ГЛАВА VII Я еду в Бристоль

Прошло больше времени, чем предполагал сквайр, прежде чем могло состояться наше путешествие. Кроме того, план доктора относительно того, чтобы я ехал вместе с ним, не удался: он должен был ехать в Лондон искать себе заместителя, которому бы мог передать свою медицинскую практику. У сквайра было много дела в Бристоле, и я был оставлен в замке на попечение старика Редрута, доезжачего. Я жил настоящим отшельником, только и бредил о море, морских приключениях и загадочных островах, полных таинственной прелести. Целыми часами просиживал я, наклонившись над картой, которую скоро изучил во всех подробностях. Сидя около огня в комнате экономки, я мысленно представлял себе, что подплываю к острову; в моем воображении я исследовал каждый акр его земли, влезал тысячу раз на ту высокую гору, которая называлась «Подзорной трубой», и любовался с ее вершины все новыми, чудесными видами. Иногда на нас нападали дикари, от которых мы должны были отбиваться, или нас преследовали дикие звери. Но, как я увидел после, все эти воображаемые опасности и приключения были пустяками в сравнении с тем, что на самом деле случилось с нами на этом острове.

Так проходила одна неделя за другой, пока в один прекрасный день не пришло письмо, адресованное на имя доктора Лайвесея. Внизу на конверте стояло:

«В случае его отсутствия может быть вскрыто Томом Редрутом или молодым Гаукинсом».

Распечатав конверт, мы прочли (или вернее, я прочел, так как доезжачий умел разбирать только печатные буквы) следующие важные новости:

«Гостиница „Старого Якоря“, Бристоль,

1-го марта 17…

Дорогой Лайвесей, не зная, где вы теперь находитесь, — в замке или еще в Лондоне — я пишу одновременно в оба эти места. Корабль приобретен, снаряжен и стоит на якоре, готовый к отплытию. Нельзя и представить себе более прелестного судна, управлять им мог бы ребенок. Вместимость — 200 тонн, имя „Испаньола“. Я купил его через моего старинного приятеля Блэндли, который выказал при этом посредничестве свою удивительную изобретательность и ловкость. Он работал буквально как вол, действуя только в моих интересах, как, впрочем, делают в Бристоле все, кто только узнает о цели нашего плавания и о том кладе, который мы собираемся отыскивать».

— Редрут, — сказал я, прерывая чтение, — а ведь доктору Лайвесею не понравится то, что сквайр болтает везде об этом кладе!

— А почему бы ему и не болтать? — проворчал доезжачий. — Как знать, кто из них поступает лучше?

После этого замечания я стал читать уже без остановок:

«Блэндли сам разыскал „Испаньолу“ и сосватал ее мне за чистейший пустяк. Но в Бристоле многие предубеждены почему-то против Блэндли, уверяют даже, будто этот честнейший малый сделал все это из-за корысти и перепродал мне принадлежавшую ему „Испаньолу“ за страшно высокую цену. Но это уж слишком очевидная клевета. Все эти слухи не могут, конечно, умалить достоинств корабля. Остальное все идет как следует. Правда, рабочие на судне делали свое дело очень медленно, но теперь все это уже кончено. Что меня беспокоило — так это набор экипажа. Я хотел, чтобы было не меньше двадцати человек наслучай дикарей, разбойников, проклятых французов. С невероятным трудом удалось мне, наконец, набрать полдюжины, но затем милостивая судьба послала мне как раз такого человека, которого мне было надо. Нас свел с ним чистый случай: разговорившись с ним как-то на доках, я узнал, что он старый моряк, держит гостиницу для матросов и знает их всех до одного в Бристоле. Он сказал мне также, что здоровье его стало плохо с тех пор, как он живет на берегу, и что он желал бы отправиться в плавание в качестве корабельного повара; на док он пришел для того только, чтобы подышать морским соленым воздухом. Я был тронут его рассказом — это, наверное, подействовало бы точно так же и на вас, — и тут же из сострадания нанял его к нам на судно поваром. Его зовут Долговязым Джоном Сильвером, и у него нет одной ноги, но последнее может служить ему только прекрасной рекомендацией, так как он потерял ногу, сражаясь за родину под начальством знаменитого Гока. И он не получает пенсии, Лайвесей! Представить себе только, какое ужасное время мы переживаем! Судьба, видимо, благоприятствовала мне: найдя повара, я тем самым обеспечил себя и весь экипаж, так как мы с Сильвером шутя набрали в несколько дней целую компанию истинных матросов, правда, не очень-то привлекательных на вид, но зато отчаянных смельчаков, так что нам нечего бояться никаких нападений. Джон посоветовал мне даже отпустить двух из тех шести матросов, которых я набрал раньше: он моментально доказал мне, что они не годятся для моря и будут только тормозить дело. Я чувствую себя прекрасно, ем за четверых, сплю как убитый, но все же не могу дождаться той минуты, когда буду в море. Скорее бы отплыть! Я только и брежу морем и морскими приключениями! Не мешкайте, Лайвесей, не теряйте ни одного часа, если вам дорого мое спокойствие! Отпустите молодого Гаукинса повидаться с его матерью, пускай Редрут сопровождает его. А затем приезжайте немедля в Бристоль.

Джон Трелоней.

P.S. Я еще не сказал вам, что Блэндли (кстати, он собирается отправить вслед за нами судно, если мы не вернемся к концу августа) нашел отличного боцмана — правда, несколько несговорчивого, о чем я очень сожалею, но в остальных отношениях настоящий клад. А Джон Сильвер рекомендовал знающего штурмана по имени Арро. Наконец, у меня есть еще боцман, который играет на рожке. Итак, на нашей „Испаньоле“ все будет как на военном судне. Я забыл сказать вам, что Сильвер — человек со средствами: я узнал, что у него текущий счет в банке. Жена его остается хозяйничать в гостинице; она не белой расы, так что нам с вами ясно, что не одно здоровье побуждает Сильвера пускаться в морское путешествие.

P.S. Гаукинс может остаться на одну ночь у своей матери.

Дж. Т.»

Можете себе представить, в какое волнение я пришел после этого письма. Я совсем потерял голову от радости. Если я кого-нибудь ненавидел в моей жизни, так это старого Тома Редрута, который только и умел ворчать и жаловаться на судьбу. Многие из помощников его охотно поменялись бы с ним ролями, но желание сквайра было для всех законом, а сквайр хотел, чтобы меня сопровождал Редрут. Никому другому не позволялось ворчать постоянно, кроме Редрута.

На следующее утро мы отправились с ним в «Адмирал Бенбоу». Я нашел свою мать здоровой и довольной: со смертью капитана кончились ее заботы и неприятности, которые он так долго причинял ей. Сквайр велел исправить в доме все изъяны, выкрасить заново комнаты и вывеску и прибавить кое-что из мебели; в буфетной, между прочим, появилось прекрасное кресло, в котором могла отдыхать моя мать. Он отыскал и мальчика, который бы мог помогать ей в мое отсутствие. При виде последнего я в первый раз понял мое положение: до сих пор я думал только о тех приключениях, какие ожидали меня впереди, и совсем забыл про свой дом, который должен был оставить надолго. Но когда я увидел этого чужого мальчика, который должен был заменить мое место около матери, я в первый раз залился слезами. Боюсь, что он обязан мне тяжелыми минутами своей жизни: я видел промахи, которые он делал по неопытности, и имел тысячу случаев наставить его на путь истины, но не пользовался ими.

Прошла ночь, и на следующий день в послеобеденное время мы с Редрутом уже снова отправились в путь. Я попрощался с матерью и с заливом, на берегу которого жил с самого рождения, и с милой старой гостиницей «Адмирал Бенбоу», которая стала мне немного чуждой с тех пор, как ее выкрасили в новую краску. Вспомнился мне и капитан, как он разгуливал по берегу в своей шляпе набекрень, со шрамом на щеке и старой медной подзорной трубой. Но через минуту мы свернули за угол, и мой дом скрылся из виду.

Под вечер мы сели в почтовую карету. Меня втиснули между Редрутом и каким-то толстым старым джентльменом, и я, несмотря на быструю езду и холодный ночной воздух, проспал как барсук все станции. Когда я, наконец, проснулся от сильного толчка и открыл глаза, то увидел, что почтовая карета стоит перед большим домом на городской улице и что уже давно рассвело.

— Куда мы приехали? — спросил я.

— В Бристоль, — сказал Том. — Надо слезать!

Мистер Трелоней остановился в гостинице около доков, чтобы наблюдать за работами на его судне. Поэтому нам пришлось сделать пешком порядочный путь, но дорога, к моему величайшему удовольствию, шла по набережной, мимо массы всевозможных кораблей всех стран. На одном судне матросы пели за работой, на другом раскачивались высоко над моей головой на канатах, которые казались издали не толще паутинки. Хотя я всю жизнь провел на берегу моря, но мне казалось, точно теперь я вижу море в первый раз. В соленом воздухе стоял запах дегтя. Кругом виднелись старые матросы, побывавшие в разных морях; в ушах у них были серьги, и они прогуливались особой походкой, хвастливо раскачиваясь на ходу. Я так восхищался их видом, точно это были какие-нибудь принцы чистейшей крови. И мне предстояло самому пуститься в море на шхуне, с боцманом, который играл на рожке, и с матросами; затем отправиться на таинственный остров, чтобы отыскать погребенные в нем сокровища!

Я еще весь был погружен в эти сладостные мечты, когда мы очутились перед большой гостиницей и встретились лицом к лицу со сквайром Трелонеем, одетым в широкое синее платье морского офицера. Он выходил из двери с улыбкой на лице и раскачивался из стороны в сторону, подражая походке матросов.

— А, это вы! — вскричал он. — Доктор уже приехал сюда прошлой ночью прямо из Лондона. Ура! Теперь вся корабельная компания в сборе!

— О, сэр, — вскричал я, — когда же мы выезжаем?

— Завтра мы отправимся в путь! — сказал он.

ГЛАВА VIII
Под вывеской «Подзорная труба»

Когда я покончил с завтраком, сквайр дал мне письмо к Джону Сильверу, в гостиницу «Подзорная труба». Он сказал, что я легко найду ее, если буду все время держаться доков. Я с радостью взялся исполнить это поручение, так как это был новый случай поглядеть на корабли и матросов, и пробирался сквозь толпу народа, толкавшегося на доках, пока не увидел таверну с медной подзорной трубой вместо вывески. В большой низкой комнате, в которую я вошел, было довольно светло, несмотря на клубы табачного дыма, так как две двери, выходившие в разные стороны, были отворены настежь. На окнах висели чистые красные занавесочки, а пол был усыпан свежим песком. Посетители были по большей части матросы и так громко говорили все разом, что я испуганно остановился в дверях, не решаясь войти. В это время из боковой комнаты вышел человек, в котором я сейчас же узнал Долговязого Джона. Вся левая нога его была отнята, и под левой рукой был костыль, которым он управлял с удивительной ловкостью, подпрыгивая на ходу, точно птица. Он был высок ростом и широкоплеч, с лицом, большим, как окорок ветчины, и с маленькими сверкающими глазами, похожими на осколки стекла. Казалось, он находился в самом веселом настроении духа и насвистывал, передвигаясь между столами и похлопывая по плечу или перекидываясь веселым словечком с теми из посетителей, которые пользовались особенным его расположением. Правду сказать, когда я прочел в письме сквайра Трелонея о Длинном Джоне, у меня мелькнула в голове мысль, не тот ли это матрос с одной ногой, которого я так долго ждал в «Адмирале Бенбоу». Но первый же взгляд на этого человека рассеял все мои опасения. Судя по капитану, Черному Псу и слепому Пью, я думал, что уже составил себе понятие о том, как должен выглядеть морской разбойник, а приятное и веселое лицо трактирщика совсем не походило на этот тип людей.

Я набрался наконец храбрости и, перейдя через всю комнату, прямо подошел к нему.

— Вы мистер Сильвер, сэр? — спросил я, протягивая ему письмо.

— Да, мальчик, — отвечал он, — так меня зовут, это правда. А вы кто же такой?

Но, увидев письмо от сквайра, он переменил тон.

— О, — вскричал он громко, протягивая мне руку, — вы — наш новый юнга. Очень рад вас видеть!

И он взял мою руку в свою огромную ладонь.

В ту же секунду один из посетителей таверны, сидевший в противоположном конце комнаты, моментально вскочил и бросился к двери. Быстрота, с которой он исчез на улицу, привлекла к нему мое внимание, и я тотчас же узнал его: это был тот человек с болезненным цветом лица и без двух пальцев на руке, который приходил в «Адмирала Бенбоу».

— О, — вскричал я, — остановите его! Это — Черный Пес!

— Мне все равно, кто бы он ни был, — сказал Сильвер, — но он не заплатил мне что следует. Гарри, беги за ним вдогонку!

Один из сидевших ближе к двери встал и бросился за беглецом.

— Будь он сам адмирал Гок, и тогда я спросил бы с него деньги! — кричал Сильвер.

— Как его зовут, вы сказали? — спросил он, беря меня за руку. — Черный?..

— Черный Пес, сэр, — отвечал я. — Разве мистер Трелоней не говорил вам про пиратов? Это один из них!

— В самом деле? — вскричал Сильвер. — И в моем доме! Бен, беги и помоги Гарри догнать его. Так это один из этих негодяев? Что вы там пили с ним, Морган? Подойдите-ка сюда!

Человек, которого он назвал Морганом, высокий седой матрос с лицом точно из красного дерева, подошел ближе характерной морской походкой, пережевывая свой табак.

— Ну, Морган, — сказал Сильвер строго, — видали вы когда-нибудь прежде этого Черного… Черного Пса?

— Никогда, сэр! — отвечал Морган, кланяясь.

— Знали вы, как его зовут?

— Нет, сэр!

— И это ваше счастье, Том Морган! — воскликнул хозяин. — Если бы вы знались с подобными людьми, ваша нога не была бы в моем доме, можете быть уверены в этом. А что он говорил вам?

— Не знаю хорошенько, сэр! — отвечал Морган.

— И вы можете называть после этого головой то, что у вас сидит на плечах? — кричал Джон. — Не знаете хорошенько! Может, вы лучше знаете, о чем вы с ним толковали? Ну-ка, выкладывайте живее, о чем он вам болтал — о путешествиях, кораблях?

— Мы говорили о тяге снастей! — отвечал Морган.

— О тяге снастей? Подходящее для вас занятие. Ну, отправляйся на свое место, Том!

Когда Морган вернулся к своему столу, Сильвер откровенно шепнул мне, что показалось мне очень лестным.

— Честнейший малый этот Том Морган, хотя страшно глуп! А теперь, — продолжал он громко, — я хочу припомнить, кто такой этот Черный Пес! Нет, имя его мне незнакомо, хотя я видал его. Да, еще он обыкновенно приходил со слепым нищим.

— Тогда это наверное он! — сказал я. — И я знал этого слепого. Его звали Пью!

— Он самый! — возбужденно вскричал Сильвер. — Имя его было Пью. О, он выглядел чистым мошенником! Если бы нам удалось поймать этого Черного Пса, то это были бы славные новости для Трелонея! Бен отлично бегает: мало кто из матросов может сравняться с ним в быстроте ног. Он наверное догонит его.

Говоря это, он все время перебегал на своем костыле из одного конца комнаты на другой, стучал рукой по столу и выказывал сильнейшее возбуждение. Но мои старые подозрения снова проснулись после того, как я нашел Черного Пса в таверне «Подзорной трубы», и я стал внимательно приглядываться к нашему будущему повару. Однако он был слишком непроницаем и хитер для меня.

Тем временем вернулись те двое, которые посланы были вдогонку за беглецом, и, запыхавшись, доложили, что потеряли его из виду в толпе народа.

— Нелегко это для меня, Гаукинс, — сказал Длинный Джон таким тоном, что я готов был бы поручиться за его невинность, — что подумает обо мне капитан Трелоней? Этот проклятый мошенник сидел тут, в моей таверне, пил мой ром! И я дал ему улизнуть от нас! Придется вам оправдывать меня в глазах Трелонея. Хотя вы и мальчик, Гаукинс, но стоите взрослого!

Вдруг он остановился и потом вскрикнул, точно только теперь вспомнив что-то:

— А деньги-то! Три кружки рому! Ах, черт возьми, как он ловко это сделал! Славную штуку сыграл он со мной!

И, упав на скамью, он принялся неудержимо хохотать, пока из глаз его не полились слезы. Это было так заразительно, что и я тоже захохотал вместе с ним.

— Вот каким теленком оказался я, старый моряк! — проговорил он наконец, вытирая глаза. — А теперь, Гаукинс, идемте отсюда! Что сделано, того не воротишь! Я только надену свою шляпу, и мы отправимся к капитану Трелонею, чтобы донести ему о случившемся. Ведь это очень важно, Гаукинс, и никогда не надо терять своего, как бы мало оно ни было. Славно надул он меня!

И он снова начал хохотать, и так искренно, что я не мог не вторить ему.

Пока мы шли с ним по набережной, он рассказывал мне про разные корабли, мимо которых мы проходили, говорил, во сколько они тонн, какой стране принадлежат; объяснял работы, которые производились на судах — как одно судно разгружалось, другое нагружалось, третье готовилось уже к отплытию в море. В свои рассказы и пояснения он вставлял местами анекдоты из морской жизни или несколько раз повторял морские выражения и словечки, так что я легко запомнил их. Словом, я мог вполне оценить его как прекрасного корабельного товарища.

Когда мы прошли в гостиницу, сквайр и доктор Лайвесей сидели за столом, оканчивая кварту эля и заедая его поджаренными ломтиками хлеба, прежде чем отправиться осматривать шхуну. Долговязый Джон рассказал о случившемся в таверне очень толково и нисколько не исказив истины.

— Так ведь это было, Гаукинс, не правда ли? — спрашивал он меня то и дело, и я всегда подтверждал его слова. Оба джентльмена очень сожалели, что Черный Пес успел скрыться, но мы все были того мнения, что этому горю нельзя было помочь, и Джон, взяв свой костыль, отправился, наконец, к себе.

— Весь экипаж должен быть завтра к четырем часам пополудни на судне! — крикнул ему вслед сквайр.

— Будет исполнено, сэр! — ответил повар.

— Откровенно говоря, сквайр, — сказал доктор, — я многого не одобряю в ваших находках, но должен сознаться, что Джон Сильвер мне нравится!

— Это — чудесный малый! — заметил сквайр.

— А теперь, — сказал доктор, — может быть, Джим отправится вместе с нами на шхуну, не правда ли?

— Разумеется, — отвечал сквайр. — Бери свою шляпу, Гаукинс, и идемте смотреть наш корабль!