Метафорическое сравнение 17 страница

надо обратиться к признакам, ассоциированным с гориллами). В моем описании терм Р вообще не обязан буквально присутствовать ,в формулировке условий истинности метафорического выражения.

Между прочим, сходные соображения применимы и к уподоблениям. Если я говорю:

(16) Сэм ведет себя как горилла,

это не обязывает меня считать истинным (17);

(17) Гориллы, таковы, что их поведение похоже на поведение Сэма.

Это так, поскольку (16) вообще не должно сообщать что бы то ни было, о гориллах; можно сказать, что горилла имеет в (16) метафорическое вхождение. Возможно, это один из способов отличить образные уподобления от буквальных утверждений сходства. Образные уподобления не обязаны заставлять говорящего отвечать за истинность буквального утверждения сходства. Мне представляется, что точка зрения семантического взаимодействия столь же несовершенна. Одна из предпосылок, на которых основана идея, что метафорическое значение есть результат взаимодействия между выражением, употребленным метафорическими другими выражениями, которые употреблены буквально, заключается в следующем: все метафорические употребления выражений должны входить в предложения, содержащие также буквально употребленные выражения. Мне это кажется попросту ложным. Кстати сказать, именно это представление стоит за терминологией многих современных работ, посвященных метафоре. Например, утверждается, что в каждом метафорическом предложении есть «содержание» и «оболочка» [8], или «рамка» и «фокус», [3]. Однако неверно, что всякое метафорическое употребление выражения окружено другими выражениями, употребленными буквально. Вернемся к нашему примеру (4): действительно, произнеся Салли — ледышка, мы осуществили референцию к Салли с помощью имени собственного, употребленного буквально; но ничто не вынуждало нас поступить так и только так. Предположим, мы используем смешанную метафору, называя саму Салли плохие новости. Тогда мы можем произнести следующую смешанную метафору:

(18) Плохие новости — ледышка.

Если продолжать настаивать, что уж связка-то здесь употреблена буквально*, несложно сконструировать пример, когда решительная перемена, произошедшая с Салли, подвигнет нас на еще одну смешанную метафору;

(19) Плохие новости, смерзлась в ледышку.

Смешанные метафоры могут быть стилистически сомнительны, но я не вижу, почему их надо считать логически противоречивы-

* В отличие от русского, английский язык здесь требует ненулевой связки "is". — Прим., перев.

ми. Естественно, большинство метафор и в самом деле встречается в контексте буквально употребленных выражений — в противном случае их было бы очень и очень нелегко понимать. Но использование всякого метафорически употребленного выражения исключительно и только в окружении выражений, употребленных буквально, отнюдь не является логической необходимостью; более того, со многими знаменитыми метафорами дело обстоит как раз наоборот. Так, расселовский пример абсолютно бессмысленного предложения — Четырехсторонность пьет промедление — часто получает метафорическую интерпретацию как описание всякой послевоенной конференции четырех держав по сокращению вооружений; при такой интерпретации ни одно из слов не употреблено буквально, то есть для каждого слова значение высказывания говорящего отличается от буквального значения слова.

Однако самое серьезное возражение против точки зрения семантического взаимодействия даже не в том, что она исходит из ложной презумпции обязательного использования метафорически употребленных слов в окружении слов, употребленных буквально; проблема скорее в том, что даже если метафорическое употребление встречается в контексте буквальных, то в общем случае неверно, что метафорическое значение говорящего является результатом всякого взаимодействия между компонентами предложения в любом буквальном смысле слова «взаимодействие». Обратимся еще раз к примеру (4). При его метафорическом произнесении не может быть и речи о каком бы то ни было взаимодействии между значением «главного субъекта» (Салли) и «второстепенного субъекта» (ледышка). Салли — имя собственное; его значение нельзя трактовать в точности так же, как значение слова ледышка. И в самом деле, для порождения той же самой метафорической предикации могли бы быть использованы и другие выражения. Так, (20) или (21) могли бы быть произнесены с тем же самым метафорическим значением высказывания:

(20) Масс Джонс — ледышка.

(21) Та девушка в углу — ледышка.

Итак, я заключаю, что в качестве общих теорий как точка зрения сравнения объектов, так и точка зрения семантического взаимодействия неадекватны. Формулируя причины их провала в терминах Фреге, мы могли бы сказать, что теория сравнения пытается объяснить метафору как отношение между денотатами, а теория семантического взаимодействия — как отношение между смыслами и убеждениями, ассоциированными с денотатами. Сторонники теории взаимодействия правильно замечают, что ментальные и семантические процессы, участвующие в порождении и понимании метафорических высказываний, не могут включать собственно денотаты, а должны относиться к уровню интенсиональнсти, то есть они должны включать отношения на уровне убеждений, значений, ассоциаций и т. д. Однако далее они переходят

к неверному утверждению, что эти отношения суть некие не объясненные, а описываемые метафорически отношения «взаимодействия»³ между буквальной рамкой и метафорическим фокусом.

Наконец, еще две ошибки, которые я хотел бы отметить, состоят не в ложных утверждениях относительно метафоры, а в истинных утверждениях, которые так же верны для буквальных высказываний, как и для метафор. Часто говорят, что понятие сходства играет фундаментальную роль в анализе метафоры, или что интерпретация метафорических высказываний зависит от контекста. Однако, как мы видели (см. выше), обоими этими свойствами обладают также и буквальные высказывания. Анализ метафоры должен выявить ту роль, которую сходство и контекст играют в метафоре, и показать, чем она отличается от их роли в буквальном высказывании.

ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАССМОТРЕНИЕ ТЕОРИИ СРАВНЕНИЯ

Один из способов прийти к теории метафоры — это рассмотреть сильные и слабые стороны одной из существующих теорий. Очевидный кандидат на эту роль — тот вариант теории сравнения, который восходит к Аристотелю, а вообще-то может рассматриваться как «точка зрения здравого смысла». Согласно этой теории, любая метафора — это на самом деле буквальное уподобление, в котором опущено «похоже» или «как», а основание сравнения оставлено неопределенным. Так, метафорическое высказывание Человек — это волк с такой точки зрения значит 'Человек похож на волка в некоторых не указываемых отношениях'; высказывание Ты — мое солнышко значит 'Ты для меня похож(а) на солнышко в некоторых отношениях', а Салли — ледышка значит 'Салли похожа на ледышку в определенных, но пока не указанных, отношениях'.

Тем самым получается, что принципы, на основе которых функционирует метафора, те же, что и для буквальных выражений сходства, плюс принцип эллипсиса. Метафору мы понимаем как сокращенный вариант буквального уподобления⁴. Поскольку для понимания буквального уподобления не требуется никаких специальных экстралингвистических знаний, большая часть знаний, нужных для понимания метафоры, уже заключена в семантической компетенции говорящего и слушающего, дополненной теми общими фоновыми знаниями о мире, которые делают возможным понимание буквального значения.

Мы уже видели определенные недостатки подобной точки зрения, самый заметный из которых заключается в том, что метафорические утверждения не могут быть эквивалентны по значению буквальным утверждениям сходства, поскольку условия истинности для этих двух типов утверждений часто разные. Более того, здесь необходимо подчеркнуть, что для теории уподобления как теории метафорического понимания — в отличие от теории

метафорического значения — крайне существенно, чтобы предполагаемые базовые уподобления были бы именно буквальными утверждениями сходства. Если те уподобления, которые призваны объяснять метафору, сами являются метафорическими или вообще образными, наше объяснение сведется к порочному кругу.

Тем не менее, если иметь здесь в виду теорию понимания, для множества метафорических высказываний представляется возможным построить предложение уподобления, которое в некотором смысле кажется способным объяснить, каким образом понимается метафорическое значение. Более того, тот факт, что утверждение уподобления оставляет значение R неопределенным, на самом деле может быть достоинством этой теории, поскольку метафорические высказывания туманны в точности так же; когда мы говорим «S есть Р», метафорически имея в виду «S есть R», мы не проясняем абсолютно, каково R. Например, рассматривая метафорическое выражение Ромео Джульетта — солнце, Кавелл [5, р. 78—79] утверждает, что отчасти Ромео имеет в виду, что его день начинается с Джульетты. Мне, вне специфического контекста пьесы, такое прочтение никогда бы не пришло в голову. Для заполнения значений R в формуле я бы обратился к другим свойствам солнца. Говоря это, я отнюдь не спорю ни с Шекспиром, ни с Кавеллом: данная метафора, как и большинство метафор, является открытой именно вследствие этого.

Несмотря на свою привлекательность, теория уподобления сталкивается тем не менее с серьезными трудностями. Во-первых, эта теория не только не позволяет определить, значение R точно — она не позволяет определить его вообще. Тем самым, она практически не обладает объяснительной силой, поскольку задача теории метафоры — определить, каким образом говорящий и слушающий способны перейти от «S есть Р» к «S есть R»; а теория уподобления именно этого-то и не объясняет: переход от «S есть Р» к «S есть R» через «S похоже на Р в отношении R» мало что дает, так как остается непонятным, каким образом мы можем обнаружить те значения, которые следует приписать R. Сходство — это пустой предикат: любые две вещи похожи в том или ином отношении. Утверждение, что метафорическое «S есть Р» имплицирует буквальное «S похоже на Р», нашей проблемы не решает; оно всего лишь отодвигает ее на один шаг. Проблема понимания буквальных сравнений с неопределенным основанием сравнения — это всего лишь часть проблемы понимания метафоры. К примеру, откуда мы знаем, что высказывание Джульетта — солнце не значит 'Джульетта по большей части газообразна' или 'Джульетта отстоит от Земли на 90 миллионов миль', притом, что оба этих свойства — характерные и широко известные свойства Солнца?

Еще одно возражение состоит в следующем. Для теории, уподобления абсолютно необходимо, чтобы уподобление, воспринималось буквально, однако, по всей видимости, существует ог-

ромное количество метафорических высказываний, в которых вообще не найдется релевантного буквального сходства между S и Р, соответствующего метафорическому пониманию. Если мы настаиваем, что соответствующее сходство есть всегда, нам, по всей видимости, придется интерпретировать его метафорически, что приведет к порочному кругу. Вернемся еще раз к примеру (4): Салли — ледышка. Если мы перечислим буквально различные отличительные качества ледышек, ни одно из них не будет верно для Салли. Даже если мы добавим все те различные убеждения, которыми мы располагаем относительно ледышек, они все еще не будут буквально истинны относительно Салли. Вообще, класса предикатов R, такого, что Салли буквально похожа на ледышку в отношении R, причем R — это именно то, что мы хотели метафорически предицировать Салли, говоря, что она ледышка, — такого класса предикатов попросту не существует. Неэмоциональность не является свойством ледышек, поскольку ледышки — это вообще из другой оперы. Если же кто-нибудь станет все-таки доказывать, что ледышки буквально неэмоциональны, нам стоит лишь указать, что этого свойства еще недостаточно для объяснения метафорического значения высказывания, заключенного в (4), так как огонь «неэмоционален» точно так же, но

(22) Салли — огонь заключает совершенно другое метафорическое значение высказывания, чем (4). Более того, существует масса уподоблений, которые задумываются не как буквальные. К примеру, высказывание Любовь как роза, роза красная / Цветет в моем саду не значит, что найдется класс буквальных предикатов, истинных как относительно любви, так и относительно красных роз и выражающих то, к чему вел говорящий, утверждая, что его любовь похожа на красную розу.

Однако защитники теории уподобления не должны сдаваться так легко. Они могли бы сказать, что многие метафоры являют собой примеры также и других фигур. Так, Салли — ледышка — это пример не только метафоры, но и гиперболы⁵. Метафорическое значение выражения есть производная от уподобления Салли похожа на ледышку, но и метафора, и уподобление являются частными случаями гиперболы. Это преувеличения, и многие метафоры, действительно, представляют собой преувеличения. В соответствии с таким ответом, если мы интерпретируем и метафору, и уподобление гиперболически, то они окажутся эквивалентными.

Далее, защитник теории; уподобления мог бы добавить: то, что некоторые из свойств, в отношении которых Салли похожа на ледышку, определяются метафорически, — вовсе не возражение против его описания, так как для каждого такого метафорического уподобления мы можем задать уподобление, лежащее в его основе, и так до тех пор, пока мы не встанем на твердую почву буквальных уподоблений, на которой и покоится все сооружение. Так, Салли — ледышка значит 'Салли похожа на ледышку',

что в свою очередь значит 'Она обладает некоторыми общими с ледышкой чертами, и в первую очередь, она очень холодна'. Но поскольку холодна в таком толковании смысла также метафорично, то в основе здесь должно лежать определенное сходство менаду эмоциональным состоянием Салли и холодностью; когда мы в конце концов обнаружим основание этого сходства, метафора будет проанализирована полностью.

Ответ содержит два шага. Во-первых, указывается, что другие фигуры, такие, как гипербола, иногда сочетаются с метафорой, и, во-вторых, признается, что некоторые из предлагаемых в качестве переводов метафоры уподоблений сами еще метафоричны, но при этом доказывается, что некая рекурсивная процедура анализа метафорических уподоблений в конце концов приведет к буквальным уподоблениям.

Действительно ли такой ответ убедителен? Думаю, что нет. Беда в том, что вряд ли найдется буквальное сходство между холодными объектами и неэмоциональными людьми, способное оправдать ту точку зрения, что, когда мы метафорически говорим про кого-либо Он холоден, мы имеем в виду 'Он неэмоционален'. В каких конкретно отношениях неэмоциональные люди похожи на холодные объекты? Кое-какой ответ здесь придумать можно, но он все равно оставит в нас чувство неудовлетворенности.

К примеру, мы могли бы сказать, что если кому-либо физически холодно, то это жестко ограничивает его эмоции. Даже если это и верно, это все равно не то, что мы имели в виду в метафорическом высказывании. Я думаю, что на вопрос: «Каково то отношение между холодными объектами и неэмоциональными людьми, которое оправдывает употребления слова холодный в качестве метафоры отсутствия эмоций?» — единственным ответом может быть простая констатация, что по своим ощущениям, своему восприятию и своей лингвистической практике люди находят понятие холодности ассоциированным в своем сознании с отсутствием эмоций. Понятие 'быть холодным' всего-навсего ассоциируется с понятием 'быть неэмоциональным'.

Между прочим, есть данные, что эта метафора бытует в нескольких разных культурах, а не ограничивается лишь англоязычным миром, ср. [1 ]. Более того, она становится, если уже не стала, мертвой метафорой. Некоторые словари, например, Оксфордский (OED), приводят отсутствие эмоций как одно из значений слова cold 'холодный'. На самом деле температурные метафоры для эмоциональных и личностных особенностей весьма обычны; они не основаны ни на каких буквальных сравнениях. Так, мы говорим: жаркий спор, теплый прием, прохладная дружба и сексуальная холодность. Такого рода метафоры смертельны для теории уподобления — разве что ее защитники смогут привести буквальное R, которым обладают и S и Р и которого достаточно для точного задания имеющегося в виду метафорического значения.

Поскольку это утверждение обречено на то, чтобы быть оспоренным, хорошо бы как следует осознать масштаб нашей ставки. Говоря, что какого бы то ни было множества сходств недостаточно для объяснения значения высказывания, я делаю отрицательное экзистенциальное утверждение; тем самым его истинность не может быть доказана рассмотрением любого конечного числа примеров. Бремя доказательства здесь ложится скорее на сторонника теории сравнения, который должен предъявить эти сходства и показать, как они исчерпывающим образом отражают значение высказывания. Однако ему вряд ли будет легко сделать это так, чтобы удовлетворить требованиям его же собственной теории.

Конечно, можно придумать массу признаков, по которым любое S окажется сходным с любым Р — например, Салли с ледышкой — и массу F и G таких, чтобы Салли в отношении F была похожа на ледышку в отношении G. Но этого недостаточно: такого рода сходства, которые могут быть здесь указаны, отнюдь не исчерпывают значения высказывания, а если и существуют такие сходства, которые достигают этого, то они далеко не очевидны.

Предположим, что, проявив чудеса изобретательности, мы все же придумали сходство, которое исчерпывающим образом отражает значение высказывания. Как раз то, что это требует такой изобретательности, заставляет усомниться в возможности опереться на это как на базовый принцип метафорической интерпретации, в силу полной очевидности метафоры: любой носитель языка без всякого труда объяснит, что она значит. В метафоре Сэм — свинья очевидно как значение высказывания, так и соответствующие сходства, но в Салли — ледышка очевидно только значение высказывания. Тем самым более простая гипотеза состоит в том, что эта метафора, как и некоторые другие, рассмотренные ниже, функционирует на основе каких-то иных принципов, чем сходство.

Как только мы займемся поиском таких метафор, обнаружится, что их очень даже немало. К примеру, многочисленные пространственные метафоры времени не основаны на буквальных сходствах. Во фразах Время летит или Часы ползут, что именно делают время или часы, что бы походило буквально на полет или ползание? Очень заманчиво сказать, что они шли быстро или, соответственно, медленно; но ведь 'идти быстро' и 'идти медленно' — не что иное, как дальнейшие пространственные метафоры. Так же точно и вкусовые метафоры для личностных характеристик отнюдь не основаны на общих свойствах. Мы говорим о сладкой улыбке и горьком разочаровании, вовсе не имплицируя существование свойств, общих у улыбки и разочарования с вкусовыми ощущениями, которые к тому же исчерпывающим образом отражали бы метафорическое значение высказывания. Вне всякого сомнения, и сладкие улыбки, и сласти приятны; но метафора

передает гораздо больше, чем простую приятность.

Некоторые метафорические ассоциации настолько глубоко укоренены в самой нашей структуре здравого смысла, что мы склонны считать, что здесь должно быть сходство, или даже что сама ассоциация есть вид сходства. Так, мы склонны говорить, что прохождение времени просто-напросто похоже на пространственное движение, но, говоря это, мы забываем, что прохождение — это не более чем еще одна пространственная метафора и что голая констатация сходства без указания основания сравнения сама по себе бессодержательна.

Наиболее изощренная версия теории сходства из известных мне принадлежит Джорджу Миллеру [7], и я сделаю краткое отступление ради анализа некоторых ее специфических аспектов. Миллер, как и другие сторонники этой теории, полагает, что значение метафорического выражения может быть передано выражением сходства; но в качестве «реконструкции» метафорического выражения он предлагает выражение сходства специального вида (кстати, весьма напоминающего одну из аристотелевских формулировок). Следуя Миллеру, метафоры структуры «S есть Р», где S и Р — именные группы, эквивалентны предложениям такого вида:

(23) ( F) ( G) (SIM (F (S), G(P))).

Так, предложение Человек — это волк, по Миллеру, толкуется как

(24) Существует некое свойство F и некое свойство G такие, что человек в отношении F похож на волка в отношении G.

Когда же мы имеем дело с метафорой, где глагол или предикатное прилагательное F употреблено метафорически в предложении вида «x — F» или «xF», то толкование имеет вид

(25) ( G) ( у) (SIM (G(x), F (у))).

Так, предложение Задачка кусается получит следующее толкование:

(26) Существует некое свойство G и некий объект у такие, что задачка в отношении G сходна с у в отношении кусания.

Я убежден, что это описание разделяет все трудности других теорий сходства; а именно, в нем ошибочно предполагается, что употребление метафорического предиката вынуждает говорящего отвечать за существование объекта, относительно которого этот предикат является буквально истинным; оно путает условия истинности метафорического утверждения с принципами его понимания; оно ничего не говорит нам о том, как вычислять значения переменных (Миллер видит эту проблему; он называет ее проблемой «интерпретации» и считает, что она не совпадает с проблемой «реконструкции»); и оно опровергается тем фактом, что не все метафоры имеют в своей основе выражения сходства.

С моей точки зрения, самое слабое место описания Миллера — это то, что в соответствии с этим описанием семантическое содержание большинства метафорических высказываний включает в себя слишком много предикатов, и, кроме того, в действительности не слишком многие метафоры на самом деле соответствуют той формальной структуре, которую он предлагает. Рассмотрим, к примеру, предложение Человек — это волк. В соответствии с той версией теории сходства, которая кажется мне наиболее правдоподобной, оно значит что-нибудь типа (27):

(27) Человек похож на волка в определенных отношениях R.

Мы могли бы представить это как

(28) SIM_r (человек, волк).

От слушающего требуется найти только одно множество предикатов, а именно вычислить значения R. Но в описании Миллера слушающему надо обработать целых три множества предикатов. Постольку, поскольку сходство — это пустой предикат, нам, чтобы утверждение о сходстве двух объектов было содержательным, необходимо узнать, в каком отношении эти объекты сходны. Миллер формализует рассматриваемое метафорическое высказывание следующим образом:

(29) ( F) ( G) (SIM (F (человек), G (волк))).

Чтобы прийти к окончательному виду формулы с указанным в ней основанием сравнения, ее необходимо переписать:

(30) ( F) ( G) ( Н) (SIM_H (F (человек), G (волк))).

И переформулировка (30), и исходная формула Миллера (29) содержат слишком много предикатных переменных. Когда я говорю Человек — это волк, я не утверждаю существование разных наборов свойств для человека и волка, я утверждаю именно существование у них общего набора свойств (по крайней мере при благожелательном истолковании теории сходства я говорю именно это). Но, следуя описанию Миллера, я говорю, что человек обладает набором свойств F, волки обладают другим, отличным набором свойств G и человек в отношениях F похож на волков в отношениях G, причем основанием сходства является еще один набор свойств Н. Я утверждаю, что такая «реконструкция»: а) противоречит интуиции, б) необоснованна и в) ставит перед говорящим и слушающим нерешаемую вычислительную задачу. Что это за F, G и Н? И как прикажете слушающему их искать? Неудивительно, что проблему интерпретации Миллер затрагивает лишь в самых общих чертах. Подобные же возражения применимы и к его описаниям других синтаксических типов метафорических высказываний.

Существует класс метафор, которые я буду называть «реляционными метафорами», для которого нечто подобное толкова-

нию Миллера может быть вполне подходящим. Так, если я говорю:

(8) Корабль вспахивал гладь моря

или

(31) Вашингтон — отец своей страны,

такие предложения могут быть проинтерпретированы при помощи формул типа миллеровских. (8) и (31) можно рассматривать соответственно как эквиваленты (32) и (33):

(32) Существует некое отношение R между кораблем и морем, которое сходно с отношением между плугом и полем, когда плуг вспахивает поле.

(33) Существует некое отношение R между Вашингтоном и его страной, которое сходно с отношением между отцом и его отпрыском.

При этом (32) и (33) несложно снабдить толкованиями à 1а Миллер. Однако даже эти толкования кажутся мне уже слишком искаженными в угоду миллеровскому подходу: (8) ни имплицитно, ни эксплицитно не упоминает поля, а (31) — отпрысков. Следуя простейшему и самому правдоподобному варианту теории сходства, (8) и (31) эквивалентны соответственно (34) и (35):

(34) Корабль делает нечто с морем, что похоже на вспахивание.

(35) Вашингтон находится в некотором отношении к своей стране, которое похоже на отношение отцовства.

Задача слушающего в обоих случаях — попросту найти те отношения, которые имеются в виду. В моем описании, которое я предложу в следующем параграфе, сходство в общем случае не выступает как составляющая условий истинности ни по Миллеру, ни по более простой версии теории сходства; скорее, если оно вообще присутствует, то в функции стратегии интерпретации. Таким образом, в самой грубой форме участие сходства в интерпретации (8) и (31) можно представить соответственно так:

(36) Корабль делает нечто с морем (чтобы узнать, что именно, найди отношение, похожее на вспахивание).

(37) Вашингтон находится в определенном отношении к своей стране (чтобы узнать, в каком именно, найди отношение, похожее на отцовство).

При этом слушающему не требуется искать основание сходства этих отношений, поскольку нечто утверждается не о нем. То, что утверждается, — это, скорее, что корабль делает нечто с морем и что Вашингтон находится в определенном отношении к своей стране; а от слушающего требуется обнаружить, что же именно делает корабль и каковы отношения между Вашингтоном и его страной, путем поиска отношений, сходных со вспахиванием и отцовством.

Подведем итоги этого параграфа. Проблема метафоры или очень сложна, или очень проста. Будь теория сходства верной,

она была бы очень проста, поскольку отдельной семантической категории метафор не существовало бы, а была бы категория эллиптичных высказываний с опущенными «как» или «похож». Но увы, теория сходства ошибочна, и проблема метафоры остается очень сложной. Я надеюсь, что довольно-таки долгое обсуждение теории сходства было поучительно по крайней мере в следующих отношениях. Во-первых, существует множество метафор, не основанных ни на каком буквальном сходстве, которое бы адекватно объясняло метафорическое значение высказывания. Во-вторых, даже если и находится соответствующее буквальное утверждение сходства, то условия истинности — а следовательно, и значение — метафорического утверждения и утверждения сходства будут в общем случае разными. В-третьих, из-под обломков теории сходства мы должны вынести набор стратегий для производства и понимания метафорических высказываний при помощи сходства. И, в-четвертых, даже будучи построена как теория интерпретации, а не значения, теория сходства ничего не говорит нам о том, как находить те основания сходства или те сходства, которые метафорически подразумевал говорящий.

ПРИНЦИПЫ МЕТАФОРИЧЕСКОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

Пришло время попытаться сформулировать принципы, в соответствии с которыми метафоры производятся и понимаются. Еще раз повторимся: мы пытаемся ответить на вопрос, как для говорящего оказывается возможным метафорически сказать «S есть Р», имея в виду «S есть R», притом что Р со всей очевидностью не значит R? Далее, как оказывается возможным для слушающего, услышавшего высказывание «S есть Р», знать, что говорящий имеет в виду «S есть R»? Краткий и неинформативный ответ состоит в том, что произнесение Р вызывает в сознании значение, а тем самым и условия истинности, ассоциированные с R; это делается некоторыми особыми способами, с помощью которых метафорические высказывания способны вызывать нечто в сознании. Этот ответ неинформативен до тех пор, пока мы не знаем конкретных принципов, согласно которым высказывание вызывает в сознании метафорическое значение, и пока мы не можем сформулировать эти принципы без использования метафорических выражений типа «вызывать в сознании». Я убежден, что единственного принципа функционирования метафоры нет.