ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Проводив мою спутницу, я вернулся домой к обеду. Весь обратный путь в эту вечернюю пору я нахо­дился в приятном покое, чему способствовали одиночество и дорога, по которой мне редко приходилось ходить. Я находился под глубо­ким впечатлением от загадочного видения и того внезапного скачка, который мой ум совершил в новом направлении. Чем настойчивее я анализировал происшедшее, тем больше поражался глубокому зна­чению, совершенству формы и притягательности языка в увиден­ных мной строках. Несомненно, эти слова не могли быть порождени­ем моего ума.

Я пришел домой и сел обедать, полностью уйдя в свои мысли. Сначала я ел чисто механически, забыв обо всем, что меня окружа­ло, и о еде передо мной, не способный выйти из глубокого погруже­ния в то, что со мной произошло. Оставалась лишь небольшая связь с окружающим миром — как у сомнамбулы, инстинктивно уклоня­ющейся от столкновения с объектами, однако не осознающей, что при этом происходит. Примерно в середине обеда, все так же оста­ваясь наполовину погруженным в транс, я вдруг отметил удивите­льное явление, происходившее внутри меня и заставившее оцепе­неть от изумления и страха.

Сидя на удобном стуле и без всяких усилий с моей стороны, я постепенно стал погружаться в состояние возбуждения и расшире­ния границ себя, подобное тому, которое я испытал в самом начале, в декабре 1937 г. Но сейчас вместо ревущего звука я слышал нечто подобное мелодичному, очаровывающему жужжанию роя пчел, а вместо ощущения, что меня окружает пламя, мне казалось, что все вокруг пронизывает серебристый свет.

Но наиболее поразительное в этом переживании было внезап­ное осознание, что, хотя я вас так же связан с телом и окружающей меня средой, мое «я» вдруг расширилось до гигантских размеров и

оказалось в прямом контакте со всей сознательной вселенной, кото­рая невыразимым образом присутствовала повсюду. Мое тело, стул, на котором я сидел, стол, комната с ее четырьмя стенами, все, что находилось за этими стенами, земля и небеса — все это было лишь призрачным миражом на фоне этого всепроницающего океана чис­того бытия. Если попытаться описать его наиболее существенный аспект, то этот океан казался одновременно безграничным и про­стирающимся во всех направлениях и в то же время был не более, чем бесконечно малая точка. Из этой точки излучалось все сущест­вующее, в том числе и я, имое тело.

Казалось, все это было отражением, таким же огромным, как весь космос, но создавалось исходящим из точки светом. Весь огромный мир зависел от лучей, исходивших из этой точки. Так безбрежный океан сознания, в котором я сейчас растворялся, ока­зался одновременно и бесконечно большим, и бесконечно малым. Большим потому, что на его волнах плавала все мироздание, а ма­лым потому, что он был тем «ничто», которое вмещает в себя все.

Это было поразительное переживание, которое я не могу ни с чем сравнить, — оно находилось за пределами всего, что принадле­жит к этому миру, воспринимается чувствами и осознается умом. Я ощущал присутствие внутри себя мощного и сконцентрированного сознания — этого исполненного величия образа космоса, который предстал передо мной не только во всем своем великолепии и огромности, но и во всей своей сущности и реальности.

Мир материальных явлений, находящийся в непрерывном дви­жении, непрерывном изменении и растворении, стал казаться мне фоном, чрезвычайно тонким и быстро тающим слоем пены на по­верхности катящего свои волны океана жизни; тонкой и призрачной завесой тумана, скрывающей бесконечно огромное солнце сознания, представляющего собой обратную сторону взаимоотношений между миром и ограниченным человеческим сознанием.

Так космос, который еще недавно был вездесущим, оказался лишь призрачными преходящими формами, а точка сознания, рань­ше заключавшаяся в теле, выросла до размера огромной вселенной, став вызывающим трепет величественным всеприсутствием, на фо­не которого материальный мир был лишь мимолетным, иллюзор­ным видением.

Примерно через полчаса я вышел из этого наполовину трансового состояния, по интенсивности переживания сравнимого с целой прожитой жизнью, полностью забыв о течении времени и поражен­ный до самой глубины моего существа величием и великолепием этого видения. В этот период, вероятно, вследствие изменений со­стояния моего тела и ума, вызванных внешними и внутренними раздражителями, были моменты более и менее глубокого проникно­вения, различающиеся не по времени их возникновения, а по состо­янию погруженности. В мгновения наиболее глубокого проникнове­ния всемогущее, всезнающее, исполненное блаженства и в то же время абсолютно неподвижное и неосязаемое сознание было насто­лько бесформенным, что та внутренняя линия, которая отделяла материальный мир от безграничной, все осознающей Реальности, перестала существовать и эти две сферы слились воедино — вели­кий океан поглотился в капле, огромная вселенная уместилась в песчинке, а все творение, познающий и познаваемое, зрящий и зри­мое превратились в не имеющую размера пустоту, которую невоз­можно ни представить с помощью ума, ни описать словами.

Перед тем как полностью выйти из этого состояния и прежде чем слава, в которой я купался, полностью угасла, я увидел про­плывающие у меня в уме светящиеся строки тех же стихов, кото­рые уже видел сегодня, когда мы переходили через мост Тави. Строки следовали одна за другой, как будто попадали в мое созна­ние из некого иного источника знания внутри меня. Они начинались из ярко светящейся глубины моего существа, возникая внезапно как законченные строфы, подобные падающим снежинкам, которые из крошечных точек становились отчетливо видимыми, имеющими правильную форму кристаллами, проплывающими у меня перед глазами и исчезающими так быстро, что они не успевали даже оста­вить след в памяти. Стихи возникали передо мной в законченном виде, написанные по всем правилам языка и рифмы, как будто их порождал окружающий меня вселенский разум для того, чтобы они предстали перед моим внутренним взором.

Когда я встал со стула и пошел к себе в комнату, я все еще оставался в приподнятом настроении. Прежде всего, я решил запи­сать стихи, по крайней мере то, что я помнил. Однако это было не таким простым делом, потому что я вдруг понял, что за короткое время забыл не только порядок строк, но и сами слова. Поэтому мне пришлось потратить более двух часов, чтобы их вспомнить.

В этот день я лег спать в восторженном и радостном настрое­нии. После долгих лет страданий я наконец узрел проблеск чего-то высшего и божественная благодать коснулась меня, поразительным образом подтверждая учение о Кундалини. Я не мог поверить в свою удачу — все это было настолько поразительным... Однако, ког­да я заглянул внутрь себя, чтобы понять, что именно я совершил, чтобы заслужить это, я почувствовал глубокое смирение. Я не мог поверить в то, что эта честь была дарована мне за какие-то мои вы­дающиеся достижения, поскольку вел жизнь обычного человека и не сделал ничего особенного, достойного награды; не достиг я и пол­ного подчинения своих желаний. Вспомнив все заслуживающие внимания события последних двенадцати лет и рассмотрев их с точки зрения последних событий, я отметил, что все, казавшееся раньше непонятным, вдруг приобрело для меня новое значение. Пе­реполненный бесконечной радостью, которая охватила меня в мо­мент откровения, я совершенно забыл о тех ужасных мучениях, че­рез которые прошел, а также об изнурительной тревоге и беспокой­стве, сопровождавших меня в то время. Я испил в полной мере ча­шу страданий, чтобы теперь оказаться перед сияющим, никогда не заканчивающимся источником радости и покоя, находящимся внут­ри меня и ожидавшим благоприятной возможности, чтобы проявить себя и подарить мне в одно мгновение более глубокое откровение о природе вещей, чем это могла сделать вся жизнь в ученичестве.

Думая обо всем этом, я наконец уснул, вновь погрузившись в ту заполненную светом сферу сновидений, в которой путешествовал каждую ночь. Когда я утром проснулся, то первое, что вспомнил, — это трансцендентное переживание, случившееся прошлым вечером. Даже мимолетное воспоминание о прикосновении сверхсознания снова перенесло меня в ту бесконечность, которая превосходила все, с чем мы встречаемся в физическом мире. Учитывая огром­ность видения, нет ничего удивительного, что древние индийские пророки настойчиво повторяли, будто материальный мир — всего лишь тень и непостоянное, иллюзорное явление на фоне вечного трансцендентного солнца.

На протяжении двух следующих недель я каждый день писал несколько стихотворений на кашмирском языке, которые раскрыва­ли разные грани пережитого мной, некоторые из них имели апока­липтический характер. Стихи возникали сами, в любое время дня или ночи; обычно этому предшествовала остановка привычного по­тока мыслей. Это прекращение умственной активности довольно быстро сменялось состоянием глубокой поглощенности, как будто я погружался в глубины себя, чтобы уловить там вибрации некого по­слания, облеченного в поэтическую форму. Сначала стихи возника­ли передо мной в тонкой форме, подобно невидимому семени, а по­том проходили у меня перед мысленным взором как полностью сформировавшиеся строки, быстро сменяющие друг друга, пока все стихотворение не оказывалось завершенным, после чего у меня воз­никало желание выйти из погруженности в транс и вернуться к нормальному состоянию.

В течение этих двух недель у меня еще раз было такое же трансцендентное переживание, почти во всем подобное первому. Я сидел на стуле, перечитывая фрагмент, написанный мной накануне, когда, повинуясь неведомому порыву, я откинулся на спинку стула и закрыл глаза, расслабившись и ожидая результатов. В это мгно­вение я почувствовал, что расширяюсь во всех направлениях, забыв об окружающем и погрузившись в безбрежное море яркого сияния, заполненное приятными мелодичными звуками, не похожими ни на одну симфонию, которую можно услышать на земле. Увлекаемый этим звуком, я вскоре почувствовал, что больше не связан ни с чем в материальном мире и оказался в невыразимой пустоте — удиви­тельном состоянии, полностью лишенном пространственных или временных свойств. Полчаса спустя я вернулся в нормальное состо­яние и через несколько мгновений увидел перед собой прекрасное стихотворение, порожденное тем необычайным переживанием, че­рез которое я только что прошел.

Прошло две недели, и неожиданно изменился язык стихов, они стали возникать передо мной уже не на кашмирском языке, а на ан­глийском. Мои весьма слабые познания в английской поэзии ограни­чивались несколькими поэмами, которые я читал во время обучения в школе и колледже. Не являясь любителем поэзии, я никогда не читал ее, и не зная ничего о рифме и размерности, свойственным английской поэзии, я не мог ничего сказать о степени совершенства своих стихов.

Через несколько дней мне явились стихи уже не на английском, а на урду. Поскольку в силу своей работы я знал этот язык, для ме­ня не составляло труда записать стихи, хотя в них все же оставались пробелы, которые я смог заполнить лишь спустя несколько ме­сяцев. Через несколько дней после стихов на урду у меня в уме воз­никли стихи на пенджаби. Хоть я и не читал ни одной книги на пен-джаби, однако знал этот язык благодаря общению с друзьями, кото­рых приобрел, когда несколько лет жил в Лахоре, обучаясь в школе и колледже. Однако моему удивлению не было границ, когда через несколько дней я увидел стихи на персидском языке, которого со­вершенно не знал. Затаив дыхание, я ждал, и вот наконец перед мо­им внутренним взором появилось целое стихотворение на персид­ском языке. Поскольку в кашмирском языке довольно много пер­сидских слов, мне было нетрудно понять отдельные слова, которые употреблялись в моем родном языке. После немалых усилий я нако­нец смог записать все строки, однако в них было много ошибок и пропусков, которые я не смог заполнить даже спустя длительное время.

Попытка записать несколько коротких поэм на персидском языке потребовала от меня таких усилий, что через несколько дней я решил отказаться от этой непосильной задачи. От всего этого я чувствовал себя полностью выдохшимся и отметил нездоровое воз­действие, казалось бы, продолжительных занятий, обычно предше­ствовавших сну. Поэтому я решил дать себе возможность неделю полностью отдохнуть.

После этого недолгого отдыха, почувствовав, что мое здоровье улучшилось, я не считал необходимым сопротивляться желанию записывать стихи и поддавался вдохновению каждый раз, когда оно приходило. Однажды, когда подчинившись своему стремлению рас­слабиться и подготовиться к восприятию стихов, я погрузился в се­бя достаточно глубоко, чтобы ощутить тонкую эманацию, исходя­щую из внутреннего источника сознания, я почувствовал волнение и страх, которые пронизали каждую мою клетку, когда передо мной предстали строки на немецком языке, чего я уж и вовсе не ожидал. Придя в себя после погружения, я испытал сильное сомнение в том, что мне удастся справиться с этой задачей, — я никогда не изучал немецкого, не видел ни одной книги на этом языке и в моем присут­ствии никто не говорил на нем. И, тем не менее, я решил попытаться записать небольшую поэму, просто опровергнув истину, веками ка­завшуюся незыблемой, согласно которой, для того чтобы писать на каком-то языке, необходимо его знать.

После стихов на немецком последовали строки на французском, итальянском, санскрите, арабском. Единственное, что мне остава­лось предположить, — это то, что по воле случая я вошел в контакт с источником всеобщего знания и поэтому смог писать стихи на бо­льшинстве из распространенных на земле языков. Я чувствовал, как через меня проходят волны сознательной энергии, подобные электрическому току, несущие то знание, к которому я никогда не мог иметь доступа по причине ограниченных возможностей моего мозга.

Мне не хватало слов, когда я пытался описать переживания, которые были наиболее возвышенной и вдохновляющей частью мо­его бытия. Во всех этих случаях я начинал ощущать в себе присут­ствие некоего наблюдателя, или, если выразиться точнее, — моей собственной светоносной сущности, которая (отвергая все представ­ления о границах тела) свободно плыла по волнам яркого моря со­знания, каждая их которых вмещала в себя безграничную вселен­ную значений и смыслов, включающую и все настоящее, и все про­шлое, и все будущее, порождающую все науки, философии и искус­ства, бывшие когда-либо на земле, так же как и те, которым еще предстоит появиться в будущем. Все это было сконцентрировано в точке, существующей одновременно здесь и везде, сейчас и всегда, — бесформенном, неизмеримом океане мудрости, из которого зна­ние капля за каплей попадает в человеческий мозг.

Каждый раз, когда я попадал в эту сверхчувственную реаль­ность, меня настолько переполняло чувство таинственности и изум­ления, что все остальное в этом мире, все события человеческой ис­тории, все мечты и желания, все события моей жизни и даже сам факт моего существования, жизни и смерти казались тривиальным перед неописуемым великолепием, непостижимой таинственностью и величием океана жизни, в котором мне иногда удавалось достичь берега.