Стр. 216

Порою успех на сцене Александрийского и Малого теат­ров убеждал Островского в том, что он может требовать у режиссуры верного распределения ролей и тщательной об­становки. Но действительность его в этом разубеждала. В режиссерское управление назначались такие люди, что на­дежды на серьезное отношение режиссера к автору не было никакой. «О делах театральных утешительного сказать нече­го, — читаем мы в одном из писем Островского к Бурдину.— Мы дошли до полной несостоятельности. Лукашевич оказал­ся в тысячу раз хуже Федорова [предшественник Лукашеви­ча]. При полном непонимании дела, громадное самолюбие и окончательное разрушение искусства, соединенное со всеми стеснительными мерами как для артистов, так и для авторов, над произведениями которых он принял неизвестно, по како­му праву, власть цензора, и я не знаю, до чего это дойдет„ если не поднимется протест со стороны авторов» ^1.

Одним из замечательных примеров отношения автора к судьбе пьесы на сцене могут служить высказывания Гете, приведенные в книге Эккермана «Разговоры с Гете».

Говоря о Веймарском театре, где ставились его пьесы «Ифигения» и «Тассо», Гете рассказывает, как надлежит ра­ботать над пьесой, чтобы она была интересна публике и сохранила всю глубину замысла автора.

«Публика находит эти вещи скучными. Очень понятно. Актер не подготовлен, чтобы играть эти пьесы, а публика не подготовлена к тому, чтобы их слушать. Если бы при более частых повторениях актер мог лучше войти в свою роль, если бы его исполнение приобрело жизнь и казалось не заученным,, а идущим непосредственно от его собственного сердца, то, ко­нечно, и публика получала бы более яркое впечатление и чув­ствовала бы к этим постановкам больше интереса»².

Гете рассуждает как автор, тесно связанный с творческой жизнью театра. В его высказываниях мы находим рецепты ре­жиссерскому искусству, указания, как должен режиссер вос­питывать актеров, чтобы они могли увлечь зрителя живыми, реальными и вместе с тем поэтическими образами драматурга.

«Ведь в сценическом искусстве наблюдается то же самое, что и во всех других искусствах—то, что делает или сделал художник, приводит нас в такое настроение, в каком был он сам, когда творил. Свободное настроение художника делает нас свободными, подавленное нас подавляет. Эта свобода художника обычно имеет место там, где он вполне овладел своим предметом; нидерландские картины именно потому так радуют нас, что художники эти изображают близкую им

А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин, Неизданные письма 1923, Письмо № 481.