Направления исследований

• лингвистика: сравнительно-историческое языкознание, индоевропеистика, славистика, балтистика, русистика;
• литературоведение: проблемы поэтики, структуры текста, история литературы;
• фольклор, религия и мифология, культурология, духовная культура, семиотика на материале индоевропейских этноязыковых традиций, особенно славянской (с акцентом на русской), балтийской, индоиранской, античной.

Славянские языковые моделирующие семиотические системы: Древний период. 1965

Исследования в области славянских древностей: Лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов. 1974

В монографии излагаются результаты исследований в области древнейшей духовной культуры славян на основании этимологического анализа соответствующих терминов и сопоставления фольклорных текстов на разных славянских и балтийских языках. Восстанавливаются древнейшие типы текстов, отражающих определенные черты древнеславянской культуры.

Прусский язык (т. 1—5, 1975—1989, издание продолжается).

Пушкин и Голдсмит в контексте русской Goldsmithian’ы: (к постановке вопроса). 1992

Труженичество во Христе (творческое собирание души и духовное трезвение). 1993

Эней — человек судьбы: (к "средиземноморской" персонологии). 1993

Эта книга - об Энее и «энеевом» пространстве, о связи человека с пространством, о судьбе и случае («текст судьбы»), о бытии перед лицом смерти. Но больше всего она о становлении человека в предельных обстоятельствах, когда крайняя опасность требует некоего из ряда вон выходящего пути к спасению (русский язык обнаруживает единый корень того и другого), о мужестве вопрошания-поиска и готовности услышать «последний» ответ, о верности пути, о долге, о чуткости к миру знаков и умения найти нужный выход из их разноголосицы, о нахождении самого себя и обретении пространства свободы и спасения.

О мифопоэтическом пространстве. 1994

«В архаичной модели мира пространство оживотворено, одухотворено и качественно разнородно. Оно не является идеальным, абстрактным, пустым, не предшествует вещам, его заполняющим, а наоборот, конституируется ими. Оно всегда заполнено и всегда вещно; вне вещей оно не существует».

"Бедная Лиза" Карамзина: Опыт прочтения: К двухсотлетию со дня выхода в свет. 1995

Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. Год: 1995
Автор: Топоров В.Н.
Жанр: литературоведение, мифопоэтика
Издательство: Прогресс, Культура

В этой книге собраны основные работы, написанные за последние два десятилетия и посвященные "мифопоэтическому" слою в русской литературе XIX-XX вв., как он представлен рядом художественных текстов. Апология Плюшкина: вещь в антропоцентрической перспективе, 'Господин Прохарчин'. К анализу петербургской повести Достоевского, О структуре романа Достоевского в связи с архаическими схемами мифологического мышления ('Преступление и наказание'), Петербург и 'Петербургский текст русской литературы' (Введение в тему), Петербургские тексты и петербургские мифы (Заметки из серии), Миф о воплощении юноши-сына, его смерти и воскресении в творчестве Елены Гуро, О 'психофизиологическом' компоненте поэзии Мандельштама, Об индивидуальных образах пространства: 'феномен' Батенькова, 'Минус'-пространство Сигизмунда Кржижановского, О 'поэтическом' комплексе моря и его психофизиологических основах.

Святость и святые в русской духовной культуре. 1995—1998

Книга посвящена исследованию святости в русской духовной культуре - её происхождению, выяснению исходного значения слова, обозначающего святость (svet-), и роли мифопоэтического субстрата, на котором формировалось понятие святости, и прежде всего тому, как после принятия христианства на Руси понималась святость в наиболее диагностически важном персонифицированном её воплощении - в её носителях, святых. Как правило, каждая часть книги строится вокруг трёх основных тем - а) личность святого, б) тип святости, явленный святым, в) "основной" текст, связанный со святым - его "Житие" или собственное сочинение. Особое внимание уделяется историческому контексту и духовной ситуации эпохи, проблеме творческого усвоения наследия ветхозаветной традиции, греческого умозрения, гностицизма, не говоря уж, конечно, о Новом Завете и святоотеческом наследии. В этом кругу естественно возникает еврейская, греческая, иранская темы. Без них трудно понять специфику явления святости в русской духовной традиции.

Книга посвящена исследованию святости в русской духовной культуре. Данный том охватывает три века - XII-XIV. от последних десятилетий перед монголо-татарским нашествием до победы на Куликовом поле, от предельного раздробления Руси на уделы до века собирания земель Северо-Восточной Руси вокруг Москвы. В этом историческом отрезке многое складывается совсем по-иному, чем в первом веке христианства на Руси. Но и внутри этого периода нет единства, как видно из широкого историко-панорамного обзора эпохи. Святость в это время воплощается в основном в двух типах - святых благоверных князьях и святителях. Наиболее диагностически важные фигуры, рассматриваемые в этом томе, - два парадоксальных (хотя по-разному) святых - "чужой свой" Антоний Римлянин и "святой еретик" Авраамий Смоленский, относящиеся к дотатарскому времени, епископ Владимирский Серапион, свидетель разгрома Руси, сформулировавший идею покаяния за грехи, окормитель духовного стада в страшное лихолетье, и, наконец и прежде всего, величайший русский святой, служитель пресвятой Троицы во имя того духа согласия, который одолевает "ненавистную раздельность мира", преподобный Сергий Радонежский. Им отмечена высшая точка святости, достигнутая на Руси.

Древнеиндийская драма Шудраки "Глиняная повозка": Приглашение к медленному чтению. 1998

Предыстория литературы у славян: Опыт реконструкции: Введение к курсу истории славянских литератур. 1998

Странный Тургенев: Четыре главы. 1998

«Тургенев создал особый «сновидческий» пдъязык, который использовался им достаточно часто, чтобы представить себе его как нечто целое».

Baltų mitologijos ir ritualo tyrimai. 2000

Miasto i mit / wybrał, przełożył i wstępem opatrzył Bogusław Żyłko, Gdańsk.2000

Из истории русской литературы. Т. 2: Русская литература второй половины XVIII века: исследования, материалы, публикации. М. Н. Муравьев: Введение в творческое наследие. 2001-2003

Начало литовской письменности. Мартинас Мажвидас в контексте времени (К 450-летию со дня выхода в свет первой литовской книги). 2001

Przestrzeń i rzecz / tłum. Bogusław Żyłko. Kraków: Tow. Autorów i Wydaw. Prac Nauk. 2003

Петербургский текст русской литературы. 2003

Из истории петербургского аполлинизма: его золотые дни и его крушение. 2004

Исследования по этимологии и семантике. В 3 т. Т. 1: Теория и некоторые частные ее приложения. 2004

Мировое дерево. Универсальные знаковые комплексы. Том 1, 2

М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2010

В книге собраны работы разных лет, группирующиеся вокруг темы мирового дерева. Эти работы, представляющие части обширного замысла, автор считал своим главным научным трудом.
Мировое дерево (arbor mundi, "космическое" древо) - мифопоэтический образ, воплощающий универсальную концепцию мира. Он засвидетельствован практически повсеместно в чистом виде или в вариантах - "древо жизни", "древо центра", "небесное древо", "таманское древо", "древо познания" и т. п. В известном смысле мировое дерево является моделью культуры в целом.
Образ мирового дерева реконструируется на основе мифологических представлений, зафиксированных в словесных текстах разных жанров, памятниках изобразительного искусства, архитектурных сооружениях (прежде всего культовых), утвари, ритуальных действиях.
Впервые публикуются полные авторские версии статей для энциклопедии "Мифы народов мира".

Цитаты из работы "Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина)"

1)«Но сейчас речь не об этих крайностях и связанных с ними соблазнах и даже не о «правильной» («средней») позиции в отношении человека к вещам, но о чем-то совсем и н о м, что может если не объяснить, то во всяком случае бросить луч света на проблему «плюшкинства», — о том отношении к вещи, при котором ценится ее «вещная» польза, но и осознается душевная привязанность к вещи, дающая основание думать, что с вещью может соединяться и «душевная» польза. Эта позиция не раз демонстрировалась русской литературой, обнаруживавшей в лице ряда ее творцов предрасположенность именно к такому образу мыслей и чувств.»

2) «Вещь, напротив, вне природы и природного ряда; она создана искусственно мыслящей рукой человека, которая, создавая вещь, обуча ет ее, исходя из «антропоцентрических» принципов: человек включает вещь в эволюцию соответствующего «вещного» ряда, с ее отбором, борьбой «видов», прогрессом, придает вещи понятие цели, научает ее элементарным действиям, скопированным с него самого или продолжающим человека, «заражает» вещь «разумом» — теми способностями и их сочетаниями, которые иногда настолько превосходят человеческие, что способны уходить из-под опеки и контроля человека и становятся не предсказуемыми, по крайней мере в непосредственной и четкой форме (ср. фольклорный и литературный мотив «бунта» вещей), и тогда уже вещь на определенной ступени сложности становится как бы «мысля щей» и в этом качестве ведет за собой все более и более «овеществляющуюся» руку. Из сказанного видно, что вещь (и только вещь) т а к за висит от человека, ее «отца-родителя». С самого начала она несет на себе печать человека, его «часть» и со временем все адекватнее и эффективнее учитывает потребности человека, наращивая и на этом пути «человекосообразность».

3) «В русской литературе нет писателя, который в такой степени ощущал бы эту окликнутость вещью, как Гоголь. Она переживалась им как нечто универсальное, постоянное, настоятельно-требовательное и была для него почти маниакальным состоянием, привязанным к пространствам России и русской песне как образу или душе этих пространств.»

4) «Но сейчас важнее подчеркнуть, что за беспорядком, запущенностью и несколько нарочито подчеркиваемой ничтожностью «среды обитания» Плюшкина угадывается образ некогда достойной, органической, разумной жизни, предполагающий и ум, и чувства, и вкус у его носителя, житейские волнения, тревоги, радости. И «комната» Плюшкина дает для этого предположения достаточные основания: надо только, чтобы она была прочитана заново, глубже и непредвзято. При принятии такого предположения (его верность и реальность подтверждается и авторским объяснением-комментарием, вводимым позже) и при исходящем из него прочтении многое становится на место — как сверху, так и снизу. Несмотря на непоследовательность автора (то «работающего» на читателя не слишком высоких возможностей или на уже усвоенную и ставшую привычной схему изображения помещиков, требующую «подравнять» Плюшкина к другим помещикам, то порывисто отдающегося зову художественной правды вопреки всему), от внимательного читателя не может скрыться трагич­ность жизни Плюшкина, тем более ощутительная, что некогда он знал полноту подлинно человеческой жизни с ее реальными заботами, огорчениями, радостями, со всем тем, что позже обычно осознается как счастливые дни и годы. И то, что Плюшкину было дано испытать и пере­жить и эти радости первой половины его жизни и горести второй, резко отличает его от остальных персонажей — как помещиков, так и других действующих лиц «Мертвых душ». Н и к о м у из них не может быть поставлена в соответствие ни трагедия, горе, жизненная катастрофа, ни счастье или радость бытия.»

5) «Нет необходимости преувеличивать роль человеческого фактора в Плюшкине, когда он попал под взгляд Гоголя, но найти в этом персона же человеческое и на этом основании реабилитировать его — и как он был задуман Богом и жизненным планом, и даже каким сделала его жизнь, которая могла бы быть к нему и помилостивее, — необходимо. Конечно, жизненные перипетии и невзгоды, направившие человеческое в Плюшкине под уклон, сделали свое дело. Они оттеснили это человеческое вглубь, где оно еще может быть как-то обнаружено в своих останках. В этом отношении показателен портрет Плюшкина.»

Иванов Вячеслав Всеволодович Родился в 1929 г. в Москве. Действительный член Российской Академии Наук, член Американской Академии наук и искусств, Американской Философской Ассоциации, Совета Ученых Центра Клюге Библиотеки Конгресса, Британской Академии, Академии Наук Латвии, почетный член Американского Лингвистического Общества. Лауреат Ленинской премии (1988 г., за книгу «Индоевропейский язык и индоевропейцы» в соавторстве с акад.Т.В.Гамкрелидзе), Государственной премии (1991 г., за двухтомник «Мифы народов мира» вместе с другими авторами), премии Пастернака (2002 г.)

Основные труды:

Происхождение и трансформации фабулы баллады о мастере Маноле. (1964)

«Роль субстратных представлений играет значительную роль в составлении балладных текстов. Мифологические и языковые связи разных народов всегда находят отражение в культуре и литературе».

Очерки по истории семиотики в СССР. 1976

«Обнаружение зависимости между увлечением техникой как таковой и литературной техникой вполне естественно. В литературном тексте есть свои законы, которые обязательно подчинены системе».

Античное переосмысление архаических мифов (1985)

«Граница между историческими и мифологическими текстами оказывается часто нечеткой».

Монтаж как принцип построения в культуре первой половины XX в. (1988)

«Разоблачение «иллюзии реальности» в кино и в современном прозаическом тексте не случайно взяло на вооружение принципы «деконструкции» (намеренного разрушения целостности художественного образа) и «дистанцирования» (кинематографического эквивалента брехтовского «очуждения»)».

Эйзенштейн и культуры Японии и Китая (1988)

«Тема противоположностей инь-ян и символизирующей их логарифмической спирали популярна в современном эстетическом кругу. Образ пульсирующей спирали часто появляется на страницах литературных зарисовок, а уж говорить про киносценарии я даже не стану».

О протоиндийской печати с клинописной надписью (1992)

«А что же как не кодированная клинопись наш алфавит!»

Tabula Cortonensis и новое в этрускологии (1992)

«Если человек является частью космоса, огромной, безграничной системы, значит и каждое его слово, каждый отображенный знак имеет свой путь распознавания».

Заумь и театр абсурда у Хлебникова и обэриутов в свете современной лингвистической теории (1998)

«Играя в куклы, ребенок может искренне заливаться слезами, когда комок тряпок умирает, смертельно болен; устраивать свадьбу двух собраний тряпок, совершенно неотличимых друг от друга, в лучшем случае с плоскими тупыми концами головы. Во время игры эти тряпочки—живые, настоящие люди, с сердцем и страстями. Отсюда понимание языка, как игры в куклы; в ней из тряпочек звука сшиты куклы для всех вещей мира. Люди, говорящие на одном языке,—участники этой игры. Для людей, говорящих на другом языке, такие звуковые куклы—просто собрание звуковых тряпочек. Итак, слово—звуковая кукла, словарь—собрание игрушек».

Аввакумова доля — статья о Варламе Шаламове (впервые опубликована в 2000 году, вошла в сборник, который ниже)

«Лагерь родил свою мифологию, целый мир таинственных слухов и догадок. Как писатель, стремившийся к документальной точности, Шаламов передал и эту сторону лагерной действительности».

Лингвистика третьего тысячелетия: Вопросы к будущему (2000)

«Мне кажется все более важным выявление универсальных принципов языковой структуры, которые должны сохраняться при преобразовании существующих языков и при проектировании новых (в том числе искусственных)».

Место человека в космосе. Антропный принцип (первая лекция цикла «Наука о человеке. Введение в современную антропологию») (2003)

К семантической типологии производных от числительного «два» (2007)

Славянские диалекты в соотношении с другими языками Великого княжества Литовского (2007)

«С какой стороны не смотри, а диалект из языка не вынуть, как и язык из литературы. А не значит ли это, что диалектные особенности речи той или иной местности необходимо превносить в литературный текст, делать его неотъемлемой частью».

Россия и гнозис (2011)

«Только теперь во всей полноте начинает открываться религиозный, мистический, философский и художественный опыт Владимира Соловьева (1853-1900), чьи сочинения ознаменовали новую веху в гностическом постижении».

Поэзия Шаламова — выступление на Шаламовской конференциии в июне 2011 г., помимо анализа принципов шаламовской поэзии рассказывается об отношениях с А. И. Солженицыным.

«Мы призываем всех обращаться к первым изданиям. «Вор» Леонова надо читать по первому изданию, «Тихий Дон», кто бы его ни написал, надо читать по первому изданию — и так далее. Поэтому я заранее всё-таки очень против того мнения, что надо что-то редактировать. А почему вообще надо редактировать? Для меня это очень серьёзный вопрос. Литература — это выражение данной индивидуальности. Данная индивидуальность может в чём-то ошибаться, но ошибки человека — это ведь тоже часть его личности. И мы должны принимать эти ошибки вместе со всем тем, что нам нравится в каком-то человеке. Безошибочных сочинений вообще не бывает, они исключены по всему тому, что мы знаем о природе человека, о природе литературного творчества».

Целесообразность человека (2012)

«Кто хочет узнать, что было дальше, читайте следующую главу».

Чарльз Уи́льям Мо́ррис (англ. Charles W. Morris) (1901—1979) — американский философ, один из основателей семиотики. Ввел термин «прагматика».

Филос. работы М. ориентируются больше на психологию, биологию и социологию, поскольку основной задачей своих исследований он считает анализ социального и биологич. поведения человека, систематич. изложение и дальнейшее развитие социально-психологич. аспектов семиотич. наследия Ч. Пирса.

В своих гл. соч. "Основы теории знаков" ("Foundations of the theory of signs", Chi., 1938) и "Знаки, язык и поведение" ("Signs, language and behavior", N. Y., 1946, 2 ed., 1955) M., исходя из положений бихевиоризма, выдвинул прагматическую (см. Прагматика) концепцию, согласно к-рой поведение человека определяется лишь в терминах реакций на знаки, а значение знаков – функционированием в качестве организаторов поведения человека, использующего разветвленную и все более усложняющуюся сеть знаковых систем. Эта концепция неправомерно сводит весь процесс познания к созданию эффективных систем знаков. В ее рамках М. определяет такие понятия, как "знак", "символ", "значение" (знака), "интерпретация" (знака), "интерпретатор" и т.д. В пределах этой же концепции М., подчеркивая, что знаки и их сочетания обычно обозначают ч.-л. неоднозначно, различает определ. типы или "модусы" обозначения и – соответственно им – определ. способы употребления знаков. Сочетания модусов обозначения и способов употребления знаков образуют по М. определ. типы рассуждений. Исходя из этих типов рассуждений, он пытается дать классификацию всех отраслей человеч. знания, приписывая каждой из них свой, характерный для нее тип рассуждений. Напр., в науке, согласно М., преобладают указующе-информирующие рассуждения; в поэзии – оценочные; в праве – указующе-побуждающие; в политике – предписывающе-оценочные (предписывающие определ. линию поведения с целью добиться ее общественного одобрения); в религии – побуждающе-оценочные и т.д. В ходе рассмотрения всех этих проблем М. впервые были четко сформулированы основные понятия и принципы новой научной дисциплины – семиотики.

Однако результаты семиотич. анализа М. социального поведения человека в обществе противоречивы. С одной стороны, М. указывает на необходимость исследования каналов передачи информации в обществе, средств массовой коммуникации; на необходимость изучения знаковых систем, к-рые в той или иной форме употребляются всеми членами данного коллектива и с помощью к-рых они овладевают своим поведением и регулируют его. Позитивная сторона этих идей выявилась в связи с развитием приложений кибернетики, математики и логики к изучению социальных процессов. Но, с др. стороны, М. абсолютизирует значение языка как средства коммуникации, сводит причину всех обществ. конфликтов лишь к неправильному употреблению знаков, видит в знаках "...наиболее мощный инструмент в индивидуальном освобождении и в социальной реконструкции общества" ("Signs, language and behavior", N. Y., 1946, p. 244). По M., необходимо различать "социально-здоровые" и "социально-патологические" знаковые процессы – т.н. социальную патологию знаков, проявляющуюся в использовании их индивидуумами и группами в эгоистич. целях.

Сознавая до нек-рой степени пороки капитализма в США, М. в качестве средства разрешения всех социальных конфликтов предлагает т.н. "прикладную семиотику", в основе к-рой лежит апологетич. прославление идеала бурж. демократии и амер. образа жизни и к-рая отнюдь не затрагивает основных устоев амер. империализма. В целом филос. взгляды М. представляют собой сочетание прагматизма, особенно прагматистской концепции Дж. Мида, со мн. положениями логического позитивизма. Следуя последнему, М. считает, что философия должна полностью принять методы и установки точных наук, что она якобы должна ограничиться миром непосредственно данного и признать бессмысленными общие рассуждения об объективно существующем мире, лежащем в основе человеч. опыта (см. "Pragmatism and the crisis of democracy", Chi., 1934). Следуя прагматизму, M. подчеркивает, что философия должна рассматривать изучаемые ею проблемы в процессе их "работы", функционирования.

Всех этих ученых объединяет то, что они структуралисты.

Структурализм - интеллектуальное движение, для которого характерно стремление к раскрытию моделей, лежащих в основе социальных и культурных явлений. Методологическим образцом для структурализма служит структурная лингвистика – наиболее влиятельное в 20 в. направление в науке о языке. Лингвист пытается в явном виде описать скрытые противопоставления, структуры и правила, которые делают возможными языковые высказывания, тогда как структуралист рассматривает одежду, литературу, этикет, миф, жесты как многочисленные «языки», на которых общаются представители той или иной культуры; он пытается выделить скрытую систему противопоставлений, которые в каждом случае определяют структуру конкретных действий или объектов.

Наиболее широко распространенный и влиятельный в таких областях, как лингвистика, культурная антропология и литературоведение, структурализм нашел свое выражение и в других сферах. Центральные фигуры движения – лингвист Р.Якобсон (1896–1982), антрополог К.Леви-Строс (род. 1908) и литературовед Р.Барт (1915–1980), однако с ним ассоциируются и другие имена, включая исследователя детской психологии Ж.Пиаже (1896–1980), специалиста по интеллектуальной истории М.Фуко (1926–1984) и психоаналитика Ж.Лакана (1901–1981). Успех движения способствовал развитию семиотики (науки о знаках, см. СЕМИОТИКА), т.е. анализа различных явлений в терминах знаковых систем. Как интеллектуальное движение, выходящее за рамки лингвистики, структурализм был особенно влиятелен во Франции в 1960-х годах.

Семиотика - наука о знаках. Семиотика появилась в начале 20 в. и с самого начала представляла собой метанауку, особого рода надстройку над целым рядом наук, оперирующих понятием знака.

Составители хрестоматии

Главный редактор – Скубко Мария

Теория литературы. История

предмета и современность

Античность – Машкова Алена

Классицизм – Казенных Мария

Немецкая классическая философия

Гегель – Павлова Анна

Кант – Демидова Дарья

Романтизм– Якушкина Наталья

Теория психоанализа

Зигмунд Фрейд – Рогачева Елена

Юнг – Цапалина Ольга

Адлер – Сивцова Марина

А.А.Потебня – Шамшин Сергей

Д.Н.Овсянико-Куликовский – Ципилева Ольга

Л.С.Выготский – Абдужаббарова Зулайхо

И.Д.Ермаков – Ишутина Марина

Структурализм

Постструктурализм – Тарарышкина Дарья

Деконструкция – Курилович Наталья

Семиотика

Пирс-Якобсон-Леви-Стросс – Волменских Виктория

Лотман -Иванов-Моррис - Грязнова Евгения

Топоров – Табардак Татьяна

[1] http://www.modernlib.ru/books/morua_andre/olimpio_ili_zhizn_viktora_gyugo

[2] http://5ballov.qip.ru/biographies/bio-na-bukvu-G/gyugo-v-m/variant-5/1/]

[3] http://www.modernlib.ru/books/morua_andre/olimpio_ili_zhizn_viktora_gyugo/read/

[4] http://www.modernlib.ru/books/morua_andre/olimpio_ili_zhizn_viktora_gyugo/read/

[5] http://www.twirpx.com/file/197246/