ВОПРОС Чехов о Сибири. Осн. творчество Чехова.

ЕХАЛ ЧЕХОВ ИЗ СИБИРИ

…Русский писатель Антон Чехов, который весной 1890 года ехал через Сибирь на остров Сахалин. Что заставило его по бездорожью, в дождь, в снег и холод тащиться на перекладных на самый край света? Его, тридцатилетнего человека, организм которого уже подтачивала коварная чахотка? А ведь он был врачом и прекрасно понимал всю опасность подобного предприятия…

…Сам Чехов, человек замкнутый и отнюдь не склонный к душевным излияниям, о причинах поездки прямо никогда не говорил. Видя его сборы в дальнюю дорогу, друзья докучали расспросами, порою подшучивали над ним, и Чехов тоже полушутя отмахивался, говоря, что едет он «встряхнуться», «от скуки» и т.д.

Однако когда А.С.Суворин сказал ему, что поездка его бессмысленна и что Сахалин никому не нужен и не интересен, Чехов возмутился и шутить уже больше не мог. Его ответ Суворину, при всём дружеском расположении к издателю, близок к отповеди. «Быть может, я ничего не сумею написать, - в спокойных тонах начинает послание Чехов, - но всё-таки поездка не теряет для меня своего аромата: читая, глядя по сторонам и слушая, я многое узнаю и выучу… Поездка – это непрерывный полугодовой труд, физический и умственный, а для меня это необходимо, так как я … стал уже лениться. Надо себя дрессировать…» И далее гневно: «Сахалин – это место невыносимых страданий, на какие бывает только способен человек, вольный и подневольный… Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждений, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч вёрст, заражали сифилисом, размножали преступников – и всё это сваливали на красноносых смотрителей… Виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно… Нет, уверяю Вас, Сахалин нужен и интересен, и нужно пожалеть только, что туда еду я, а не кто-нибудь другой, более смыслящий в деле и более способный возбудить интерес в обществе».

Поездку Чехова на Сахалин нельзя считать случайной, внезапной хотя бы уже потому, что он достаточно долго и тщательно готовился к ней. Он изучает уголовное право, историю тюремного заключения и ссылки, историю колонизации Сахалина и т.д. Он штудирует целые трактаты о климате, о природных условиях, «о почвах и подпочвах, о супесчанистой глине и глинистом супесчанике», по его словам. «Целый день, - сообщает он в одном из писем, - сижу, читаю и делаю выписки. В голове и на бумаге нет ничего, кроме Сахалина. Умопомешательство. Mania Sachalinosa. Приходится быть и геологом, и литератором, и этнографом».

И вот 21 апреля 1890 года друзья и родные проводили Антона Павловича в Ярославль, где он сел на волжский пароход, идущий на Казань. Дальше путь Чехова лежал по Каме до Перми пароходом, от Перми до Тюмени по железной дороге. А оттуда по «бесконечной колесухе» – в тарантасе через всю Сибирь! – четыре тысячи вёрст до Сретенска (с остановками в Красноярске, Иркутске). Сам Чехов это «конно-лошадиное странствие» делит на три этапа.

Первый этап: «От Тюмени до Томска 1500 вёрст, страшенный холодище днём и ночью, полушубок, валенки, ветры и отчаяния (не на жизнь, а на смерть), война с разливами рек; реки заливали луга и дороги, а я то и дело менял экипаж на ладью и плавал, как венецианец на гондоле; лодки, их ожидание у берега, плавание и прочее – всё это отнимало так много времени, что в последние два дня до Томска я при всех моих усилиях сумел сделать только 70 вёрст, вместо 400-500; бывали к тому же ещё весьма жуткие, неприятные минуты, особенно в ту пору, когда вдруг поднимался ветер и начинал бить по лодке…»

Второй этап: «От Томка до Красноярска 500 вёрст, невылазная грязь: моя повозка и я грязли в грязи, как мухи в густом варенье; сколько раз я ломал повозку… сколько вёрст прошёл пешком, сколько клякс было на моей физиономии и на платье! Я не ехал, а полоскался в грязи. Зато и ругался же я! Мозг мой не мыслил, а только ругался. Замучился до изнеможения и был очень рад, попав на Красноярскую почтовую станцию».

Третий и последний этап: «От Красноярска до Иркутска 1566 вёрст, жара, дым от лесных пожаров и пыль; поглядишь на себя в зеркало и кажется, что загримировался. Когда по приезде в Иркутск я мылся в бане, то с головы моей текла мыльная пена не белая, а пепельно-гнедого цвета, точно я лошадь мыл»

Более обстоятельно свои впечатления о поездке Чехов передал в очерках «Из Сибири» и «По Сибири». Один из своих очерков, отосланных из Благовещенска, Чехов начинал следующими словами: «Если пейзаж в дороге для вас не последнее дело, то, едучи из России в Сибирь, вы проскучаете от Урала вплоть до самого Енисея». Наш могучий Енисей поразил воображение Чехова. Именно ему он посвятил едва ли не самые вдохновенные строки из всех, что написаны им о Сибири.

«Не в обиду будь сказано ревнивым почитателям Волги, в своей жизни я не видел реки великолепнее Енисея. Пускай Волга нарядная, скромная, грустная красавица, зато Енисей – могучий неистовый богатырь, который не знает, куда девать свои силы и молодость. На Волге человек начал удалью, а кончил стоном, который зовётся песнью; яркие золотые надежды сменились у него немочью, которую принято называть пессимизмом; на Енисее же жизнь началась стоном, а кончится удалью, какая нам и во сне не снилась… На этом берегу Красноярск, самый лучший и красивый из всех сибирских городов, а на том горы, напомнившие мне о Кавказе, такие же дымчатые, мечтательные. Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!»…

Редко Чехов, для творческой манеры которого были характерны сдержанность и графическая ясность, извлекал из своей палитры такие праздничные, такие «гимновые» тона.

Как видим, понравился Антону Павловичу и город на Енисее. Есть тому и другие свидетельства. Например, в письмах из Сибири он писал: «Красноярск – красивый, интеллигентный город», «Я согласился бы жить в Красноярске. Не понимаю, почему здесь излюбленное место для ссылок».

Видимо, в немалой степени благоприятное впечатление о Красноярске объясняется тем, что, во-первых, после тяжкого пути Чехов в нашем городе получил, наконец, возможность немного передохнуть, а, во-вторых, прибыл он в прекрасное время поздней весны, когда вспыхивают первой зеленью деревья и по синему небу плывут уже по-летнему шелковистые облака…

… 29 мая, Чехов снова сел в повозку. Путешествие продолжалось. Путь его лежал на Иркутск. Но когда он подъехал к перевозу через Енисей, плашкоут только что отчалил от берега. Ямщик попытался было его вернуть, соскочил с облучка и засвистел по-разбойничьи, но Чехов остановил порыв проворного кучера. Он предпочёл обождать следующего рейса и около полутора часов в задумчивости гулял по берегу, любовался Енисеем и горами, глядя из-под ладони в дикие дали. Может быть, именно в эти минуты и пришли к нему пророческие слова о большом будущем енисейской земли.

Пройдите ныне по набережной Енисея, где ходил когда-то задумчивый Антон Чехов. Полюбуйтесь ажурным кружевом старого и нового железнодорожных мостов, радугоподобными арками автомобильного, беспрерывным потоком машин по нему; вечерним роем береговых огней и отражёнными в воде огненными столбами, на которых, словно бы на сваях, стоит многоэтажное правобережье города. Послушайте говор и смех людей, гуляющих по дорожкам среди кустов и клумб, плеск и шуршание «неистового богатыря» в кольчуге бликов, и из глубин души вашей невольно поднимутся знакомые, вдохновенные чеховские слова о Енисее. Кажется, они живут поныне на этих берегах, сам воздух здесь пропитан ими…

Чехов был покорён не только Енисеем, но и величавостью приенисейской природы – гор, распадков, тайги. «Сила и очарование тайги, - писал он в очерке «По Сибири», - не в деревьях-гигантах и не в гробовой тишине, а в том, что разве одни только перелётные птицы знают, где она кончается». Необъятность, простор – главная «сила и очарование» тайги, но далеко не единственная. Не менее удивителен мир её пронзительных красок, звуков и запахов.«Заливались птицы, жужжали насекомые; хвои, согретые солнцем, насыщали воздух густым запахом смолы, поляны и опушки у дороги были покрыты нежно-голубыми, розовыми и жёлтыми цветами, которые ласкают не одно только зрение…» Природу нашего края Чехов назвал «величавой, оригинальной, прекрасной, которая со временем будет служить золотым прииском для сибирских поэтов». И не только сибирских, добавим мы сегодня.

В Сибири Антон Павлович побывал лишь проездом. Целью его путешествия был Сахалин. Поэтому он, к сожалению, не смог ближе познакомиться с сибиряками, глубже проникнуть в их обиход и духовно-нравственный уклад. Но, судя по отзывам о встречах с ними, сибиряки ему понравились: «Вообще народ здесь хороший, добрый и с прекрасными традициями». Со страниц чеховских очерков характеры встают колоритные, люд по преимуществу волевой, мужественный, мастеровитый. Это большей частью ямщики, паромщики, кузнецы – круг лиц, с которыми путешественнику чаще всего пришлось соприкасаться в дороге.

Но, конечно, не только восхищениями полны очерки и письма Чехова. Писал он о Сибири и нечто совсем другое: «Тяжело ехать, очень тяжело, но становится ещё тяжелее, как подумаешь, что эта безобразная, рябая полоса земли, эта чёрная оспа есть почти единственная жила, соединяющая Европу с Сибирью. И по такой жиле в Сибирь, говорят, течёт цивилизация!» Или такое: «Если бы не холод, отнимающий у Сибири лето, и если бы не чиновники, развращающие крестьян и ссыльных, то Сибирь была бы богатейшей и красивейшей землёй».

Вернёмся, однако, к путешествию. Проследуем за Чеховым по «единственной жиле», похожей на «чёрную оспу». До Иркутска он добрался лошадьми. Далее плыл на пароходе через Байкал, а затем снова ехал на лошадях до Сретенска. От Сретенска пароходом по Амуру до Николаевска, а там пароходом же через Татарский пролив на остров Сахалин.

Цели своего путешествия Чехов достиг лишь 11 июля 1890 года и сразу начал напряжённую, продуманную работу по глубокому исследованию «острова страданий». Он вынужден был проделать намеченное всего за три месяца, иначе, по условиям навигации, ему пришлось бы задержаться на Сахалине целый год.

Заметим, что Чехов ехал на Сахалин, не имея каких-либо специальных заданий, безо всяких рекомендаций, с одним лишь корреспондентским билетом от газеты «Новое время».

Чтобы ближе узнать островитян и их жизнь, Чехов решил провести перепись населения всего острова. О своей работе на Сахалине он, как бы отчитываясь, писал: «Я вставал каждый день в пять часов утра, ложился поздно и все дни был в напряжении от мысли, что много ещё не сделано. Кстати сказать, я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения, заходил во все избы и говорил с каждым; употреблял я при переписи карточную систему, и мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев».

Просто поразительно, что такую огромную и такую кропотливую работу смог проделать один человек всего за три месяца и два дня. Чехов не оставил без внимания не только ни одного человека, но ни одного явления, факта, заглядывал во все тёмные углы: был свидетелем жестоких наказаний, посещал тюрьмы, причём делал это, по его словам, «на собственный страх и риск», так как перед отъездом на Сахалин в главном тюремном управлении ему такого разрешения не давали.

Наконец, 13 октября Чехов с сознанием выполненного долга оставил «остров страданий». Теперь путь его лежал через Владивосток, Гонконг, Цейлон, Красное море, Порт-Саид, Константинополь – в Одессу.

Богаты, разнообразны и сложны были его впечатления от поездки в Сибирь и на Сахалин. «Могу сказать: пожил! Будет с меня. Я был в аду, каким представляется мне Сахалин, и в раю, то есть на о. Цейлоне», - пишет он по приезде в Россию. - Какой кислятиной я был бы теперь, если бы сидел дома! До поездки «Крейцерова соната» была для меня событием, а теперь она мне смешна и кажется бестолковой. Не то я возмужал от поездки, не то с ума сошёл – чёрт меня знает».

Недаром говорят, что из каждого путешествия мы возвращаемся новыми людьми. Значительно «обновился» и Чехов. Ярко обострились и чётче обозначились в дальнейшем творчестве его гражданские и патриотические чувства. Если кто-то и теперь называл его «беспринципным» писателем и «певцом сумерек», то это звучало ещё нелепее, чем прежде.

Результатом поездки явились не только сибирские очерки, но и грозная книга «Остров Сахалин», за работу над которой Чехов взялся уже после заграничной поездки 1891 года. Он снова много и упорно работает, снова перечитывает горы книг о Сахалине, прежде чем берётся за свой труд. "...Книга, которую можно определить как научно-художественный разоблачительный документ, вскрыла чудовищные преступления против бесправного народа. Её резонанс был так силён, что правительство вынуждено было назначить на Сахалин специальную комиссию для «упорядочения положения».

Небезынтересно заметить: сам Чехов остался глубоко доволен своей книгой, что с ним, взыскательным художником, случалось крайне редко. Однако на сей раз он, завершив труд, был горд тем, что в его «литературном гардеробе» висит и этот жёсткий «арестантский халат».

Литературная репутация

В первой половине 1890-х гг. Чехов становится одним из самых читаемых писателей России -- его произведения регулярно появляются в журналах «Северный вестник» и «Русская мысль» (с 1892), газетах «Новое время» (до 1893) и «Русские ведомости»; выходят отдельные издания и сборники («Рассказы», 1888; «Хмурые люди», 1890; Повести и рассказы», 1894), которые постоянно переиздаются, вызывая широкий резонанс в литературных кругах. Не отрицая растущий талант Чехова, критика оказывается по большей части неспособной принять особенности его «объективной» (как он сам характеризовал ее) художественной манеры, обвиняет писателя в равнодушии к социальным проблемам, в отсутствии прямых авторских оценок и мировоззрения в целом, в том, что он пишет «с холодной кровью», в излишнем «фотографизме» и т. д.; в высказываниях героев усматривает позицию писателя: так, слова старого профессора об отсутствии у него «общей идеи» (повесть «Скучная история», 1889) воспринимались как авторское признание и проецировались на все творчество Чехова. Исключение составила повесть «Палата N 6» (1892), за которой было признано бесспорное общественное значение. В целом же за Чеховым закрепилась репутация писателя, чуждающегося социальных проблем, -- бытописателя и мастера тонкого психологического анализа.

Проблематика рассказов

В многочисленных рассказах этого времени Чехов обращается к исследованию души современного человека, испытывающего влияние разнообразных социальных, научных и философских идей: пессимизма («Огни», 1888), социального дарвинизма («Дуэль», 1891), радикального народничества («Рассказ неизвестного человека», 1893); решает волновавшие общество вопросы семейных отношений («Три года», «Супруга», «Ариадна», все 1895), аномальных явлений психики («Черный монах», 1894) и др. Основой сюжетов становится не столкновение человека с грубой социальной средой, но внутренний конфликт его духовного мира: герои Чехова -- «хмурые», скучные, живущие «в сумерках» люди, оказываются жизненно несостоятельными в силу собственной неспособности к творческой реализации, неумения преодолевать душевное отчуждение от других людей; их несчастья не имеют фатальной предопределенности и не обусловлены исторически -- они страдают по причине собственных житейских ошибок, дурных поступков, нравственной и умственной апатии.

Новаторство драматургии

Одновременно Чехов продолжает работу в драматическом жанре, пишет небольшие пьесы, «шутки», водевили («Свадьба», 1890), комедию «Леший» (1890). В середине 1890-х гг. Чехов вернулся к своим драматургическим поискам, пытаясь перенести в пьесы основные принципы «объективной» прозы: сюжетная острота сменялась внешне спокойным течением событий, а все драматические коллизии перемещались в сферу духовных переживаний героев. В фабуле ослаблялись элементы занимательности, что восполнялось психологической насыщенностью действия, напряженность которого поддерживалась «случайными» репликами, приобретавшими символическую окрашенность, а также несловесными средствами (паузами, жестами персонажей, «посторонними» звуками, мелочами обстановки), в совокупности создававшими чрезвычайно значимый для восприятия чеховской драматургии психологический подтекст. Однако к адекватному воспроизведению новой драмы российские театры оказались не готовы: представление пьесы «Чайка» на сцене Александринского театра (1896) закончилось провалом, и только постановка Московского Художественного театра (1898) открыла публике искусство Чехова-драматурга. Постановки последующих чеховских пьес («Дядя Ваня», 1899; «Три сестры», 1901, «Вишневый сад», 1904) осуществлялись только на сцене этого театра.

Последний период творчества

В конце 1890-х -- начале 1900-х гг. Чехов -- признанный и популярный мастер: журналы ищут его участия, появление новых произведений расценивается критикой как событие литературной жизни, споры вокруг них перерастают в общественно-политические дискуссии -- о будущем русской деревни, о роли интеллигенции в обществе и т. д. В его творчестве возникают новые темы. Верный принципам «художественной объективности», Чехов создает мрачные картины оторванного от культуры крестьянского быта («Моя жизнь», 1896; «Мужики», 1897; «В овраге», 1900). Тема нравственной деградации и духовной опустошенности русской интеллигенции, ее неспособности к социальному и личному жизнеустройству поднимается в рассказе «Дом с мезонином» (1896), «маленькой трилогии» «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» (1898). В то же время многие герои его последних произведений все сильнее испытывают «тоску по идеалу», переживают стремление к новой, лучшей жизни («По делам службы», 1898; «Архиерей», 1902; «Невеста», 1903). Чуждый моральному учительству, религиозной проповеди и социальному утопизму, Чехов не прописывает рецептов нравственного совершенствования, общественного переустройства или духовного преображения, но в томлениях и муках своих героев, в их неудовлетворенности бессмысленностью своего существования видит доказательства принципиальной возможности для человека устроить свою жизнь правдиво, достойно и радостно.

Значение творчества

Художественные открытия Чехова оказали огромное влияние на литературу и театр 20 в. Его драматические произведения, переведенные на множество языков, стали неотъемлемой частью мирового театрального репертуара.