Зависимости Я

<...Мы> неоднократно повторяли, что Я в значитель­ной части образуется из отождествлений, приходящих на смену оставленным стремлениям к обладанию Оно, что первые из этих отождествлений неизменно ведут се­бя как особая инстанция в Я, противопоставляют себя Я в качестве Сверх-Я, в то время как впоследствии окрепшее Я в состоянии держать себя более стойко по отношению к таким воздействиям отождествления. Своим особым положением в Я или по отношению к Я Сверх-Я обязано моменту, который должен быть оценен с двух сторон: во-первых, он является первым отождествлением, которое произошло в то время, когда Я было еще немощно, и, во-вторых, он – наследник комплекса Эдипа и, следовательно, ввел в Я весьма важные объекты. Этот момент относится к позднейшим изменениям Я, пожалуй так же, как первоначальная сексуальная фаза детства к позднейшей сексуальной жизни после половой зрелости. Хотя Сверх-Я и подвержено всем позднейшим воздействиям, оно все же в течение всей жизни сохраняет то свойство, которое было ему сообщено благодаря его возникновению из отцовского комплекса, а именно способность противопоставлять себя Я и повелевать им. Сверх-Я – этот памятник былой слабости и зависимости Я – сохраняет свое господство также над зрелым Я. Как ребенок вынужден был слушаться своих родителей, так и Я подчиняется категорическому императиву своего Сверх-Я.

Еще большее значение для Сверх-Я имеет то обстоятельство, что оно происходит от первых объективных привязанностей Оно, т.е. от комплекса Эдипа. Это происхождение, как мы уже указывали, ставит его в связь с филогенетическим наследием Оно и делает его новым воплощением прежде сложившихся Я, которые оставили свой след в Оно. Тем самым Сверх-Я тесно связывается с Оно и может быть представителем последнего по отношению к Я. Сверх-Я глубоко погружается в Оно и потому более удалено от сознания, чем Я.

<...> Наши представления о Я начинают проясняться, его различные соотношения становятся все отчетливее. Мы видим теперь Я во всей его силе и в его слабостях. Оно наделено важными функциями; благодаря своей связи с системой восприятия оно располагает душевные явления во времени и подвергает их контролю реальности. Обращаясь к процессам мышления, оно научается задерживать моторные разряды и приобретает господство над побуждениями к движению. Это гос­подство, правда, не столько фактическое, сколько фор­мальное; по отношению к поступкам Я как бы занимает положение конституционного монарха, без санкции ко­торого не может быть введен ни один закон, но который должен весьма основательно взвесить обстоятельства, прежде чем наложить свое vetoна тот или иной зако­нопроект парламента. Всякий внешний жизненный опыт обогащает Я; но Оно является для Я другим внеш­ним миром; который Я также стремится подчинить се­бе. Я отнимает у Оно libidо и превращает объективные устремления Оно в образования Я. С помощью Сверх-Я Я черпает еще темным для нас способом из накоплен­ного в Оно опыта прошлого.

Существуют два пути, при помощи которых содер­жание Оно может вторгнуться в Я. Один из них прямой, другой ведет через идеальное Я, и избрание душевным процессом того или иного пути может оказаться для не­го решающим обстоятельством. Развитие Я совершает­ся от восприятия влечений к господству над влечения­ми, от послушания влечениям к обузданию их. В этом процессе важную роль играет идеальное Я, которое яв­ляется ведь в известной степени реактивным образова­нием против различных влечений Оно. Психоанализ есть орудие, которое дает Я возможность постепенно овла­деть Оно.

Но, с другой стороны, мы видим, как то же самое Я является несчастным существом, которое служит трем господам и вследствие этого подвержено троякой уг­розе: со стороны внешнего мира, со стороны вожделе­ний Оно и со стороны строгости Сверх-Я. Этим трем опасностям соответствует троякого рода страх, ибо страх есть выражение отступления. Как пограничное существо Я хочет быть посредником между миром и Оно, сделать Оно приемлемым для мира и посредством своих мышечных действий привести мир в соответст­вие с желанием Оно. Я ведет себя, в сущности, подобно врачу во время аналитического лечения, поскольку ре­комендует Оно в качестве объекта вожделения (1ibidо) самого себя со своим вниманием к реальному миру и хочет направить его libidо на себя. Я не только помощ­ник Оно, но также его верный слуга, старающийся за­тужить расположение своего господина Оно стремится, где только возможно, пребывать в согласии с Оно, окутывает бессознательные веления последнего свои­ми предсказательными рационализациями, создает ил­люзию послушания Оно требованиям реальности даже там, где Оно осталось непреклонным и неподатливым, затушевывает конфликты Оно с реальностью и, где воз­можно, также и со Сверх-Я. Будучи расположено посредине между Оно и реальностью, Я слишком часто подвергается соблазну стать льстецом, оппортунистом и лжецом, подобно государственному деятелю, который, обладая здравым пониманием действительности, жела­ет в то же время снискать себе благосклонность обще­ственного мнения.

К двум родам влечений Я относится не бесприст­растно. Совершая свои отождествления и сублимиро­вание, Я помогает влеченным к смерти одержать верх над libidо, но при этом оно само подвергается опасно­сти стать объектом разрушительных влечений и погиб­нуть. Желая оказать помощь, оно вынуждено наполнить вожделениями себя самого, Я само становится таким образом представителем эроса, у него самого появля­ется желание жить и быть любимым.

Но так как его работа над сублимированием в ре­зультате приводит к разъединению влечений и осво­бождению агрессивности Сверх-Я, то благодаря своей борьбе с libidо Я подвергается опасности третирования и смерти. Когда Я страдает или даже погибает от агрессивности Сверх-Я, то судьба его подобна судьбе протистов, которые погибают от своих собственных продуктов разложения. Таким продуктом разложения в экономическом смысле представляется нам действу­ющая в Сверх-Я мораль.

Из всех зависимостей Я наибольший интерес, не­сомненно, представляет его зависимость от Сверх-Я.

Я поистине есть настоящий очаг страха. Под вли­янием угрозы со стороны троякой опасности Я разви­вает рефлекс бегства: оно укрывает свое собственное достояние от угрожающего восприятия или равнозна­чащего процесса в Оно и изживает его в виде страха. Эта примитивная реакция впоследствии сменяется со­зданием защитных приспособлений (механизм фобий). Чего страшится Я, подвергаясь опасности извне или со стороны libidо Оно, — определить невозможно; мы знаем, что это страх порабощения или уничтожения, но уловить это аналитически мы неспособны. Я просто слу­шается предостережения, исходящего от принципа удо­вольствия. Напротив, объяснить, что скрывается за страхом Я перед Сверх-Я, за страхом совести, нетрудно. От высшего существа, превратившегося теперь в идеальное Я, некогда исходила угроза кастрации, и этот страх кастрации и есть, вероятно, ядро, вокруг которо­го впоследствии нарастает страх совести.

Громкое положение, гласящее, что всякий страх есть в сущности страх смерти, едва ли имеет какой-ни­будь смысл и, во всяком случае, не может быть доказа­но. Мне кажется, что мы поступим гораздо правильнее, если будем проводить различие между страхом смерти и боязнью объектов (реальности), а также невротиче­ской боязнью libidо. Этот страх задает психоанализу тя­желую задачу, ибо смерть есть абстрактное понятие от­рицательного содержания, для которого невозможно найти бессознательного соответствия. Механизм стра­ха смерти мог бы состоять лишь в том, что Я слишком широко расходует запас своего нарцистического 1ibidо, т. е. оставляет само себя, как в случаях страха оставляет другой объект. Я полагаю, что страх смерти ощущается в области между Я и Сверх-Я.

Нам известно появление страха смерти при двух условиях, которые, впрочем, совершенно аналогичны обычным условиям появления страха, а именно страх представляет собой или реакцию на внешнюю опас­ность, или внутренний процесс, например при мелан­холии. Невротический случай снова облегчит нам по­нимание реальности.

Страх смерти при меланхолии допускает только одно объяснение: Я отчаивается в себе, потому что чув­ствует, как Сверх-Я ненавидит и преследует его, вме­сто того чтобы любить. Таким образом, жить означает для Я то же самое, что быть любимым Сверх-Я, кото­рое и здесь выступает в качестве заместителя Оно. Сверх-Я исполняет ту же охранительную и спаситель­ную функцию, какую сначала исполнял отец, а затем Провидение или судьба. Но тот же самый вывод Я дол­жно сделать и в том случае, когда оно находится перед лицом чрезмерной реальной опасности, с которой оно не надеется справиться собственными силами. Оно чувствует себя покинутым всеми охраняющими его ин­станциями и падает в объятия смерти. Это, впрочем, все та же ситуация, которая лежала в основе первого большого приступа страха в момент рождения и детско­го томительного страха быть отделенным от охраняю­щей матери

Итак, на основании изложенного страх смерти, а равно и страх совести может рассматриваться как ви­доизменение страха кастрации. Принимая во внима­ние большое значение чувства вины у невротиков, мы не можем не признать, что обычный невротический страх в тяжелых случаях усиливается благодаря разви­тию страха (кастрации, совести, смерти) между Я и Сверх-Я.

Оно, к которому мы в заключение возвращаемся, лишено возможности выразить Я свою любовь или не­нависть. Оно не в состоянии сказать, чего оно хочет, оно не выработало направленной в одну сторону воли. Эрос и влечение к смерти борются в нем, мы видим, какими средствами одни влечения защищаются от дру­гих. Можно было бы дело изобразить таким образом, что Оно находится под властью немых, но могущест­венных влечений к смерти, которые пребывают в по­кое и, следуя указаниям принципа удовольствия, хотят усмирить нарушителя покоя эроса, но мы опасаемся, что при этом будет недооценено значение эроса.