Я и Оно

Патологические изыскания отвлекли наш интерес исключительно в сторону вытесненного. После того как нам стало известно, что и Я в собственном смысле слова может быть бессознательным, нам хотелось бы больше узнать о Я. Руководящей нитью в наших исс­ледованиях служил только признак сознательности или бессознательности; под конец мы убедились, сколь многозначным может быть этот признак.

Все наше знание постоянно связано с сознанием. Даже бессознательное мы можем узнать только путем превращения его в сознательное. Но каким же образом это возможно? Что значит сделать нечто сознательным? Как это может произойти?

Мы уже знаем, откуда нам следует исходить. Мы сказали, что сознание представляет собой поверхно­стный слой душевного аппарата, т е. мы сделали его функцией некоей системы, которая пространственно является первой со стороны внешнего мира. Про­странственно, впрочем, не только в смысле функции, но на этот раз и в смысле анатомического расчлене­ния³. Наше исследование также должно исходить от этой воспринимающей поверхности.

Само собой разумеется, что сознательны все восп­риятия, приходящие извне (чувственные восприятия), а также изнутри, которые мы называем ощущениями и чувствами. Как, однако, обстоит дело с теми внутренни­ми процессами, которые мы — несколько грубо и недо­статочно — можем назвать процессами мышления? Доходят ли эти процессы, совершающиеся где-то внутри аппарата, как движения душевной энергии на пути к действию, доходят ли они до поверхности, на которой возникает сознание? Или, наоборот, сознание доходит до них? Мы замечаем, что здесь кроется одна из труд­ностей, встающих перед нами, если мы хотим всерьез оперировать с пространственным, топическим пред­ставлением душевной жизни. Обе возможности одина­ково немыслимы, и нам следует искать третьей.

В другом месте я уже указывал, что действитель­ное различие между бессознательным и предсознательным представлением (мыслью) заключается в том, что первое совершается при помощи материала, остающе­гося неизвестным (непознанным), в то время как вто­рое (vbw) связывается с представлениями слов. Здесь впервые сделана попытка дать для системы vbw и ubw такие признаки, которые существенно отличны от при­знака отношения их к сознанию. Вопрос: «Каким обра­зом что-либо становится сознательным?» целесообраз­нее было бы облечь в такую форму: «Каким образом что-нибудь становится предсознательным?» Тогда от­вет гласил бы так: «Посредством соединения с соответ­ствующими словесными представлениями».

Эти словесные представления суть следы воспо­минаний, они были когда-то восприятиями и могут, по­добно всем остальным следам воспоминаний, стать сно­ва сознательными. Прежде чем мы успеем углубиться в обсуждение их природы, нас осеняет новая мысль, сознательным может стать лишь то, что некогда уже бы­ло сознательным восприятием; за исключением чувств, все, что хочет стать внутренне сознательным, должно пытаться перейти во внешнее восприятие. Последнее возможно благодаря следам воспоминаний.

Следы воспоминаний мы мыслим пребывающими в системах, которые непосредственно примыкают к си­стеме воспринимаемого сознательно, так что их содер­жание легко может быть перенесено изнутри на эле­менты этой системы. Здесь тотчас же приходят на ум галлюцинации и тот факт, что самое живое воспомина­ние все еще отличается как от галлюцинаций, так и от внешнего восприятия, однако не менее быстро мы на­ходим выход в том, что при возникновении какого-либо воспоминания его содержание остается заключенным в системе воспоминания, в то время как неотличимая от восприятия галлюцинация может возникнуть и в том случае, если ее содержание не только переносится от следов воспоминаний к элементу восприятия, но всецело переходит в последний.

Остатки слов происходят главным образом от слу­ховых восприятий, благодаря чему для системы vbw да­но как бы особое чувственное происхождение Зритель­ные элементы словесного представления можно как второстепенные, приобретенные посредством чтения оставить пока в стороне, так же как и двигательные образы слова, которые, если исключить глухонемых, име­ют значение вспомогательных знаков. Слово в конеч­ном итоге есть все же остаток воспоминания услышанного слова.

Однако нам не следует, ради упрощения, забывать о значении зрительных следов воспоминания — не слов, а предметов — или отрицать возможность осознания про­цессов мысли путем возвращения к зрительным следам, что по-видимому, является преобладающей формой у мно­гих. О своеобразии такого зрительного мышления мы мо­жем получить представление, изучая сновидения и предсознательные фантазии по наблюдениям Vаrеndоnсk'а. Выявляется, что при этом сознается преимущественно конкретный материал мысли, что же касается отношений, особенно характеризующих мысль, то для них зритель­ное выражение не может быть дано. Мышление при по­мощи зрительных образов является, следовательно, лишь очень несовершенным процессом сознания.

Этот вид мышления, в известном смысле, стоит бли­же к бессознательным процессам, нежели мышление при помощи слов, и как онто-, так и филогенетически, бесспорно, древнее его.

Возвращаясь к нашему аргументу, мы можем ска­зать: если таков именно путь превращения чего-либо бессознательного в предсознательное, то на вопрос: «Каким образом мы делаем вытесненное предсознательным?» —следует ответить: «Создавая при помощи аналитической работы упомянутые предсознательные посредствующие звенья». Сознание остается на своем месте, но и бессознательное не поднимается до степе­ни сознательного.

В то время как отношение внешнего восприятия к Я совершенно очевидно, отношение внутреннего восп­риятия к Я требует особого исследования. Отсюда еще раз возникает сомнение в правильности допущения, что все сознательное связано с поверхностной системой воспринятого сознательного (W — Вw).

Внутреннее восприятие дает ощущения процессов, происходящих в различных, несомненно, также глубочайших слоях душевного аппарата. Они мало известив,, и лучшим их образцом может служить ряд удовольствие – неудовольствие. Они первичнее, элементарнee, чем ощущения, возникающие извне, и могут появляться в состояниях смутного сознания. О большом экономическом значении их и метапсихологическом обосновании этого значения я говорил в другом месте. Эти ощущения локализованы в различных местах, как и внешние вос­приятия, они могут притекать с разных сторон одновре­менно и иметь при этом различные, даже противополож­ные, качества.

Ощущения, сопровождающиеся чувством удоволь­ствия, не содержат в себе ничего побуждающего к дей­ствию, наоборот, ощущения неудовольствия обладают этим свойством в высокой степени. Они побуждают к изменению, к совершению движения, и поэтому мы рассматриваем неудовольствие как повышение энер­гии, а удовольствие — как понижение ее. Если мы на­зовем то, что сознается как удовольствие и неудоволь­ствие, количественно-качественно «иным» в потоке душевной жизни, то возникает вопрос: может ли это «иное» быть осознанным в том месте, где оно находит­ся, или оно должно быть доведено до системы воспри­нятого сознательного (W)?

Клинический опыт решает в пользу последнего предположения. Он показывает, что это «иное» прояв­ляется как вытесненное побуждение. Оно может развить движущую силу без того, чтобы Я заметило какое-либо принуждение. Лишь сопротивление принуждению и за­держка устраняющей реакции приводят к осознанию этого «иного» как неудовольствия. Подобно напряжению потребностей, может быть бессознательной также и боль, которая представляет собой нечто среднее между внеш­ним и внутренним восприятием и носит характер внут­реннего восприятия даже в том случае, когда причины ее лежат во внешнем мире. Поэтому остается верным, что ощущения и чувства также становятся сознательны­ми лишь благодаря соприкосновению с системой восп­риятия (w), если же путь к ней прегражден, они не осу­ществляются в виде ощущений, хотя соответствующее им «иное» в потоке возбуждений остается тем же. Со­кращенно, но не совсем правильно мы говорим тогда о бессознательных ощущениях, придерживаясь аналогии с бессознательными представлениями, хотя эта анало­гия и недостаточно оправдана. Разница заключается в том, что для приведения в сознание бессознательного представления необходимо создать сперва посредствующие звенья, в то время как для ощущений, притекаю­щих в сознание непосредственно, такая необходимость отпадает. Другими словами, разница между bw и vbw для ощущений не имеет смысла, так как vbw здесь исключа­ется: ощущения либо сознательны, либо бессознатель­ны. Даже в том случае, когда ощущения связываются со словесными представлениями, их осознание не обуслов­лено последними: они становятся сознательными непос­редственно.

Роль представлений слов становится теперь совер­шенно ясной. Через их посредство внутренние процессы мысли становятся восприятиями. Таким образом, как бы подтверждается положение: всякое значение происходит из внешнего восприятия. При осознании (Übеrbеsetzung) мышления мысли действительно воспринимаются как бы извне и потому считаются истинными.

Разъяснив взаимоотношение внешних и внутрен­них восприятий и поверхностной системы восприня­того сознательного (W — Вw), мы можем приступить к построению нашего представления о Я. Мы видим его исходящим из системы восприятия (W), как из своего ядра-центра, и в первую очередь охватывающим Vbw, которое соприкасается со следами воспоминаний. Но, как мы уже видели, Я тоже бывает бессознательным.

Я полагаю, что здесь было бы очень целесообразно последовать предложению одного автора, который из личных соображений напрасно старается уверить, что ничего общего с высокой и строгой наукой не имеет. Я говорю о G. Grоddeсk'е⁵, неустанно повторяющем, что то, что мы называем своим Я, в жизни проявляется пре­имущественно пассивно, что в нас, по его выражению, «живут» неизвестные и неподвластные нам силы. Все мы испытывали такие впечатления, хотя бы они и не овладевали нами настолько, чтобы исключить все ос­тальное, и я открыто заявляю, что взглядам Grоddесk'а следует отвести надлежащее место в науке. Я предлагаю считаться с этими взглядами и назвать сущность, исходящую из системы W и пребывающую вначале предсознательной, именем Я, а те другие области пси­хического, в которые эта сущность проникает и которые являются бессознательными, обозначить, по при­меру Grоddесk'а⁶, словом Оно.

Мы скоро увидим, можно ли извлечь из такого по­нимания какую-либо пользу для описания и уяснения. Согласно предлагаемой теории, индивидуум представляется нам как непознанное и бессознательное Оно, которое поверхностно охвачено Я, возникшим как яд­ро из системы w. При желании дать графическое изо­бражение можно прибавить, что Я не целиком охваты­вает Оно, а покрывает его лишь постольку, поскольку система w образует его поверхность, т. е. расположе­но по отношению к нему примерно так, как зародыше­вый кружок расположен в яйце. Я и Оно не разделены резкой границей, и вместе с последним Я разливается книзу.

Однако вытесненное также сливается с Оно и есть только часть его. Вытесненное благодаря сопротивле­ниям вытеснения резко обособлено только от Я; с по­мощью Оно ему открывается возможность связаться с Я. Ясно, следовательно, что почти все разграниче­ния, которые мы старались описать на основании дан­ных патологии, относятся только к единственно изве­стным нам поверхностным слоям душевного аппарата. Для изображения этих отношений можно было бы на­бросать рисунок, контуры которого служат лишь для наглядности и не претендуют на какое-либо истолко­вание. Следует, пожалуй, прибавить, что Я, по свиде­тельству анатомии мозга, имеет «слуховой колпак» только на одной стороне. Он надет на него как бы на­бекрень.

Нетрудно убедиться в том, что Я есть только изме­ненная под прямым влиянием внешнего мира и при по­средстве W — Вw часть Оно, своего рода продолжение Дифференциации поверхностного слоя. Я старается также содействовать влиянию внешнего мира на Оно и осуществлению тенденций этого мира, оно стремит­ся заменить принцип удовольствия, который безраз­дельно властвует в Оно, принципом реальности. Восприятие имеет для Я такое же значение, как влечение для Оно. Я олицетворяет то, что можно назвать разумом и рассудительностью в противоположность к Оно, со­держащему страсти. Все это соответствует общеизве­стным и популярным разграничениям, однако может считаться верным только для некоторого среднего, иде­ального случая.

Большое функциональное значение Я выражается в том, что в нормальных условиях ему предоставлена власть над побуждением к движению. По отношению к Оно Я подобно всаднику, который должен обуздать пре­восходящую силу лошади, с той только разницей, что всадник пытается совершить это собственными сила­ми, Я же — силами заимствованными. Это сравнение может быть продолжено. Как всаднику, если он не хо­чет расстаться с лошадью, часто остается только вести ее туда, куда ей хочется, так и Я превращает обыкно­венно волю Оно в действие, как будто бы это было его собственной волей.

Я складывается и обособляется от Оно, по-види­мому, не только под влиянием системы w, но под дей­ствием также другого момента. Собственное тело, и прежде всего поверхность его, представляет собой ме­сто, от которого могут исходить одновременно как внешние, так и внутренние восприятия. Путем зрения тело воспринимается как другой объект, но осязанию оно дает двоякого рода ощущения, одни из которых мо­гут быть очень похожими на внутреннее восприятие. В психофизиологии подробно описывалось, каким об­разом собственное тело обособляется из мира воспри­ятий. Чувство боли, по-видимому, также играет при этом некоторую роль, а способ, каким при мучитель­ных болезнях человек получает новое знание о своих органах, является, может быть, типичным способом то­го, как вообще складывается представление о своем теле.

Я прежде всего телесно, оно не только поверхност­ное существо, но даже является проекцией некоторой поверхности. Если искать анатомическую аналогию, его скорее всего можно уподобить «мозговому человечку» анатомов, который находится в мозговой коре как бы вниз головой, простирает пятки вверх, глядит назад и о2о управляет, как известно, слева речевой зоной.

Отношение Я к сознанию обсуждалось часто, одна­ко здесь необходимо вновь описать некоторые важные факты. Мы привыкли всюду привносить социальную или этическую оценку, и поэтому нас не удивляет, что игра низших страстей происходит в подсознательном; но мы заранее уверены в том, что душевные функции тем лег­че доходят до сознания, чем выше указанная их оценка. Психоаналитический опыт не оправдывает, однако, на­ших ожиданий. С одной стороны, мы имеем доказатель­ства тому, что даже тонкая и трудная интеллектуальная работа, которая обычно требует напряженного размыш­ления, может быть совершена предсознательно, не до­ходя до сознания. Такие случаи совершенно бесспорны, они происходят, например, в состоянии сна и выража­ются в том, что человек непосредственно после пробуж­дения находит разрешение трудной математической или иной задачи, над которой он бился безрезультатно нака­нуне⁷.

Однако гораздо большее недоумение вызывает знакомство с другим фактом. Из наших анализов мы узнаем, что существуют люди, у которых самокритика и совесть, т. е. бесспорно высокоценные душевные проявления, оказываются бессознательными и, оста­ваясь таковыми, обусловливают важнейшие поступ­ки; то обстоятельство, что сопротивление в анализе ос­тается бессознательным, не является, следовательно, единственной ситуацией в этом рода. Еще более смущает нас новое наблюдение, приводящее к необходи­мости, несмотря на самую тщательную критику, считаться с бессознательным чувством вины, факт, ко­торый задает новые загадки, в особенности если мы все больше и больше приходим к убеждению, что бес­сознательное чувство вины играет в большинстве не­врозов экономически решающую роль и создает силь­нейшее препятствие выздоровлению. Возвращаясь к нашей оценочной шкале, мы должны сказать: не толь­ко наиболее глубокое, но и наиболее высокое в Я мо­жет быть бессознательным. Таким образом, нам как бы демонстрируется то, что раньше было сказано о созна­тельном Я, а именно что оно прежде всего Я-тело.