры первобытного общества является тотемизм. На языке североамериканских индейцев оджибве слово «ототеман», от которого было образовано понятие «то­тем», означает «он принадлежит моей родне»³⁷. Каждая социальная группа внутри племени и даже союза племен ассоциируется с каким-то видом животных (журавлем, ор­лом, медведем, лосем — у индейцев), реже — растений (ямсом, кокосовым орехом, хлебным деревом — у або­ригенов Полинезии), еще реже — с природным или со­циальным явлением (громом, приливом и т.п. — у авст­ралийцев).

В этом виде символической деятельности различия и сходст­ва, которые существуют в природе, используются для обо­значения различий и сходств, необходимых для функ­ционирования человеческого сообщества. Тотемические обозначения, с точки зрения К. Леви-Строса, необходимы для того, чтобы установить различные режимы отноше­ния к конкретным лицам. С помощью тотемных класси­фикаций каждый отдельный индивид становится носи­телем некоторого социального значения, определяемого отнюдь не его личными качествами, но исключительно принадлежностью к группе. Некоторые исследователи пытались выявить связи между тотемной эмблемой груп­пы и этносом ее членов. Имеется в виду, что у людей, чьим тотемом является, например, волк, должны обнаружи­ваться в поведении какие-то волчьи повадки. Если бы по­добная связь существовала, тотемная эмблема была бы своеобразным коллективным прозвищем. Однако связи между тотемным названием группы и поведением ее чле­нов в подавляющем большинстве случаев являются чисто случайными и произвольными, т.е. мы имеем здесь дело с простыми знаками, а не символами. Но в самом класси­фикационном принципе есть тенденция к символизации. В ряде случаев принадлежность к определенному тоте­му специально подчеркивалась характерными чертами внешнего облика и даже поведения. Например, у индей­цев осэдж и омаха для этого использовалась стрижка волос у детей, напоминающая внешние признаки (контуры) тотема; у индейцев саук члены одной группы обязаны были доводить всякое начатое дело до конца, а члены другой группы имели право отказаться от каких-то своих начатых действий. Основная роль тотемных классифи­каций в становлении нравственности сводится к тому, что на их основе складывается взаимная значимость различ­ных групп. Не только позиция в системе родственных от­ношений, но и место лица в более общей структуре родов, кланов, фратрий, признающих данную классификацию, влияет на отношение к нему других людей. Ценность от­дельного человека с этого момента включает в себя как составную часть значение его группы в каком-либо ре­лигиозном ритуале или общественном разделении труда. Тотемная классификация является не природным, а чисто культурным продуктом. Она вводит значимые различия между людьми там, где они по природе не существуют. Кланы — это не естественные, а искусственно сконстру­ированные виды. Для того чтобы различия между ними сохранялись при переходе от поколения к поколению, необходимы специальные средства: особые ритуалы как ценности, воплощенные в действиях, и мифы как идейное обеспечение этих ритуалов. Следовательно, влияние дан­ных различий на поведение принадлежит уже собствен­но духовному уровню бытия и может быть истолковано как начальная форма функционирования нравственно­сти. Важно добавить, что эта форма возникает не после родства, но одновременно с ним, потому что родство как таковое может быть осознано только через свою противо­положность: через отношения, которые родством не явля­ются. Не может быть так, чтобы люди сначала осознали свою принадлежность к роду, а после уже научились рас­познавать другие роды. Всякое единство познается толь­ко через различия.

Идея родства составляет смысловой принцип мифологии. Мифы, по крайней мере, в своей тенденции, представ­ляют мир как единое целое, отыскивая и конструируя родственные отношения между различными существами и явлениями. В пределе все живое выводится от одного прародителя. Стало быть, монотеизм — это закономер­ный итог развития мифологии.

Одной из самых бесспорных линий водораздела между че­ловеком и животным выступает культ предков. Насколь­ко известно, ни один из животных видов не обнаружива­ет какой-либо заботы о своих умерших представителях. По афористическому замечанию, «человек начинается со страха перед покойником»³⁹, — ив этой констатации заключен глубокий смысл. Животные могут испытывать испуг при агонии особей своего вида, но они никогда не предпринимают активных действий для того, чтобы укрыть или как-то иначе изолировать уже бездыханное тело. У людей, даже самых древних, дело обстояло иначе. Значимость человека, его способность оказывать влия­ние на поведение близких не исчезает после его смерти. Сама смерть воспринимается не как окончательное ис­чезновение субъекта, а как переход из одного состояния в другое. Поскольку приближение смерти и факт ее на­ступления у другого человека вызывает инстинктивный страх, первоначально переход в другое состояние пе­реживался как нисхождение, как изменение от лучшего к худшему. В представлении первобытных людей те, кто уже совершил такой переход, становились менее добро­желательными и потому более опасными для близких.

Идея смерти как метаморфозы — перехода в другое состо­яние — повлекла за собой необходимость пространст­венного обособления мира живых и мира мертвых, про­ведения границы между ними. Наряду с родственными отношениями и клановыми структурами человеческий социум обогатился еще одним видом отношений, теперь уже чисто символическим — между живыми и умерши­ми. Он стал существенной частью ритуальной практики. Вероятно, сначала она сводилась только к поддержанию незыблемости границы: все ритуальные действия были направлены на то, чтобы сделать невозможным возвраще­ние умерших в пространственную область живых. Культ предков, скорее всего, начинался с системы табу — категорических запретов на действия, которые могут повлечь за собой возвращение покойников. Следы подобных табу сохранились во многих культурах. Например, в течение некоторого времени запрещается произносить имя по­койного, а иногда это имя даже выводится из оборота во­обще. Аналогичный запрет налагается на личные вещи покойника. На заре древнегреческой этики спартанский мудрец Хилон выставляет правило житейской мудрости «Не хули мертвых», подразумевая, что недобрые слова об умерших могут стать причиной их обиды и возвраще­ния в мир живых ради отмщения.

Таким образом, первоначально между живыми и мертвыми существует только негативная корреляция: максималь­но возможное разъединение реального и воображаемого миров. Развитие морали и религии ведет к построению такой картины мира, в которой царство живых и царство мертвых не просто обособлены, но сосуществуют, допол­няя друг друга. Мифологическое сознание объясняет, на­пример, захоронение как возвращение в лоно Матери-Зем­ли с тем, чтобы умершие проросли потом новыми челове­ческими душами. Кремация понимается как поглощение стихией огня — самой активной и совершенной из мате­риальных стихиЯ стало быть, как переход в более высокое состояние. Смерть как центральное событие человечес­кой жизни теряет прежнюю однозначность. Она предста­ет в образе развилки, разделяющей «путь вверх» и «путь вниз», улучшение и ухудшение состояния. Единого содер­жательного архетипа, определяющего отношение к мерт­вым, в человеческой душе нет, существует только неопре­деленная направленность души на размежевание и ин­теграцию различных групп людей и отношений между ними. Но тенденция везде наблюдается одна: жизнь чело­века объясняется как серия ключевых переходов из худ­шего состояния в лучшее, из менее совершенного в более совершенное и наоборот.

Эволюционное движение мифологии идет параллельно ста­новлению и развитию нравственности, поскольку стрем­ление к самосовершенствованию как целенаправленному преображению посредством свободы возникает на осно­ве наблюдений за естественными перевоплощениями живых существ (гусеница — бабочка, ребенок — взрослый) и опыта ручной обработки вещей — способности прида­вать им иную, более совершенную форму. Во всех культу­рах, при их бесконечном многообразии, представлена об­щая схема человеческой жизни, включающая три стадии: детство — от рождения до инициации, зрелость — бы­тие человеком в собственном смысле, загробное сущест­вование в более или менее совершенном виде. Обычаи и ритуалы, обрамляющие эти стадии и переходы, стано­вятся осевыми линиями нравственности. Рождение, ини­циация, брак (как прелюдия к рождению новой жизни), смерть и уход за умершими приобретают значение узло­вых моментов в отношениях между людьми. Собственным вкладом нравственности в эту общую мировоззренчес­кую схему жизни является идея о том, что во власти чело­века определять собственное движение по линии жизни, в крайнем случае, в двух переходных пунктах: от детства к зрелости и от зрелого состояния к загробному. Эта идея, в той или иной форме представленная во всех развитых религиозных системах, знаменует собой высшую ступень союза между религией и нравственностью. Она внушает личности веру в то, что моральное ее поведение будет непременно вознаграждено, а аморальное наказано, если не в земной, то в последующей жизни. К последнему по­воротному пункту надо готовиться заранее — с первых самостоятельных жизненных шагов. Итак, нравственность возникает в процессе перехода от ес­тественно-биологической регуляции к культурно-духов­ной, от поведения на основе психических механизмов к деятельности на основе рациональных правил, распро­страняемых в пространстве и времени традицией — изу­стной или наглядно-миметической передачей. Разуме­ется, она складывается задолго до того, как появляются афористические правила житейской мудрости. Язык ведь тоже появляется намного раньше, чем происходит осо­знание грамматических правил. Фундаментом морали вы­ступают родственные отношения и все те символические формы, которые устанавливают и поддерживают их: экзо­гамия, культ предков, тотемическая классификация, ини­циация и т.п. Разрушение этого фундамента, например, в результате замены естественного рождения клониро­ванием, очевидно, приведет к трансформации нравствен­ности в какую-то иную, неизвестную нам пока форму ре­гуляции поведения. Инвариантное содержание нравст­венности составляет взаимосвязь между единством рода человеческого и культурно-историческими различиями людей.

Узловые моменты исторического развития морали

Проблема стадий исторического развития нравственности характеризуется ничуть не меньшей пестротой решений, чем проблема ее происхождения. За исключением тех эти­ческих теорий, которые признают неизменность нрав­ственности, каждый новый вариант философии истории несет с собою новую концепцию исторического развития нравственности. Августин усматривал узловые моменты нравственного развития в ключевых событиях священ­ной истории: состояние невинности до грехопадения Евы и Адама, нравственная деградация до явления Христа, раз­деление Божьего града и царства сатаны после пришест­вия, радикальное преображение спасенного человечест­ва и окончательное разделение добра и зла после второго пришествия. 0. Конт находил нравственное своеобра­зие каждой из трех последовательных фаз общественного развития: теологической, метафизической и позитивной. В теории независимых культур 0, Шпенглера стадии нрав­ственного развития уподоблялись основным фазам в жиз­ни организма: детству, юности, зрелости и старости. Марк­систская этика привязывала этапы нравственного раз­вития человечества к смене общественно-экономических формаций, выделив в качестве особых образований пер­вобытную, рабовладельческую, феодальную, буржуазную и коммунистическую мораль. Советский этик А.И. Тита-ренко, работавший в рамках марксистского подхода, кон­кретизировал и уточнил эту схему. В его концепции че­ловечество проходит четыре основные стадии нравствен­ного развития, соответствующие господствующему типу общественных отношений. Естественно-родовым, кровно-племенным отношениям соответствует первобытно­общинная мораль; отношениям личной зависимости — рабовладельческая и феодальная; отношениям «вещной», или экономической, зависимости — буржуазная; «сво­бодной общественной связи ассоциированных индиви­дов» — коммунистическая мораль⁴⁰.

Эта концепция стала последним словом советской этики по данной проблеме. Исторические преобразования, про­шедшие в нашей стране и мире, начиная с 90-х годов XX в., ставят перед необходимостью внести некоторые коррек­тивы в изложенную концепцию. Не оправдались упова­ния на то, что мы достигли высшей общественно-эконо­мической формации и, соответственно, коммунистическая мораль является высшей стадией нравственного развития человечества. Такого рода представления оказались след­ствием идеологической иллюзии.

В своем нравственном развитии человечество прошло не че­тыре, а три основные стадии: 1) стадию первобытной нрав­ственности, основанной на отношениях родства и экзога­мии; 2) нравственности древних цивилизаций, основанной на государственной власти и наследственно воспроиз­водящихся общественных сословиях; 3) нравственности техногенных, или промышленных, цивилизаций, в кото­рых государственная власть сочетается с внесословным принципом организации общества. Различия между эти­ми моральными стадиями более существенны, чем раз­личия между нравственными системами, находящимися на одной стадии.

Коренной особенностью первобытной морали был непо­средственный характер нравственных отношений. От­ношения между двумя лицами в рамках такой морали оп­ределялись их конкретным местом в системе родства (дядя-племянник, старший брат-младший брат) или вза­имным отношением тех групп, к которым они принадле­жали (фратрия, секция, подсекция внутри племени). Ли­ца, выпадающие из этой сетки, не могли быть субъектами нравственных отношений вообще. «Чужой» исключался из первобытной системы морального регулирования, поскольку эта система не предусматривала ответа на вопрос, как надо вести себя с ним. В отношениях к нему руковод­ствовались либо соображениями элементарной пользы, либо предосторожности. Находясь вне морали, не под за­щитой обычая и закона, чужие люди могли даже быть объ­ектом охоты, как бывало у воинственных американских индейцев и у многих других народов до цивилизации. Переход к государственной жизни был резким скачком в раз­витии нравственности, потому что государство закрепило определенный уровень ценности за каждым своим граж­данином и таким образом распространило нравственную регуляцию на все социальное пространство, объемлемое его границами. Типичным примером этой нравственной системы является древнегреческая добродетель (αρετή) — совокупность качеств, необходимых для нормальной жиз­ни в полисе. Подобная нравственная система зиждется на двух стержневых принципах. С одной стороны, она пред­писывает любить своих соотечественников и ненавидеть чужеземцев, а для менее воинственных государств — от­носиться к чужеземному безразлично. С другой сторо­ны, полисная мораль предписывает поведение, полностью соответствующее тому месту, которое человек занима­ет в жизни по праву рождения. Эту особенность морали очень тонко почувствовал Платон, распределивший ро­ли граждан идеального государства в соответствии с зо­лотом, серебром или железом их породы. Благородство в буквальном значении термина является в рассматрива­емой системе важнейшим основанием человеческой цен­ности. Родство здесь сохраняет важную роль, но становит­ся сильно дифференцированным. У истоков государства, вероятно, случилось резкое возрастание социальной ро­ли какой-то одной патрилинейной родственной группы, которая закрепила за собой всю власть и сделала ее на­следственной. В дальнейшем различные властные, управ­ленческие функции были разделены между нескольки­ми родственными группами, в результате чего сложилось правящее сословие. Первобытная система тотемных групп заменяется системой классов и сословий, принадлежность к коим, кроме отдельных редких фактов социальной дина­мики, определяется рождением. Предельной формой такой организации общества явилась индийская варновая сис­тема, предусматривающая образование эндогамных групп, непреложное распределение функций и не допускающая прижизненного перехода из одной группы в другую.

Самой подходящей идеологической опорой данного исто­рического типа нравственности выступает религия язы­чества в исконном смысле слова («языки» = «этносы», т.е. народы), или религия одного народа. Классическим образцом таковой являются религия Вед, а впоследствии брахманизм в Индии, конфуцианство в Китае, допророческий иудаизм в Палестине, верования арабов до Мухам-мада. Мировые религии буддизма, христианства, ислама не соответствуют анализируемому типу нравственности. Они возникают с огромным опережением времени и в те­чение нескольких столетий живут в чуждой им нравст­венной среде. Равенство всех людей перед Богом, а ста­ло быть, и в отношении друг к другу, провозглашаемое этими религиями, соответствует духу совершенно иного, следующего исторического типа нравственности, для ко­торого они постепенно готовят почву.

Таким образом, новый исторический тип нравственных от­ношений созревает в недрах старого типа и, распростра­няясь на другие сферы и сегменты общества, становит­ся доминирующим. Государственно-корпоративная мо­раль формируется в рамках родоплеменной, а несословная нравственность техногенного общества — в рамках го­сударственно-корпоративной. Каждый из этих истори­ческих типов выражает определенные потенции нравст­венного сознания или духовности вообще, поэтому в том или ином объеме предшествующие нравственные типы сохраняются в последующих. Мораль техногенного ти­па, стало быть, не исключает ни родства, ни наследуемых привилегий, а просто отодвигает их на периферию об­щественной жизни.

Особенности исторических типов морали исследованы в ра­ботах М. Вебера «Протестантская этика и дух капита­лизма», М. Оссовской «Рыцарь и буржуа», А.И. Титаренко «Структуры нравственного сознания» и др. На основе этих исследований можно дать обобщенную характеристику типов. Первобытную мораль отличают:

— отношения родства и свойства как исходная основа нравственных связей;

— незыблемость правил, обеспечивающих целостность рода;

— принадлежность к клану как основная мера ценности лица;

— татуировка, одежда, особенности поведения как знак клановой принадлежности;

— различение «посвященных» и «непосвященных» вну­три клана, безусловное повиновение первым;

— талион как преобладающая форма справедливости, обя­зательность кровной мести;

— способность принимать решения и мужество как важ­нейшие добродетели и т.д.

Основными особенностями сословного типа нравственно­сти выступают:

— распространение модели патриархальной семьи на от­ношения между правителем и подданными, господству­ющими и подчиненными сословиями;

— сословная принадлежность как важнейшая мера чело­веческой ценности, высокий удельный вес знатности и благородства, преобладание сословной чести над об­щечеловеческим достоинством;

— особая важность знаковых форм выражения сословной принадлежности (социальной дистанции, ритуала и эти­кета);

— ярко выраженный этноцентризм, размежевание циви­лизованного «своего» и варварского «чужого»;

— личная преданность и верность как главенствующий принцип связи нижестоящего с вышестоящим;

— преобладание ранжирующего начала над уравниваю­щим в понимании справедливости;

— возвышение щедрости над бережливостью в отноше­нии к собственности, приоритет расходования богатств над их приобретением;

— распространенность поединков как способов разреше­ния нравственных конфликтов между представителями высших сословий и т.д.

Внесословная мораль противоположна корпоративной прак­тически по всем перечисленным показателям:

178 Тема 6. Происхождение и историческое развитие нравственности

— отношениями между вышестоящими и нижестоящими оп­ределяются строго функциональными принципами (долж­ностными инструкциями) или авторитетом рациональной организации;

— важнейшей мерой человеческой ценности становятся личные заслуги, определяемые способностями, активно­стью и капиталом; способность сделать себя своими ру­ками («self maid-man») — важнейший показатель чело­веческого достоинства;

— преобладание упрощенного, максимально рационализи­рованного поведения над светской изысканностью, учти­востью и церемонностью;

— углубляющаяся тенденция к стиранию этнических раз­личий между людьми, оценка личностей по деловым ка­чествам, а не национальной принадлежности;

— взаимная выгода или удовольствие как ведущий прин­цип связи между людьми, высокая ценность честности и верности слову,

— перемещение уравнивающей справедливости в сферу ис­ходных возможностей, понимание ранжирующей справед­ливости как воздаяния по заслугам;

— выдвижение бережливости в круг важнейших нравст­венных добродетелей и т.д.

Содержательное сопоставление типов нравственности ста­вит нас перед проблемой их оценки. Что совершеннее в нравственном отношении: идеал благородного рыца­ря или преуспевающего бизнесмена? Здесь мы перехо­дим к следующему вопросу темы.

Тенденции нравственного развития человечества

Переход от одного исторического типа к другому являет со­бой развитие нравственности. Разновидностями развития выступают:

1) прогресс — движение от простого к сложному, от низ­шего к высшему;

2) регресс — движение в обратном направлении;

3) простые качественные изменения, происходящие в «го­ризонтальной плоскости» — изменения структур, не свя­занные с их упрощением или усложнением.

В истории человечества представлены все три разновид­ности развития. Свою предельную заостренность пробле­ма исторического развития нравственности приобретает в виде вопроса: реален ли моральный прогресс человече­ства в целом, и что может служить его критерием? Отве­чая на этот вопрос, мы будем исходить из предпосылки, что развитие нравственности связано с ее системны­ми свойствами.

Если в истории человечества нравственность развивается прогрессивно, это значит, что она как система становит­ся более сложной и дифференцированной. Нравствен­ный упадок, соответственно, означает, что происходит примитивизация, т.е. упрощение ее структуры и нарас­тание однородности составляющих ее элементов. Нрав­ственность как система регуляция поведения имеет две стороны: внешнюю и внутреннюю. Внешнюю сторону об­разует совокупность реальных связей и отношений меж­ду действующими субъектами. Степень сложности сис­темы определяется суммой таких связей и их интенсив­ностью. Более высокой степенью сложности обладает та система, элементы которой имеют большее число связей и оказывают друг на друга более значительное влияние. Степень дифференцированности системы определяет­ся разнообразием ее элементов, следовательно, их спо­собностью оказывать друг на друга различное воздей­ствие.

Специфика морали заключается в идеальной представленности других субъектов связи в психике данного субъекта.Иными словами, любая реальная связь или от­ношение между двумя субъектами отражается во внут­реннем мире каждого из них, более того, создает какой-то новый элемент этого мира. Если кто-то, например, влюб­ляется, проникается ненавистью или просто восприни­мает страдания другого человека, в его душе возникает соответствующее чувство, появляется своего рода «ин­формационный отсек», связанный именно с этим отно­шением. Чем больше реальных отношений имеет данный субъект, тем больше информационных отсеков представ­лено во внутреннем мире его души. Чем разнообразнее субъекты, с которыми устанавливаются реальные отношения, тем разнообразнее упомянутые информационные от­секи и, стало быть, тем более дифференцированным ока­зывается внутренний мир личности. Ограниченными на­зываются те люди, которые имеют очень скудный круг связей с другими людьми и, соответственно, очень узкие горизонты внутреннего мира, мизерное количество и од­нородность информационных отсеков.

К этому элементарному рассуждению следует добавить еще одно важное обстоятельство. Агенты внешнего мира ка­ким-то образом связаны между собой. Их общая связь со­ставляет то, что в философии называется «единством ми­ра». Это единство проявляется во всеобщей причинной связи, взаимообусловленности существ, вещей и явлений. Оно определенным образом представлено во внутреннем мире человека — как его цельность, взаимосвязь и гар­мония различных информационных отсеков, т.е. пере­живаний, побуждений, идей и ценностей. Степень гармо­ничности системы, согласованность элементов также сви­детельствует о прогрессе или регрессе. Более того, этот показатель, в сравнении со сложностью и дифференцированностью особенно важен. Без него первые два — это только условия.

В процессе исторического развития нравственная жизнь, безусловно, усложняется. Благодаря ряду цивилизационных факторов количество реальных связей между людь­ми неуклонно растет. На основе роста связей раздвига­ются горизонты нравственного сознания. «Таежные ту­пики» становятся анахроничной редкостью. Это имеет принципиальное значение для нравственных требова­ний. Положительное отношение возможно к тому объек­ту, который представлен в сознании. Условием нравст­венности является наличие значения, а именно, реально­го или хотя бы потенциального воздействия на интересы данного лица. Развитие общественных связей ведет к то­му, что статус «своих», т.е. наделенных нормальными че­ловеческими свойствами, приобретает все большее чис­ло людей. От кровного родства нравственность возвы­шается до идеи человечества как единой семьи народов, а в фантазии — даже до межпланетного братства разум­ных существ.

Появление множества новых видов деятельности и соци­альных ролей ведет к неуклонному повышению разно­образия поведенческих и душевных складов. Параллель­но этому происходит обогащение палитры человеческих чувств. Переживания даже самых обыкновенных людей (так называемого «массового потребителя») становятся более разнообразными и утонченными. Латиноамерикан­ская чувственная экзотика сделалась, например, достоя­нием как среднерусской деревни, так и чукотского оле­неводческого стойбища.

Расширение и дифференциация внутреннего мира далеко не всегда означает его глубину, но и здесь можно обна­ружить явные признаки поступательного развития. С рос­том образовательного и культурного уровня увеличива­ется роль рациональных, сознательных факторов в нрав­ственном поведении человека. Большее разнообразие переживаний увеличивает внутреннюю свободу чело­века, повышает его сопротивляемость разрушительным внешним воздействиям. Рационализация поведения — это движение в сторону интеграции внутреннего мира. В нем осуществляется учет большего числа факторов и, соответственно, согласуется большее число внутрен­них побуждений.

Поскольку свобода органически связана с творчеством, рас­ширение первой ведет к возрастанию второго во многих сферах человеческой жизнедеятельности. Для большего числа людей сама жизнь становится не предписанной от рождения колеей, а выбором в широком спектре возмож­ностей. Рост творческих моментов в отношении к жиз­ни способствует повышению ценности человека, подъе­му его достоинства. Если в примитивном обществе мера ценности человека порою приравнивается к сумме его телесных свойств, и поэтому дикари без сожаления лишают жизни тех, кто для них становится обузой, или да же превращают их в дополнительный источник питания, то по мере наращивания внутренних и внешних способ­ностей человека, растет объективная потребность в нем, и в общественном мнении утверждается представление о его незаменимости, уникальности. Достаточно надеж· ным показателем нравственного прогресса общества является сокращение числа фактов, когда жизнь какого-ли­бо человека специально приносится в жертву интере­сам общества. Отмена смертной казни может рассматри­ваться как показатель улучшения нравов в том случае, если она сопровождается сокращением числа умышлен­ных убийств или преступлений, на которые она ранее распространялась. Итак, показателями прогресса морали являются:

— рост количества и интенсивности нравственных связей между людьми;

— расширение внутреннего мира личности;

— усиление его цельности и рациональности;

— расширение спектра жизненных возможностей и твор­ческого отношения к жизни;

— повышение ценности человека вообще, сокращение сфер общества, где единение людей обеспечивается ценой пре­вращения лиц в простые средства и т.д.

Нравственное развитие человечества в целом прогрессив­но, но медленность и противоречивость поступательного движения обусловлены тем, что возрастание сложности и дифференцированности нравственной жизни намного опережает гармонизацию моральных отношений и внут­реннего мира личности. Для того чтобы диспропорция между этими процессами не оборачивалась против чело­века, необходимы дополнительные усилия. Решение этой задачи — дело всего общества, но определяющая роль здесь принадлежит государственным учреждениям обра­зования и культуры. Одним из количественных показа­телей нравственного прогресса выступает удельный вес бюджетных расходов государства на социальные нужды, т.е. здравоохранение, образование и культуру в общей массе расходов.

Прогрессивное развитие человечества не исключает нрав­ственных кризисов и движения вспять. Опыт XX в. пока­зал, что состояние общественных нравов существенно за­висит от идеологии и внутренней политики государства, от силы или слабости государственной власти, развитос­ти или неразвитости институтов гражданского общества и множества других политических факторов. Резкое па­дение нравов происходит вследствие ослабления властных структур и коррупции правоохранительных органов, крутой смены основных идеологических ориентиров, ра­дикального преобразования хозяйственного уклада и т.п. Главной причиной нравственной деградации общества выступает дисбаланс между изменяющимися условиями жизни и сложившейся системой ценностей, разрыв между преемственностью и обновлением в ее структуре. В Рос­сии моральный кризис 90-х годов прошлого века и сопут­ствующее ему падение нравов возникли именно на этом основе.

Русскому этосу и менталитету присуща склонность к кон­серватизму. Суть ее в том, что, полагаясь на «авось», наше национальное сознание не предпринимает никаких дей­ствий по изменению сложившегося уклада, пока не обна­ружится его полная обветшалость. Когда прежние ценно­стные ориентиры теряют привлекательность в глазах ве­дущего общественного сословия или даже широких масс, они вырываются с корнями и решительно отбрасывают­ся, чтобы освободить место для противоположных по на­правленности. Коренная переоценка ценностей неизбеж­но сопровождается тем, что из активной общественной жизни насильственно исторгаются или добровольно ухо­дят люди, нравственный уровень которых значительно превосходит средние показатели. И наоборот, более вы­сокий социальный статус и возможность влиять на обще­ственную жизнь приобретают лица, прежде бывшие нрав­ственными «аутсайдерами»: ловкачи, карьеристы, подчас даже прямо криминальные субъекты. В период кризиса существенно нарушается соответствие между деянием и воздаянием. Рвутся ткани социального организма, поэтому стремительно повышаются шансы, например, совершить преступление и не понести за не­го наказание; в считанные мгновения нажить огромное состояние и на следующий день потерять его; сделать молниеносную карьеру и завершить ее за тюремной ре­шеткой и т.п.

Самым распространенным выражением нравственного кри­зиса служит ослабление моральной мотивации поведе­ния. Оно проявляется в том, что в действиях большей части людей начинают преобладать более простые утилитар­ные или гедонистические побуждения, стало быть, сужа­ются временные и пространственные перспективы. Пря­мым путем измерить силу нравственной мотивации нель­зя, но о ее ослаблении можно судить по ряду косвенных связей. Например, резкое снижение рождаемости, повтор­ных вступлений в брак и рост проституции свидетельст­вуют о том, что молодые люди предпочитают заботе о по­томстве не обремененное хлопотами существование. Рост пьянства и наркомании, особенно среди молодежи, ука­зывает на преобладание гедонистических побуждений над утилитарными.

Предельное выражение нравственный кризис общества на­ходит в росте фактов дегуманизации человека, т.е. утра­ты отдельными индивидами человеческого достоинства. Такое происходит тогда, когда ткани общественного ор­ганизма разрываются полностью. Наихудшим состоянием общества является гражданская война. Если общество рас­колото на две враждебные половины, каждая из которых утверждается путем уничтожения другой, то в нем теряют доминирующее значение даже утилитарные и гедонис­тические мотивы. Определяющими жизненными побужде­ниями становятся элементарные влечения гнева и стра­ха, а голод и половое влечение удовлетворяются без вся­ких нравственных ограничений. В таких нечеловеческих условиях разрушается святость даже родственных отно­шений, составляющих глубинную основу нравственнос­ти: дети восстают против родителей, любящие превраща­ются в смертельных врагов. Потерявшие человеческий облик люди не останавливаются даже перед каннибализ­мом. В гражданскую войну нравственность утрачивает свое значение настолько, что в дальнейшем требуются го­ды политического террора, чтобы вернуть общественные нравы в нормальную колею.

В кризисные периоды общество приближается к сильно не­равновесному состоянию, в котором заметно возрастает число невинных жертв и незаслуженных взлетов. Из по­добного состояния оно может выйти обновленным или погибнуть в огне гражданской войны. Одним из неоспоримых свидетельств поступательного нравственного раз­вития человечества служит то, что при возрастающей ча­стоте кризисов летальные исходы для народов, государств и культур становятся все менее вероятными. В масшта­бах человечества растет не только средняя продолжи­тельность жизни отдельного человека, но и устойчивость культурных организмов. Нравственные основы междуна­родных отношений укрепились настолько, что, по край­ней мере, в последние 50 лет ни одна война не велась с це­лью геноцида, полного истребления враждебного народа и ни одна война к такому результату не привела. Гибельный исход нравственного кризиса общества отнюдь не является фатальной неизбежностью. Более того, на­ше историческое прошлое свидетельствует о том, что да­же в самых тяжелых потрясениях страна и народ нахо­дила в себе силы для последующего нового подъема. Определенные признаки такого подъема обнаруживаются и сейчас. Важно только помнить и учитывать, что поступательное развитие — это не просто замена прежних ценностных ориентиров новыми, но такое их возвыше­ние, в котором прежнее сохранялось бы в качестве под­чиненного момента.Если же новая нравственность по­нимается как полная отмена всего того, что было между 1917 и 1991 годами и, более того, как возвращение к сред­невековой Московской Руси, то такое преобразование уместнее будет назвать не прогрессом, а целенаправленной нравственной деградацией. В завершение можно констатировать, что термин «развитие» по отношению к тем преобразованиям, которые претерпевает нравственная жизнь человечества, недостаточен. Развитие как таковое предполагает разворачивание того, что уже пребывало в свернутом виде, например растения из семени. Метафора, положенная в основании! этого понятия, навязывает нам представление об одностороннем процессе и активности. Но изменения нравственности являются результатом двустороннего процесса -встречного движения человечества со всеми изначально заложенными в нем возможностями во всех его конкретно-исторических проявлениях (племенах, народах, странах, цивилизациях), с одной стороны, и жизни в целом, би­осферы Земли, Вселенной как единой системы — с другой. Английский историк А. Тойнби сделал верную догадку о том, что отдельные культуры развиваются и гибнут в ди­намике Вызовов и Ответов. История человечества, в том числе и нравственная, — это диалог между имманентным и трансцендентным, внутренним и внешним, человечест­вом и тем, что ему противостоит. В самом Вызове — рез­ком изменении условий существования — присутствует основа для движения вперед. Задача состоит в том, чтобы эту основу освоить. Общество, которое не в состоянии ре­шить эту задачу, погибает. Нравственный прогресс за­ключается в гармонизации отношений между человечес­ким духом и космосом.

Возможно ли в будущем достижение такого состояния, ког­да нравственность исчерпает свое историческое предназ­начение и отомрет, уступив место какой-то иной форме регуляции поведения? Такой исход пока маловероятен, но полностью исключить его нельзя. Можно предполо­жить такую ситуацию, когда нравственность изменит свою субстанциальную основу и поэтому перейдет в иное качество. Например, она может отказаться от своей ис­ключительной соотнесенности с человеком,утвердив равноценность человеку каких-либо иных существ. Та­кая ситуация неоднократно моделировалась в фантас­тической литературе, ярче всего, на наш взгляд, в рома­не Клиффорда Саймака «Все живое» и некоторых других. Прямой контакт с внеземными цивилизациями, сущест­вами совершенно иной природы может радикально изме­нить представления о добре и зле, а вслед за этим и всю систему нравственности. Такая перспектива является воз­можной, но слишком отдаленной, чтобы к ней обращаться всерьез.

Радикальные изменения морали могут произойти также в связи с развитием биотехнологии. Возможность про­изводить людей с заранее заданными свойствами, а по­том еще и менять их по своему желанию способна раз­двинуть горизонты свободы воли и преобразовать осно­вы характера.

ЛИТЕРАТУРА:

Апресян Р.Г. Идея морали и базовые нормативно-этические про­граммы. М.: ИФРАН, 1995, с. 32-61.

Валеев Д.Ж. Происхождение морали. Саратов: Изд-во Саратов­ского ун-та, 1981, с. 65-104.

Гусейнов А.А. Социальная природа нравственности. М.: Изд-во МГУ, 1974, с. 63-86.

Кропоткин П.А. Этика. М.: Политиздат, 1991, с. 45-81.

Леви-Строс К. Неприрученная мысль// Первобытное мышление. М.: Республика, 1999.

Леви-Строс К. Тотемизм сегодня // Первобытное мышление. М.: Республика, 1999.

Назаретян А.П. Историческая эволюция морали: прогресс или регресс // Вопросы философии, 1992, № 3.

Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории мора­ли. М.: Прогресс, 1987.

Титаренко А.И. Структуры нравственного сознания. Опыт этико-философского исследования. М.: Мысль, 1974, с. 36-153.

Хейзинга Й. Осень Средневековья. Исследование форм жизнен­ного уклада в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах. М.: Наука, 1988, с. 70-138.

Стефаненко Т. Этнопсихология

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРОБЛЕМА СОЦИАЛЬНОЙ ГРУППЫ В ЗЕРКАЛЕ ЭТНОПСИХОЛОГИИ 4 ПРЕДИСЛОВИЕ 11