КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
ГЛАВА IV Морской сундукНе теряя времени, я рассказал матери все, что знал и что, быть может, должен был бы рассказать гораздо раньше, и мы поняли, что попали в затруднительное и опасное положение. Деньги, если только они были у капитана, следовало по всей справедливости, получить нам, но не похоже было на то, чтобы товарищи капитана, два образчика которых я видел, пожелали расстаться со своей добычей ради того, чтобы отдать долги покойного. Скакать сейчас же за доктором Лайвесеем, как приказывал мне капитан, я тоже не мог, так как тогда моя мать осталась бы совсем одинокой и беззащитной, а об этом нечего было и думать. Мы не решались оставаться долее в своем доме: всякий ничтожный стук, как треск углей в печке или громкое тиканье часов, заставлял нас тревожно вздрагивать. Нам всюду чудились шаги, которые, казалось, приближались к нам. Тело капитана, распростертое на полу, и мысль об отвратительном слепом нищем, который бродил где-то поблизости и мог вернуться назад каждую минуту, наводили на меня такой ужас, что волосы на голове становились дыбом. Надо было поскорее предпринять что-нибудь, и вот мы решили наконец отправиться вместе за помощью в соседнюю деревушку. Сказано — сделано. В одно мгновение очутились мы на улице и с непокрытыми головами побежали по морозу, когда начали уже сгущаться сумерки.
Деревушка была в нескольких сотнях ярдов расстояния от нас, хотя и не видна была из нашего дома и лежала на другом берегу залива, за утесами. Особенно ободряло меня то, что она находилась в направлении, совсем противоположном тому, откуда явился слепой нищий и куда он, по всей вероятности, и вернулся. Мы недолго были в дороге, хотя временами останавливались и прислушивались, но не слышно было ничего особенного, кроме тихого журчанья воды и карканья ворон в лесу. В деревушке были зажжены уже огни, когда мы добрались до нее, и я никогда не забуду, как приятно и успокоительно подействовали на меня эти желтые огоньки, видневшиеся в окнах и дверях. Но этим приятным ощущением все дело и ограничилось, так как ни одна душа во всей деревне не согласилась вернуться вместе с нами в «Адмирал Бенбоу». Чем больше говорили мы о наших волнениях и беспокойстве, тем сильнее льнули все эти люди — и мужчины, и женщины, и дети — к собственным домам. Имя капитана Флинта, как это ни казалось мне странным, было хорошо известно здесь и вселяло во всех ужас. Некоторые из мужчин, работавших на поле недалеко от «Адмирала Бенбоу», вспомнили, что видели нескольких незнакомых людей на дороге и приняли их за контрабандистов, так как они сейчас же скрылись из виду; кроме того, видели и маленькое судно в Логовище Китта, как мы называли это место. Одно упоминание о товарищах капитана пугало их поэтому до смерти. В конце концов, хотя нашлось несколько человек, готовых поехать к доктору Лайвесею, но никто не согласился помочь нам охранять нашу гостиницу. Говорят, что трусость заразительна, но верно и то, что трудности только усиливают мужество. Когда все отказались идти с нами, моя мать обратилась с несколькими словами к толпе. Она объявила, что не захочет лишить денег своего сына-сироту. — Если никто из вас не решается на это, то мы с Джимом пойдем одни! — сказала она. — Мы пойдем назад той же дорогой, как и пришли сюда, а вы можете оставаться здесь, жалкие, трусливые люди с цыплячьими душонками! Мы откроем тот сундук, хотя бы это стоило нам жизни. Я бы попросила у вас этот мешок, мистрис Крослей, для наших денег, которые следуют нам по закону! Конечно, я сказал, что пойду с матерью, и конечно, все загалдели и закричали, что это дурацкая храбрость с нашей стороны, и что не найдется желающих идти с нами. Все, чем они ограничились, — был заряженный пистолет, которым меня снабдили на случай нападения, и обещание иметь наготове оседланных лошадей, если бы нас стали преследовать на обратном пути. В то же время один парень собирался поехать в дом доктора за вооруженным подкреплением. Сердце колотилось у меня в груди, когда мы возвращались в эту холодную ночь домой, рискуя подвергнуться страшной опасности. На небе стал подниматься полный месяц, краснея сквозь туман, и это обстоятельство еще увеличило нашу поспешность: очевидно, скоро должно было сделаться светло как днем, и наше возвращение не могло скрыться от глаз преследователей. Мы бесшумно пробирались вдоль плетней, хотя кругом не видно и не слышно было ничего подозрительного, что могло бы увеличить наш страх. Наконец, ж нашему величайшему облегчению, за нами закрылась дверь «Адмирала Бенбоу». Прежде всего я задвинул засов у наружной двери, и мы на минуту остались в темноте, одни с телом капитана. Затем моя мать принесла свечку, и мы, держась за руки, вошли в чистую комнату. Покойник лежал в таком же положении, как мы оставили его, — на спине, с открытыми глазами и вытянутой одной рукой. — Спусти шторы, Джим, — прошептала мать, — а то могут подсмотреть за нами с улицы. А теперь, — продолжала она, когда я спустил шторы, — нам надо достать ключ, но хотела бы я знать, кто решится дотронутся до него? И она даже всхлипнула при этих словах. Я опустился на колени. На полу, около руки капитана, лежала круглая бумажка, зачерненная с одной стороны. Я не сомневался, что это и была «черная метка», о которой говорил покойный. Взяв бумажку в руки, я увидел на одной стороне ее ясно и четко написанное: «Сегодня в 10 часов». — В 10 часов, — сказал я, и как раз в эту секунду начали бить наши старые стенные часы. Этот неожиданный звук заставил нас вздрогнуть. Но затем мы обрадовались, пробило только шесть часов. — Теперь, Джим, — сказала мать, — надо отыскать ключ от сундука! Я обшарил его карманы, один за другим. Несколько мелких монет, наперсток, нитки и толстые иголки, сверток початого табаку, карманный компас, нож с искривленной ручкой, огниво — вот все, что я нашел в них, так что начал уже приходить в отчаяние. — Может быть, у него на шее! — оказала мать. Преодолев сильное отвращение, я разорвал ворот его рубашки. Действительно, кругом шеи, на просмоленной веревке, которую я разрезал его же ножом, висел ключ. Эта удача придала нам надежды, и мы поспешили наверх, в ту маленькую комнатку, где капитан так долго прожил, и где стоял с самого приезда его сундук. Этот сундук по виду ничем не отличался от обыкновенного сундука, какие бывают у матросов. На крышке его была выжжена раскаленным железом буква Б, а углы потерлись и расщепились, точно от долгого употребления. — Дай мне ключ! — сказала мать и, несмотря на тугой замок, повернула ключ и в одно мгновение откинула назад крышку сундука. На нас пахнуло сильным запахом табака и дегтя. Сверху лежало платье, старательно вычищенное и сложенное. По словам матери, капитан, должно быть, никогда не надевал его. Под платьем лежала всякая смесь: тут был и квадрант, и обложки от табака, и две пары красивых пистолетов, старые испанские часы и разные безделушки, имеющие цену только по воспоминаниям, была здесь также пара компасов, оправленных медью, и пять или шесть интересных вест-индских раковин. Мы ничего не нашли ценного, кроме куска серебра и некоторых мелочей. Еще глубже лежал старый плащ, побелевший от соленой воды. Моя мать нетерпеливо отбросила его в сторону, и тогда перед нашими глазами открылись последние вещи в сундуке: сверток, завернутый в клеенку, и холщовый мешок, в котором, судя ио звону, было золото. — Я покажу этим негодяям, что я честная женщина! — сказала моя мать. — Я возьму только ту сумму, которую он был мне должен, ни фартинга более. Подержи-ка мешок, мальчуган! И она начала отсчитывать деньги из одного мешка и класть их в другой, который я держал. Это была нелегкая работа и заняла она много времени, потому что тут были монеты всяких стран и разного вида — и дублоны, и луидоры, гинеи и всякие другие, и притом все они были перемешаны одна с другой. Английских монет было всего меньше, а моя мать только по ним и умела считать. Когда мы были еще в разгаре этой работы, я вдруг схватил мою мать за руку — в тихом морозном воздухе пронесся звук; от которого у меня душа ушла в пятки; так как это было постукивание палки слепого нищего, нащупывавшего дорогу. Звук этот слышался все яснее и отчетливее, видимо, приближаясь к нам, и мы сидели притаив дыхание. Затем раздался резкий стук в наружную дверь, и вслед за этим ручка двери задвигалась и засов затрещал, точно кто-то пробовал отворить его. Потом наступило долгое молчание. Наконец, снова послышалось постукивание палки по дороге и, — к нашей неописуемой радости, — постепенно замерло вдали. — Мать, — сказал я, — возьми все деньги! Я был уверен, что наша дверь, заложенная засовом, вызовет подозрение и привлечет к нашему дому всю шайку этих негодяев. Но в то же время я был так счастлив, что мне пришло в голову задвинуть дверь засовом. Однако моя мать, несмотря на весь свой испуг, не соглашалась взять ни больше, ни меньше того, что ей следовало получить за долг. Она говорила, что теперь еще нет семи часов, и что она успеет покончить с этим. Она еще спорила со мной, когда далеко от холма донесся тихий свист. Этого было достаточно для нас: — Я возьму то, что успела отсчитать! — сказала мать, вскакивая на ноги. — А я прихвачу еще это для ровного счета! — прибавил я, беря сверток в клеенке. Через минуту мы были уже внизу, оставив свечку около пустого сундука, а еще через мгновение открыли дверь и очутились на свободе. Нельзя было терять ни секунды. Туман быстро рассеивался, и на небе уже светил полный месяц; только около порога н двери была легкая тень, точно для того, чтобы скрыть— первые шаги нашего бегства. Вся дорога в деревню была залита ярким лунным светом. Но это было еще не все: до нашего слуха уже доносились звуки шагов, и когда мы взглянули по направлению их, то увидели толпу людей, быстро приближавшихся к нашему дому, один из них нес фонарь. — Дорогой мой, — сказала вдруг моя мать, — бери деньги и беги. Я чувствую, что сейчас упаду в обморок! Это было самое худшее, что только могло с нами случиться. Как я проклинал трусость соседей, как осуждал мать за ее честность, за ее прошлую безумную смелость и теперешнюю слабость! Мы были у самого мостика через ручеек. Я помог матери спуститься с берега, но тут она потеряла сознание и упала на меня всей тяжестью. Не знаю, как хватило у меня сил поддержать ее, и боюсь, что это было сделано не слишком нежно, я протащил ее несколько шагов вниз по берегу и положил под арку моста. Дальше я не мог ее вести, потому что мост был слишком низок. И так остались мы здесь ждать на расстоянии голоса от нашего постоялого двора.
|