СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ СВОБОДЫ (“БЕГСТВА ОТ СВОБОДЫ”) Э.ФРОММА

2. Социально-психологическая концепция свободы (“бегства от свободы”) Э.Фромма
Эта концепция показывает, что современный экономический либерализм и политическая демократия не решают проблему индивидуальной свободы. По Э. Фромму, даже при их наличии, развиваются социально-психологические механизмы “бегства от свободы”, добровольного отказа от нее. Концепция Э.Фромма базируется на представлении о двойственности свободы, которая, по его мнению, имеет место в течение всего Нового времени: с одной стороны, растет независимость человека от внешних властей, от экономических и политических оков, с другой – повышается его изолированность, а в результате и чувство ничтожности и бессилия в мире, который все более становится безграничным, угрожающим и чуждым [Э.Фромм, С.41, 61-62]. По Фромму, новая свобода неизбежно вызывает ощущение неуверенности, сомнения, одиночества и тревоги. Причем по мере развития капитализма, особенно с его переходом в монополистическую фазу, относительный вес двух тенденций свободы изменяется в пользу факторов, ослабляющих личность: чувства бессилия и одиночества усилились, индивид ощущает угрозу со стороны гигантских сил, и ситуация во многом напоминает XV и XVI века [Там же, С.94, 110].
Чтобы иметь возможность действовать, индивид должен преодолеть невыносимое чувство бессилия и одиночества. Один путь устранения разрыва между личностью и окружающим миром ведет назад: это отказ человека от свободы, более или менее полный отказ от индивидуальности и целостности человеческого “я” [Там же, С.62, 123]. Э. Фромм описал три психологических механизма, используемых людьми для избавления, или “бегства” от свободы. Первый из них – авторитаризм, состоящий “в тенденции отказаться от независимости своей личности, слить свое “я” с кем-нибудь или с чем-нибудь внешним, чтобы таким образом обрести силу, недостающую самому индивиду” [Э.Фромм, С.124]. Авторитаризм проявляется как в стремлениях к подчинению, так и в стремлениях к господству, или, другими словами, как в мазохистских, так и в садистских тенденциях.
Мазохизм Э.Фромм определяет как “стремление раствориться в подавляющей силе, приобщившись тем самым к ее мощи и славе” [Там же, С.186-187] . Этой внешней силой может быть другой человек, какой-либо общественный институт, Бог, нация, совесть или моральная необходимость. “Став частью силы, которую человек считает непоколебимой, вечной и прекрасной, он становится причастным к ее мощи и славе. Индивид целиком отрекается от себя, отказывается от силы и гордости своего “я”, от собственной свободы, но при этом обретает новую уверенность и новую гордость в своей причастности к той силе, к которой теперь может себя причислить” [Там же, С.135]. Найдя себе нового хозяина, мазохист, по убеждению Э. Фромма, избавляется от окончательной ответственности за свою судьбу, а тем самым и от мучительных сомнений, какое решение принять.
Садизм, напротив, выражается в стремлении к неограниченной власти над другими: “…Садист так же сильно нуждается в своем объекте, как мазохист – в своем. В обоих случаях собственное “я” исчезает. В одном случае я растворяюсь во внешней силе – и меня больше нет; в другом – я разрастаюсь за счет включения в себя другого человека, приобретая при этом силу и уверенность, которой не было у меня самого” [Там же, С.137, 186].
Э.Фромм утверждал, что человек не бывает только садистом или только мазохистом, у него обычно присутствуют обе тенденции.
Второй механизм бегства от свободы – разрушительность “отличается уже тем, что ее целью является не активный или пассивный симбиоз, а уничтожение, устранение объекта… Разрушить мир – это последняя, отчаянная попытка не дать этому миру разрушить меня. Целью садизма является поглощение объекта, целью разрушительности – его устранение. Садизм стремится усилить одинокого индивида за счет его господства над другими, разрушительность – за счет ликвидации любой внешней угрозы”
Если по каким-либо причинам объектом разрушительных устремлений индивида не могут стать другие люди, то они легко направляются на него самого и могут привести к физическому заболеванию или даже к попытке самоубийства [Там же, С.153, 155]. Рационализаций разрушительных действий, по мнению Э. Фромма, – великое множество. Любовь, долг, совесть, патриотизм – наиболее распространенные среди них.
И наконец, третий механизм бегства от свободы, в котором, согласно Э.Фромму, находит спасение большинство нормальных индивидов в современном обществе, — автоматизирующий конформизм. “Индивид перестает быть собой; он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном, и становится точно таким же, как все остальные, и таким, каким они хотят его видеть. Исчезает различие между собственным “я” и окружающим миром, а вместе с тем и осознанный страх перед одиночеством и бессилием” [Э.Фромм, С.158-159]. Индивид превращается в робота, теряет себя, но при этом убежден, что он свободен и подвластен лишь собственной воле, что он способен думать, чувствовать и действовать свободно, что он – это “он”, что его мысли, чувства и желания на самом деле принадлежат “ему”. В большинстве случаев, по Э.Фромму, такое убеждение является величайшей и опасной иллюзией [Там же, С. 159, 169, 202].
Обращаясь к гипнотическим экспериментам, сновидениям и сопровождающим их ассоциациям, изучению мнений людей по разным вопросам, подпиткой тенденции к конформизму современной культурой, Э.Фромм показывает, как чувства, мысли, желания внушаются со стороны, но субъективно воспринимаются как собственные. И напротив, как собственные чувства, мысли и желания могут быть подавлены и изъяты из личности человека [Там же, С. 159 –172, 202-212]. Современный человек приспосабливается к анонимной власти и усваивает такое “я”, которое не составляет его сущности. И чем больше он это делает, тем беспомощнее себя чувствует, тем больше ему приходится приспосабливаться, “добывать себе “я” из непрерывного признания и одобрения других людей. Пусть он сам не знает, кто он, но хотя бы другие будут знать, если он будет вести себя так, как им нужно; а если будут знать они, узнает и он, стоит только поверить им” [Там же, С. 213, 173].
Но всегда ли свобода ведет к новой зависимости? Всегда ли независимость и свобода тождественны изоляции и страху? Э.Фромм полагает, что в противовес описанным им механизмам бегства от свободы, возможно также состояние позитивной свободы, в котором индивид существует как независимая личность, но не изолированная, а соединенная с миром, с другими людьми и с природой. Эту свободу человек может обрести, реализуя свою личность, будучи самим собой. Позитивная свобода состоит в спонтанной активности всей целостной личности человека [Э.Фромм, С. 214-215]. Э.Фромм признает, что в современном обществе спонтанность (буквальное значение латинского слова sponte – сам собой, по собственному побуждению) – довольно редкий, но все же встречающийся феномен. Спонтанную активность можно наблюдать у художников, у некоторых ученых и философов, у маленьких детей, а также в отдельные мгновения (озарение, прилив нежности и др.) у большинства людей. Важнейшие составные части такой спонтанности – любовь (но не растворение своего “я” в другом человеке и не обладание другим человеком) и труд (но не вынужденная деятельность, а творчество).
Э.Фромм сам признает, что в истории человечества подобная свобода еще никогда не достигалась, но была идеалом. Решение проблемы он видит, во-первых, в сохранении всех завоеваний современной демократии, а во-вторых, в их дальнейшем расширении, в развитии действительной свободы, инициативы и спонтанности индивида; причем не только в сугубо личных или духовных сферах, но прежде всего в той деятельности, на которой строится все существование каждого человека, — в его труде [Там же, С. 224, 226]. С этой целью нерациональное, бесплановое общество должно быть заменено рациональной экономической системой — обществом с плановой экономикой, которая позволит объединять и концентрировать усилия всего общества. Такой общественный строй Э.Фромм называет демократическим социализмом. А чтобы плановая экономика не стала новой формой манипулирования народом, необходимо решить проблему сочетания централизации и децентрализации. Э. Фромм не говорит, как это можно сделать, но считает, что эта проблема не более сложна, чем уже решенные задачи технического плана, которые дали почти полное господство над природой.
Думается, что намеченные автором перспективы становления позитивной свободы позволяют отнести его концепцию к концепциям-идеалам, сила которых – в мощном гуманистическом потенциале, в стремлении к подобного рода свободе, а не в повсеместном обладании ею. Однако в нашем случае это не самая сильная часть концепции Э.Фромма, во всяком случае, она не смогла бы стать оправданием столь детального изложения его построений “здесь и сейчас”, т.е. исходя из обозначенного проблемного поля в современном российском социуме. С точки зрения изучения закономерностей трансформации свободы в переходном обществе ценность концепции Э.Фромма видится в следующем.
Прежде всего, описанные автором психологические механизмы бегства от свободы в западном обществе свидетельствуют о том, что экономический либерализм и политическая демократия автоматически не решают проблемы индивидуальной свободы. Она “меняет одежды”, но с неуемностью “ваньки-встаньки” поднимается вновь и вновь. Концепция Э.Фромма по существу подталкивает к выводу о том, что в каждом обществе проблема свободы имеет свое содержание, хотя сам автор прямо таких заключений не делал.
Хотя в центре внимания Э.Фромма были представители городского среднего класса, он поставил вопрос о различном соотношении между позитивным и негативным аспектами свободы у разных классов при переходе от средневековой системы к капиталистической (у новой аристократии и старой родовой знати, низших и среднего классов). Именно с этим различием он связывал разные психологические и идеологические реакции разных классов на новую обстановку. Кроме того, степень распространения различных психологических механизмов бегства от свободы у разных групп также может быть различной. В частности, Э.Фромм утверждал, что не только между индивидами, но и между различными социальными группами (и между целыми народами) существует громадная разница в весе разрушительных тенденций. Например, в структуре характера представителей низов европейского среднего класса они значительно выше, чем в среде рабочих или социальной верхушки. Разные группы различаются и силой иммунитета против автоматизирующего конформизма: так, у представителей творческих профессий он выше, чем у всех остальных.
Особое место концепции Э.Фромма среди других концепций свободы определяется тем, что в ее основе лежит представление о бессознательных силах и стремление заглянуть дальше рациональной обусловленности человеческого поведения, прорваться сквозь “завесу обманчивых рационализаций”. Привлекая результаты разных эмпирических методов, он показывает, что у нас могут быть мысли, чувства, желания, которые мы субъективно воспринимаем как наши собственные, хотя в действительности они навязаны нам со стороны и могут не иметь ничего общего с тем, что мы думаем и чувствуем на самом деле. За свое собственное решение люди зачастую принимают результат подчинения обычаям, условностям, чувству долга или неприкрытому давлению. В этом смысле концепция Э.Фромма может служить важным дополнением (и доказательством ограниченности) других концепций свободы (созданных как в самой психологии, так и в других науках), в основе которых лежит представление о преимущественно рациональном индивиде и целенаправленности человеческого поведения.
Наконец, описанные Э.Фроммом психологические механизмы бегства от свободы, не всегда осознаваемые западным индивидом, в условиях кардинальных изменений, какие сейчас происходят в России, вполне осознаются большими группами индивидов, “всплывают на поверхность”, становятся наблюдаемыми и обретают социологический статус. Так, абсолютное большинство респондентов (как в городе, так и в селе) в числе основных ограничителей своей свободы сегодня сами называют состояние неуверенности, бессилия перед непредсказуемой политикой верхов, страха перед завтрашним днем. В открытой и вполне рациональной форме проявляются авторитарные и разрушительные тенденции, вполне осознанные формы принимает и конформизм. Эти обстоятельства, думается, придают концепции Э.Фромма новую актуальность.
Тем не менее ее познавательные возможности применительно к описанному нами проблемному полю все-таки весьма ограничены. И не только потому, что в действительности нет сугубо иррациональных индивидов, как нет и сугубо рациональных, а изучение рационального пласта сознания и поведения потребовало бы новых поисков и акцентов. Существенная ограниченность данной концепции для понимания феномена свободы в переходном обществе видится еще и в том, что социальный анализ зачастую ведется Э.Фроммом на уровне предельных описаний (“либо всё, либо ничего”), а во времена больших перемен всегда важна степень. Любая зависимость личности рассматривается им как обращение ее сразу “в ничто”, как полная утрата ощущения самостоятельности или ответственности. Что можно сказать о динамике свободы конкретных социальных субъектов, действующих в данных условиях и обстоятельствах, если их собственное “я” исчезает не только вследствие подчинения другому человеку, но и под воздействием долга, совести или моральной необходимости?! Что же тогда остается на долю этого “я”?! Как оно развивается?! Как можно уберечь его от разного рода социальных воздействий?! И какова роль адаптационных стратегий в механизмах “бегства от свободы”?
Анализ на уровне предельных и безусловных описаний, по существу, ставит под сомнение одну из основных предпосылок данного исследования — безусловную ценность индивидуальной свободы. В самом деле, исходя из концепции Э.Фромма, напрашивается вопрос: зачем расширять социетальную свободу в России по западному образу и подобию, если с ее утверждением индивиды осознанно или неосознанно будут пытаться “бежать” от нее, и нужно будет снова возвращаться к обществу с плановой экономикой? Еще более обостряет этот вопрос Г.Маркузе, который пришел к отказу как от капитализма, так и от социализма.

37)Не отказываясь от древних практик контролирования функций гипоталамуса, мне кажется, перспективы за контролем некоторых сознательных форм человеческого поведения. Например, так, поведение человека адаптивно и целенаправленно. Естественный отбор всегда отбирал для жизни наиболее приспособленных к ней особей, т.е., отбор шел по линии лучших адаптационных качеств; даже интеллект многие исследователи считают мерой адаптационных возможностей особи (насколько хорошо она, особь, может устроиться в данном ей мире). Существующие практики и тренинги обычно также направлены на повышение адаптационных способностей гомо сапиенсов (тренинг уверенности в себе, тренинг “как выйти замуж”, тренинг деловых и коммуникативных качеств и т.д.). Человека учат контролировать себя, для того чтобы добиться цели, чтобы максимально хорошо устроиться в современном социальном мире. И кажется, что единственной альтернативой этому – только устроиться в мире плохо. Но это не так. Стремясь максимально быстро, эффективно, с наименьшими затратами достичь адаптивной цели, мы теряем слишком многое – способность “творить чудеса”.
Я имею в виду, развитие форм активности, которую ее автор В.А.Петровский, назвал надситуативной.
Представление о надситуативной активности В.А.Петровский иллюстрирует следующим примером из работы В.И.Асьнина.
В комнате две девочки: школьница и ее маленькая подружка. Задача: достать предмет со средины стола, не касаясь стола. Предмет положен так, что выполнить задание, просто дотянувшись до него, невозможно. Зато в углу комнаты стоит палочка. Девочки думают. В конце концов, младшая девочка хватает палочку (самый оптимальный способ выполнить задачу), девочка постарше останавливает ее, дескать палочкой любой достать может, а вот, давай, попробуем без палочки... .
Поведение младшей девочки – адаптивно, направленно на оптимальное достижение цели. Поведение старшей надситуативно. Она рискует остаться без предмета, но зато он развивает себя как субъекта. Возможно, именно такой активности не хватает человеку для активации его резервных способностей. В конце концов, история умалчивает, но я думаю, что старшая девочка все-таки достала предмет “надситуативным” способом, его снял изумленный экспериментатор, привлеченный нетипичной реакцией девочки.
Человеческое поведение насквозь адаптивно. Именно так функционирует все: от самого последнего органа в нашем теле до нейрона, от подсознания до целенаправленного сознания. Это означает, что все наше поведение направлено на получение идеального конечного результата с минимальными затратами энергии.
Мы приобретаем знания, чтобы приобрести профессию, которая будет нас кормить. Мы заводим полезные знакомства, или бесполезные, но по работе (не требующие особых временных и эмоциональных затрат) – дружим с начальником и соседом по лаборатории (потому что у человека есть потребность в общении, и ее нужно удовлетворить с минимальной затратой сил и средств), а старый друг, переехавший в другой город становится избыточным. Мы приглашаем человека в гости, мы готовы приютить бездомного приятеля, но не дай бог, он у нас задержится на лишние три- пять дней, а тем более на месяц (наверное, надситуативным здесь было бы сказать: “Дорогой, живи у меня сколько хочешь, в крайнем случая, я могу и в гостинице перетерпеть пару дней”) . Влюбленный мужчина дарит любимой женщине дорогое кольцо, чтобы через несколько недель потребовать его обратно в связи с расторжением помолвки (надситуативым здесь было бы сказать: “Дорогая, ты не хочешь становиться моей, но я - то люблю (любил), что я могу для тебя сделать (подарить) на прощание, чтобы ты была счастлива?”) . Заработанные деньги мы тратим на себя, свою семью, свой дом, потому что это правильно и адаптивно (приобрести собственность, вложить деньги в недвижимость, обучить наследников) или продиктовано инстинктом (половой партнер, семья, дети – зоосоциальные инстинкты, по П.В.Симонову, хороший ресторан – пищевой инстинкт). В последней ситуации надситуативным было бы – отдать получку тому случайному прохожему, которому это действительно нужнее, а самому целый месяц “сосать лапу”.
Адаптивна и наша физиология. Потому что в нашем организме все целесообразно и подчинено инстинкту экономии сил, средств, энергии, времени. Простой пример. Допустим, у вас немного избыточного веса (а у кого его ныне нет), и, допустим, вы не покушали утром. Вместо того, чтобы расщепить немного избыточного жира и удовлетворить вашу потребность в глюкозе, организм включает такую голодовую программу с шумом в животе, с муками голода и с потерей сил. Даже когда запас энергии (жира) в организме есть, мы все равно не можем произвольно потратить ее на неадаптивную (бесполезную, с точки зрения организма) цель – например, взять и взлететь или хотя бы пережить вместо чувства голова – ощущение радости бытия.
Прежде чем, научить наш мозг “творить чудеса” (потратить энергию на активацию пси-способностей), нужно научиться самому творить чудеса в поведении, силой воли заставить себя подняться над обыденностью жизни.
В принципе, надситуативные поведение – это очень просто. Избыточно творчество взрослого человека, если оно не приносит материальных или социальных благ. Например, вы пишете романы, которые никто не печатает. Сочиняете стихи, которые никто не слушает. Создаете пьесы, которые никто не ставит. Пишите философские трактаты, которые некоторые ваши знакомые называют философическими. А вы все равно пишите, сочиняете, творите. Проводите исследования – не для диссертации, а просто так – для себя. А еще можно бескорыстно делать добрые дела, но только не ради самого Добра, а во имя развития лобных отделов головного мозга. Так получается, что Добро – почти всегда надситуативно, ибо отдать нищему рубль труднее, чем потратить этот рубль на себя. Надситуативен риск. Можно ходить в дальние походы или участвовать в рискованных авантюрах – не за деньги, а чтобы проверить себя, получиться или нет. Можно организовывать клубы и кружки по интересам (а не профсоюзы). Можно практиковать древние системы самосовершенствования (и не ради поправки расшатанного здоровья, а во имя совершенствования). Можно пойти получить второе образование (не от скуки и не для того, чтобы работать по нему, а ради удовольствия).
Я не утверждаю, что сама всякий раз поступаю надситуативно. Ха.
Но если мы хотим научить наш мозг из множества вариантов поведения, выбирать те, при которых активируются пси-способности и которые сопровождаются рискованными для организма тратами энергии (чему противостоит витальный инстинкт экономии сил по П.В.Симонову), следует научиться контролировать собственную адаптивность в пользу надситуативного поведения.
Однако для подлинной активации резервных способностей не достаточно просто сделать выбор в польза надситуативности, необходимо чтобы новое поведение привело к достижению целей, и прежней адаптивной и новой более сложной – развитию себя как субъекта (говоря словами В.А.Петровского). Если просто поступить надситуативно, но при этом не достичь даже прежней адаптивной цели, то вряд ли это особо разовьет наш мозг.
Рассмотрим простой пример. Вы студент, сдаете очень важный для вас экзамен. Знаний не хватает. Но тут преподавателя куда-то отозвали. У вас есть возможность списать и получить отличную отметку. Это абсолютно адаптивное поведение, потому что эта отметка вам нужна для стипендии или родительского поощрения. Другая возможность – не списывать, (воспринять ситуацию как вызов, выбрать более трудный путь, рискнуть всем) и попытаться ответить самому. Это надситуативно. Но если в результате вы получили двойку, вряд ли это особо разовьет ваш мозг. Необходимо выбрать более трудный путь (не списывать), в ситуации когда цели можно было достичь много легче (списать), но при этом нужно еще получить отличную отметку. Как этого добиться – думайте сами.
Иначе, какой смысл - отдать нищему последний рубль, а потом выпрашивать у родителей подачку на метро, обед или папиросы. Если уж вы взялись действовать надситуативно, то и ответственность за усложнившуюся реальность следует взять на себя (отдали обед другу – голодайте, да так, чтобы он не заметил; отдали деньги на проездной нищему – ходите пешком, или заработайте новые). Тогда и только тогда, вы обучите свой мозг “творить чудеса”.

38) «ответственность» представляет большую трудность, несмотря на частое употребление его в обыденной речи и научной литературе. Этот термин употребляется для обозначения одного из самых общих свойств личности и включает в себя отражение эффективно-мотивационной, познавательно-интеллектуальной и деятельностно-поведенческой сферы субъекта как целостности. В советской психологии, если не считать отдельных статей и единственную монографию К. Музды- баева [46], проблема ответственности в психологическом плане изучена слабо. Высокий уровень обобщения эт<а о понятия, его недостаточная разработанность выступают причиной того, что в имеющихся литературных источниках ответственность определяется через понятия «долг» и «совесть», а эти же понятия раскрываются через понятие «ответственность». Для подтверждения этого факта приведем примеры из весьма авторитетных источников. Так, например, в «Философской энциклопедии» утверждается: «...способность человека к выполнению долга... составляет ответственность» [80, с. 103], а в «Философском словаре» написано: «Ответственность... — отношение личности к обществу, которое характеризуется выполнением своего долга» [79, с. 267]; в «Словаре по этике» говорится: «Ответственность — это соответствие моральной деятельности ее долгу... [71, с. 211]. Приблизительно так же раскрывается понятие «совесть»: «Совесть — это субъективное осознание личностью своего долга и ответственности перед обществом. Но форма этого сознания такова, что она выступает как долг и ответственность перед самим собой» [71, с. 287]. В этом духе излагается содержание понятий «ответственность» [81, с. 469], «долг» [81, с. 175], «совесть» [81, с. 620] в новейшем издании «Философского энциклопедического словаря». Тем не менее сравнение и сопоставление содержания этих понятий показывает, что «ответственность» охватывает по объему больше личностных задач, чем «долг» и «совесть». Использование понятия «долг» для раскрытия сущности ответственности указывает на непосредственную и опосредованную зависимость личности от общественных требований и на отчетность ее перед коллективом, обществом за свои поступки, поведение, жизнедеятельность в целом, а использование понятия «совесть» указывает на субъектно-субъективную сторону, переживаемую сторону ответственности. Однако в рассматриваемых определениях содержание ответственности остается этико-философским или социально-психологическим, так как в них субъектно-субъективная сторона — прежде всего самосознание и переживания, которые, на наш взгляд, являются главными характеристиками, — лишь предполагается или отодвигается на второй план. Это вызывает необходимость иного подхода к раскрытию личностно-психологического содержания ответственности, так как в непсихологических понятиях «долг», «совесть» лишь подразумевается психологическая суть переживаемой ответственности. Психологический подход к ответственности обусловливается прежде всего необходимостью анализа со стороны сознания, самосознания, переживания, выделяя причастность личности, за которой стоят интенции, в психологическом плане раскрываемые мотивами, чувствами, возможностями. Именно эта сторона для нас первостепенна, так как к ответственности мы подходим как к личностному свойству, что обязывает нас рассматривать его как сплав мотивационно-аффективного, интеллектуальнокогнитивного, деятельностно-поведенческого образования. Вот почему исследование ответственности с психологической позиции требует нахождения, описания и раскрытия ее в психологических терминах. Обратимся к тем работам, где суть ответственности раскрывается через ключевые слова: исполнительность, обязательность. Так, например, в «Словаре современного русского литературного языка» ответственность определяется как «возлагаемое на кого-либо или взятое кем-либо обязательство отчитываться в ка- ких-нибудь своих действиях и принять на себя вину за возможные последствия» [73, с. 1271]. Как явствует из данного ог ределения, можно выделить три аспекта ответственности: первый — объективный, который существует независимо от конкретного субъекта и может быть возложен на любого человека; второй — субъективный, зависимый от субъекта, который может принять и не принять обязательства, а если субъект принял, то он должен отчитываться за них; третий — принятие вины за возможные последствия выполнения обязательств. Разумеется, эти аспекты взаимообусловлены, но нас в данном случае интересует прежде всего отношение (осознание, переживание) самого субъекта к должному и последствиям, вытекающим из него. Поэтому во внутреннем плане важнее всего контроль пределов ответственности субъекта деятельности не со стороны объективной инстанции, а со стороны самого же субъекта, т. е. субъективный аспект ответственности как свойства личности. Вот почему «чувство вины» за последствия — для нас более важный показатель ответственности субъекта. Это в том случае, если переживание «охватывает» личность в связи с выполнением свободно выбранной социально значимой задачи. В противном случае ответственность выступает лишь как исполнительность, дисциплинированность, так как субъект может переживать, отчитываться и отчитывается и за них. В приведенных определениях обращает на себя внимание, во-первых, то, что вместо «долга», «совести», «требований» акцент делается на «обязательства» и на их исполнение, поэтому зависимость и подчиненность его субъекта, санкционированность всех предписаний со стороны разных инстанций все-таки остаются; во-вторых, на самостоятельность активности и творческое начало субъекта не указывается. Правда, такие термины, как «обязательство», «исполнение», «отчетность» более конкретны и не столь абстрактны, как «долг», «совесть», поэтому они могут быть использованы для раскрытия психологического аспекта ответственности, хотя они сами являются непсихологическими терминами. Несмотря на то, что рассмотрение значения ответственности и близких к ней понятий и приближает нас к возможности выделить ее психологический аспект, они еще недостаточны для более полного раскрытия научно-психологического содержания ответственности, без которого невозможно доказать, что она является ведущим нравственным свойством самоопределившейся личности. Поэтому обратимся к таким источникам, в которых так или иначе излагаются интересующие нас аспекты проблемы. Из научных источников нас будут интересовать, в основном, те, в которых ответственность рассматривается в связи с само- переживанием и самосознанием личности. В этом плане заслуживает внимание подход А. Г. Спиркина, который рассматривает отвественность в общефилософском плане, считает ее как социальное отношение субъекта к общественным ценностям, которое в объективном выражении ориентировано на сохранение общества в целом и его членов. В личностном плане она предполагает прежде всего осознание субъектом должного и возможного выбора путей ее реализации. Останавливаясь на психологическом аспекте ответственности, А. Г. Спиркин подчеркивает, что «личная ответственность — свободная реализация верно осознанного долга, являющегося нравственным выражением интересов определенных общественных классов» [75, с. 291]. Здесь суть ответственности раскрывается через долг и его реализацию. Конкретно о свободе выбора цели речь не идет, поэтому ответственность по смыслу больше подходит к исполнительности. Правда, автор через страницу добавляет, что «где нет выбора, там нет ответственности» [75, с. 293], а чуть раньше, рассматривая свободу воли, утверждает, что «свобода человека заключаетсся в возможности самому решать, какую линию своего поведения он избирает, а какую отвергает» [75, с. 284]. Затем возникшие в логике рассуждения противоречия он «снимает» утверждением о том, что «ответственность детерминируется и не объективной реальностью, и не субъектом самим по себе, а встречей человека с миром. Далее идет заключение о том, что ответственность как форма сознания «рождается именно на этом стыке, и общество может ею полагаться, а в противном случае оно может перевоспитывать или карать личность» [75, с. 294]. Как видим, автор рассматривает только объективную сторону ответственности, а на ее психологических механизмах и психологическом содержании не останавливается, несмотря на то, что в одном месте он и говорит о связи ответственности с помыслами, самоконтролем, самооценкой и самоуправлением [75, с. 295]. Последняя мысль, к сожалению, не получила дальнейшего раскрытия. Почти такое же понимание ответственности мы встречаем в работах Р. И. Косолапова, А. П. Растигеева, А. И. Ореховского, Л. Е. Коршуновой, Л. И. Грядуновой, Н. Головко, Г. В. Фартуховой и др. К сожалению, близко примыкает к пониманию этих авторов определение ответственности, данное К. Муздыбаевым, который считает, что «социальная ответственность — это склонность личности придерживаться в своем поведении общепринятых в данном обществе социальных норм, исполнять ролевые обязанности и ее готовность дать отчет за свои действия» [46, с. 25]. Далее определение говорит о том, что его автора интересует только объективноролевая сторона ответственности, несмотря на то, что заглавие книги «Психология ответственности» обязывает исследовать ответственность прежде всего «изнутри», со стороны отношения субъекта к своим обязанностям, как в связи с их волевым принятием, претворением их в жизнь, так и в связи с его переживаниями. Кроме того, ведь такое же определение можно дать ролевой дисциплинированности и исполнительности. Некорректную психологизацию социологического подхода этого автора не спасают корреляция социальной ответственности с интернальностью локус контроля, показателями силы сверх-«я», смысла жизни и т. д., достаточно высокого уровня анализ подходов зарубежных авторов к проблеме отвественности, а также экспериментальные данные, полученные по социально-психологическому аспекту ответственности. Одним словом, такой результат — итог отсутствия в психологической науке четкого разграничения личностного, общепсихологического, социально-психологического аспектов ответственности, с одной стороны, с другой стороны, — большей интегральности ответственности как свойства самоопределившейся личности, синтезирующего все стороны развития субъекта как социального деятеля. В социально-психологическом плане понимание ответственности в отечественной психологии также не разработано: можно назвать лишь отдельные публикации (Л. Е. Коршунов, А. П. Рас- тигеев, А. Л. Слободская, Л. А. Сухинская, 3. С. Агеев), которые в основном носят экспериментальный характер. Выделение социально-психологического аспекта проблемы ответственности этими авторами заключается в подчеркивании необходимости исследования ответственности как феномена межличностных отношений. Они указывают на то, что ответственность выступает в форме отношений зависимости и подчинения, в процессе которых члены группы возлагают взаимные обязательства за успех и неудачи в групповой деятельности. Ответственность в принципе понимается как умение отчитываться за взятые обязательства перед группой, коллективом, но связь этих обязательств с социальными нормами специально не рассматривается, а лишь предполагается, постулируется. В качестве иллюстрации приведем определение ответственности одним из названных авторов: «Под возложением ответственности мы понимаем акт отнесения возможных социальных санкций за успех или неудачу в совместной деятельности к себе или другому» [78, с. 95]. Экспериментальные данные этого автора, как показывает анализ его публикаций, больше нацелены на исследование степени развития групповых межличностных отношений, чем опосредованной ими ответственности личности. Исключением является подход К. А. Абульхановой-Слав- ской, которая в одной из последних работ [16] рассматривает возможность формирования ответственности на основе внешней и внутренней необходимости. В одном случае инициативность, в основе которой лежит субъективная необходимость, переходит в социальную ответственность, а в другом — социальная ответственность (внешне детерминированная) переходит во внутренне детерминированную инициативность. В обоих случаях ответственность соответствует потребностям субъекта, которые выступают проявлением внутренней необходимости. «Ответственность — это самостоятельное, добровольное осуществление необходимости в границах и формах, определяемых субъектом» [16, с. 6]. Одним из критериев ответственности автор считает осуществление необходимости своими силами, в соответствии с требованиями, предъявляемыми к себе самому, а показателем — удовлетворенность и уверенность при выполнении деятельности. В области детской и возрастной психологии ответственность изучалась более последовательно и на серьезной научной основе. Это определялось двумя причинами: а) поведение ребенка рассматривали в ведущей, конкретной деятельности с учетом самого процесса осознания детьми отдельных правил поведения, б) проблема изучалась в совместной групповой деятельности детей путем изменения роли субъекта, сохраняя их зависимость от других членов группы. Одним словом, в основе экспериментальных исследований ответственности у детей лежат методологические принципы, разработанные Л. С. Выготским и С. Л. Рубинштейном, а также традиция воспитания ребенка, заложенная А. С. Макаренко. В этом плане первые исследования были выполнены в 50-е годы В. А. Горбачевой, 3. Н. Борисовой, в 60-е Л. С. Славиной, К. А. Климовой, а в последние годы Е. В. Субботским, С. Г. Якобсон и др. Ввиду того, что исследования этих авторов нами были рассмотрены в одной из работ подробно, остановимся здесь лишь на показателях ответственности, через которые можно четко представить понимание перечисленными выше авторами ответственности. Самое важное в данном случае то, что они все подошли к ответственности как к сложному свойству личности, включающему знания правил поведения, переживание верных и неверных поступков субъектом, осознание необходимости отчитываться перед другими, и, наконец, превращение необходимости соблюдения правил во внутреннюю потребность ребенка. Для теоретического осмысливания весьма важным является подчеркивание ими планирующей роли обязательств [68, с. 388]. В самом деле, если этого элемента нет в усвоенных субъектом правилах, взятых им обязательствах и они субъектом не переживаются, то остаются чистыми когнитивными образованиями, лишенными побуждающего и регулирующего начала. Исследованиями этих авторов экспериментально было установлено, что ответственность может быть выявлена при учете целой системы показателей, а именно: 1)

понимание и осознание ребенком важности обязательств для других и для себя; 2)

понимание возможных трудностей в выполнении поручения; 3)

планирование способов преодоления этих трудностей; 4)

положительное переживание задания и ожидание радости от выполнения обязательств; 5)

понимание необходимости отчитываться за выполнение задания, поручения, обязательств (3. Н. Борисова, К. А. Климова); 6)

организация деятельности по выполнению обязательств.

Как видно, содержание этих показателей достаточно для

установления понимания ответственности. Можно утверждать, что в детской экспериментальной психологии на сегодняшний день намного глубже понимается психологический аспект проблемы ответственности, чем у авторов, рассматривающих ответственность в социально-психологическом аспекте. Подтверждением сказанному служат также экспериментальные исследования Е. В. Субботского [76], которые имеют непосредственное отношение к рассматриваемой нами проблеме, хотя термин «ответственность» им специально ш* употребляется. Этот автор разделяет нравственно-нормативные поступки детей по форме на вербальные и реальные, считает, что они по содержанию могут быть прагматическими и бескорыстными. Именно бескорыстные поступки мы склонны считать внутренне ответственными поступками, так как в этом случае субъект не зависит от внешнего контроля со стороны других людей, и его поступок основывается на нравственной самооценке, что может осознаваться им как стремление делать благо для других людей.

Понятно, что ответственность основывается прежде всего на самоограничении субъектом своих «первичных», базовых мотивов (витальные, стремления к внешним впечатлениям и т. д.). Управление такими первичными потребностями, по Е. В. Субботскому, в мотивационном плане возможно в том случае, если у ребенка возникает потребность сохранения чувства «приобщенности» к идеальному образу поведения, что автор называет потребностью в положительной нормативно-нравственной самооценке, близкой к «ориентации на самооценку», по Е. И. Савонько [59]. Из зарубежных авторов представляет интерес понимание ответственности Ж. Пиаже и его последователями—Л. Кольбергом и Ф. Хайдером. Они, как и Пиаже, к этому понятию подошли главным образом с точки зрения семантического значения. Как известно, Ж. Пиаже ответственность рассматривал на основе выдвинутой им двухстадиальной системы развития детей. Для первой стадии, по Ж. Пиаже, характерна оценка ответственности на основе материального результата действия. При этом испытуемые дети буквально отклоняются от правил, независимо от своих намерений («объективная ответственность»). Вторая стадия, которая наблюдается у детей начиная с двенадцатилетнего возраста, характеризует ответственность как способность детей к намеренным действиям, переживать свою вину за те или иные отклонения, нарушения действий, поступков, не соответствующих ожиданиям окружающих. Эти показатели ответственности дополнены Хайдером еще несколькими, среди которых, на наш взгляд, существенным является способность субъекта дифференцировать последствия намеренных действий от ненамеренных, но предвидимых следствий. В теоретических обобщениях этих авторов ответственность употребляется в основном в двух значениях: как отчет, связанный с результатом совершенного действия, и как обязанность, связанную с социальной ролью, за которую субъекту предстоит отчитываться соответственно принятым нормам, предписаниям и т. д. По мере социального созревания личности, центральным становится второе значение, так как ответственность определяется позицией личности как члена общества. Одновременно с этим указывается, что обязанности, определяемые ролью, приобретают более важное значение, чем интерперсональные мотивы поведения, подчиняясь первым; а сама ролевая ответственность все более и более определяется общими и обобщенными гражданскими правилами этики. Следует сказать, что эта сторона весьма близка к пониманию объективного аспекта ответственности советскими психологами. Экспериментальные исследования зарубежных психологов, в основном, посвящены рассмотрению атрибуции ответственности за несчастные случаи, поэтому нередко проблема изучается через чувство вины субъекта (Макайвер). Уровень же развития ответственности они связывают, с одной стороны, с интеллектом и моральным сознанием, с другой — социальным опытом, сформировавшимся путем разрешения жизненных конфликтов (Коль- берг, Хелькама). Как в теоретических, так и в экспериментальных исследованиях названных авторов обязанность остается центральным критерием ответственности, но последнее, к сожалению, нередко отождествляется с осознанием причинности (Макайвер, Гинсберг). Это однобокое понимание ответственности критикуется в работах Р. Нисбета, Е. Уолстера. Уолстер показал, что в про- жективной ситуации приписывание меры ответственности увеличивается пропорционально тяжести последствий. В преодолении отмеченных недостатков в исследовании социально-психологических аспектов ответственности большую роль сыграли труды психологов по «каузальной атрибуции» Э. Джонсона, Г. Келли, Л. Мак-Артура и др. Следует считать положительным явлением то, что в последние годы некоторые западные психологи в исследовании ответственности на первый план выдвигают атрибуцию свободы и контроля. Под контролем они имеют в виду способность субъекта учитывать изменения в объективной ситуации и соответственно этому саморегуляцию поведения, а свободу относят к выбору вариантов решений (Харви). Зарубежные философы экзистенциального толка (прежде всего Ж. П. Сартр) абсолютизируют так называемую «внутреннюю ответственность» личности, утверждая, что субъект ответственен за все на свете независимо от требований среды и условий. Тотальная ответственность личности определяется ее изначальной наделенностью волей и сознанием, продуктами которых является созданный ею самой субъективный мир. Сущность бытия личности в абсолютной свободе выбора, свободе быть вне всякой детерминации, быть автором и творцом всего с ней и в ней происходящего. Как пишет Ж. П. Сартр, именно это и определяет ответственность личности перед самим собой, «быть самим собой» выражается в «стремлении человека быть богом». Эта конечная цель и определяет сущность личности и ее проявлений — свободу ответственности. Абсолютизация свободы в самом деле ведет к отказу даже от внутренней психической мотивации человеческой деятельности, т. к. деятельность при абсолютной свободе может мотивироваться «подсознательной присягой» (Serment). Поэтому выходит, что человеческая деятельность — единоличная, оторванная от общества и функций его институтов, а также от всякой социально значимой практики ответственность. Такое понимание Сартром сущности личности, ее ответственности приводит к отрицанию возможности воспитания человека, закрывает путь экзистенциалистам эмпирического исследования личности (JI. Фаркаш). Подытоживая краткий анализ отечественных и зарубежных работ по проблеме ответственности, следует сказать, что несмотря на наличие ряда интересных подходов к экспериментальному исследованию интересующей нас стороны вопроса (К. А. Климова, JI. С. Славина, Е. В. Субботский, Ф. Хайдер), в теоретическом плане серьезного осмысления полученных экспериментальных данных не сделано. Сравнение и сопоставление полученных зарубежными авторами данных показывает, что ключевые понятия ответственности — «обязательства», «контроль», «свобода выбора» — понимаются абстрактно, вне непосредственной связи с обществом, или как «внутрисубъектная инстанция», «подсознательная присяга». В отечественной психологии ответственность понимается главным образом в социальном плане (А. Г. Спиркин, К. Муз- дыбаев, JI. А. Сухинская), поэтому, хотят авторы или не хотят этого, суть ответственности сводят к должному, контролируемому извне, отождествляют ее с дисциплиной и исполнительностью. Вот почему раскрытие нашего понимания психологического плана ответственности прежде всего вызывает необходимость дифференциации исполнительности, дисциплинированности и ответственности. Начнем с рассмотрения дисциплинированности, которая определяется как «соблюдение норм поведения, четкое и организованное исполнение своих обязанностей, подчинение общественному долгу» [50, с. 750]; «единство и согласованность действий и поведения правилам, принципам, нормам (правовым, моральным, политическим и т. д.), принятым в коллективе, обществе» [71, с. 69]. В других определениях указывается, что дисциплинированность может быть связана с испытанием внутренней потребности следовать принятым нормам поведения, и, в случае их несоблюдения, испытывается угрызение совести, чувство вины и т. д. [81, с. 169]. Подобное понимание дисциплинированности совпадает с долгом, совестью. Как видно, при раскрытии сути дисциплинированности повторяются те же приемы, которые мы наблюдали в определениях ответственности, долга, совести. К ключевым словам, которые употребляются в определении дисциплины и дисциплинированности, следует отнести: исполнение, подчинение, обязательство, норма, правило, принцип. В известных нам работах по проблеме дисциплинированности не указывается на самостоятельность, творческую активность, саморегуляцию, причастность, пристрастность. В них даже не упоминается самосознание, без которого невозможно рассматривать дисциплинированность как личностное свойство. Следует указать, что дисциплинированность и исполнительность весьма близки. Хотя можно обратить внимание на конкретность и сравнительную однозначность последней. Рассмотрение исполнительности даст возможность глубже понять дисциплинированность и через нее — ответственность, поэтому обратимся вкратце к содержанию этого понятия. Исполнительность часто понимается как свойство личности, определяющее действия и деятельность, поступки и поведение, совершаемые по требованию отдельного человека или группы. В исполнительности главное — сделать, совершить, выполнить что-либо соответственно предписаниям, указаниям и просьбам. Здесь во всех случаях явно выступает на первый план непосредственная детерминация поведения. Но человек не робот, поэтому надо предполагать, что эти соблюдаемые им требования, указания и т. д. преломляются через сознание субъекта, он «включает» мотивационно-потребностную сферу, интеллектуальные и физические потенции, которые организуют процесс исполнительской деятельности. Человек в процессе исполнительской деятельности может проявлять изобретательность, мастерство, талант. Но все это происходит непосредственно на субъектном уровне, а фуькции самосознания личностного уровня только предполагаются, так как исполнительность как свойство, имеющее мотивирующую силу, непосредственно направляется прежде всего на процесс и результат деятельности. Исполнительская деятельность как таковая в данном случае не мотивируется целями, выходящими за пределы этой деятельности. В содержательном плане такая деятельность в большей степени лишена риска, нежели ответственность. Она не имеет непосредственной связи с перспективными планами, смыслом жизни личности. Как и всякая деятельность, исполнительство связано с саморегуляцией, самосознанием, но все это касается исполнителя- субъекта, не определяется целями личности, связанными со смыслом жизни. Наконец, исполнительность связана с ограничениями свободы выбора цели и средств ее достижения. По этой причине ответственность за исполнение и его последствия иногда приписываются субъектом лицам, которые стоят за поручениями, инструкциями, указаниями и приказами. Следует подчеркнуть, что исполнительность в отдельных случаях может обуславливать отчуждение исполнительской деятельности и ее результатов от личности самого субъекта, выступать тормозом формирования не только личностных свойств субъекта, но и его индивидных качеств. Таким образом, исполнительность — менее интегральное свойство, чем ответственность. Она характеризует личность прежде всего как субъекта предметной деятельности с функционально-операциональной стороны. В ней на первый план выступает внешняя детерминация, а о сознательной саморегуляции личностных свойств говорить не приходится. Отношение субъекта к цели (мотивам) исполнительской деятельности явля- яется непосредственным и с отдаленными целями и смыслом жизни связи не имеет. Цели (мотивы) распорядителя и исполнителя в принципе не совпадают. Свобода выбора проявляется только относительно способов и приемов действий. Другими словами, все это характеризует предметно-субъективный уровень осознания и соотнесения субъектом своего «могу» — «есть» — «требуют« и организацию деятельности на их основе. Опираясь на рассмотренные характеристики исполнительности, можно выделить несколько ее уровней, положив в основу градации осознания субъектом свои и общественные цели, свободу выбора и саморегуляцию: 1. Вынужденно-принужденная исполнительность, проявляющаяся в беспрекословном подчинении всякого рода просьбам, распоряжениям, требованиям окружающих. В этом случае о каких-либо осознанных целях (мотивах) субъекта трудно говорить. Примерами могут служить исполнительность маленьких детей по просьбе, указаниям взрослых, самих взрослых — при алкогольном опьянении, а также действия больных при некоторых психических заболеваниях и т. д. 2. Конформная исполнительность, проявляющаяся в полном подчинении распоряжениям и указаниям окружающих, когда осознаваемый мотив (цель) субъекта находится вне исполняемой деятельности. Мы назвали бы такой мотив узко-субъектным, в отличие от мотива, который может соответствовать общественным целям, что может не осознаваться субъектом. 3. Волевая исполнительность, проявляющаяся в результате осознания субъектом общественной необходимости данной деятельности, в подавлении своих узко-субъектных потребностей и целей. При волевой исполнительности личность так или иначе переживает диссонанс. 4. Ответственная исполнительность, проявляющаяся в результате осознания своего долга, обязанностей, переходящих в «надо», выступает определенным условием самореализации субъекта, цель жизнедеятельности которого в принципе совпадает с общественными целями и задачами. Последние два уровня исполнительности вполне соотносимы с долгом и ответственностью личности, но с той разницей, что в одном случае субъект ответственен перед обществом, а во втором случае исполнительская деятельность выступает условием самореализации, что осознается субъектом. Кроме того, на последнем— четвертом уровне — у субъекта, с одной стороны, большая свобода выбора, а с другой — меньше противоречий между его потребностями и общественными требованиями, чем на третьем уровне исполнительности. Такая исполнительность ближе к личностному ^свойству, поэтому мы склонны соотнести ее с ответственностью — личностным образованием субъекта. Рассмотренные выше категории «долга», «совести», «дисциплинированности», «исполнительности» позволяют выделить нашу собственную характеристику ответственности. Мы понимаем ее как нравственное свойство личности, которое интегрировано из идей, чувств, переживаний субъектом своей полной причастности и пристрастности к социально и лично значимой деятельности и отчетности за нее перед самим собой как перед обществом. Это страсть субъекта, активно ищущего самоутверждения и самоудовлетворения через самореализацию в достижении цели этой деятельности и поддержании своих деяний со стороны значимых других (коллектива, общества). Цель вытекает из конкретных обязательств, трансформированных в «иначе я не могу», на основе которых программируется деятельность. В обобщенном виде цель — удовлетворение ожиданий значимых других и тем самым — самоудовлетворение и самоутвержлеьие через реализацию своих задатков. Сведение ответственности только к исполнению взятых обязательств, К ЦИСЦИПЛПТ' фО- ванности не раскрывает ее сущность. Принятие обязательств и их исполнение — лишь объективно-процессуальная (функциональная) сторона ответственности. Понятие «обязательств * в данном контексте несет большую содержательную нагрузку. Оно не только исходная точка для запрограммирования деятельности, но и одно из условий, определяющих причастность личности к ее программе. Именно причастность, инициативность вызывают к активной деятельности по реализации этих программ, иначе сама программа остается лишь благим намерением субъекта. Когда мы говорим об обязательстве как о программном элементе ответственности, то имеем в виду не возлагаемое, а принятое самим субъектом, на основе свободного выбора, обязательство, в нравственном плане трансформирующееся в «иначе я не могу». Для того, чтобы эти обязательства «овладели» субъектом, они должны быть присвоены им с учетом личностных целей, интеллектуальных, физических, психофизиологических, характерологических возможностей. Только тогда они становятся самообя- зательствами, принятыми субъектом перед самим собой. В этом случае узкосубъектные потребности, интересы отодвигаются на второй план или компенсируются самоудовлетворенностью субъекта через удовлетворение других результатом этой деятельности. Неоднозначна связь обязательств, которые берет на себя субъект, с общественной необходимостью. Их объективное возможное несовпадение определяет противоречие, которое выступает как противоречие между «надо» и «хочу — могу — имею» у субъекта, («хочет», но не «может»; «хочет», интеллектуально «может», но физические и физиологические данные не соответствуют и т. д.). Названные противоречия между «хочу» и «требуется», «надо» снимаются в результате волевого усилия, но лишь в том случае, если последние трансформируются в «я иначе не могу».

Тем самым принятые обязательства становятся внутренней необходимостью субъекта — глобальным мотивом, который вытесняет узко-субъектные потребности. Именно эту сторону ответственности подчеркивал Ф. Энгельс, когда писал: «...человек только в том случае несет полную ответственность за свои поступки, если он совершит их, обладая полной свободой воли...» [9, с. 82]. Свобода может относиться не только к выбору цели, но и к способам, методам, стилю ее достижения. В том и в другом случае субъект соотносит не только свои внутренние ресурсы, потребности и наличные качества, но и соотносит их с требованиями и возможностями общества. Другими словами, ответственность предполагает инициативное принятие решений со знанием дела, победу над своими узко-субъективными потребностями, желаниями, хотениями. Одним словом, если свободно выбранные и принятые субъектом обязательства не трансформируются в «иначе я не могу», то в личностном плане нет ответственности, а деятельность в лучшем с„\ ле сводится к исполнительности и дисциплинированности. Как видим, ответственность вбирает человека целиком, делает его причастным и пристрастным во всем относительно воплощения своих идей в реальность. Ответственность связана с риском в том смысле, что субъекту прй- ходится, с одной стороны, решать задачи типа: можно — нельзя, себе — значимым другим, рано — поздно, срочно — медленно, здесь — там, сейчас — потом и т. д.; с другой стороны, субъекту необходимо предусмотреть и способы, методы решения, которые без новизны подхода часто неразрешимы. Эти новые подходы могут нанести ущерб статусу личности, в субъективном плане могут привести к диссонансам. Риск может касаться материального положения субъекта, его интеллектуального, физического развития и т. д. Он может касаться не только самого субъекта, но и значимых других. Поэтому субъект, когда берет обязательства, так или иначе учитывает то, чем рискует, осознает, во имя чего рискует. Риск может определяться объективно — внешними случайностями, но чаще зависит от того, что личность не во всем может учитывать свои интра- интерсубъективные свойства. Мера риска как раз состоит из количества и качества неучтенных внешних и внутренних факторов. Чем больше субъект в процессе принятия решения допускает таких неучтенных факторов, тем больше он рискует и тем больше возрастает его объективная ответственность. Но если количество и качество риска переходят определенную границу, то ответственность оборачивается безответственностью. Осознание риска является одной из причин переживания субъекта. Отсюда: чем больше субъект осознает свой риск, понимает все последствия своих действий, тем больше он несет ответственность. Без сознания риска нет ответственности. Рассматривая риск, включаемый в содержание ответственности, следует подчеркнуть, что он во внутреннем плане, как правило, может компенсироваться ожидаемыми общественно-значимыми результатами деятельности, а также ожидаемой удовлетворенностью субъекта в результате самореализации. Экспериментальной иллюстрацией связи риска с ответственностью может служить исследование В. А. Петровским «надситуативной активности». Все вышеизложенное дает возможность говорить, что учет меры риска поможет в операционализации такого сложного явления, как ответственность. Другой стороной ответственности, тесно связанной с риском, является уровень ее «тяжести». Она в субъективном плане определяется силой и продолжительностью внутренней борьбы мотивов преодоления внутренних препятствий, встречаемых в процессе ответственной деятельности. В • объективном плане она определяется объемом и характером деятельности. Обычно, чем легче претворять в жизнь обязательства, тем менее ответственным чувствует себя человек. Тяжесть ответственности нередко обуславливает постоянную тревожность и озабоченность субъекта. При этом риск больше характеризует моменты принятия ответственного решения, а тяжесть — претворение его в жизнь. Следующая синтетическая характеристика, вытекающая из названных двух — это мера ответственности. Под мерой ответственности мы понимаем единоличную причастность субъекта к совершаемому и совершенному в диапазоне свободы его действий. Мера ответственности субъекта прямо пропорциональна осознанию им ожиданий от него значимых других и в их лице — общества, а также прямо пропорциональна ожидаемому самим субъектом удовлетворению от процесса претворения в жизнь взятых на себя обязательств. Последнее во многом зависит от понимания субъектом смысла своей жизнедеятельности. Так, например, деятельность, связанная со смыслом жизни субъекта и соответствующая общественной необходимости, выступает как более ответственная. При этом следует подчеркнуть, что нередко именно эти ожидания составляют главные элементы смысла жизни субъекта.bКак видим, ответственность — интегральное свойство субъекта, характеризующегося как гражданин. Ответственность обуславливает самореализацию и проявляется в ней, поэтому она обеспечивает творческий подход ко всему, в том числе и к созданию себя как личности. В субъективном плане самореализация обеспечивает субъект самоутверждением и самоудовлетворенностью. Причем их уровень определяется тем, насколько они соответствуют ожиданиям окружающих людей и социальному заказу общества. Разумеется, мы допускаем, что самоудовлетворенность может быть вызвана процессом принятия решения, самопознанием, саморегуляцией (самопринуждением). Самоудовлетворенность выступает антиподом самоуспокоенности и самодовольствования, а самоуверенность, если она является результатом осознания и верного соотнесения своих возможностей (знаний, умений, навыков, интеллекта и способностей) с требуемыми для ответственной деятельности качествами, является условием для совершения ответственной деятельности, самореализации. Следует подчеркнуть, что самоудовлетворенность в процессе претворения в жизнь взятых обязательств переживается относительно реже, чем неудовлетворенность и озабоченность субъекта. Но ожидаемая самоудовлетворенность переживается как положительный результат неудовлетворенной и озабоченной деятельности в настоящем. Ожидаемая самоудовлетворенность в будущем и неудовлетворенность и озабоченность в настоящем в сочетании выступают одним из важнейших внутренних детерминантов ответственной деятельности и самореализации в ней. Это значит, что ответственность как .нравственное свойство самоопределившейся личности проявляется в ее способности: 1. Осознать необходимость внесения личного вклада, деяний в жизнь общества и отчетности за них. 2. Свободно и инициативно выбирать цель, которая имеет смысл и значение для субъекта и для коллектива и общества. 3. Учитывать свои намерения, возможности и индивидуальные качества, исходя из требований конкретного вида деятельности и сферы взаимодействия с социальной средой. 4. Познать самого себя, внутренне и внешне реализовать себя в процессе претворения в жизнь выбранной цели путем преодоления всякого рода препятствий, невзгод и лишений. 5. Удовлетворяться и утверждаться, реализуя сущностные силы, и приобретая новые, созидать себя как личность. 6. Отчитываться перед людьми, как перед самим собой, а перед самим собой, как перед людьми. Таким образом, ответственность выступает нравственным свойством личности, вступившей в широкую систему социально значимых общественных отношений. «Субъект, вступая в обществе в новую систему отношений, обретает также новые — системные — качества, которые только и образуют действительную характеристику личности» [42, с. 179]. Называя этот уровень ответственности высшим, мы осмеливаемся утверждать возможность выделения его субъектно-предмет- ного уровня. Он, на наш взгляд, характеризуется формально почти теми же особенностями, что и личностный. Главное его отличие в том, что на субъектно-предметном уровне ответственности осознание общественных целей и способность понимать собственные цели как производные от общественных, субъектом не воспринимаются, не берутся в счет или вовсе отвергаются. В этом случае сознание функционирует, лишь отражая связь человека и общества только как взаимодействующих сил. Самосознание ограничивается отражением себя как «единоличного» деятеля (производителя), а коллективную деятельность субъект воспринимает как простую сумму индивидуальных действий. Иными словами, ответственность субъектно-предметного уровня определяется обыденным сознанием. Побудительные силы собственной деятельности здесь объясняются тем, что они «на роду написаны». Свою деятельность, поведение субъект объясняет почерпнутыми в себе самом мотивами, и он их редуцирует в социальные, что закрывает путь к восприятию и пониманию им реальных социальных мотивов. Вот почему здесь соблюдение норм поведения, деятельности управляется житейской (эмпирической) моралью. Ответственность личности предметно-субъектного уровня деятельности по сути близка к исполнительности. При этом высшая инстанция, перед которой отчитывается субъект, — «общинная» мораль, в соответствии с которой он ведет такой образ жизни, чтобы не быть «осужденным народной молвой», «быть как все». Высший уровень ответственности как ведущее нравственное г свойство — понятие, непосредственно связанное с мировоззрением личности. Оно связано с такими моральными понятиями, как гуманизм, патриотизм, добросовестность, инициативность, дис- 1 циплинированность, честность, трудолюбие, аккуратность', исполнительность, творческая активность, готовность к действию, разумному самоограничению. Ответственность несовместима с равнодушием, пассивностью и нейтральностью. Ответственность не только организует и регулирует поведение, но и регламентирует его. Перефразируя слова С. Л. Рубинштейна, можно сказать, что ответственность определяется и регулируется самой личностью [57, с. 357]. К этому мы бы добавили, что субъект через формирование в себе ответственного отношения к жизнедеятельности самоопределяется как личность. Вот почему ответственность мы считаем нравственным основанием самоопределившейся личности. Исполнительность и дисциплинированность ребенка и взрослого, как бы ни казались привлекательными, могут оправдать себя лишь на ранних этапах формирования личности, группы, коллектива. Они могут быть использованы лишь как средство формирования подлинной ответственности. Дисциплинированность, особенно исполнительность — не самоцель, а средство формирования трудовых, нравственных привычек и умений, всего облика личности. Вместе взятые они интегрируются в ответственность. Когда субъект поступает «как все», проявляя исполнительность и внешнюю дисциплинированность, которые могут характеризоваться даже демонстративной страстностью, этот поступок социально ответственным не будет, так как такая исполнительность и дисциплинированность могут скрывать приспособленчество, нейтральность и внутреннее безразличие. Со временем они могут вести к предательству, что было отмечено

С. Л. Рубинштейном [57, с. 246, 368]. Общеповеденческая ответственность проявляется не только в отношениях личности к кому-либо и чему-либо в зависимости от ситуации, но присуща всей ее жизнедеятельности. Иначе она перестает быть ответственностью. Ведущим нравственным свойством личности ответственность становится только тогда, когда она не может