КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
КОРОЛЕВА, НЕ ЗНАЮЩАЯ ЛЮБВИ 5 страница
Дворцовый сад отделялся от Еврейского острова узкой протокой. Костер сложили как раз напротив королевской галереи - отсюда Филипп Красивый мог без помех наслаждаться зрелищем. Все новые и новые толпы зевак прибывали к месту казни, они заполонили оба берега реки, все свободное пространство на островке. Этим вечером парижские лодочники изрядно подзаработали. Но лучники стояли нерушимым строем; стражники врезались в самую гущу толпы; отряды вооруженной стражи были расставлены на всех мостах и в конце всех улиц, выходивших к Сене. Итак, с этой стороны опасности не предвиделось. - Мариньи, можете поздравить прево, - обратился Филипп к своему коадъютору, который ни на шаг не отходил от королевской персоны. Еще утром приближенные короля боялись, что волнение может перерасти в бунт, и вдруг все кончилось народным гуляньем, ярмарочным весельем, театральным зрелищем, которым монарх решил угостить свою столицу. Да и впрямь все здесь напоминало празднество. Рядом с почтенными горожанами, которые привели посмотреть на тамплиеров всех своих чад и домочадцев, толкались нищие, сюда сбежались разрумяненные и насурмленные непотребные девки, покинув улички, прилегающие к собору Парижской Богоматери, где процветала торговля любовью. В ногах у взрослых путались мальчишки, норовя пробраться в первые ряды. Евреи с желтым кружком на плаще боязливо жались друг к другу - они тоже пришли посмотреть на казнь, которая на сей раз миновала их. Прекрасные дамы в подбитых мехом накидках, искательницы сильных впечатлений, льнули к своим кавалерам, время от времени истерически вскрикивая. Ночь выдалась холодная, с реки порывами налетал ветер. Пламя факелов, отражавшееся в воде, бежало по ее зыби длинными багровыми струйками. Мессир Алэн де Парейль, в шлеме с поднятым забралом, храня свой обычный скучающий вид, красовался на коне перед строем лучников. Костер сложили выше человеческого роста; главный палач и его подручные в красных кафтанах и с капюшонами на голове, с озабоченным видом людей, которым хочется выполнить свое дело как можно лучше, суетились вокруг, подравнивали сложенные дрова, готовили охапки хвороста про запас. На вершине костра стояли привязанные к столбам Великий магистр Ордена тамплиеров и приор Нормандии, лицом к королевской галерее. Для вящего бесчестья на голову им водрузили бумажные митры, какие обычно надевают на еретиков. Ветер играл их длинными бородами. Монах, которого зоркая Маргарита заметила из окна Нельской башни, протягивал осужденным огромное распятие и обращался к ним с последними увещеваниями. Притихшая толпа прислушивалась к его словам. - Сейчас вы предстанете перед лицом Господа, - надрывно кричал монах. - Признайтесь, пока еще не поздно, в ваших прегрешениях и покайтесь... В последний раз заклинаю вас! Осужденные, неподвижно стоя на самой верхушке костра, уже отрешившиеся от всех земных забот, словно вознесенные в черное небо над черной землей, не отвечали на его заклинания. Они молча, с нескрываемым презрением смотрели на монаха, беснующегося где-то внизу. - Не хотят исповедоваться, не желают раскаиваться, - прошел по толпе шепот. Тишина стала еще напряженнее, еще глубже. Монах, бормоча молитвы, опустился на колени. Главный палач взял из рук своего подручного пучок горящей пакли и помахал ею в воздухе, чтобы огонь сильнее разгорелся. От едкого дыма чихнул какой-то ребенок, но звонкая пощечина тут же его усмирила. Капитан Алэн де Парейль повернулся к королевской галерее, словно ожидая знака, и все головы, все взоры медленно, как по команде, обернулись в ту же сторону. И каждый невольно затаил дыхание. Филипп Красивый стоял возле балюстрады; члены Королевского совета почтительно столпились вокруг него. В неверном свете факелов четко вырисовывались их лица, и вся группа придворных напоминала барельеф, высеченный на башенной стене из розового камня. Даже осужденные подняли глаза к королевской галерее. Взгляды Филиппа и Великого магистра скрестились, будто меряясь силой, застыли, не отрывались друг от друга. Никто не знал, какие мысли, чувства, воспоминания проносятся в эту минуту в головах двух заклятых врагов. Но толпа инстинктивно почувствовала, что происходит нечто непередаваемо ужасное - так нечеловечески страшен был этот молчаливый поединок между всемогущим государем, окруженным свитой исполнителей его воли, и Великим магистром рыцарства, привязанным к позорному столбу, между двумя этими людьми, которых право рождения и случайности Истории вознесли над всеми остальными. Быть может, Филипп Красивый, движимый высшим состраданием, помилует осужденных? Быть может, Жак де Молэ смирится наконец и попросит пощады? Король махнул рукой, и на пальце его сверкнул крупный изумруд. Алэн де Парейль точно таким же жестом махнул палачу, и палач сунул пучок горящей пакли под хворост, сложенный у подножия костра. Из тысячи грудей вырвался вздох - вздох облегчения и ужаса, вздох удовлетворения, страха и тоски, вздох почти сладострастного отвращения. Раздались женские рыдания. Дети пугливо жались к материнским юбкам. Какой-то мужчина крикнул: - Я же тебе говорил, не надо ходить! Густые завитки дыма медленно подымались от костра, и ветер гнал их в направлении королевской галереи. Его высочество Валуа закашлялся и продолжал упорно кашлять, как бы желая показать присутствующим, что он лично не может дышать таким воздухом. Он попятился и, встав между Ногарэ и Мариньи, произнес: - Мы тут задохнемся раньше, чем тамплиеры сгорят. Вы могли бы по крайней мере распорядиться запасти сухих дров. Никто не ответил на это замечание. Ногарэ, весь напрягшись, упивался своим торжеством, глаза его блестели. Этот костер увенчивал семь лет борьбы и утомительных трудов, он был завершением сотни речей, произнесенных ради того, чтобы убедить, сотен страниц, исписанных ради того, чтобы доказать. "Ну вот, теперь горите, жарьтесь, - думал он. - Не все вам торжествовать надо мной, я пересилил - и вы побеждены". Ангерран де Мариньи в подражание королю старался сохранять полное спокойствие и смотреть на казнь лишь как на государственную необходимость. "Так надо, так надо", - твердил он про себя. Но при виде этих людей, которым суждено было умереть, он невольно думал о смерти: двое обреченных вдруг перестали в его глазах быть лишь политической абстракцией. Пусть они объявлены людьми злокозненными, опасными для государства, они все равно живые существа из плоти и крови, они мыслят, страдают, мучаются так же, как и все остальные, как он сам. "Проявил бы я на их месте такое же мужество?" - спрашивал себя Мариньи, невольно восхищаясь этими старцами. При одной мысли, что он может очутиться на их месте, по спине у него пробежала дрожь. Но он мгновенно овладел собой. "Что за дурацкие мысли лезут мне в голову? - шептал он про себя. - Конечно, и я, как любой смертный, могу заболеть, да и мало ли что может со мной случиться, но только не это. От этого я защищен. Я лицо столь же неприкосновенное, как и сам король..." Но ведь и Великий магистр семь лет назад мог ничего не бояться, и не было во Франции человека, обладавшего большим могуществом. Добряк Юг де Бувилль, королевский камергер с пегими волосами, неслышно творил про себя молитвы. Ветер резко переменил направление, и дым, с каждой минутой становясь все гуще, поднялся столбом, окутал тамплиеров, скрыл их от глаз толпы. Слышно было только, как надсадно кашляли и судорожно икали два старика, привязанные к позорному столбу. Вдруг Людовик Наваррский, потирая покрасневшие веки, разразился идиотским смехом. Его брат Карл, младший сын Филиппа Красивого, стоял, отвернувшись от костра. Зрелище казни, очевидно, доставляло ему страдание. Карлу исполнилось двадцать лет; это был стройный блондин с нежным румянцем на щеках - все, кто помнил короля в годы его юности, утверждали, что сын похож на Филиппа как две капли воды, однако облику Карла недоставало отцовской мужественности, спокойной властности - словом, он казался слабой копией великого оригинала. Сходство, бесспорно, было, не было лишь отцовской твердости. - Я заметил в окнах Нельской башни свет, - вполголоса обратился Карл к Людовику. - Должно быть, стражники тоже хотят посмотреть на казнь. - Я охотно поменялся бы с ними местами, - пробормотал Карл. - Как так? Разве тебе не весело смотреть, как на костре поджаривают крестного отца Изабеллы? - Ах, я и забыл, что Молэ крестил нашу сестру, - все так же вполголоса ответил Карл. - По-моему, зрелище презабавное, - отозвался Людовик Наваррский. - Людовик, замолчите, - приказал король, которого отвлекало шушуканье сыновей. Желая отделаться от чувства мучительной неловкости, молодой принц Карл постарался направить свои мысли по более приятному руслу. И он стал думать о своей жене Бланке, о чудесной улыбке своей Бланки, о прелестях Бланки, о ее руках, которые легко лягут на его плечи и прогонят прочь, заставят позабыть это страшное зрелище. Как она любит его, сколько счастья излучает вокруг. Вот если бы только их двое детей не умерли совсем маленькими... Ничего, у них еще будут дети, и тогда уже ничто не омрачит их жизнь... Очарование и душевный, ничем не нарушаемый покой... Бланка сказала ему, что нынче вечером пойдет посидеть с Маргаритой. Сейчас она, должно быть, уже вернулась домой. Не забыла ли она захватить меховую накидку, взяла ли с собой достаточно стражников? Рев толпы прервал ход его мыслей, и Карл вздрогнул всем телом. Костер наконец разгорелся. По приказу Алэна де Парейля лучники потушили факелы, бросив их в мокрую траву, и теперь только пламя костра рассеивало мрак. Первым огонь достиг приора Нормандии. Когда языки пламени лизнули его ноги, он каким-то отчаянным движением подался назад, широко открыл рот, надеясь вобрать побольше воздуха, такого желанного сейчас воздуха. Несмотря на веревки, которые удерживали его у столба, он перегнулся чуть ли не вдвое; от этого движения с головы свалилась бумажная митра, и зрители заметили огромный белый рубец, шедший поперек багрового лица. Пламя плясало вокруг. Потом приора Нормандии заволокло густой завесой дыма. Когда завеса рассеялась, Жоффруа де Шарнэ был уже весь охвачен огнем, он вопил, он задыхался, он рвался прочь от рокового столба, который зашатался у основания. Великий магистр крикнул ему что-то, но рев толпы, желавшей заглушить свой ужас, покрывал все звуки, и только пробравшиеся в первые ряды разобрали слово "брат" и еще раз "брат". Подручные палача, расталкивая народ, хлопотали вокруг костра - кто бегом подносил поленья, кто ворошил уголья длинными железными крючьями. Людовик Наваррский, обычно понимавший слова собеседника лишь спустя некоторое время, спросил брата: - Значит, ты говоришь, что видел в Нельской башне свет? И нахмурился, словно какая-то докучливая мысль пришла ему в голову. Ангерран де Мариньи невольно поднес ладонь к лицу, как бы желая защитить глаза от ярких вспышек пламени. - Чудесное зрелище вы уготовили нам, Ногарэ, подлинная картина преисподней, - произнес Валуа. - Должно быть, о своей будущей жизни задумались? Гийом де Ногарэ ничего не ответил на шутку его высочества. Костер разгорелся с новой силой, и Жоффруа де Шарнэ, приор Нормандии, охваченный пламенем, уже напоминал обуглившийся ствол, который потрескивал в огне, покрывался пузырями, обращаясь постепенно в пепел, рассыпаясь пеплом. Многие женщины теряли сознание. Другие сломя голову бросались к берегу, нагибались над протокой и даже не боролись с приступами рвоты, хотя король сидел чуть ли не напротив. Толпа, охрипшая от крика, примолкла, и кое-кто уже уверял, что совершится чудо, ибо ветер упорно дул все в том же направлении и пламя еще не коснулось Великого магистра. Нет, неспроста его так долго не берет огонь, неспроста костер с его стороны не желает гореть. Но вдруг верхние поленья осели, и пламя, получив новую пищу, взмыло вверх, к ногам Жака де Молэ. - Наконец-то, - воскликнул Людовик Наваррский, - наконец-то и его взяло! Вытянув и без того длинное лицо, напружив худую шею, он весь сотрясался в приступе необъяснимого смеха, который неизменно нападал на него в самых, казалось бы, трагических обстоятельствах. На огромные холодные глаза Филиппа Красивого ни разу, даже сейчас, не опустились веки. Внезапно завесу пламени прорвал голос Великого магистра, и слова его были обращены ко всем и к каждому и беспощадно разили каждого. И так неодолима была сила этого голоса, что казалось, принадлежит он уже не человеку, а идет из нездешнего мира. Жак де Молэ снова заговорил, как нынче утром, на паперти собора Парижской Богоматери. - Позор! Позор! - кричал он. - Вы все видите, что гибнут невинные. Позор на всех вас! Господь Бог нас рассудит! Коварный язык пламени подкрался к нему, опалил бороду, в мгновение ока уничтожил бумажную митру, поджег седые волосы. Толпа безмолвствовала в оцепенении. Людям казалось, что на их глазах жгут безумного пророка. Лицо Великого магистра, пожираемого пламенем, было повернуто к королевской галерее. И громовой голос, сея страх, вещал: - Папа Климент... рыцарь Гийом де Ногарэ, король Филипп... не пройдет и года, как я призову вас на суд Божий и воздается вам справедливая кара! Проклятие! Проклятие на ваш род до тринадцатого колена!.. Пламя закрыло ему рот и заглушило последний крик Великого магистра. И в течение минуты, которая показалась зрителям нескончаемо долгой, он боролся со смертью. Наконец тело его, перегнувшись пополам, бессильно повисло на веревках. Веревки лопнули. Великий магистр рухнул в бушующий огонь, и из багровых языков пламени выступила поднятая рука. И пока не почернела, не обуглилась, все еще с угрозой вздымалась к небесам. Толпа, напуганная проклятиями тамплиера, не трогалась с места, и тяжелые вздохи, неясный шепот выражали растерянность, тревожное ожидание. Всей своей тяжестью навалились на людей ночь и ужас: мрак победил свет, падавший от затухавшего костра. Лучники расталкивали толпу, но никто не решался пойти домой. - Ведь он не нас проклял, а короля, верно ведь? - вполголоса переговаривались люди. И все взоры невольно обращались к галерее. Король по-прежнему стоял у балюстрады. Не отрываясь смотрел он на обуглившуюся руку Великого магистра, которая чернела на фоне багрово-красных поленьев. Обугленная рука - вот и все, что осталось от могущества и славы Великого магистра, все, что осталось от знаменитого Ордена тамплиеров. Но недвижимая эта рука застыла в жесте, предающем проклятию. - Ну что, брат мой, - сказал его высочество Валуа, криво улыбнувшись, - надеюсь, вы теперь довольны? Филипп Красивый обернулся на голос. - Нет, брат мой, - ответил он. - Я недоволен. Я совершил ошибку. Валуа напыжился от гордости - наконец-то пришел его час торжества над братом. - Да, я совершил ошибку, - продолжал король. - Я должен был приказать вырвать им язык, а уж затем посылать их на костер. И невозмутимо спокойный, как и всегда, король в сопровождении Ногарэ, Мариньи и первого камергера удалился в свои покои. Костер подернулся серым пеплом, только там и сям вспыхивали искорки и тут же гасли. Галерею заволокло дымом, принесшим с собой удушливый запах жженого человеческого мяса. - Фу, как воняет, - сказал Людовик Наваррский. - Нет, право же, ужасно воняет. Уйдем отсюда поскорее. А юный принц Карл с тревогой думал, сумеет ли он в объятиях своей супруги Бланки забыть все, что он видел. 9. НОЧНЫЕ ГРАБИТЕЛИ
Покинув гостеприимный кров Нельской башни, Готье и Филипп д'Онэ нерешительно брели по скользкой грязи, напряженно вглядываясь в темноту. Лодочник, доставивший их сюда, исчез, словно сквозь землю провалился. - Я же тебе говорил. Этот старикашка мне сразу не понравился, - начал Готье, - нельзя доверять первому встречному. - Ты слишком щедро с ним расплатился, - возразил Филипп. - Просто мошенник решил, что пора ему развлечься, и отправился смотреть на казнь. - Дай-то Бог, чтоб оно так и было. - А что же, по-твоему, еще может быть? - Не знаю. Но чувствую, что все это не к добру. Старик сам вызвался нас перевезти и всю дорогу плакался, что ничего не заработал с самого утра. А когда ему велели подождать, взял да уехал. - А что нам было делать? Ведь, кроме него, мы не нашли ни одного перевозчика. Значит, выбирать не приходилось. - Правильно, - согласился брат. - Только он слишком уж много задавал нам вопросов. Он замолк и прислушался, надеясь уловить стук весел в уключинах, но не услышал ничего, кроме негромкого плеска волн да отдаленного гула толпы, расходящейся по домам. Там, на Еврейском острове, который назавтра же парижане перекрестят в остров Тамплиеров, потух костер, подернулись пеплом угли. К едкому запаху дыма примешивался приторный запах речной воды. - Ничего не поделаешь, придется идти пешком, - сказал Готье. - Хотя, должно быть, увязнем по уши. Но, ей-богу, после такой ночи стоит пострадать. Братья пошли вдоль стен Нельского отеля, поддерживая друг друга, чтобы не поскользнуться и не упасть. Они по-прежнему зорко вглядывались в ночной мрак, словно ища у него ответа. Перевозчика нигде не было видно. - А я все думаю, откуда они у них? - вдруг произнес Филипп. - Кто они? - Кошели. - Опять ты об этих кошелях, - возмутился старший брат. - Уверяю тебя, меня это ничуть не заботит. Знаю лишь одно - до сих пор мы с тобой от них такого прекрасного подарка не получали. Он нежно погладил ладонью кошель, висевший у пояса, и почувствовал под пальцами грани драгоценных рубинов. - Кто-нибудь из придворных? - продолжал размышлять вслух Филипп. - Нет, в таком случае Маргарита и Бланка не подарили бы нам кошели, побоялись бы, что их узнают. Тогда кто же, кто? Может быть, кто-нибудь из их бургундской родни?.. Но странно, почему Маргарита об этом мне прямо не сказала. - А ты что предпочитаешь, - со смехом спросил брата Готье, - знать или иметь? Не успел Филипп ответить на этот вопрос, как впереди раздался негромкий свист. Братья вздрогнули от неожиданности и одновременно схватились за рукоятки кинжалов. Никакого иного оружия они не захватили, справедливо решив, что оно может помешать им во время этой ночной прогулки. Любая встреча в здешних местах и в столь поздний час могла обернуться плохо. - Эй, кто там идет? - окликнул Готье. Снова раздался свист, и братья д'Онэ не успели даже занять оборонительной позиции. Шесть человек вдруг выступили из тьмы и напали на них. Трое нападающих набросились на Филиппа, прижали его спиной к стене и крепко держали за обе руки, так что он не мог действовать кинжалом. Зато трое других еле справлялись с Готье. Старший д'Онэ швырнул на землю одного из грабителей - вернее, грабитель упал, чтобы избегнуть удара кинжалом. Но двое других схватили Готье сзади, вывернули ему руку, и он выронил оружие. Филипп чувствовал, как шарят по его телу руки грабителей, как добираются до золотого кошеля. А главное - нельзя даже позвать на помощь! Правда, на крик непременно явятся стражники, охраняющие Нельскую башню, но в этом случае не оберешься вопросов: откуда явились братья д'Онэ, зачем сюда пожаловали, что делали. И поэтому оба они боролись молча. Или они выберутся из беды одни, без посторонней помощи, или же не выберутся из нее совсем. Филипп, прижатый к стене, отбивался с энергией отчаяния и лягал нападавших ногами, так как не мог пустить в ход кинжала. Он не желал расставаться со своим кошелем. Этот кошель вдруг стал дороже всего, что было у него на целом свете, и он решил спасти его любой ценой. А Готье был склонен вступить с грабителями в сделку. Пусть берут все, что угодно, лишь бы оставили жизнь. Да только оставят ли, не бросят ли, ограбив дочиста, в Сену, а завтра всплывут на поверхность два изуродованных трупа. Как раз в этот момент из ночной мглы выступила какая-то тень. Готье увидел подошедшего только в последнюю минуту и не успел решить, кто это - спаситель или новое подкрепление грабителям. Дальнейшее произошло в мгновение ока. Один из грабителей крикнул: - Эй, ребята, спасайся кто может! Словно лев, ворвался пришелец в самую гущу свалки, и участники ее увидели, как блеснуло, вихрем завертелось лезвие меча. - Ах, жулье! Ах, негодяи! Ах, наглецы! - оглушительно вопил незнакомец, щедро раздавая удары направо и налево. Под градом ударов грабители разлетелись во все стороны. Один из них имел неосторожность приблизиться к незнакомцу, и тот, схватив его свободной рукой за ворот, с размаху швырнул в Сену. Вся шайка бросилась бежать без оглядки. Слышен был только торопливый топот ног, который затихал по мере того, как грабители пробирались к берегу, в сторону Пре-о-Клер, потом все стихло. С трудом переводя дыхание, спотыкаясь на каждом шагу, Филипп подошел к брату, прижав обе руки к груди. - Ранен? - спросил он. - Нет, - ответил Готье прерывающимся голосом, потирая ушибленное плечо. - А ты? - Тоже нет. Но мы спаслись просто чудом. Не сговариваясь, оба брата д'Онэ разом повернулись к незнакомцу, который несколько секунд назад рассеял шайку грабителей, а теперь направлялся к спасенным, вкладывая на ходу клинок в ножны. Это был высокий, широкоплечий, крепкий мужчина; он с присвистом, по-звериному, выпускал из ноздрей воздух. - Так вот что, мессир, - начал Готье, - мы непременно поставим за ваше здравие преогромную свечку. Не будь вас, плавать бы нам по Сене вверх брюхом. Кому мы имеем честь быть обязанными своим спасением? Незнакомец расхохотался, смех у него был громкий, басистый, чуть наигранный. Даже в ночных сумерках ярко блестели его зубы, похожие на волчьи клыки. Братья невольно подумали, что уже слышали когда-то этот смех, но тут из-за туч выплыла луна, и они узнали своего спасителя. - Ах, черт возьми, да ведь это вы, ваша светлость! - воскликнул Филипп. - Ах, черт возьми, да это вы, красавчики! - в тон ему ответил тот, кого Филипп назвал "ваша светлость". - И я вас тоже узнал! Спасителем братьев д'Онэ оказался Робер Артуа. - Братья д'Онэ! - воскликнул Робер. - Самые прекрасные юноши среди всех придворных короля. Черт меня побери, кто бы мог предположить... Прохожу по берегу, слышу какой-то шум, ну, думаю, вот и еще одного мирного горожанина потрошат. Надо признаться, весь Париж наводнен головорезами, а наш прево Плуабуш... да, наш Плуабуш не очень-то дюж! Даже не помышляет очистить от них город, а лижет пятки Мариньи... - Ваша светлость, - прервал его Филипп, - мы не знаем, как вас и благодарить... - Пустяки! - воскликнул Робер Артуа, хлопнув своей лапищей Филиппа по плечу, отчего тот пошатнулся. - Одно удовольствие! Естественный порыв дворянина, обязанного поспешить на помощь человеку в беде. Но удовольствие возрастает, когда спешишь на помощь знакомым рыцарям, и я просто в восторге, что сохранил своим родичам Валуа и Пуатье их лучших конюших. Жаль только, что такая темень! Эх, взойди луна чуть пораньше, я бы с немалой охотой вспорол брюхо хоть одному из этих молодчиков. Но я боялся действовать круче, опасаясь задеть вас... Скажите мне, красавчики, вы-то что делали в этом грязном закоулке? - Мы... мы гуляли... - смущенно ответил Филипп д'Онэ. Гигант захохотал во все горло. - Они гуляли! Чудесное место для прогулок, да и время самое подходящее! Они, видите ли, гуляли! Да тут в грязи утонешь! Ну и шутники! Ах, молодость, молодость! Любовные делишки, не так ли? Свидание с хорошенькой девицей, а? - подмигнул он Филиппу и снова шутливо ударил его по плечу. - Хорошо жить в ваши годы - огонь по жилам так и бежит! Хорошо! Вдруг он заметил кошели, блеснувшие в свете луны. - Ого! - закричал он. - Огонь-то по жилам бежит, как видно, не без толка! Чудесная вещица, красавчики, чудесная вещица! Он взвесил на ладони кошель, прицепленный к поясу Готье. - Золотое плетение, тонкая работа!.. Работа итальянская, а может быть, и английская. И совсем новенькие... Конечно, не на жалованье конюших вы позволяете себе так роскошествовать. Да, грабители сделали бы славное дельце. Робер разгорячился, он размахивал руками, игриво толкал братьев в бок, отпускал сальные шуточки, весь рыжий, громадный в ночном полумраке. Он порядком надоел братьям д'Онэ. Но как закажешь человеку, который только что спас вам жизнь, лезть не в свои дела? - За любовь платят, шалунишки, - продолжал он, шагая между ними. - Надо полагать, что ваши любовницы - дамы весьма высокородные и весьма щедрые. Ну и ловкачи эти проклятые д'Онэ! Кто бы мог подумать! - Его светлость ошибается, - холодным тоном произнес Готье. - Эти кошели достались нам по наследству. - Ну конечно же, так я и думал, - сказал Артуа. - По наследству от той семьи, которую вы навещали ночью под стенами Нельской башни! Ладно, ладно, молчу! Честь прежде всего. Я вас одобряю, детки. Умеешь ласкать даму - умей уважать ее репутацию! Ну, прощайте. И не гуляйте больше по ночам, увешанные ювелирными изделиями. Робер снова оглушительно захохотал, обнял братьев дружески за плечи, чуть не столкнув их лбами, и ушел, предоставив им тревожиться и сердиться на свободе, даже не дослушав слов их благодарности. Братья д'Онэ вместе со своим спутником незаметно дошли до ворот Бюсси и теперь повернули направо, а Робер Артуа зашагал через Пре-о-Клер по направлению к Сен-Жермен-де-Пре. - Хорошо, если он не разболтает всему двору, где встретился с нами, - сказал Готье. - Как ты думаешь, способен он держать пасть на запоре? - Думаю, что да, - ответил Филипп. - В сущности, он неплохой малый. Не будь у него такой, как ты выражаешься, пасти и таких ручищ, еще неизвестно, были бы мы живы. Нельзя же так скоро забывать оказанную тебе услугу. - Ты прав. Впрочем, мы тоже могли бы его спросить, что он сам-то делал в таком захолустье? - Бегал за непотребными девками, уверяю тебя. И сейчас отправился в какое-нибудь злачное местечко, - ответил Филипп. Он ошибался. Робер Артуа вовсе не собирался развлекаться. Сделав крюк по Пре-о-Клер, он снова вышел на берег и возвратился к причалу у подножия Нельской башни. Луна опять спряталась за тучи. Робер негромко свистнул - такой же свист час назад возвестил о начале нападения на братьев д'Онэ. Шесть теней отделились от стены, а седьмая поднялась со дна лодки. Все семь теней стояли перед его светлостью Робером Артуа в самых почтительных позах. - Чудесно, чудесно, вы хорошо справились с делом, - начал Артуа, - все получилось, как я задумал. Подойди сюда, Карл Ган! - позвал он главаря бандитов. - Возьми и раздели поровну между твоими людьми. И Робер бросил ему кошелек. - Здорово вы, ваша светлость, меня по плечу ударили, - заметил один из грабителей. - Подумаешь, велика важность! Это предусмотрено в оплате, - засмеялся Артуа. - А теперь прочь отсюда. Если вы мне опять понадобитесь, я вас извещу. Затем Робер сошел в лодку, которая осела под его тяжестью. Лодочник, схватившийся за весла, был тот самый старик, что привез сюда братьев д'Онэ. - Ну как, ваша светлость, довольны? - спросил он. Лодочник задал вопрос самым обычным, а не тем хнычущим тоном, которым он говорил с братьями д'Онэ; казалось, он даже помолодел лет на десять, и теперь изо всех сил налегал на весла. - Доволен, мой старый Лорме! Ты здорово провел их, - ответил великан. - Теперь я узнал все, что хотел знать. С этими словами Робер откинул назад свой мощный торс, вытянул свои слоновые ноги и погрузил в черные воды Сены свою огромную лапищу. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПРИНЦЕССЫ-ПРЕЛЮБОДЕЙКИ
|